Текст книги "Дж. Р. Р. Толкин: автор века. Филологическое путешествие в Средиземье"

Автор книги: Том Шиппи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

Как обычно, Толкин привлекает наше внимание к некоему предмету, который призван служить визуальным выражением характера персонажа, и здесь главная отличительная черта Эомера – белый конский хвост на гребне шлема. По этому украшению мы не раз узнаем его в общей толпе. Такой образ кочевника напоминает о степных народах, тюркских племенах или скифах (хотя нельзя не признать, что англичане охотно переняли эту традицию, и шлемы лейб-гвардии Ее Величества по сей день украшены плюмажем в виде конских хвостов). В английском языке даже появилось – разумеется, в виде иностранного заимствования – слово panache (панаш), означающее одновременно и «украшение из перьев», и те качества, которые оно должно было символизировать. Таким образом, это слово в английском языке имеет два значения: во-первых, это, собственно, плюмаж на воинском шлеме, а во-вторых, кавалерийская удаль и наскок, благодаря которым конным войскам удавалось сломить сопротивление неприятеля.

Если Эомер выделялся в толпе удалью и белым плюмажем, то Фарамира отличало от других нечто более ценное – сдержанность и некоторое благоразумие. Он тоже демонстрировал жесткость и строгость во время допроса Фродо, но когда разгневанный Сэм прерывает его расспросы, то Фарамир оставляет эту его резкость без внимания, относясь к ней «без малейшего гнева». Он, в отличие от Эомера, не торопится раскрывать свои карты и не упоминает о том, что видел тело своего погибшего брата, до тех пор, пока Фродо несколько раз не произносит его имя в своем рассказе. К тому же он замечает, что Фродо очень неохотно распространяется о своих отношениях с Боромиром, но вывод, который он из этого делает, оказывается на удивление близок к истине.

В этом разговоре обращают на себя внимание две вещи. Во-первых, Фарамир (что явно отличает его от Эомера) знает о Кветлориэне куда больше, чем даже сам Фродо, и это он поправляет его рассказ о царстве эльфов, а не наоборот (как можно было бы ожидать). Во-вторых, он не торопится с расспросами и намеренно не использует преимущество своего положения, когда понимает, что Фродо что-то недоговаривает о «проклятье Исилдура». Эта стратегия оказывается верной, потому что в итоге Сэм проговаривается и случайно выпаливает правду, но и тут Фарамир проявляет себя как человек гораздо более дальновидный, чем, например, Боромир или Эомер. Если Эомер – это просто славный молодой воин, как уже говорилось выше, то Фарамира Толкин описывает как «сурового юношу». Он не верит в то, что все проблемы можно решить при помощи оружия, и не считает, что только воины и предводители достойны восхищения и уважения, и это лишь подтверждает его слова о том, что народ Гондора в большей степени склонен к рефлексии и имеет более долгую и богатую историю, чем ристанийцы. В пользу этого утверждения косвенно говорят и дипломатичность Фарамира, и его умение сдержанно выражать свои мысли, и его трепетное и в то же время своеобразное отношение к правде – все это указывает на то, что он является гораздо более сложной и многогранной личностью, чем напористый и прямолинейный Эомер.

Парадоксальные переплетения

Первые три книги «Властелина колец» можно рассматривать как своего рода сложную карту, на которой размечены разные культуры, расы, языки и история народов, и именно это придает миру, по которому путешествуют персонажи, особую правдоподобность и глубину. Такая карта неизменно производит сильное впечатление на читателя и наделяет происходящее известным очарованием, даже если герои просто следуют по проложенному писателем маршруту (в первых главах книги по большей части происходит именно это). В то же время по мере развития сюжета в нем появляется все больше противопоставлений и параллелей, и это выражается в том числе и в манере повествования. Особенно ярко эта черта проявляется в «Двух твердынях» и в первой части «Возвращения короля», структура которых в значительной степени напоминает главу «Совет». Эту структуру можно описать словом «переплетение» (interlace).

