Текст книги "Сфинкс"

Автор книги: Тобша Лирнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 32 страниц)

28

Британский консул Генрис объяснился с разъяренным начальством тюрьмы с ледяной вежливостью, а затем вывел меня из здания. Как только мы отошли достаточно далеко, чтобы нас не могли услышать, он сообщил, что освобождением я обязан своему помощнику Мустафе, который проинформировал его о моем аресте, а также убедил некоего полковника Хассана потянуть за нужные ниточки и добиться, чтобы меня немедленно выпустили. Все осложнялось тем, что была пятница – в исламском мире день отдыха.

– Такое впечатление, Оливер, что за вами тянется очень неприятный след полуправд и случайных смертей. Бог свидетель, потерять жену – ужасное дело, но уборка за вами становится несколько утомительной. Я бы не хотел, чтобы вы превратились в БПБ.

– БПБ?

– Британского подданного в беде – горемыки болтаются здесь десятилетиями. Похоже, и ваш несчастный австралиец Барри Дуглас был из их числа; тоже головная боль – слава Богу, не моя. Только он был АПБ – австралийским подданным в беде. Что за чудовищная мысль!

Машина Генриса стояла неподалеку от входа в полицейское управление. Водитель вышел и открыл перед ним заднюю дверцу.

– Что бы вы там ни задумали, немедленно прекратите, – весомо предупредил меня консул. – В следующий раз мне не удастся вас вытащить, сколько бы я ни организовал телефонных звонков от имени «Бритиш петролеум», «Шелл» и прочих компаний. Если дело касается международных отношений, даже такой нефтяник, как вы, превращается в бросовый товар. Срок вашего пребывания в стране истекает, Оливер. – Для убедительности он постучал пальцем по циферблату.

Лимузин умчался. А я, в полузабытьи от обезвоживания, остался стоять на тротуаре. Из тени магазина вышел человек и взял меня за руку. Я оттолкнул его и только тут понял, что это Гермес Хемидес.

– Пойдемте, мой друг, я провожу вас в спасительную безопасность вашей виллы, – сказал он.

Я потянул его обратно к магазину.

– Как вы узнали о моем аресте?

– Египет маленькая страна. Мне сообщили о вашем прибытии в Каир. И совершенно естественно, что, беспокоясь о вас и об астрариуме, я стал за вами следить.

– С ума сошли! Вам нельзя было приближаться ко мне на пушечный выстрел. О вас спрашивали. Интересовались, знакомы ли мы. Что происходит?

– Власти никогда не одобряли моего интереса к определенной области египтологии. Сейчас вы должны уже понимать, что такое же отношение у них было и к Изабелле.

– Гермес, меня допрашивали и унижали много часов подряд.

С противоположной стороны улицы раздался свист, и я обернулся. Там стоял Ибрагим, мой домоправитель, и нервно смотрел в сторону вооруженных людей у будки охраняющего полицейское управление часового. Рядом ждала машина компании. Ибрагим бросил на Гермеса полный презрения взгляд и отчаянно замахал рукой, чтобы я шел к нему. Я посмотрел на египтолога.

– Похоже, за каждым моим шагом в самом деле следят.

– Еще как – вы себе представить не можете. Так вы идете со мной?

– Нет! Держитесь от меня как можно дальше.

Гермес схватил меня за руку.

– Помните, я приду, как только понадоблюсь.

Я выдернул руку и не оборачиваясь направился к Ибрагиму и машине.

На вилле Ибрагим вложил мне в руки рюкзак с астрариумом.

– Это принес ваш друг господин Шакир и сказал, что иногда сердцу лучше не знать, что творят руки. Только, пожалуйста, мистер Уарнок: у меня жена, сын – студент университета. Я не хочу неприятностей.

– Обещаю, Ибрагим, не будет никаких неприятностей.

Он недоверчиво на меня посмотрел, пожал плечами и скрылся в своей комнате.

Я поднялся с рюкзаком в спальню, запер дверь и закрыл жалюзи. Поставил рюкзак на стол и с бьющимся сердцем почти ждал, что вот-вот раздастся стук во входную дверь. Синяки болели, словно мышцы чувствовали приближение новых побоев. Я не сомневался, что вилла может в любую минуту подвергнуться налету. И на этот раз мне либо предъявят обвинение, либо устроят так, что я исчезну. Но все было тихо.

Я осторожно вынул астрариум и заглянул в его механизм. К моему изумлению, магниты продолжали бешено вращаться, а циферблаты поворачивались, приводя в движение нечаянно потревоженную мною лавину судьбы.

Сколько же людей стремились завладеть этим устройством, веря, что оно способно влиять на жизни, события и даже историю! Невероятно! Но чем настойчивее я отрицал возможности астрариума, тем заманчивее казалась мысль о его могуществе. От того, что он находился в моих руках, я чувствовал себя сильнее.

