Текст книги "Сфинкс"

Автор книги: Тобша Лирнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)

Оттягивая момент вскрытия конверта, я прислонил его к ножке лампы и взглянул на бумаги, на которых он лежал. Наверху стопки покоился документ, озаглавленный «Жрица Нектанеба и Ба фараона». Его автором была Амелия Лингерст. Должно быть, та самая работа, которая, как говорила Изабелла, дискредитировала ее как египтолога.

Я заставил себя перевести взгляд на запечатанный конверт с моим именем. Почему Изабелла не доверяла мне чуть больше? Почему не рассказала об истинном значении астрариума и о том, какой опасности подвергается тот, кто его ищет? Фахиру поверила, а мне нет. Неужели я такой неприступный, такой циничный и недоверчивый?

Решившись узнать все, что Изабелла хотела сказать из могилы, я быстро вскрыл конверт. Дорогая почтовая бумага показалась под пальцами шелковистой, как ее кожа. От бумаги исходил едва различимый аромат Изабеллы – смесь мускуса и жасмина. Я закрыл глаза и легко представил, как ее тяжелые волосы касались письма и оставляли на нем свою летучую подпись.

28 апреля 1977 г.

Александрия.

Оливер, прости меня, я никогда не была до конца с тобой откровенна. Тогда давно Ахмос Кафре не только предсказал день моей смерти, но также сообщил, что я могла бы спасти свою жизнь, если бы вовремя нашла астрариум.

Дорогой, я знаю людей, которые могут тебя направить. Но у астрариума свой разум, и он приведет тебя к ним, если ты не станешь сопротивляться.

Я пишу и слушаю твой голос – ты отчитываешь меня за предрассудки. Однако мир, в котором я выросла, не имеет границ между магией и мифом, между живыми богами и мертвыми. Посредством их я была свидетелем, а с твоей помощью надеюсь избавиться от них. Вечно любящая тебя,

Изабелла.

– Даже не потрудилась назвать смысл своей напрасной смерти! – разозлившись, вскричал я. – Никто не мог предсказать землетрясение! Никто! Даже я!

В гневе и отчаянии я ударил кулаком по подушке на стуле, ткань лопнула, и по комнате полетели перья. Покружив, они, как снег, медленно опускались на пол, накрывая лежавший у моих ног конверт.

Прозвучал призыв к послеобеденной молитве – берущий за душу и мелодичный. Время шло. Я выглянул на балкон. Внизу садовник подрезал дерево магнолии. Простой смысл его действий представлял разительный контраст с невероятными событиями, которые стали определять мои поступки. Да, я был заинтригован, но здравый смысл советовал держаться в стороне. Однако была еще Изабелла, и ее простертые ко мне руки умоляли продолжать действовать. Я подозревал, что она не доверяла мне до конца, потому что опасалась, что я ей не поверю. Если бы я не так презрительно отзывался о вуду, принимал ее всерьез, то, может быть, сумел бы ее спасти. И теперь должен продолжить ее дело и хотя бы частично снять с себя вину, что не поддерживал ее в прошлом. Будто ниоткуда и словно предупреждая об опасности, передо мной появились замутненные глаза Барри. Пытаясь избавиться от чувства растущего страха, я открыл дверь и жалюзи и крикнул вниз Ибрагиму, чтобы тот принес мне обед. Потом взял работу Амелии Лингерст.

С портрета на внутренней странице на меня смотрела красивая женщина. Подпись гласила: «Высшая жрица Банафрит». Аристократический нос, продолговатые миндалевидные глаза и полные губы, глубоко человечные в своей асимметричности. Я не удивился бы, увидев такое лицо на улице. Оно показалось мне почти знакомым. И чем больше я вглядывался, тем больше убеждался, что уже видел его. Но где? Под иллюстрацией я прочитал:

Изображение, обнаруженное на стене храма богини Хатор, судя по всему, является единственным дошедшим до нас образом Банафрит (в переводе «красивой души»), жившей во время царствования Нектанеба II из тридцатой династии (360–343 до н. э.) и целиком посвятившей себя богине Исиде, царице всех богинь. Банафрит была наделена магической силой, не сравнимой ни с чьей во время правления того фараона. Ее другие имена: Божественная Адоратрикс и Супруга Бога. Ее могущество превосходило могущество верховного жреца и лишь незначительно уступало могуществу самого фараона. Как верховная жрица Банафрит имела право носить на лбу изображение царственной кобры и назначать преемниц, чтобы магические знания сохранились в кругу поклоняющихся Исиде.