Толкин, безусловно, был хорошо знаком с этим термином, который часто фигурировал в критике в адрес «Беовульфа», но вряд ли он ему нравился, поскольку рождал ассоциации с не слишком привлекавшими его французскими романами. Разумеется, Толкину было также хорошо известно, что у исландцев короткие рассказы называются Þáttr, что дословно переводится как «нить». Можно сказать, что несколько таких Þættir, то есть переплетенных между собой нитей, образуют сагу; нечто подобное говорил и сам Гэндальф, обращаясь к Теодену: «Многие ристанийские дети, припомнив волшебные сказки и чудесные были [и все их хитросплетения]^[51], шутя отыскали бы ответ на твой вопрос» (курсив мой). Толкин вполне мог отдавать себе отчет в том, что все это время использовал в работе английскую версию французского литературного метода под названием entrelacement (чередование), пусть даже в английском языке нет специального обозначения для этого термина. Но как бы эта техника ни называлась, именно ею он был намерен воспользоваться.

Это становится очевидным из структуры повествования с начала «Двух твердынь» и до главы 4 «На Кормалленском поле» книги VI в томе «Возвращение короля». Я попытался изобразить это в виде схемы, которую, правда, пришлось несколько упростить. Так, на ней не изображено непродолжительное расставание Леголаса и Гимли в главе 7 книги IV; для полного описания перемещений всех персонажей 15 марта потребовалась бы отдельная схема; и, разумеется, на ней присутствуют лишь Хранители, но не фигурируют другие герои трилогии. В то же время схема может служить иллюстрацией того, как выглядели различные сюжетные линии этих частей и как они «переплетались» между собой.

Схема охватывает период с начала «Двух твердынь» (26 февраля) до главы 4 книги VI тома «Возвращение короля» (25 марта). За это время, эквивалентное одному месяцу по хоббитанскому календарю, восемь из девяти Хранителей вынуждены разделиться (Боромир гибнет в самом начале «Двух твердынь»). Толкин рассказывает нам об их приключениях не в хронологическом порядке, а то и дело «перескакивая» от одних персонажей к другим.

Так, в первых двух главах «Двух твердынь» мы в течение пяти дней (с 26 по 30 февраля^[52]) следуем за Арагорном, Леголасом и Гимли. В главах 3 и 4 узнаем о судьбе Пина и Мерри и вместе с ними выбираемся из плена урукхайцев и знакомимся с Древнем. Впрочем, если эти главы начинаются примерно в те же даты, что и первые две, то заканчиваются уже немного позже, 2 марта. С 5-й по 8-ю главу мы снова путешествуем с Арагорном и его спутниками, к которым вскоре присоединяется Гэндальф (общая продолжительность истории – с 1 по 5 марта). В главе 5 есть и ретроспективная сцена – рассказ Гэндальфа о том, как ему удалось восстать из мертвых (отсчет тут ведется от 15 января). Обе группы в конечном счете встречаются в Изенгарде, где Гэндальф, Арагорн, Теоден и их спутники обнаруживают «двух малышей», которые мирно отдыхают возле выломанных ворот: один спит, а второй развлекается, пуская колечки табачного дыма. Это наши старые друзья Пин и Мерри, но встреча с ними обескураживает всех присутствующих, включая читателей. Вернее, всех, кроме Гэндальфа, который уже встречал Пина во время своего визита к Древню в главе 7. Затем хоббиты сами рассказывают о том, что с ними происходило со 2 марта, то есть момента окончания главы 4, и до момента встречи с товарищами, которая состоялась 5 марта (это изложение событий по структуре во многом напоминает главу «Совет»). Шесть Хранителей остаются вместе на протяжении глав 10 и 11, но затем их пути снова расходятся. Мы снова встречаемся с ними только через сто с лишним страниц, в начале тома «Возвращение короля», где сперва видим Гэндальфа и Пина (главы 1 и 4, 9–15 марта), затем оказываемся вместе с Арагорном, Леголасом и Гимли, которые расстаются с Мерри 8 марта, в главе 2. С этого момента, на протяжении глав 3 и 5, Мерри будет путешествовать с ристанийцами, и все три группы вновь воссоединятся лишь 15 марта, во время или после битвы на Пеленнорской равнине, и вновь никто, включая читателей, не будет иметь ни малейшего представления о том, как туда добрался Арагорн. Об этом мы тоже узнаем в ретроспективе, из рассказа Гимли и Леголаса Пину и Мерри в главе 9 книги V, точно так же, как до этого хоббиты повествовали им о своих приключениях в главе 9 книги III. Как и в конце книги III, ближе к завершению книги V Хранители снова собираются вместе и дальше, вплоть до конца книги (25 марта), путешествуют единым отрядом, в котором на сей раз отсутствует лишь Мерри.

