Текст книги "Дж. Р. Р. Толкин: автор века. Филологическое путешествие в Средиземье"

Автор книги: Том Шиппи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)

Но Толкин полагал еще, что филология способна вывести нас даже за пределы древних текстов, которые она изучает, – и на этом построил свое изобретение. Он был убежден в том, что иногда можно нащупать путь от слов, дошедших до более поздних периодов, к обозначаемым ими понятиям, которые уже давно исчезли, но которые несомненно существовали, иначе не было бы и самих этих слов. Этот процесс приобретает гораздо более веские основания, если проводить его через сопоставление (филология стала наукой лишь в тот момент, когда превратилась в сопоставительную филологию). Так, в современном английском языке есть слово dwarf (гном), но изначально оно было таким же, как и современное немецкое слово Zwerg, и филология может точно объяснить, каким образом они стали различаться и как они соотносятся с древнескандинавским словом dvergr. Но ведь если в трех различных языках существует одно и то же слово и во всех них сохранились крупицы веры в существование некой схожей расы, разве нельзя восстановить сначала слово, от которого, вероятнее всего, произошли все более поздние слова (в данном случае оно будет выглядеть примерно как *dvairgs), а затем и соответствующее ему понятие? (Звездочка перед словом обычно используется для обозначения того, что оно не зафиксировано в письменных источниках, но (наверняка) должно было существовать; разумеется, при воссоздании таких слов и понятий присутствует огромный риск ошибки.) И все же Толкин мыслил именно так, и в этой книге я привожу еще много таких примеров с подробным разбором. Но главное, что я хочу сказать: каким бы фантастическим ни было толкиновское Средиземье, сам он не считал его только лишь вымыслом. Он «реконструировал», устранял нестыковки в своих первоисточниках, иногда вводил совершенно новые понятия (такие как «хоббит»), но одновременно с этим стремился прикоснуться к воображаемому миру, который, по его мнению, некогда действительно существовал, по крайней мере в коллективном воображении: тому он находил огромное количество подтверждений, пусть и разрозненных.

Более того, в XIX веке у Толкина были выдающиеся предшественники. В 1830-х годах финский ученый Элиас Лённрот собрал из обрывков песен и сказаний множества народных исполнителей поэму «Калевала», и теперь она считается финским национальным эпосом; по сути, он «реконструировал» произведение, которое, по его мнению (возможно, ошибочному), некогда существовало. Примерно в то же время в Германии Якоб и Вильгельм Гримм затеяли свой колоссальный труд, направленный на одновременное составление грамматики и словаря немецкого языка, национальной мифологии, цикла героических легенд и, разумеется, сборника сказок, – это литературно-лингвистическое исследование, как и полагается, проводилось без разбору. В Дании воссозданием датской национальной самобытности занялся Николай Грундтвиг, посвятив себя изучению древних сказаний и эпоса, а более поздние баллады в итоге собрал уже его сын Свен. Однако в Англии в XIX веке ничего подобного не предпринималось. Поэтому заявление Толкина о том, что он некогда надеялся «создать цикл более-менее связанных между собою легенд», которые «мог бы посвятить просто стране моей, Англии» (см. «Письма», № 131), не было совершенно беспрецедентным, хотя в том письме, написанном в 1951 году, он с прискорбием признал, что его надежды стали куда скромнее. Возможно, десять лет спустя ему удалось почувствовать, что успех гораздо ближе, чем казалось.

Таким образом, Толкин в первую очередь был филологом, а уже затем мифологом, и именно мифологом, а не писателем в жанре фэнтези – по крайней мере, таково было его намерение. Его взгляды на язык и мифологию порой были оригинальными, а порой и радикальными, но ни в коем случае не абсурдными, и он всегда мог их внятно изложить. В конце концов Толкин решил выразить их не с помощью абстрактных рассуждений, а более наглядно, и успех этой наглядной демонстрации во многом послужил доказательством его правоты – особенно в том, что широкому населению гораздо больше присущ вкус к филологии и к истории языка во всех ее проявлениях, в том числе к именам и топонимам, чем предпочитают думать работники сферы образования и законодатели вкуса (и в этом я с ним согласен). В своем прощальном обращении к Оксфордскому университету в 1959 году Толкин заключил, что проблема не в филологах и не в их науке, а в «мизологах», как он назвал противников словесности. Они были бы безвредны, если бы просто поняли, что в силу косности и невежества неспособны к лингвистическим исследованиям. Однако Толкин, по его собственным словам,

огорчался тому, что некоторые профессионалы полагают собственную косность и невежество нормой, мерилом качества, и злился на то, что они стремятся навязать собственную ограниченность молодым умам, отвадить людей с филологическими наклонностями от их пристрастий и внушить тем, кому филология неинтересна, что их изъян – печать принадлежности к некоему высшему классу^[5].