Я посмотрел на помещенную под заголовком иллюстрацию. Верховная жрица сидела на троне в ритуальном платье с длинными рукавами с красными и голубыми лентами и в маленьком, с плоским донышком головном уборе, из которого поднимались цветы. В руке она держала систр – похожий на погремушку музыкальный инструмент, который египтяне связывали с богиней Хатор. На коленях лежал венок из галлюциногенного вьюнка ипомеи. У ног, рядом с небольшим горшочком, устроился воробей. Жрицу окружали одетые в красные накидки поверх белых туник бьющие в бубны служанки. На головах у них были такие же уборы, но украшенные единственным голубым лотосом. На шеях – широкие золотые обручи. Подпись сообщала, что изображение было обнаружено в захоронении в Иераконполе на Ниле и было одно из немногих, представляющих праздничный обряд Исиды. Данную сцену относят ко времени правления Рамсеса XI за тысячу лет до нашей эры, но обряд сохранялся многие века, и было известно, что подобные ритуалы совершала Банафрит.

Об этой могущественной, но загадочной личности очень мало написано, хотя сообщалось, что несколько заказанных Нектанебом статуй сфинксов имели с ней портретное сходство.

Я застыл, сообразив, где видел изображенное на иллюстрации лицо. Это было лицо сфинкса, пригвоздившего Изабеллу ко дну Александрийской бухты. Но разве это возможно? Банафрит и Клеопатру разделяли триста лет. Я почувствовал озноб, словно жрица пыталась дотянуться до меня из глубины веков. И, мысленно вернувшись к разговору с Барри, попытался вспомнить все, что тот говорил об астрариуме. Он упомянул Рамсеса III, жившего в библейские времена, затем Моисея и Нектанеба, о котором часто говорила Изабелла. Рамсес, Моисей, Нектанеб. А теперь эта личность из статьи Амелии – Банафрит, высшая жрица Исиды, основательница культа, почитавшего ее легендарной волшебницей. Еще сфинкс, обнаруженный на месте кораблекрушения «Ра» – судна Клеопатры. Что это – странное совпадение или в этих событиях есть определенный смысл? Я не мог побороть страх и избавиться от ощущения, что кто-то или что-то направляет мои поиски. Изабелла в письме попыталась внушить, что это астрариум. И хотя я отверг эту мысль как нереальную и продолжал стоять на своем, все же не мог отделаться от чувства, что слишком часто одно пересекается с другим, а в цепи слишком много звеньев, чтобы это чего-нибудь да не значило. Я снова вернулся к чтению.

Эта высшая честь, которой может удостоиться смертный, обычно оказываемая только царственным особам, подкрепляет гипотезу, что Банафрит была младшей сестрой Нектанеба. Есть также веские доказательства того, что она была его любовницей. Можно даже сказать, любовью всей жизни.

Найденные на стене иероглифы описывают предвидение Банафрит. Ей привиделось Ба Нектанеба II, заключенное в гробнице и не имеющее сил вылетать из нее и влетать обратно, что навечно лишало фараона загробной жизни. Возможно, Банафрит – превосходный стратег, раз она добилась своего могущественного положения, – получила сведения о готовящемся заговоре убийц и таким метафорическим способом предупреждала фараона об опасности. Еще иероглифы упоминают о небесном ящике, уже ставшем легендарным во времена Нектанеба II благодаря своей способности творить волшебство на море, в небесах и на земле. Банафрит разыскивала его, полагая, что именно он устроит судьбу и будущее любимого фараона. Далее письмена настолько повреждены, что с трудом поддаются переводу, но в следующем абзаце говорится о последователях или распространившемся культе харизматичной жрицы. Полагаю, мне удалось обнаружить неоспоримые свидетельства того, что этот культ просуществовал до эпохи Клеопатры, которую могли отождествлять с Банафрит.

Так вот где кроется связь, подумал я, совершенно не понимая, что за этим может стоять. Затем перелистал оставшиеся страницы, большинство которых было посвящено культу Исиды и рассуждениям об отношениях между Банафрит и Нектанебом – как она поддерживала его на троне и оберегала от опасностей.