В то же время нельзя, разумеется, не упомянуть еще одну нить повествования, которая тесно переплетается со всеми остальными, а именно историю Фродо и Сэма в книгах IV и VI. В ней нет почти никаких отклонений и поворотов, разве что следует обратить внимание на то, что окончание книги IV, где Фродо попадает в плен, не совпадает по времени с книгой III, хотя хронологически они должны соответствовать друг другу. События, которые описываются в первой части тома «Две твердыни», заканчиваются 5 марта, когда Пин и Гэндальф отправляются в Гондор, а вторая часть завершается 13 марта, в то время как для героев «параллельной» истории эта дата наступает лишь в главе 4 книги V, и Пин к этому моменту проводит в Гондоре уже несколько дней. Можно утверждать, что в большинстве случаев ни одна из пяти или шести основных линий в центральной части «Властелина колец» не слишком совпадает с остальными по хронологии: где-то повествование всегда «забегает вперед», а где-то, наоборот, отстает.

Благодаря этому подходу Толкину удается добиться двух очень важных вещей: он застает нас врасплох и погружает в напряженное ожидание. Невозможно не удивиться, обнаружив, что Пин и Мерри мирно дремлют и покуривают табак в разрушенных владениях Сарумана, если в последний раз мы их видели в начале похода с онтами на Изенгард. Точно так же мы с удивлением узнаем, что это онты предрешили исход битвы при Хельмовом ущелье (об этом становится известно из последующих воспоминаний хоббитов). Еще один поразительный момент – это появление пиратских кораблей Умбара, на черных парусах которых все вдруг с изумлением видят Белое Древо, семь звезд и венец Арагорна (как это произошло, читатель узнает лишь потом, из рассказа Леголаса и Гимли). И, конечно же, всех – сперва Арагорна, Леголаса и Гимли, затем Пина (и, предположительно, Мерри) и, наконец, Сэма (и, вероятно, Фродо) – потрясает возвращение Гэндальфа, которому чудесным образом удалось вернуться в мир живых.

Возможно, одним из самых неожиданных моментов трилогии является окончание главы 4, «Нашествие на Гондор», в книге V, когда в ответ на похвальбу главаря назгулов мы сперва слышим крик петуха, а затем вдруг:

А большие северные рога трубили все яростней. Мустангримцы подоспели на выручку.

В последний раз до этого конники упоминались в конце главы 3, где они только покидали Ристанию, а добравшись до последних строк главы 4, мы вынуждены вернуться обратно и проделать вместе с ристанийцами весь путь, описанный в главе 5, чтобы понять, как же они добрались до Гондора. Как обычно, хронологически конец главы 5 не вполне соответствует окончанию главы 4: все начинается с того, что Гэндальф и Черный Всадник слышат, как трубит рог ристанийцев, а заканчивается тем, как Теоден ринулся в бой, а следом за ним – Эомер «с белым конским хвостом на шлеме»; и мы снова увидим Гэндальфа лишь в главе 7. При этом на протяжении всего повествования читатель испытывает смутное чувство постоянной тревоги по поводу Фродо и Сэма, о судьбе которых мы часто и подолгу остаемся в неведении, несмотря на то что именно они выполняют самое главное, хотя и не такое эффектное задание.

