Текст книги "Долг чести"

Автор книги: Том Клэнси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 81 страниц)

Было время, когда индекс Никкей – Доу-Джонса[7] перешагнул отметку в тридцать тысяч иен от номинальной стоимости. К началу девяностых годов он упал до половины этой отметки, и общая денежная стоимость этого падения, объём «списанных» денег, превышала весь государственный долг Америки – обстоятельство, на которое в Соединённых Штатах почти не обратили внимания, что не относится к тем, кто сняли деньги со счётов в банках и вложили их в акции, пытаясь получить нечто большее, чем двухпроцентный годовой доход, гарантируемый этими финансовыми институтами. Поступившие так потеряли ощутимую часть своих сбережений и не знали, кого в этом винить.

На этот раз, думали все, они поступят по-другому. Теперь они потребуют наличные и вложат деньги обратно в банки – крупные и надёжные финансовые учреждения, знающие, как защитить сбережения своих вкладчиков. Пусть банки не слишком щедры при выплате процентов, зато вкладчики ничего не потеряют, правда?

Западные журналисты будут пользоваться такими терминами, как «обвал» и «снежная лавина», описывая, что началось после того, как включились биржевые компьютеры. Происходящий процесс казался хорошо организованным. Крупные коммерческие банки, будучи тесно связанными с промышленными корпорациями, немедленно переводили деньги вкладчиков, поступающие через парадный ход, обратно через чёрный, чтобы поддержать стоимость акций. Строго говоря, у них просто не было выбора. Банкам приходилось покупать огромные пакеты акций в тщетных – как потом выяснилось – попытках устоять против надвигающейся приливной волны. Индексы курсов Никкей – Доу потеряли целых шестнадцать пунктов за один рыночный день, и, хотя аналитики с уверенностью заявляли, что рыночные цены на акции стали теперь излишне заниженными и следовало ожидать неизбежного огромного скачка цен, обыватели, сидя дома, опасались, что после того, как американские законы начнут действовать, рынок для товаров, производимых в их стране, исчезнет, как утренний туман. Падение не прекращалось, и, хотя никто не говорил этого вслух, все знали, что оно будет продолжаться. Особенно чётко представляли это себе банкиры.

На Уолл-стрите все обстояло по-другому. Многие проявляли недовольство вмешательством государства в свободу торговли, пока не задумались над последствиями, и тогда их точка зрения изменилась. В конце концов, было совершенно очевидно, что если при ввозе японских автомобилей возникнут трудности, если на пользующейся таким широким спросом «кресте» будет отпечаток происшедшего недавно несчастья, которое не скоро забудется, то спрос на американские автомобили возрастёт, а это хорошо. Это хорошо для Детройта, на конвейерах которого собирают машины, хорошо для Питтсбурга, где по-прежнему выплавляют много стали для их производства, хорошо для городов Америки (и Канады, и Мексики), где имеются заводы, изготавливающие тысячи комплектующих. Далее, это хорошо для всех рабочих, которые заняты сборкой автомобилей и производством их комплектующих, потому что теперь у них будет больше денег и они смогут тратить их у себя в городах на покупку других товаров. Но насколько хорошо? Ну что ж, львиная доля дефицита в торговле с Японией возникала за счёт продажи автомобилей. Более тридцати миллиардов долларов теперь вполне могут влиться в американскую экономику за ближайшие двенадцать месяцев, а разве это, делали мудрое заключение биржевики, не чертовски здорово? По самым осторожным подсчётам тридцать миллиардов долларов пополнят сундуки различных компаний, что в конечном итоге превратится в прибыли американских корпораций. Даже средства, полученные от уплаты дополнительных налогов, помогут сократить дефицит федерального бюджета, снизив таким образом потребность в наличных деньгах и уменьшив стоимость государственных ценных бумаг. В результате американская экономика окажется в двойном выигрыше. А если прибавить к этому немного злорадства по поводу тяжёлого положения, в котором оказались японские коллеги, то станет понятно, почему ещё до открытия биржи на Уолл-стрите радостно потирали руки в ожидании успешного дня. .

Там не обманулись в своих ожиданиях. Момент оказался особенно благоприятным для «Коламбус групп», которая за несколько дней до этого заключила опционные сделки на покупку огромного количества акций автомобилестроительных компаний и получила таким образом возможность до предела использовать скачок индексов Доу-Джонса, взлетевших на целых сто двенадцать пунктов.