Интересный факт, что сам Нектанеб обрел бессмертие благодаря переводу древнего манускрипта «Сон Нектанеба», в котором он слышит во сне, как бог войны Онурис жалуется на то, что не достроен его храм. Когда Нектанеб просыпается, он тут же созывает жрецов, которые сообщают ему, что храм завершен, не хватает только иероглифов. Фараон нанимает лучшего резчика, некоего Петеса. Но того от выполнения задания отвлекает красавица, имя которой звучит как «благородная Хатор». Хатор была богиней любви и винопития, но еще олицетворяла разрушение. На этом текст обрывается, и поэтому нам не суждено узнать, как рассерженный Онурис поступил с фараоном. Думаю, его гнев способствовал отречению Нектанеба от престола и его последующему исчезновению. И еще считаю, что внезапно оборвавшийся текст может говорить о том, что писец был убит, потому что кто-то не хотел, чтобы он закончил работу и поведал историю до конца…

Затем следовала фотография саркофага и объяснение, что это пустой гроб Нектанеба II, потому что мумия фараона теперь находится в Британском музее.

Я лениво разглядывал фотографию и недоумевал, почему археологическое сообщество встретило статью Амелии Лингерст в штыки. Мне она показалась вполне безобидной: язык легкий, легенды и мифы изложены в виде достоверного рассказа. Гипотеза не вполне доказательна, но этого недостаточно, чтобы погубить научную карьеру автора. Меня заинтересовало упоминание о небесном ящике. Изабелла, должно быть, провела связь между ним и ее астрариумом. Я вздохнул: какова же во всем этом моя роль? Я понимал, что следует прислушаться к своей интуиции и попытаться понять, что же на самом деле представляет собой этот артефакт. Но делать это следует быстро – и не только ради собственной безопасности. Нельзя допустить, чтобы астрариум попал в плохие руки.

За окном потемнело – я и не заметил, как наступил вечер. Я покосился на астрариум, все еще освещаемый светом лампы. Он отбрасывал тень, в которой безошибочно угадывался силуэт женщины в платье, высокой и величественной. Затем пугающе медленно тень превратилась в профиль, и я ясно увидел полные губы и нос с горбинкой.

На улице залаял Тиннин, наша сторожевая собака. Послышался топот ног бегущего человека. У меня екнуло сердце. Я весь напрягся, приготовился защищаться. Звуки смолкли. Когда я повернулся к астрариуму, тени больше не было. Неужели я ее вообразил?

12

На следующее утро я должен был явиться в контору адвоката семьи Брамбилла для слушания завещания Изабеллы. Потеряв однажды астрариум, я решил больше не выпускать его из виду. Упаковал в рюкзак и повесил на плечи. А перед тем как уйти, спрятал рисунок Гарета в глубине книжной полки, вложив в пыльный и неприглядный на вид том пособия по бухгалтерскому учету.

Адвокатская контора «Попнилоголос и сыновья» находилась в банковском районе города, в двух зданиях от штаб-квартиры Александрийской нефтяной компании. С ужасом предвкушая новую встречу с Франческой Брамбилла, я толкнул тяжелую медную дверь. Секретарь Попнилоголоса проводил меня в кабинет адвоката.

– Я рано?

Тяжелый дубовый стол был окружен стопками сложенных у стен документов. В середине стояли два зловеще пустых стула, словно декорации, ждущие, когда актеры вдохнут в них жизнь. Я переступил через гору папок и направился к одному из них.

– Не беспокойтесь; мадам Брамбилла, как всегда, опаздывает. Она считает это своим неотъемлемым правом. – Мистер Попнилоголос, элегантный мужчина лет пятидесяти пяти, с зачесанными назад волосами, одетый, несмотря на выступающие на лбу капельки пота, в безукоризненный черный костюм с синим галстуком, предложил мне сигарету, от которой я отказался. Он выдвинул верхний ящик шкафа, плотно набитого документами.

– Брамбиллы… гм… Боюсь, состояние вашей жены не очень велико. Я слышал, Сесилия приезжала на похороны?