Критики не обратили почти никакого внимания на особенности структуры «Властелина колец», которая, впрочем, отличается не меньшей логикой и последовательностью, чем многоплановый «Ностромо» Джозефа Конрада, а по уровню сложности значительно его превосходит. Можно предположить, что более опытный писатель, для которого сочинительство является ремеслом, а не увлечением, не рискнул бы так усложнять свой труд и возлагать такие надежды на прозорливость своих читателей, но Толкину подобные сомнения были чужды.

Впрочем, этот метод переплетения сюжетных линий позволяет не только удивлять читателя и постоянно держать его в напряжении; его главная задача – заставить нас поверить в реальность происходящего, убедить в том, что все именно так и было. У Толкина сюжет развивается в соответствии с определенной логикой, которая, впрочем, ускользает от его персонажей (что закономерно, поскольку они находятся внутри этой истории). Им кажется, что вокруг царит хаос и что их преследуют неудачи; они то и дело сбиваются с пути и оказываются в странных местах, как в прямом, так и переносном смысле – то в темноте, то в зачарованном лесу, то просто пребывают в «ошеломлении», причем частенько не могут осмыслить даже то, что происходит с ними самими.

Первым это ощущение сформулировал Арагорн, который неоднократно сетовал, что делает «промах за промахом». В погоне за урукхайцами он натыкается на несколько загадок – тела мертвых орков, брошь Пина, слова Эомера о том, что хоббитов среди убитых не было, – и эти загадки так и остаются без ответа и кажутся неразрешимыми. Даже самый внимательный читатель может не догадаться, кто же был тот опиравшийся на посох «сутулый старик», которого Арагорн и его спутники увидели на опушке Леса Фангорн. Этот старик очень напоминал Гэндальфа, но когда они в итоге встречают самого Гэндальфа, тот заверяет их, что они наверняка видели Сарумана (впрочем, это мог быть «дух» Сарумана, возможно сфабрикованный Гэндальфом, см. «Предательство Изенгарда»). А то, что Светозар появился ровно в тот же самый момент, чтобы увести с собой их лошадей, было лишь простым совпадением – если, конечно, такая вещь, как совпадение, существует, в чем Гэндальф заставляет нас усомниться. Он обращает внимание на то, что вражеским силам удалось «всего лишь вихрем домчать Мерри и Пина к Фангорну» (и в результате разгневать онтов), чтобы «они как раз вовремя оказались там, куда бы иначе нипочем не попали». Это замечание Гэндальфа напрямую касается его представлений о «случае», о котором мы подробнее поговорим в следующей главе.

В чащах Фангорна, впрочем, случались и другие встречи: например, Гэндальф и Древень видели друг друга, хотя и не обменялись ни одним словом. Именно поэтому Древень так уклончиво отреагировал на рассказ хоббитов о гибели Гэндальфа, пусть даже сами хоббиты этого не поняли, а Леголас и Гимли (которым была известна правда) их на сей счет не просветили. Чтобы осознать это, внимательному читателю придется соединить воедино все три этих разговора, которые весьма далеко отстоят в тексте друг от друга (и наверняка мало кто вообще давал себе такой труд).