За этим огорчением и этой злостью, разумеется, стояла горечь поражения. Сейчас в британских и американских университетах очень сложно изучать филологию так, как хотел бы Толкин. В научном мире победили мизологи – а вместе с ними и реалисты, модернисты, постмодернисты, презирающие жанр фэнтези.

Но за пределами науки они проиграли. Совсем недавно я слышал, как выпускающий редактор одного крупного издательства сказал: «Для массового рынка годится только фэнтези. Все остальное – это культовая литература». Тут он задумался и добавил: «В том числе и классика». Он отстаивал свою политику закупок и, безусловно, преувеличивал, но в пользу его высказывания свидетельствует множество фактов. Толкин кричал, чтобы быть услышанным, и нам еще предстоит понять, о чем он говорил. Но нет никакого сомнения в том, что он нашел своих слушателей и что они сочли его слова достойными внимания.

Три аргумента в пользу Толкина

Теперь, после этого вступления, можно рассмотреть заявление или заявления, приведенные в заглавии этой книги. Можно ли назвать Толкина «автором века»? Любое подобное заявление, каким бы смелым оно ни казалось, может основываться на трех разных аргументах.

Первый из них имеет чисто демократическую природу – это результаты опросов общественного мнения и объемы продаж. Ниже я рассказываю о них подробнее и привожу некоторые соображения по поводу того, как их следует трактовать и как они обычно трактуются; однако и так понятно, что с этим заявлением безо всяких принуждений и подсказок согласилось множество читателей как в Великобритании, так и за ее пределами.

Второй аргумент носит общий характер. Как сказал тот самый выпускающий редактор, фэнтези, особенно героическое, стало значимым коммерческим жанром. Как мы увидим ниже, этот жанр существовал и до Толкина, и можно сказать, что он мог бы существовать и даже стать таким, каким стал, и без «Властелина колец». Однако это представляется сомнительным. В 1954–1955 годах, когда вышел «Властелин колец», он, очевидно, был мутантом, уродцем, lusus naturae, единственным в своем роде. Оглядываясь назад, можно лишь поражаться отваге и решимости сэра Стэнли Анвина, который вообще взялся его публиковать, – впрочем, надо сказать, он застраховал свою ставку, заключив с Толкином соглашение о разделе прибыли, в соответствии с которым Толкин не получал ничего, пока не появлялась прибыль, которую можно было бы разделить, в чем на тот момент явно были некоторые сомнения. Более того, Анвин поддерживал и подбадривал писателя на протяжении семнадцати с лишним лет, пока тот вынашивал свое произведение, которое в итоге оказалось совсем не таким, как планировалось. Анвину действительно не пришлось выплачивать автору крупные суммы, как это делали покровители Джеймса Джойса, пока тот писал своего «Улисса», но ни он, ни Толкин никогда не пользовались такой поддержкой профессиональных литературных кругов, как та, на которую могли рассчитывать Джойс и его спонсоры. И если у «Улисса» было много поклонников, но мало прямых подражателей, то после публикации «Властелина колец» эта трилогия превратилась практически в литературный стандарт героического фэнтези. Теперь в любом книжном магазине (по крайней мере, в англоговорящем мире) есть отдел, посвященный фэнтези, и лишь очень немногие книги в нем не носят отпечаток работ Толкина – будь то стилистическое и композиционное сходство или неосознанное наделение устройства и обитателей придуманных авторами миров определенными свойствами. Подражания, разумеется, очень сильно варьируются по качеству, но все они доставляют кому-то удовольствие. Одно из достижений Толкина состоит в том, что он открыл многим миллионам читателей и сотням писателей новый континент воображаемого пространства, хотя сам он сказал бы (см. выше), что это старый континент, к которому он просто заново нашел дорогу. С филологической точки зрения допустимо утверждать, что Толкин был Кретьеном де Труа двадцатого века. Кретьен, живший в XII веке, не придумал легенды о короле Артуре – они наверняка существовали в каком-то виде и до его эпохи, – но он показал, чтó из них можно сделать; потенциал этого жанра остается неисчерпанным по сей день, восемь столетий спустя. Так же и Толкин не изобрел героическое фэнтези, но раскрыл его возможности и тем самым создал жанр, долговечность которого не поддается оценке.