Я утвердительно кивнул, и ободренный адвокат продолжил:

– Удивительная женщина! Мы все смотрели на нее с вожделением, но сделать предложение решился один Паоло. Ничего не боялся, кроме своего отца Джованни. Необычный человек и в то же время опасный. – Адвокат повернулся, прижимая к груди папку с документами. – Вот. Завещание синьоры Изабеллы здесь. – Он расположился у стола и горестно вздохнул. – Какая трагедия! Ужасно! Странное совпадение: ваша жена приходила повидаться со мной за неделю до смерти. Я еще удивился. Клиенты обычно вспоминают о завещаниях, когда становятся старше, а не в двадцать с чем-то лет, когда пышут здоровьем. – Он взглянул на меня и, видимо, подметил мелькнувшее на моем лице выражение. Я знал, что Изабелла готовилась к смерти, но был поражен тем, насколько далеко она зашла. Адвокат тем временем решительно продолжил: – Я был рад ей послужить, и, как оказалось, ее предусмотрительность была вполне уместной. Вы в курсе, что после смерти Джованни Брамбилла оставил дом внучке? Это по крайней мере формально означает, что Изабелла была домовладелицей бабушкиной виллы. А теперь, вероятно, вы. Удивительно! – Попнилоголос улыбнулся, и у меня сложилось впечатление, что он испытывает некоторое злорадство.

Прежде чем я успел задать хоть какие-то вопросы относительно удивительной новости, секретарь объявил о приходе нового посетителя.

– Легка на помине, – подмигнул мне адвокат и пошел открывать дверь.

Франческа Брамбилла устроилась на стуле и застыла, выпрямившись и вцепившись в сумочку из крокодиловой кожи, словно та могла преградить дорогу урагану.

– Вам удобно, мадам? – поинтересовался юрист.

– Насколько это возможно в таких противоестественных обстоятельствах. Вы должны были зачитывать мое завещание, а не завещание внучки, – ответила старая дама.

Я попытался встретиться с ней взглядом, но она едва замечала мое присутствие.

– Жизнь непредсказуемо трагична. Уж мы-то, александрийцы, это знаем, – ровным голосом проговорил Попнилоголос и повернулся ко мне. – Месье Уарнок?

– Можно начинать.

Адвокат прокашлялся и начал чтение:

– «Я, Изабелла Франческа Мария Брамбилла, завещаю все свое состояние, включая виллу семьи Брамбилла, книги, исследования и коллекцию артефактов, моему мужу Оливеру Патрику Уарноку. Моей бабушке я оставляю драгоценности, унаследованные после смерти отца. Дата – 22 апреля 1977 года».

Мы оба ждали. Предполагали услышать что-то подводящее итог. Может быть, даже своеобразное отпущение грехов.

– Это все? – наконец спросил я.

Попнилоголос кивнул и повернулся к Франческе.

– Вы сознаете, что это значит, мадам Брамбилла?

Рука старой дамы дрожала на набалдашнике трости из слоновой кости.

– Это завещание было написано за семь дней до смерти?

Адвокат едва заметно улыбнулся:

– Может быть, у мадам Уарнок были дурные предчувствия?

Старуха повернулась ко мне.

– Вы в этом замешаны?

– Уверяю вас, Франческа, я понятия не имел, что Изабелла написала завещание и что Джованни оставил ей дом.

На собравшихся в комнате, словно покров пыли, пала неловкая тишина. Наконец ее нарушил низкий голос мадам Брамбилла:

– В последние годы жизни мы не ладили с мужем. Я не одобряла некоторые аспекты его поведения. Переписав завещание, он решил таким образом меня наказать. Вряд ли ему приходило в голову, что Изабелла может умереть прежде, чем я. – Франческа повернулась ко мне. – Вы желаете, чтобы я съехала с виллы? Судя по всему, вы теперь новый владелец дома.

– Получается так.

Наблюдая ее смущение, я подумал, что могу извлечь из сложившейся ситуации кое-какую выгоду.

– Мистер Попнилоголос, мы можем побыть несколько минут наедине?

– Разумеется! – Адвокат коротко кивнул и вышел из кабинета.

– Я с радостью позволю вам остаться на вилле, но при одном условии.

Глаза Франчески сердито прищурились.

– Каком?

– Вы скажете мне правду о том, что произошло с телом Изабеллы. Почему ее похоронили без сердца?

Трость старой дамы со стуком упала на паркет.