В других случаях персонажи сами обращают внимание на совпадения и взаимосвязи. Так, в главе 5 книги III Леголас вспоминает, что в начале главы 2 видел орла, а из рассказа Гэндальфа мы узнаем о том, почему орел там оказался. В то же время в главе 2 книги IV Горлум убежден в том, что разгадал намерения назгула, который трижды пролетел у них над головами: «Они чуют нас, чуют Прелесть». Однако в действительности дела обстояли иначе. Третий назгул, который «летел выше туч и вихрем унесся на запад», направлялся в Ортханк, чтобы узнать, что происходит у Сарумана. Вполне вероятно, что сигналом для него стал костер, на котором ристанийцы сжигали тела убитых орков, так как «дым от кострища вознесся к небесам, и не одно недреманное око заметило его». Тот же самый назгул пролетел над лагерем в Дол-Бране, заставив Пина обеспокоенно уточнить (тоже безо всяких на то оснований): «Но он ведь не за мной летел, нет?» Гэндальф заверил его в том, что в такие сроки даже назгул не смог бы преодолеть подобное расстояние, а значит, у него были другие задачи.

Еще одним эпизодом, который запутал как минимум одного критика, стала сцена в самом конце тома «Хранители», где Фродо, сидя на вершине Амон-Ведара, надевает Кольцо и вдруг слышит у себя в голове крик: «Сними! Сними же, дуралей, Кольцо!» Многие читатели наверняка приняли этот голос за подсознание самого Фродо, как это случалось уже дважды (об этом более подробно будет говориться на стр. 240–242 ниже), но в действительности этот третий голос принадлежит Гэндальфу, о чем можно было бы догадаться по резкости интонаций, если бы и хоббит, и читатели в тот момент не считали старого мага погибшим. Лишь позже, в главе 5 книги III Гэндальф даст несколько туманное пояснение:

«Я из заоблачных высей противился его непреклонной воле и отвел ее от Кольца: Тень пронеслась мимо».

И никто из тех, кому он об этом расскажет, не поймет смысла этого объяснения.

На протяжении всей трилогии нам встречается немало других пересечений разных сюжетных линий: например, рог Боромира, разрубленный надвое в конце тома «Хранители», спустя много глав был найден гондорцами в виде осколков на берегу реки, и Фарамир упоминает о нем, чтобы проверить правдивость рассказа Фродо; эпизодическое появление посланца Денэтора, Хиргона, в трех разных главах (главы 1, 3 и 5 книги V); слова Фарамира, обращенные к его отцу: «Из северных сказаний к нам на юг явился не один лишь этот невысоклик»; мифрильная кольчуга Фродо, которую демонстрирует его друзьям глашатай Саурона в главе 10 книги V, когда мы еще можем лишь гадать, как она у него оказалась.

Самым важным и чаще всего упоминаемым звеном является, вероятно, палантир Ортханка. В главе 2 книги V Арагорн сообщает друзьям: «Я глядел в Ортханкский камень». И когда они приходят в ужас от этих известий, он признает: «Если я оказал ему услугу, дело плохо». Однако оказывается, что он поступил верно, поскольку, узнав о существовании Арагорна, Саурон торопится нанести удар до того, как полностью подготовился к битве, и именно к этому заключению Гэндальф приходит спустя примерно тридцать страниц. Впрочем, его догадка подтверждается позже, еще через шестьдесят страниц, когда они с Арагорном наконец встречаются и получают возможность поговорить (глава 9 книги V, «На последнем совете»). При этом никому из них не приходит в голову, в чем заключается главный результат решения Арагорна заглянуть в палантир. Так, в критический момент путешествия Фродо и Сэма происходит следующее.

Недреманное Око не блуждало; Черный Властелин погрузился в раздумье над тревожными, смутными вестями: он увидел сверкающий меч и суровый царственный лик и на время забыл обо всем остальном. Поэтому и сгустился угольно-черный мрак вокруг исполинской многобашенной, многовратной твердыни.