Третий аргумент должен касаться качества. Как известно, если произведение популярно, это еще не значит, что оно качественное, – однако популярность тоже просто так не приходит. Ее причины не всегда и не обязательно бывают легковесными или дешевыми, хотя представители литературной и образовательной элиты в течение долгого времени были склонны придерживаться именно такого мнения. Приведу лишь один пример: в моей молодости Чарльз Диккенс не считался подходящим писателем для тех, кто читал университетский курс английского языка и литературы, потому что, несмотря на всю свою коммерческую успешность (а, может быть, и ввиду его коммерческой успешности), он был низведен от «романиста» до «автора развлекательной литературы». Когда критики сумели расширить сферу своих интересов и усовершенствовать свой инструментарий, мнение о Диккенсе изменилось на противоположное; но хотя Диккенс вошел в новый круг интересов критиков, до Толкина они по большей части так и не снизошли и по-прежнему ощущают неловкость по отношению ко всей области фэнтези и фантастики в целом, несмотря на то что, как уже говорилось, к ней относятся многие серьезные и влиятельные произведения, написанные во второй половине ХХ века, и самые характерные, новаторские и самобытные жанры (такие как научная фантастика).

Необходимо сказать слово в защиту качества этих жанров, в том числе фэнтези, и в значительной степени оно предполагает защиту качества произведений Толкина. Это не особенно сложно, но для этого требуется определенная широта взглядов по поводу того, чтó людям позволено получать от чтения. Очень многие критики определяют «качество», исключая из этого понятия все, кроме того, что их научили любить. Выражаясь современным языком, они не задумываясь «дискриминируют» выбор других читателей, ставя во главу угла собственные предположения и предрассудки (часто классовые). Но многих людей книги Толкина впечатлили глубоко и надолго, и даже если не разделять эти чувства, понять их можно.

В дальнейших разделах я подробнее рассматриваю два первых вышеприведенных аргумента и излагаю план и содержание следующих глав, которые в своей совокупности представляют собой разбор третьего аргумента, касающегося качества литературы, и мой ответ на вопрос о том, что же Толкин все-таки хотел сказать.

Толкин и общественное мнение

Объемы продаж Толкина всегда раздражали его недоброжелателей, и еще в 1960-х годах комментаторы предсказывали, что они вот-вот снизятся, или заявляли о том, что они начали снижаться, что весь этот «культ» или «психоз» вскоре уйдет или уже уходит в «милосердное забвение» (как написал 6 августа 1961 года в газете «Обсервер» Филип Тойнби), вслед за джинсами клеш и хулахупами. Комментаторы ошиблись – и это само по себе удивительно, потому что Толкин не стал продолжать ни серию о хоббите для детей, ни трилогию «Властелин колец» для взрослых. Однако в 1997 году вопрос его неизменной популярности встал с особой остротой.