– У нее не было сердца?

– Ни сердца, ни других внутренних органов.

Мадам Брамбилла, казалось, была поражена, но в то же время не очень удивилась. Я смотрел на нее: на благородном морщинистом лице мелькнуло другое выражение – догадка.

Я подобрал с пола трость.

– Вам что-то известно. Так? Вы должны мне сказать.

– Я ничего не знаю, – сухо ответила она. – И в таком же ужасе, как и вы. – Опершись о подлокотники, она поднялась. – Если захотите меня выселить, буду признательна, если уведомите хотя бы за двадцать четыре часа.

Не говоря больше ни слова, она покинула кабинет, прошла мимо ожидавшего снаружи адвоката и удалилась из конторы.

Я спустился к площади Мухаммеда Али, где некогда находилась Александрийская хлопковая и фондовая биржа. В том или ином виде она существовала веками. О ней писали Э. М. Форстер и даже древние арабские писатели, например ибн-Джубайр. Символ старого колониального Египта, биржа была сожжена во время голодных бунтов в начале года. Когда-то здесь каждое утро раздавались крики торгующихся купцов, а сегодня на месте исчезнувшего здания временно организовали автомобильную стоянку. Символично для современного Египта.

Идя по узким улочкам, я не переставал думать о пропавших внутренних органах Изабеллы: кто поджидал нас в день трагедии на причале – на самом деле «скорая помощь» или что-то более зловещее? При мысли о выпотрошенном теле жены я сжимался от приступов нового горя, но вместе с тем здесь был скрыт некий смысл. Все это казалось частью головоломки, на первый взгляд не связанной с другими, но определившейся в моем сознании как отправная точка, с которой следовало начинать поиски. Изабелла утверждала: я соображу, что делать, – и заявляла об этом с такой безоговорочной верой в меня, что я бы не посмел ее разочаровать. Ощущая вес астрариума на плече, я вспоминал специалистов, которым мог бы довериться, чтобы они помогли мне решить, как поступить с древним устройством. Представил мрачное выражение лица Фахира, когда тот предупреждал меня о людях, готовых с помощью астрариума дестабилизировать обстановку в регионе. Что он имел в виду? Попытку свести на нет мирные инициативы президента Садата? Обстановка на Ближнем Востоке и без того не отличалась стабильностью: два года назад разразилась война между Египтом и Израилем. Ее развязыванию способствовали страны ОПЕК, манипулировавшие в начале семидесятых ценами на нефть и с их помощью потребовавшие от мира выкуп. Не нужно много усилий, чтобы нарушить хрупкое равновесие и свести на нет тот небольшой успех, которого достигли президент Египта Садат и президент США Картер. Еще неизвестно, как Израиль воспримет сделанную Садатом попытку примирения – по обе стороны границы доверия было очень мало, если оно существовало вообще. Но каким образом может повлиять на политику обладание древним устройством? Скажем, посредством укрепившейся в умах исторической символики, если перенести ее на арабо-израильские отношения. Или астрариум сам – мощное разрушительное оружие? Я мог рассуждать часами, но в конце концов мои умозаключения практически ничего не значили – существовали люди, безоговорочно верившие в силу артефакта, люди, готовые убивать, только бы завладеть астрариумом. Я бездумно двигался вперед, не замечая, что вокруг меня происходит. Но с этой роскошью вскоре пришлось расстаться.