Хронология всех этих событий тщательнейшим образом соблюдена. Про Фродо и Сэма ничего или почти ничего не рассказывается начиная с 16 марта, то есть после того, как Саурон получил известия о поражении своих сил в битве на Пеленнорской равнине и о гибели главаря назгулов; когда Арагорн заглянул в палантир, по его собственным словам, «было десять дней, как Хранитель пошел на восток от Рэроса», то есть 6 марта; Гэндальф догадывается об этом по реакции Саурона («Пять, кажется, дней назад он узнал, что мы разделались с Саруманом и завладели палантиром»), то есть 10 марта. И если внимательный читатель может понять это, соединив все кусочки воедино (а также сверившись с подробным хронологическим изложением всех событий, которое Толкин приводит в Приложении B), то сами персонажи, повторим, не знают, что происходит, и вынуждены строить догадки, порой не находят объяснений тому, что видят, а иногда и вовсе приходят к ошибочным умозаключениям.

Так, мы с удивлением обнаруживаем, например, что даже после завершения похода Фродо и Сэма к Ородруину и уничтожения Кольца оба хоббита все еще не знают, что Гэндальф остался в живых, и считают, что «как его шарахнули в Мории, так и пошло вкривь и вкось».

Эти многочисленные расхождения между тем, что знают персонажи, и тем, что известно читателю (хотя читатель оказывается в неведении почти так же часто, как и сами герои), придают всей истории некую неизменную парадоксальность. Однако обратной стороной этой парадоксальности является закономерность: благодаря этому мы постепенно осознаем, что чувство безысходности и уныние героев, граничащие порой с отчаянием, одновременно естественны и оправданны и в то же время не имеют под собой оснований и являются результатом искаженного восприятия. Все частенько идет не так, но не настолько плохо, как могло бы. Даже в самые тяжелые моменты нельзя не признавать справедливость поговорки о том, что ни в чем и никогда нельзя быть до конца уверенным. «Издавна говорят: нередко зло пожрется злом», – произносит Теоден. «Быстрее вовсе не значит вернее», – слышим мы из уст Арагорна. «Может статься, предатель проведет самого себя и невольно совершит благое дело», – говорит Гэндальф, который в целом частенько занимается тем, что сводит воедино разные сюжетные линии.

Так, например, в главе 8 книги V он отмечает, что Элронд правильно поступил, разрешив младшим хоббитам присоединиться к отряду Хранителей, так как каждый из них в итоге сыграл очень важную роль: Пин спас жизнь Фарамиру, а Мерри – Эовин. В то же время из-за отчаяния, охватившего Денэтора, на поле боя погиб Теоден, и Мерри вскользь недоумевает: «А где же Гэндальф? <…> Неужели он не мог спасти… конунга?» (глава 6 книги V). И хотя сам Гэндальф говорит: «Пока я буду его [Фарамира] спасать, боюсь, погибнут другие», он не знает, о каких именно других может идти речь. Как он неоднократно повторял по тому или иному поводу, вероятно держа при этом в уме разные варианты развития событий и закономерности: «Даже мудрейшим не дано провидеть все».

Вряд ли кто-то может прийти к определенным правильным выводам после знакомства с миром толкиновского Средиземья, в котором разворачиваются невероятные и порой сбивающие с толку события, однако кое-какое понимание все же приходит: отказ от дальнейших попыток борьбы – это всегда неверное решение. Толкин наглядно демонстрирует нам это как раз с помощью метода переплетения сюжетных линий, каждая из которых по отдельности порой выглядит так трагично и безнадежно, что впору отчаяться и опустить руки. Впрочем, сейчас стоит отложить на время карту Средиземья и отвлечься от структуры «Властелина колец», чтобы перейти к аргументации, которая приводится в романе, и даже (хотя это слово Толкину бы наверняка не понравилось) его идеологии.

Глава III. «Властелин колец»: образы зла

Образ Кольца

Содержание первых двух глав по большей части является наглядным свидетельством того, как много Толкин почерпнул из древней литературы во время работы над трилогией. Из этого некоторые могут сделать вывод, будто «Властелин колец», по сути, есть не что иное, как «антиквариат» (сегодня это слово часто употребляется со снисходительной интонацией). Но для такой снисходительности нет никаких оснований, потому что даже если мы согласимся с этим утверждением, то все равно не можем не признать, что именно тонкость этой «антикварной работы» во многом объясняет очарование Средиземья.