Расскажу об этом очень коротко – подробнее можно прочитать в книге Джозефа Пирса «Толкин: человек и легенда» (Tolkien: Man and Myth), которая была написана в 1998 году и которой я многим обязан. В конце 1996 года британская сеть книжных магазинов «Уотерстоун» и программа Четвертого канала «БиБиСи» «Выбор книги» (Book Choice) решили провести опрос читателей, чтобы выяснить, какие произведения, по их мнению, входят в число «пяти величайших книг столетия». Откликнулось более 26 тысяч человек, из которых более пяти тысяч поставили на первое место «Властелина колец» Дж. Р. Р. Толкина. Гордон Керр, маркетолог «Уотерстоун», сказал, что «Властелин колец» стабильно является самой продаваемой книгой почти во всех 105 магазинах сети в Британии и во всех регионах Соединенного Королевства, кроме Уэльса, где первое место занял «Улисс» Джеймса Джойса. Профессиональные критики и журналисты пришли в ужас от этих результатов, и газета «Дейли Телеграф» решила повторить опрос среди своей читательской аудитории, отличной от предыдущей выборки. Результат получился таким же. Затем издательство «Фолио Сосайети» подтвердило, что в 1996 году опросило всех своих подписчиков, чтобы выяснить, какие десять книг они предложили бы ему издать, и за «Властелина колец» проголосовало десять тысяч человек, вновь обеспечив ему первое место. В июле 1997 года телепередача «Книжный червь» (Bookworm) провела опрос, в котором приняли участие 50 тысяч читателей, – результат не изменился. В 1999 году «Дейли Телеграф» сообщила о том, что по итогам опроса, проведенного исследовательским центром МОРИ по заказу производителя шоколада «Нестле», «Властелин колец» (наконец-то!) оказался лишь вторым. Однако верхнюю строку в списке победителей заняла Библия, а это все-таки особый случай. Кроме того, изначально конкурс проводился среди произведений, написанных в ХХ веке, а этому условию Библия не удовлетворяет.

Профессиональные критики и журналисты (последние, разумеется, часто являются выпускниками литературных факультетов университетов) регулярно насмехались над полученными результатами. Джозеф Пирс начал свою книгу со свидетельства Сьюзен Джеффриз из «Санди Таймс», которая рассказала, как ее коллега отреагировала на поступившую 26 января 1997 года новость о том, что в опросе «БиБиСи» и «Уотерстоун» победил «Властелин колец»: «Вот чёрт! Правда? О боже… Вот ведь… Вот же ведь…» Не сказать чтобы глубокомысленно, зато искренне. Впрочем, Джеффриз сообщила, что эта реакция «была подхвачена по всей стране, где бы ни собирались вместе один-два грамотных человека». Наверняка она хотела сказать «два-три грамотных человека», разве что грамотные люди разговаривают исключительно сами с собой (хотя такая мысль иногда возникает). Интересен и сам выбор слова. Очевидно, под грамотными людьми понимаются не «люди, обученные грамоте», потому что в эту группу, разумеется, входят и почитатели «Властелина колец», которые и вызвали ее недовольство (иначе как бы они стали почитателями, если бы не умели читать!). В трактовке Джеффриз грамотными людьми, судя по всему, считаются «те, кто понимает в литературе». А те, кто понимает в литературе, само собой, понимают и то, как именно они должны ее понимать. Круг замкнулся.

Тем временем другие комментаторы предположили, что на результаты первого опроса, проведенного сетью магазинов «Уотерстоун», «наверняка повлияли согласованные действия со стороны Толкиновского общества». Само Общество отрицает свою причастность к победе Толкина и отмечает, что, даже если в голосовании принял участие каждый из пятисот его членов, это все равно меньше отрыва «Властелина колец» от ближайшего соперника – «1984» Джорджа Оруэлла (1200 голосов).

Критик Жермен Грир тоже внесла свою лепту в осуждение результатов: в весенне-зимнем выпуске журнала «Уотерстоун» «ДаблЮ» за 1997 год она гневно заявила о том, что со времени приезда в Кембридж в 1964 году ей «снятся кошмары, будто Толкин стал самым влиятельным писателем ХХ века. Теперь этот кошмарный сон обернулся явью». И добавила: «Книги, которые идут в списке вслед за Толкином, более или менее предсказуемы: их основной чертой является бегство от реальности». Странно слышать в адрес романа «1984» и повести-притчи «Скотный двор» упреки в «бегстве от реальности», хотя, конечно, их нельзя отнести к классическому реализму: как я заметил выше, по-видимому, некоторые темы, в том числе общественно-политические, лучше всего раскрываются через притчу или фэнтези. А критика, который называет реальное событие «кошмарным сном», вряд ли можно считать образцом для подражания с точки зрения поддержания прочной связи с действительностью. В любом случае у Толкина был свой взгляд на современную эволюцию таких слов, как «реальность», «реальный», «реалист», «реалистичный». См. ниже на стр. 157: коллаборационист Саруман – волшебник, перешедший на другую сторону, поскольку она представлялась ему более сильной, – вне всякого сомнения, назвал бы себя реалистом, но это вовсе не значит, что он им был.