Почувствовав чье-то присутствие, я оглянулся. Пожилая женщина с закрытым паранджой лицом поспешно юркнула за прилавок. Я нахмурился и встал за колонны. Через минуту она появилась опять, погналась за ребенком и, поймав, принялась ругать. Я прислонился к стене. Неужели я потерял способность логично рассуждать? Где моя рассудительность? Моя жена и друг погибли. Я несу на плече бесценную находку древности, и мой путь пролегает через поле геополитического сражения в стране, раздираемой современными амбициями и древними суевериями. Все это сбило бы с толку самого здравомыслящего человека. Стоп, сказал я себе твердо: астрариум – это реальность, углеродный анализ Барри не вызывает сомнений, а убеждения Изабеллы, за которые она отдала жизнь, достойны уважения. Ясно одно – передо мной нелегкая задача. Отдавала ли себе в этом отчет Изабелла, заставив меня пообещать, что, если потребуется, я продолжу ее дело? Прагматик во мне сопротивлялся взваленной на плечи изотерической ноше. У меня своя работа: требовавшее внимания нефтяное месторождение. Надо было подумать, как восстановить собственный мир, а я дал обещание, превратившееся в самое главное дело моей жизни. И чтобы его выполнить, приходится рисковать всем – даже самой жизнью. Но выбора не оставалось. Я ускорил шаг, желая поскорее выбраться из переулка. Что бы я ни думал, теперь следовало собрать как можно больше фактов от максимального числа людей. И Гермес Хемидес, и Амелия Лингерст предлагали мне свою помощь, но можно ли им доверять? Изабелла была дружна с Гермесом, однако у меня с ним совсем иные отношения. В присутствии этого человека я терялся и никогда не мог сказать, каковы его истинные намерения. Амелия казалась мне знающим человеком, но меня останавливала ее размолвка с Изабеллой. И еще – ее реакция на появление Гермеса во время поминок. Боялась ли она его, чувствовала ли, что от него исходит угроза? Археологический мир был расколот на партии, и его раздирали недоступные моему пониманию противоречия. Я воочию наблюдал, как огорчалась от этого Изабелла, вновь и вновь становясь жертвой очередного раздора. Выражаясь языком археологов, астрариум был тем загадочным открытием, последствия которого я даже отдаленно не мог предвидеть.

Мысли вернулись к статье Амелии Лингерст и сходству черт лица сфинкса и Банафрит. Возникло ощущение, что Изабелла тоже своего рода сфинкс и загадывает мне загадку, ответ на которую лежит вне сферы моих обычных рассуждений.

Из задумчивости меня вывел резкий свисток. Я озадаченно оглянулся. На оживленном перекрестке улиц Салаймар Юссри и Эль-Наби-Даниэля стоял полицейский-регулировщик.

Напротив торчали разрушенные колонны римского театра. Ком-эль-Дикка был единственным местом в Александрии, где официально проводились археологические раскопки. Как-то раз Гермес пригласил нас пообедать вместе с польскими археологами – приятными ребятами, с иронической непочтительностью терпевшими советское правление у себя в стране. Помню, какие легкие, дружеские отношения установились у Изабеллы с Гермесом. Они часто беседовали, и когда ей требовалось проверить на ком-нибудь свои теории она обращалась к нему. Решение было принято. Это путешествие не только мое, но и Изабеллы, и здесь его отправная точка. Я перешел улицу и направился к остановке трамвая, который, как мне было известно, шел в старый арабский квартал.

Вагон оказался почти пустым. Откинув мотавшуюся голову спал старик в запятнанной, сохранившей следы дневных трудов джеллабе. Рядом сидела школьница, болезненно, как все подростки, сознающая собственное «я». В конце собралась группа крепких молодых ребят – их руки яростно жестикулировали, придавая весомость словам. Студенты университета, заключил я. Напротив меня расположилась хорошо одетая на западный манер женщина среднего возраста. Она улыбнулась и изогнула бровь. Я сделал вид, что не заметил, и продолжал смотреть в окно на сменяющие друг друга улочки. А рюкзак с астрариумом положил на колени и крепко держал.

Внезапно раздался визг покрышек, и рядом с трамваем притормозила машина. Погруженный в мысли, я опустил глаза и замер: второй раз за сутки я увидел Омара, теперь – на заднем сиденье автомобиля. Он меня увидел первым, холодно улыбнулся, затем подался вперед и, похлопав по плечу сидевшего перед ним человека, показал на мое окно. Тот обернулся.

У него было характерное лицо с тяжелым подбородком и темные, глубоко посаженные глаза. В них сквозили холодная угроза, жестокость и жгучая ненависть. На несколько мгновений мир куда-то отступил, я будто повис в пустоте – мы с незнакомцем смотрели друг другу в глаза. Меня охватил необъяснимый ужас. Но светофор неожиданно открыли, и трамвай дернулся вперед. Только что поднявшаяся в вагон пожилая женщина упала на пол, из ее хозяйственной сумки по всему трамваю раскатились гранаты. Несколько студентов бросились ей помогать и загородили машину. Воспользовавшись сумятицей я спрыгнул с другой стороны вагона и побежал в переулок.