Впрочем, это все равно не помогает понять, почему книга так глубоко повлияла на многих читателей, которые находят в ней параллели со своей собственной жизнью. Произведение Толкина – это не просто фантазии чудака из лавки древностей. Если его (как и «Беовульфа») будут читать и тысячу лет спустя, то даже в отдаленном будущем человек чуткий будет воспринимать его не иначе как весьма характерное произведение ХХ века.

Это можно заметить, если вспомнить, что нам рассказывают о Кольце. Толкину пришлось серьезно поработать над сценами из первого издания «Хоббита», в которых упоминается найденное Бильбо кольцо – тогда оно еще не мыслилось как Кольцо Всевластья. Те, кто узнал всю историю из «Властелина колец» и более поздней версии «Хоббита», очень бы удивились, прочитав рассказ о состязании Бильбо с Горлумом в первом варианте книги, опубликованном в 1937 году. Удивительно в нем то, что Горлум не так уж сильно привязан к своей «прелести». Он ставит ее на кон против жизни Бильбо, проигрывает ему в загадки и старается поступить честно. Не найдя кольца (потому что оно уже лежит в кармане у Бильбо), он приносит хоббиту свои извинения за то, что не может с ним расплатиться, и Бильбо, загнанный в угол, принимает предложение Горлума вместо этого показать ему выход из гоблинских туннелей. Они расстаются в неплохих отношениях, и последняя реплика Горлума звучит так:

«Проход здес-с-сь… Ему придется протис-с-снуться и прокрас-с-сться вниз. Мы не пойдем с ним, моя прелес-с-сть, нет, не пойдем, горлум».

Но уже во втором издании, вышедшем в 1951 году, и во всех последующих он произносит совсем другие слова:

«Вор, вор! Бэггинс-с-с вор! Ненавис-с-стный, ненавис-с-стный, навс-с-сегда, навс-с-сегда!»

Толкин сохранил первую, альтернативную версию в качестве истории, которую Бильбо поведал Гэндальфу и остальным и согласно которой его права на Кольцо были более весомыми. Во «Властелине колец» ложь Бильбо представляется как зловещий признак того, что Кольцо начало набирать над ним власть и постепенно становилось для него «прелестью» (он сам употребляет то же слово, что и Горлум, и Исилдур, – precious). Но эта первоначальная версия истории противоречит одному из основных свойств Кольца, о которых мы узнаем позже: начиная с Исилдура, ни один его владелец (в том числе Горлум) не расстается с ним по доброй воле – оно покидает их само.

Сюжет «Властелина колец» построен на утверждениях Гэндальфа, приведенных в главе 2 книги I в ходе долгой беседы с Фродо. Если не принять их на веру, потеряется весь смысл книги. Этих утверждений по сути три.

Во-первых, Гэндальф говорит, что Кольцо обладает огромной силой – что в плохих, что в хороших руках. Попади оно к Саурону – и он станет непобедимым, по крайней мере в обозримом будущем:

«Если это Кольцо найдется, власть Саурона возрастет стократ, и [все остальные Кольца Всевластья,] даже Три эльфийских, будут ему подвластны: все сделанное с их помощью падет, и сила его станет необоримой».

Но, во-вторых, Гэндальф убежден в том, что Кольцо смертельно опасно для всех его владельцев: оно поглощает их, «подчиняет их себе», «овладевает ими». Раньше или позже – зависит от того, насколько его владелец «крепок духом и чист в помыслах», но «темная сила неминуемо подчинит его себе». Кроме того, речь идет не только о физическом порабощении. Кольцо обращает все ко злу, в том числе тех, кто его носит. Пользование им нельзя доверить никому, его нельзя отдать в хорошие руки и на благие цели: никто не станет хорошим владельцем, и любые благие цели, достигнутые с помощью Кольца, обернутся злом. Позднее это утверждение повторяет Элронд: «Я ни за что не возьму Кольца». Его примеру следует и Галадриэль: «Я уйду на Запад и останусь Галадриэлью».