Конечно, вполне разумно заявить, что опросы общественного мнения никак не могут служить мерилом художественной ценности, равно как и объемы продаж, и это, бесспорно, так и есть. Однако профессиональным литературным критикам следовало бы дать взвешенный ответ или даже объяснение этим результатам, вместо того чтобы обиженно огрызаться. Как пишет критик Дарко Сувин (имея в виду преимущественно научную фантастику, но распространяя этот тезис на все виды «паралитературы», или коммерческой литературы),

в дисциплине, которая отказывается принимать во внимание 90 % или даже больше 90 % того, что составляет ее предмет, на мой взгляд, существуют не только огромные «слепые пятна», но и серьезный риск искаженного восприятия той небольшой области, на которой она сосредоточена (так называемой высокой литературы). <…> Эта «неканоническая», притесняемая сестра-близнец Литературы с большой буквы и есть та литература, которую на самом деле читают, в отличие от большей части того, что преподают в учебных заведениях.

И это указывает еще на одну странность в вышеприведенных результатах опросов. Если взять весь список победителей состязания, организованного сетью «Уотерстоун», можно легко обнаружить то, что корреспондент образовательного приложения к газете «Таймс» назвал «воспитательным влиянием школьных списков литературы на читательские привычки населения». Даже если оставить за скобками любовь валлийцев к «Улиссу» Джойса, которую им активно прививали деятели науки и образования, первые места после «Властелина колец» занимают «1984» и «Скотный двор» Оруэлла и «Над пропастью во ржи» Сэлинджера, недалеко от них ушел и «Повелитель мух» Голдинга. Все это хорошо знакомые произведения из школьной программы, которые обычно задают учащимся и разбирают на уроках, по большей части относительно короткие. А «Властелина колец» редко проходят в школе или университете (если вообще проходят). В учебных заведениях его недолюбливают, кроме того, это слишком длинный текст – более полумиллиона слов. Так что все его поклонники выбрали его самостоятельно, а не под влиянием преподавателей.

Комментаторы должны были бы задуматься еще об одном. Как сказано выше, отделить данные массовых продаж от претензий на долговечность или художественную ценность вполне возможно. Сейчас есть несколько писателей, которые опережают Толкина по объемам продаж (ежегодно или в последнее время): Ли Чайлд, Джон Гришэм, Стивен Кинг, Джордж Р. Р. Мартин, Терри Пратчетт, Дж. К. Роулинг и многие другие. Все они добились такой популярности не просто так, а в силу определенных достоинств, и, как говорится между строк в приведенной цитате из работы Сувина, тот факт, что критики не готовы даже попытаться найти эти достоинства, – это, скорее, камень в огород самих критиков, нежели популярных авторов. Но все равно произведения перечисленных писателей не очень похожи на произведения Толкина. На самом деле, трудно найти хоть одну книгу (за исключением разве что «Сильмариллиона» и «Поминок по Финнегану»), которая создавалась бы с меньшим вниманием к коммерческой составляющей, чем «Властелин колец». Ни один маркетолог в 1950-е годы не мог бы предсказать успех этой трилогии. Длинный сложный текст с приложениями, напичканный фразами на незнакомых языках, которые автор не всегда трудился переводить, и очень странный. По сути, «Властелину колец» пришлось создавать для себя отдельный рынок. Удивительно то, что, во-первых, ему это удалось, а во-вторых, в отличие от большинства произведений вышеупомянутых авторов (не в обиду им будь сказано), книги Толкина оказались долгожителями. «Хоббит» не сходит с полок книжных магазинов вот уже больше 60 лет, за это время было продано более 40 миллионов экземпляров. «Властелин колец» покупают уже почти 50 лет, общее число проданных экземпляров превысило 50 миллионов (а если учесть, что он обычно публикуется в трех томах, получается почти 150 миллионов отдельных книг).