В Вашингтоне, в штаб-квартире Федеральной резервной системы, царило некоторое беспокойство. Она находилась ближе к центру государственной власти и располагала информацией, полученной из Министерства финансов, по поводу того, как на практике будет действовать закон о реформе торговли. Было очевидно, что в ближайшее время наступит дефицит автомобилей и он не прекратится до тех пор, пока Детройт не увеличит производственные мощности. Пока в продажу не станет поступать больше автомобилей, сохранится классическая ситуация, при которой будет слишком много покупателей и слишком мало машин. Это могло привести к инфляционному всплеску, и потому к концу дня Федеральная резервная система объявила об увеличении процентной ставки на четверть процента – временное явление, сообщили финансистам с условием не говорить об источнике полученной информации. Однако Совет директоров Федеральной резервной системы рассматривал все происшедшее как благоприятный фактор в долгосрочном плане. Таким образом они проявили крайнюю близорукость, но это заболевание в тот момент нашло широкое распространение во всём мире.

* * *

Ещё до того, как это решение было принято в Вашингтоне, за океаном также шло обсуждение долгосрочных последствий происшедшего. Участникам совещания понадобилась самая большая ванна с горячей водой в банном доме, который для других богатых клиентов закрыли на весь вечер. Персонал бани распустили по домам. Посетителей должны были обслуживать личные помощники, которых, как оказалось, тоже не допустили в помещение, где происходило совещание. Более того, на этот раз отказались даже от обычных омовений. После самых кратких приветствий посетители сняли пиджаки и галстуки, сели на пол и приступили к делу, не желая попросту тратить время на мелочи.

– Завтра ситуация станет ещё хуже, – заметил банкир. Больше ему нечего было сказать.

Ямата обвёл взглядом помещение. Он с трудом удерживался от смеха. Признаки кризиса появились ещё пять лет назад, когда первая крупная автомобилестроительная корпорация без лишнего шума отказалась от пожизненного найма рабочих. Фактически в то время завершился период кажущегося бесконечным процветания японской экономики, и на это обратили внимание все, у кого хватало здравого смысла и желания заглянуть в будущее. Остальные считали, что возникшие трудности носят всего лишь «временный характер» – их любимая фраза по отношению к ухудшившейся ситуации. Однако подобная близорукость была только на руку Ямате, потому что потрясение станет теперь его лучшим союзником. К сожалению, хотя в этом не было ничего удивительного, всего лишь некоторые из присутствующих сумели увидеть очевидное. К их числу относились главным образом единомышленники Яматы.

Впрочем, нельзя сказать, что даже им удалось избежать возникших трудностей, из-за которых безработица в стране достигла почти пяти процентов. Просто они – и Ямата в их числе – приняли тщательно обдуманные меры, направленные на то, чтобы смягчить ущерб, вызванный надвигающимся кризисом. Впрочем, этого было достаточно, чтобы в глазах остальных послужить образцом дальновидности и делового предвидения.

– Существует изречение времён Американской революции, – сухо заметил один из присутствующих, который пользовался репутацией интеллектуала. – Оно принадлежит их Бенджамину Франклину, если не ошибаюсь. Он сказал: «Нас могут уничтожить всех вместе, а уж по отдельности – уничтожат непременно». Так вот, мои друзья, если мы не объединим наши усилия, нас уничтожат.

– И вместе с нами погибнет наша страна, – добавил банкир, заслужив благодарный взгляд Яматы.

– Вы помните, зачем мы были нужны американцам? – спросил Ямата. – Им требовались наши базы, чтобы противостоять русским, поддерживать корейцев и обслуживать американский Военно-морской флот. Так вот, друзья, зачем мы нужны им теперь?

– Совершенно верно, сейчас они нужны нам, – заметил Мацуда.

– Мудрое заявление, Козо, – ядовито отозвался Ямата. – Они так нужны нам, что мы готовы ради них разрушить свою экономику, уничтожить наш народ и нашу культуру, снова превратить страну в американского вассала – уже в который раз!

– Ямата-сан, у нас нет сейчас времени для этого, – мягко упрекнул Ямату председатель другой корпорации. – Ваше предложение, высказанное на предыдущей встрече, является весьма и весьма опасным.