И наконец, в-третьих, – и Гэндальфу приходится отстаивать это убеждение, несмотря на сопротивление участников Совета у Элронда, – Кольцо нельзя просто не использовать, отложить куда-нибудь или выбросить. Его необходимо уничтожить, и сделать это можно только там, где его изготовили, – в Ородруине, Роковой Расселине.

Эти утверждения определяют развитие сюжета. Как часто отмечалось, это уже не поиски, а нечто прямо противоположное: цель героев не в том, чтобы что-то найти или вновь обрести, а в том, чтобы отвергнуть и разрушить. И полумер здесь быть не может, какими бы привлекательными они ни казались. Кольцо не могут взять ни Гэндальф, ни Галадриэль, а если бы его отвезли в Гондор, как хотели Боромир и Денэтор, это привело бы к катастрофическим последствиям. Можно сказать, что все это совершенно логично, если исходить из перечисленных постулатов, но сами утверждения Гэндальфа могут показаться спорными. Почему мы должны им верить? Однако даже те критики, которые под тем или иным предлогом придирались почти ко всему, что касается «Властелина колец», насколько мне известно, никогда не ставили под сомнение то, что Гэндальф говорит о Кольце. Это слишком правдоподобно, слишком знакомо. В это невозможно не поверить, имея за плечами весь горький опыт ХХ века.

Если свести воедино все три утверждения, высказанные Гэндальфом в начале книги, то современному и хоть сколько-нибудь эрудированному человеку наверняка придет на ум фраза «Всякая власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно». Этот афоризм сформулировал в 1887 году лорд Актон, хотя изначально он звучал не совсем так. На самом деле лорд Актон написал: «Власть имеет свойство развращать, а абсолютная власть развращает абсолютно. Великие люди почти всегда плохие люди…» Не думаю, что до 1887 года с ним многие бы согласились. В средневековом мире были жития святых, герои которых пользовались огромной и даже чудесной силой исключительно в благих целях; в средневековой истории, конечно, насчитывается немало злых правителей, но вряд ли найдутся признаки того, что они стали злыми, придя к власти (хотя в «Беовульфе» есть такие намеки). В целом люди, наверное, полагали, что злые властители были злы с самого начала, по самой своей природе. Ближе всего к высказыванию лорда Актона в древнеанглийском языке стоит пословица: «Man deÞ swa he byÞ Þonne he mot swa he wile» («Когда человек волен поступать так, как хочет, он поступает так, как велит его нутро»). Это означает, что власть проявляет характер человека, но не меняет его. Отчего же поменялось это представление?

Ответить на этот вопрос несложно, и ответ на него особенно ясно показывает, что Толкин не был таким уж отдельно стоящим писателем, каким его иногда представляют. Так, за шесть лет до начала публикации «Властелина колец» Джордж Оруэлл выпустил свою притчу «Скотный двор», которая, как известно, заканчивается провалом восстания животных, поскольку свиньи превратились в фермеров:

Они переводили глаза со свиньи на человека, с человека на свинью и снова со свиньи на человека, но угадать, кто из них кто, было невозможно^[53].

Вопрос о том, кто именно изображен в сказке, вызывает яростные споры (никто не хочет видеть в ней себя), но это лишь подтверждает ее суть, которую выражает и Гэндальф: она про каждого из нас. Любой захват власти, насколько бы «крепок духом и чист в помыслах» ни был захватчик, заканчивается одинаково. Таково свойство власти. При этом публикация «Властелина колец» совпала по времени с появлением романов Уильяма Голдинга «Повелитель мух» (1954) и «Наследники» (1955), смысл которых автор для удобства комментаторов своего творчества изложил в более позднем эссе «Басня» (Fable), вошедшем в сборник «Горячие врата» (Hot Gates):