Толкин и жанр фэнтези

Вернемся к моему второму аргументу и к тезису о создании нового рынка. Было бы несправедливо утверждать, будто до Толкина эпического фэнтези не существовало: ему предшествовала целая плеяда английских и ирландских писателей, например Э. Р. Эддисон и Лорд Дансени, а также американских авторов, публиковавшихся в бульварных журналах, таких как «Странные истории» (Weird Tales) и «Непознанное» (Unknown) (их анализ с примерами можно найти в моей антологии 1994 года «Оксфордский сборник фантастических историй» (Oxford Book of Fantasy Stories)). Однако «Властелин колец» быстро и безвозвратно изменил пристрастия читателей. Сейчас на английском языке ежегодно публикуется несколько сот романов в жанре фэнтези. Влияние Толкина часто заметно уже в заголовках – взять хотя бы серию «Маллореон» Дэвида Эддингса, первая книга которой называется «Часовые Запада», или произведения других авторов: «Братство талисмана», «Проклятие рубина»^[6] и «Поход Лютиэн» (Lúthien’s Quest). Большинству авторов лучше удается скрывать свое литературное происхождение, но даже у тех из них, кто нащупал свой собственный узнаваемый стиль, таких как Стивен Дональдсон и Алан Гарнер, первые пробы пера обычно выдают глубокое влияние Толкина, о чем подробнее говорится ниже (см. стр. 489–494). Терри Пратчетт, чьи книги вот уже двадцать лет гарантированно попадают в список бестселлеров, начинал с «Цвета волшебства», который по крайней мере отчасти представляет собой дружескую пародию на Толкина и других писателей в жанре фэнтези. Кроме того, в книгах Толкина черпали вдохновение (и заимствовали оттуда персонажей и обстановку) создатели первых игр в жанре фэнтези и ролевых игр наподобие «Подземелий и драконов»: в статье об играх в жанре фэнтези, приведенной в «Энциклопедии фэнтези» (Encyclopedia of Fantasy) Джона Клюта и Джона Гранта, в числе прочих названы «Битва за Хельмову Падь», «Осада Минас-Тирита» и ролевые игры по Средиземью. Множатся и развиваются и компьютерные версии этих игр. Средиземье стало культурным явлением и прочно обосновалось в умах многих людей.

Что бы там ни говорили критики Толкина, его поклонников нельзя назвать необразованными или умственно отсталыми. Граница во вкусах пролегает не между примитивным (для широкой публики) и утонченным (для образованных), но скорее между предпочтениями обладателей общего и специального образования. Судя по всему, людям не приходится прививать вкус к Толкину – напротив, ради него они сами готовы повышать свой уровень знаний. Кто-то скажет, что в этом и состоит задача обучения – «направлять, а не заставлять», как гласит лозунг работников сферы образования. Толкин ответил бы на это, что он удовлетворял стремление к сказке, присущее нам от природы, уходящее в глубь веков, в те времена, когда только начали появляться первые письменные источники, будь то Ветхий Завет или «Одиссея» Гомера, и характерное для всех обществ. И если наши законодатели вкусов полагают, что это стремление следует подавлять, то это они бегут от реальности. По-настоящему грамотный человек сказал бы: «Naturam expelles furca, tamen usque recurret», что в переводе с латыни означает «Гони природу в дверь – она войдет в окно».

Писатель ХХ века

Создание или воссоздание целого жанра литературы – неожиданный результат для книги, написанной без малейшей оглядки на коммерческие соображения, порой в стиле, характерном для специальных текстов; причем это первое произведение Толкина для взрослых было опубликовано, когда ему самому было уже шестьдесят два года (в этом смысле его можно сравнить с «Улиссом» – тот стал для Джойса первым и единственным произведением крупной формы, и на момент публикации автору исполнилось сорок лет).

Что бы вы ни думали по поводу этого сравнения (кстати, между Толкином и Джойсом можно провести еще несколько параллелей, см. стр. 474–480), резюмируя вышеизложенное, можно сказать, что «Властелин колец», вне всякого сомнения, вошел в «золотой фонд» классики без помощи специалистов по литературе и даже вопреки их деятельной враждебности и, кроме того, задал планку и заложил основы для нового процветающего ныне жанра. И это произведение, и его автор заслуживают большего, нежели привычные рефлекторные отповеди (или непризнание), которые они получали до сих пор.

Во «Властелине колец» и «Хоббите» говорится о чем-то важном, и это действительно было важно для значительной части из тех миллионов человек, которые их прочли. У всех, кроме тех, кто нелюбопытен в силу своей профессии, может возникнуть вопрос: что же это такое? Нечто вневременное? Или современное? Или и то и другое одновременно? Последнее ближе к истине.