– Но ведь это я попросил о сегодняшней встрече, – напомнил Мацуда с достоинством.

– Извини меня, Козо. – Ямата вежливо склонил голову.

– Наступили трудные времена, Райзо, – ответил Мацуда, принимая извинение. – Я начинаю склоняться к тому, чтобы согласиться с твоим предложением.

Ямата сделал глубокий вдох, ругая себя за то, что неверно истолковал намерения Мацуды. Да, Козо прав, подумал он. Наступили трудные времена.

– Прошу тебя, мой друг, поделись с нами своими мыслями.

– Нам нужны американцы… или нам нужно что-то ещё. – Все присутствующие, за исключением одного, смотрели в пол. Ямата взглядом пробежал по их лицам и, сдерживая волнение, понял, что лица собравшихся выражают то, что ему хотелось увидеть. Это не было иллюзией или попыткой выдать желаемое за действительное. Они осознали неизбежность этого шага. – То, что нам предстоит обсудить, является исключительно серьёзным и рискованным. И всё-таки, боюсь, нам придётся решиться на это.

– Мы действительно способны добиться успеха? – послышался голос банкира, положение которого оказалось безвыходным.

– Да, – ответил Ямата. – Это в наших силах. Разумеется, нельзя исключить элемент риска, он действительно существует, но многое способствует успеху. – Он коротко рассказал о принятых им мерах. К его удивлению, на этот раз не было возражений. Вместо возражений посыпались вопросы, и он с готовностью на них отвечал. Некоторые из присутствующих были обеспокоены, даже испуганы, однако, понял Ямата, они гораздо больше боялись того, что может случиться завтра, на следующий день и в день. после этого. Перед ними возникла картина неизбежного конца той жизни, к которой они привыкли, их роскоши и личного престижа, а это пугало их намного больше. Страна находилась у них – у них! – в неоплатном долгу за длительные усилия, потраченными ими, за мучительное восхождение к вершине успеха, за их труд и упорство, за принятые ими успешные решения. Поэтому и сейчас было принято решение – пусть без особого энтузиазма, но всё-таки принято.

* * *

Утром Манкузо первым делом пересмотрел оперативные планы. Подводным лодкам «Эшвилл» и «Шарлотт» придётся прервать свои удивительно плодотворные наблюдения за китами в Аляскинском заливе и принять участие в манёврах под названием «Океанские партнёры» вместе с авианосцами «Джон Стеннис», «Энтерпрайз» и многими другими кораблями. Учения были запланированы, разумеется, несколько месяцев назад. То, что содержание манёвров не слишком расходилось с тем, чем сейчас занималась половина Тихоокеанского флота, оказалось просто счастливым совпадением. Двадцать седьмого, через две недели после завершения «Океанских партнёров», «Стеннис» и «Энтерпрайз» направятся на юго-запад к акватории Индийского океана, нанесут дружеский визит в Сингапур и сменят там авианосцы «Эйзенхауэр» и «Линкольн».

– Знаешь, сейчас они превосходят нас в количественном отношении, – заметил капитан третьего ранга Уилли Чеймберз. Несколько месяцев назад он попал в список будущих капитанов первого ранга, сдал командование подводной лодкой «Ки Уэст», и Манкузо предложил ему должность начальника своего оперативного отдела. Перевод из Гротона, где находился Чеймберз в ожидании нового назначения, в Гонолулу, не был вообще-то таким уж сокрушительным ударом для офицерского самолюбия. Десятью годами раньше Уилли мог бы рассчитывать на командование подводным ракетоносцем или кораблём обеспечения подводных лодок, а может быть, группой субмарин. Однако сейчас все подводные ракетоносцы оказались списанными, в составе флота находилось всего три корабля обеспечения, а должности командиров групп были заполнены и вакансий не предвиделось. Таким образом, Чеймберз оказался пока не у дел в ожидании назначения на более высокий пост, и до этого момента Манкузо мог располагать им. На флоте у командования было в порядке вещей выбирать ближайших помощников из своих бывших сослуживцев.

Адмирал Манкузо поднял голову не столько от удивления, сколько от того, что впервые осознал это. Уилли был прав. Японский военно-морской флот имел в своём распоряжении двадцать восемь дизельных подводных лодок, а он располагал лишь девятнадцатью.

– Сколько лодок в строю? – спросил Барт, пытаясь вспомнить цикл технического обслуживания своих субмарин.

– По вчерашним данным – двадцать две. Между прочим, адмирал, они направляют для участия в манёврах десять подводных лодок, в том числе все субмарины типа «харушио». По данным разведслужбы флота, по уровню боевой подготовки они приближаются к нашим субмаринам. – Чеймберз откинулся на спинку кресла и погладил усы. Он начал отращивать их недавно, потому что лицо его было очень юным, а ему казалось, что офицер, занимающий такую должность, должен выглядеть старше двенадцати лет. Проблема, однако, заключалась в том, что усы чесались.

– Это верно, общее мнение, что они отличные подводники, – согласился командующий Тихоокеанским подводным флотом.

– Тебе самому не доводилось плавать с ними? – спросил начальник оперативного отдела. Адмирал покачал головой.

– Намечаю на следующий год.

Надеюсь, японские субмарины заслужили такую репутацию, подумал Чеймберз. Для участия в манёврах Манкузо было выделено пять подводных лодок. Три будут действовать в непосредственной близости от боевой авианосной группы, а «Эшвилл» и «Шарлотт» займутся проведением независимых операций, которые отнюдь не являются независимыми. Они будут проводить учения с четырьмя японскими субмаринами в пятистах милях к северо-западу от атолла Куре, играя роль охотников за подводными лодками, прорывающимися через заградительный барьер из вражеских субмарин.

Предстоящие манёвры напоминали ситуацию, которую предполагалось встретить в Индийском океане. Японский военно-морской флот, который представлял собой главным образом оборонительное соединение, состоящее из эскадренных миноносцев, фрегатов и подводных лодок, попытается противостоять натиску боевой группы, в состав которой входят два авианосца. Задача японского флота заключалась в том, чтобы погибнуть славной смертью – именно такова историческая роль японцев, известных своим умением храбро умирать, подумал Манкузо с лёгкой улыбкой, – но не просто умирать, а оказав достойное сопротивление. Они пойдут на любые уловки, попытаются подкрасться на своих эсминцах достаточно близко, чтобы запустить противокорабельные ракеты «гарпун», и можно не сомневаться, что их новейшие эсминцы в силах осуществить такую задачу и уцелеть. В особенности это относится к их «конго», которые представляют собой отличную платформу для запуска противокорабельных ракет и напоминают американские эсминцы типа «эрли бёрк», вооружённые зенитными ракетами с системами радиолокационного наведения «иджис». Это были дорогие корабли, и все они носили названия японских боевых судов времён второй мировой войны. Родоначальник эсминцев типа «конго» был потоплен американской подводной лодкой «Си Лайон II», вспомнил Манкузо. Такое же название носила одна из немногих новейших американских субмарин, входящих в состав Атлантического флота. Пока под командованием Манкузо ещё не было подводных лодок типа «сивулф». Как бы то ни было, лётчикам придётся найти способ разобраться с кораблями, вооружёнными системами «иджис», хотя это им не слишком нравилось, верно?

Короче говоря, это будет неплохим упражнением для Седьмого флота. Оно пойдёт ему только на пользу. Индийцы действительно становились слишком уж агрессивными. Сейчас у Манкузо было семь подводных лодок, приданных Майку Дюбро, и эти семь плюс те, что он направил для участия в «Океанских партнёрах», составляли его полный контингент. Какое падение с высоты величия, подумал командующий подводными силами Тихоокеанского флота. Ну что ж, обычно так и происходит с великими.

* * *

Процедура встречи во многом напоминала брачный ритуал лебедей. Ты появляешься на заранее согласованном месте точно в заранее согласованное время, в данном случае с газетой – сложенной, но не скатанной – в левой руке и смотришь на витрину, где видимо-невидимо фотоаппаратов и бытовой электроники. Так обычно поступает всякий русский, впервые приехавший в Японию и поражённый разнообразием товаров, которые могут купить те, у кого есть твёрдая валюта. Если за тобой следят – а это возможно, хотя и маловероятно, – такое поведение покажется вполне нормальным. Как и полагается, точно в указанное время с ним столкнулся японец.

– Извините, – произнёс по-английски голос, что тоже выглядело обычным, потому что человек, которого он случайно толкнул, явно был гайджином.

– Не стоит, – по-английски, но с акцентом ответил Кларк, не повернув головы,

– Вы впервые в Японии?