В этой книге я попытался найти объяснение успеху Толкина и изложить аргументы в пользу значимости его произведений. Она написана в продолжение другой моей книги о Толкине, «Дорога в Средьземелье»^[7], изданной в 1982 году, а затем исправленной и дополненной в 1992-м, но с некоторым смещением акцентов и понимания. Основное различие между ними состоит в том, что «Дорога в Средьземелье» – это сочинение, в значительной степени продиктованное профессиональным пиететом (в изначальном смысле этого слова – «уважение к родоначальникам или предшественникам»). Прежде всего, я стремился поместить работу Толкина в филологический контекст, как указано выше, но с гораздо более подробным разбором. Я по-прежнему убежден в том, что этот пиетет был обоснованным и что о нем следовало заявить.

Однако же мне приходится неохотно признать, что не все интересуются готским или даже (в крайнем случае) древнескандинавским языком. Кроме того, даже профессиональные лингвисты понимают, что можно изучать язык «диахронно», то есть с исторической точки зрения, прослеживая его состояние в разные эпохи, но многое можно узнать и в том случае, если исследовать его «синхронно», то есть в том виде, в каком он существует сейчас. Точно так же и я по-прежнему убежден в том, что Толкина нельзя по-настоящему обсуждать без довольно-таки глубокого понимания древних произведений и древнего мира, который он пытался воссоздать (этот тезис я постараюсь развить в следующих главах), но осознаю, что его следует также рассматривать и трактовать с точки зрения его собственной эпохи, как одного из «писателей века», ХХ века, откликающегося на проблемы и тревоги именно этого столетия. Именно так его воспринимает большинство читателей, и разумно будет последовать их примеру.

План и содержание книги

Таким образом, в шести главах своей книги я стремлюсь не только рассмотреть множество источников, вдохновивших Толкина на описание Средиземья, но и показать, почему оно само стало жизненно необходимым источником вдохновения для множества читателей в условиях современной действительности. В каком-то смысле я не придерживался хронологического порядка. Теперь мы знаем то, чего не знали тогда, когда я работал над первой редакцией «Дороги в Средьземелье»: большую часть жизни Толкин посвятил составлению сборника легенд, который в итоге был опубликован посмертно в книгах «Сильмариллион», «Неоконченные предания Нуменора и Средиземья» и двенадцатитомной «Истории Средиземья»^[8]. Значительная их часть была собрана еще до написания «Хоббита» и «Властелина колец», он обращался к ним и в течение долгих лет, пока создавал эти два своих произведения, и уже после их публикации. Если бы мы ставили перед собой цель проследить развитие Толкина как писателя, логично было бы начать с начала, а «Хоббита» и «Властелина колец» рассматривать как ответвления, которыми они в каком-то смысле и являются. Но для того чтобы увидеть его влияние на свою эпоху и его взаимодействие с ней, следует признать наиболее значимыми его произведениями именно эти две книги о хоббитах, поэтому начну я именно с них.

В первой главе я, в частности, рассматриваю литературную функцию хоббитов в лице Бильбо Бэггинса^[9]. Я выдвигаю утверждение о том, что они прежде всего являются анахронизмами, существами из мира времен юности Толкина, которые, как и Бильбо, были втянуты в гораздо более древний героический мир гномов и драконов, варгов и медведей-оборотней. Однако Толкин, будучи филологом и одновременно ветераном пехотных войск, глубоко осознавал наличие преемственности между героическим и нынешним мирами. Значительная часть древнеанглийских слов ничем не отличается от современных, многие ситуации, по-видимому, повторяются. В то же время Роберт Грейвз, который был практически современником Толкина, рассказывает в своих мемуарах, опубликованных в 1929 году под названием «Со всем этим покончено» (Goodbye to All That), что, когда в 1919 году он поступил в Оксфордский университет, его преподаватель англосаксонского языка (интересно, кто это был?) с презрением отозвался о своем собственном предмете, назвав его неинтересным и неактуальным. Грейвз с ним не согласился:

Вот Беовульф, завернувшись в одеяло, лежит среди взвода пьяных танов, расквартированных на Готланде; вот Юдифь совершает променад в штабную палатку Олоферна; вот в битве под Брунанбургом идут в ход штыки и свинчатки, – многим из нас это стало куда ближе, чем атмосфера гостиных и охотничьих парков XVIII века.