– Нет, но в Токио впервые.

– О'кей, все в порядке. – Японец снова толкнул его, направляясь дальше по улице. Кларк подождал предписанные четыре или пять минут, прежде чем последовать за ним. Это было рутинным, но непременным правилом. Работа в Японии не то что работа на вражеской территории, не то что те операции, которые ему довелось проводить в Ленинграде (в его памяти название города всегда останется прежним, да и к тому же его произношение напоминало произношение ленинградца) или в Москве, однако надёжнее всего считать, что ты проводишь операцию на вражеской территории. Впрочем, хорошо, что это всё-таки территория союзников. В Токио столько иностранцев, что японская служба безопасности сбилась бы с ног, пытайся следить за всеми.

Говоря по правде, Кларк действительно впервые приехал в Японию, если не считать пребывания в аэропортах во время посадок для заправки и пересадок с одного рейса на другой, что нельзя считать визитом. Ему ещё никогда не приходилось видеть подобную толчею на улицах, даже в Нью-Йорке не было таких толп. Кроме того, Кларк испытывал неловкость, потому что резко выделялся среди окружающих. Нет ничего хуже для оперативника, чем неспособность слиться с толпой, однако рост в шесть футов и один дюйм сразу выделял его как чужака, видимого за целый квартал для любого, кто проявлял к нему интерес. А на него смотрело так много людей, заметил Кларк. Но самым удивительным было то, что ему уступали дорогу, особенно женщины, а дети прямо-таки шарахались в сторону, словно здесь появился Годзилла[8], собирающийся разрушить их город. Значит, это правда. Ему доводилось слышать рассказы, но он никогда им не верил. Волосатый варвар. Странно, мне как-то не приходило в голову так думать о себе, пронеслось в голове Кларка. Он вошёл в «Макдоналдс». Помещение в обеденный час было переполнено, и, посмотрев по сторонам, он сел рядом с японцем. Мэри-Пэт права, подумал Кларк. Номури действительно способный оперативник.

– Итак, какие новости? – спросил он в шуме голосов.

– Мне удалось опознать её, и я нашёл дом, где она живёт.

– Ты быстро развернулся.

– Ничего сложного. Служба охраны нашего приятеля ни хрена не понимает в контрнаблюдении.

К тому же, мысленно добавил Кларк, ты ничем не отличаешься от окружающих, вплоть до озабоченного и напряжённого выражения на лице рядового служащего, торопливо проглатывающего свой ланч, чтобы вовремя вернуться к рабочему месту. Впрочем, для оперативника, действующего на чужой территории, озабоченное и напряжённое выражение лица является обычным состоянием. Самое трудное, подчёркивалось во время обучения на «Ферме», чувствовать себя спокойно и естественно.

– Ну что ж, тогда мне остаётся только получить разрешение на контакт с ней. – Это помимо всего прочего. У Номури не было допуска для знакомства с агентурной сетью «Чертополох». Может быть, это переменится? – подумал Джон.

– Сайонара. – Номури встал и направился к выходу, а Кларк принялся за рисовые клёцки. Совсем неплохо. Этот парень знает своё дело. Лишь тут его охватило недоумение: рисовые клёцки в «Макдоналдсе»?

* * *

Документы на столе Дарлинга с информацией о состоянии дел не имели никакого отношения к исполнению президентских обязанностей, зато имели непосредственное отношение к продолжению его пребывания на этом посту и потому всегда находились на пачке бумаг сверху. По данным опросов населения, рост популярности выглядит весьма впечатляюще, подумал Дарлинг. Из числа вероятных избирателей – а только они представляли интерес – по сравнению с прошлой неделей на целых десять процентов больше одобряли его действия как во внешней, так и во внутренней политике. В общем, он чувствовал себя как четырехклассник, возвращающийся домой с пятёрками в дневнике, полный желания показать их родителям, которые до сих пор сильно в нём сомневались. А ведь это только начало, проинформировал его руководитель службы социологических прогнозов, потому что для осознания перемен в политике людям требуется время. Уже сейчас три крупнейшие автомобилестроительные корпорации высказывали намерения вернуть на работу часть тех семисот тысяч рабочих, которые подверглись сокращению на протяжении предыдущих десятилетий, а ведь речь шла только о сборочных конвейерах. Затем нужно принять во внимание рабочих независимых компаний, занимавшихся изготовлением комплектующих, покрышек, автомобильного стекла, аккумуляторных батарей… Это могло вдохнуть новую жизнь в «Ржавый пояс», а там проживало немало избирателей.

Было очевидно или должно было быть очевидным, что подъем промышленности не ограничится производством одних автомобилей. Профсоюз работников автомобилестроительной промышленности (охватывающий всех занятых в производстве автомобилей и комплектующих) рассчитывал на приток тысяч членов, готовых платить членские взносы. Не очень отставало от него Международное братство работников электронной промышленности (телевизоры и видеомагнитофоны), а ведь существовало множество и других профсоюзов, задумывающихся о том, насколько большой кусок пирога придётся на их долю. Несмотря на то что по первоначальному замыслу закон о реформе торговли являлся достаточно простым, подобно многим простым идеям, он вносил широчайшие изменения в деловую жизнь страны. Президенту Дарлингу казалось, что он понимает глубину наступающих перемен, но скоро у него на столе зазвонит телефон. Глядя на него, президент уже знал, какие голоса он услышит, и не требовалось слишком богатого воображения, чтобы догадаться, о чём пойдёт речь, какие аргументы они предложат и какие обещания дадут. А он примет эти обещания.

Вообще-то Дарлинг никогда не собирался стать президентом Соединённых Штатов Америки, его намерения отнюдь не походили на устремления Боба Фаулера, подчинившего всю свою жизнь достижению этой цели. Честолюбивым планам Фаулера не смогла помешать даже смерть первой жены. Венцом политической карьеры Дарлинга было кресло губернатора Калифорнии, и, когда ему предложили стать кандидатом на должность второго после Фаулера человека в администрации, он согласился скорее из чувства патриотизма. Он не говорил об этом даже ближайшим советникам, потому что патриотизм был старомодным понятием в современном политическом мире, но Роджер Дарлинг чувствовал себя патриотом, помнил, что у каждого рядового гражданина Америки есть имя и лицо, что некоторые из них погибли во Вьетнаме, где он сам служил офицером, и, помня это, считал, что обязан и здесь служить как можно лучше.

Однако что значит «служить как можно лучше»? – спросил себя Дарлинг, как уже спрашивал несчётное число раз. Овальный кабинет – самое одинокое место в мире. Часто здесь появлялись разные посетители – от главы иностранного государства до школьника, победившего в конкурсе на лучшее сочинение, – но затем все уходили отсюда, и президент оставался один на один со своими обязанностями. Клятва, которую он дал при вступлении на этот пост, была настолько простой, что казалась лишённой всякого смысла. «Честно исполнять свой долг главы государства… не жалея сил отстаивать, защищать и охранять…». Хорошие слова, но каково их значение? Может быть, Мэдисон и другие авторы Конституции считали, что он сам постигнет возвышенный смысл этих слов, может быть, в 1789 году это понимали все – просто понимали, – но с тех пор прошло уже больше двух сотен лет, и по какой-то причине они не записали толкование президентской клятвы для будущих поколений.

Но ещё хуже было то, что всегда находились люди, готовые объяснить тебе, что, по их мнению, значат эти слова, и, если принимать во внимание все точки зрения, два плюс два становилось равным семи. Рабочие и руководители предприятий, производители и потребители, налогоплательщики и те, кто тратили эти налоги, – все имели свои потребности, свои нужды, свои аргументы, и у всех были превосходные лоббисты, выражающие их точки зрения. Самым пугающим было то, что все они рассуждали здраво – в определённом смысле, – причём достаточно здраво, чтобы действительно верить, будто два плюс два равняется семи. Вернее сказать – верили, до тех пор пока ты не объявлял настоящую сумму, и тогда каждый из них – каждый! – тут же заявлял, что это слишком много, что страна не может позволить себе идти на поводу у особых интересов остальных групп.

Вдобавок ко всему, если ты стремился достичь чего-то, хотел послужить своему народу, тебе нужно было прежде всего стать президентом, став же им, продолжать оставаться на этом посту, а это означало, что приходилось давать обещания и выполнять их. По крайней мере некоторые. И где-то в течение этого процесса исчезали мысли о стране, а вместе с ними и мысли о Конституции, и к концу дня ты занимался тем, что отстаивал, защищал и охранял… что? Неудивительно, что мне никогда не хотелось оказаться в Белом доме, подумал Дарлинг, сидя за столом и глядя на очередной доклад о положении в стране. Вообще-то он попал сюда по чистой случайности. Бобу понадобилось привлечь на свою сторону Калифорнию, и ключом к этому являлся Дарлинг – молодой, пользующийся популярностью губернатор штата, принадлежащий к той же партии. Однако теперь Дарлинг стал президентом Соединённых Штатов и его не покидал страх, что он может не справиться со своими обязанностями. Печальный факт заключался в том, что ни у одного смертного не было достаточных интеллектуальных способностей, чтобы просто понять дела, решением которых должен заниматься президент. Взять, например, экономику – теперь, когда Советский Союз ушёл с политической арены, она являлась, по-видимому, самым главным в обязанностях президента, а это была сфера, в которой его собственные помощники оказались неспособными даже разработать свод правил, доступных для понимания сколько-нибудь разумного человека.

Ну что ж, по крайней мере он знал, что для людей лучше иметь работу, чем не иметь её. В общем, для страны выгоднее производить большинство потребляемых ею товаров, чем тратить деньги за океаном, оплачивая труд чужих рабочих, производящих эти товары. Он понимал этот принцип и, что ещё лучше, мог объяснить его другим, а поскольку люди, к которым он обращался, сами были американцами, они скорее всего согласятся с ним. Поэтому рабочие, объединённые в профсоюзы, встанут на его сторону. Кроме того, и руководители предприятий тоже будут довольны. А разве политика, при которой довольны обе стороны, не является правильной? Конечно, является. Тогда и экономисты должны быть удовлетворены, верно? Более того, Дарлинг был убеждён, что американские рабочие ничем не хуже всех остальных в мире, что они вполне могут конкурировать на равных с кем угодно. И разве вся его политика не была направлена на достижение этой цели?..

Дарлинг повернулся в своём дорогом кресле и посмотрел через толстое оконное стекло на памятник Вашингтону. Для Джорджа всё было, наверно, куда проще. Да, конечно, он был первым, и ему пришлось заниматься подавлением «водочного бунта», который в учебниках истории не кажется таким уж серьёзным. Кроме того, ему пришлось стать примером и заложить основы деятельности для остальных президентов. В то время единственными налогами были те, что изымались в качестве таможенных пошлин и акцизных сборов – по современным представлениям непопулярные и регрессивные, но направленные только на затруднение импорта и наказание людей, слишком увлекающихся алкоголем. Дарлинг не собирался прекращать ввоз товаров из-за рубежа, просто хотел сделать конкуренцию справедливой. Ещё со времён Никсона американское правительство уступало этим людям, во-первых, потому что Америка нуждалась в их базах (словно подозревая, что Япония пойдёт на заключение соглашения со своими злейшими врагами!), а затем потому, что… почему? Потому что это казалось удобным? А кто-нибудь разбирается в этом? Что ж, теперь всё будет иначе и всем станет ясно почему.

Или, скорее, поправил себя Дарлинг, им будет казаться, что они знают это. Возможно, самые циничные из них поймут действительную причину, и все будут отчасти правы.

* * *

Кабинет премьер-министра в Дайете, здании японского парламента – поразительно безобразном сооружении, выделяющемся среди других зданий города, отнюдь не славящегося красотой своей архитектуры, – выходил окнами на зелёную лужайку, однако человек, сидящий в своём вращающемся кресле, не смотрел на неё. Скоро он окажется изгнанным из этого кабинета и будет смотреть в него снаружи.

Тридцать лет, думал он. Все вполне могло быть по-другому. Ему ещё не было тридцати, а он уже получал заманчивые предложения занять влиятельный пост в правящей тогда либерально-демократической партии, что гарантировало продвижение к вершинам политической власти, потому что даже в то время его поразительный интеллект вызывал уважение у всех, включая политических врагов. Поэтому к нему обращались самым дружеским образом, взывая к его патриотизму и видению будущего для его страны, используя это видение в качестве приманки перед его молодыми глазами идеалиста. Понадобится время, говорили ему, но когда-нибудь он сможет занять вот это кресло в этом самом кабинете. Мы это гарантируем. От него требовалось одно: поддерживать хорошие отношения, войти в состав их команды, оказывать помощь…