Обведя глазами комнату, я стал прикидывать, куда бы спрятать артефакт. После попытки проникновения на виллу и разгрома моей лондонской квартиры этот дом больше не казался надежным тайником. Кроме того, днем здесь было много людей: слуги и прочий приходящий люд. Место следовало выбрать настолько неожиданное, чтобы опытному вору не пришло в голову там искать. Я вышел на балкон, открыл жалюзи и посмотрел на сад. Со стороны Ибрагима располагался импровизированный вольер, где содержали Тиннина – немецкую овчарку. Мусульмане считают собак нечистыми существами, но последние события на вилле заставили Ибрагима терпеть Тиннина, поскольку он был хорошим сторожем. В загоне для него построили будку – достаточно большую, чтобы спрятать в глубине какую-нибудь вещь.

Позже, крикнув Ибрагиму, что ухожу, я вышел из дома и направился по Корнич. Преодолевая порывы дувшего со Средиземного моря ветра, перешел дорогу и сел на дамбе. Неподалеку жарили каштаны, и их запах не к месту напомнил мне Оксфорд-стрит на Рождество. Мимо прогуливались влюбленные пары – некоторые в европейских костюмах, другие в традиционном платье, – и ветер парусами раздувал их одежды. Пышнотелые женщины были красивы и оживленны, мужчины с худощавыми лицами серьезны. Глядя на них, я остро ощутил отсутствие Изабеллы – вспомнил, как совсем недавно мы гуляли с ней по этой дамбе. Перевел взгляд на море. Справа от меня находился остров Фарос, на котором некогда стояло чудо Древнего мира – маяк. Изабелла возила меня туда и так подробно рассказывала, как он действовал, будто сама жила в ту эпоху. Маяк построили во времена Птолемеев, чтобы уберечь все возрастающее число торговых судов от опасностей крушения в бухте. Изабелла говорила, что своей парящей высотой Фаросский маяк будто отрицал законы притяжения и вечно не гаснущим сигнальным огнем представлял для верующих того времени не поддающееся пониманию рассудка сверхъестественное зрелище. Помню, что меня поразила убедительность ее рассказа.

В кафе «Афины» к вечеру стали собираться старики – покурить кальян и поболтать за чашечкой черного кофе с пахлавой. Я сел за столик на улице и заказал кофе – требовалось привести мысли в какое-то подобие порядка.

Следователь обмолвился, что иероглиф, обозначающий Ба, одновременно является символом некоей нелегальной организации. Факт, что Изабелла и Хью Уоллингтон имели одинаковые татуировки, говорил о том, что они были связаны сильнее, чем я полагал вначале. Может быть, все, кто был изображен на фотографии из Бехбейт-эль-Хагара, входили в эту организацию? И Энрико Сильвио тоже? Но что это за организация?

Мое внимание приковал рисунок, напечатанный на обложке меню, – женщина со змеями вместо волос на голове. Образ Медузы отозвался в памяти – ведь именно на нее показывала Изабелла в моем сне. Еще на стене были нацарапаны рыба и бык. Где встречаются вместе эти три символа? Я заставил мысли вернуться к загадочной организации. Неужели Гермес…

– Мистер Уарнок!

Я вздрогнул и поднял глаза. Рядом со столиком стоял встревоженный Аадель, домоправитель Франчески.

– Я был на вилле Рушди, и ваш домоправитель сказал, что вы ушли, вероятно, сюда. – Он посмотрел на порез у меня над бровью и понизил голос: – Вас снова допрашивали?

Я кивнул.

– Общение в полиции не доставило удовольствия, но все могло сложиться намного хуже. У меня впечатление, что я как европеец пользуюсь правом наибольшего благоприятствования.

Аадель нервно оглянулся, и мне показалось, что он боится, что нас увидят вместе. Затем сделал знак, чтобы я поднимался.

– Пожалуйста, пойдемте. Боюсь, горе убивает мадам Брамбиллу. Она теряет рассудок. Пожалуйста, прошу вас.

Франческа сидела в гостиной перед распахнутым в сад французским окном. Несмотря на теплый день, она накинула на плечи одеяло. Мое появление ее испугало, и она вцепилась мне в руку.

– Вы все-таки пришли отнять у меня дом?

Я сел на диван рядом с ее стулом. От прежней непререкаемой властности старой дамы не осталось и следа. Теперь она выглядела по-детски смущенной. Больно было на это смотреть.

– Франческа, я не собираюсь ничего у вас отбирать. И выгонять вас никуда не стану. Вы здесь в безопасности. – Старясь ободрить, я погладил ее по руке.

– Оливер, это я виновата. Я ее убила. Все дело в той женщине. Я понимала, что, доверяя ей, Джованни совершает глупость. – Ты слышишь, Джованни? – выкрикнула она в пустое пространство перед собой. – Слышишь?

Похоже, приступы слабоумия чередовались у нее с мгновениями просветления.

– Какой женщине? – осторожно спросил я.

– Англичанке. Той, что помогла Изабелле поступить в Оксфорд. Она вечно что-то замышляла.

– Вы говорите об Амелии Лингерст?

– Джованни сделал ее своей верховной жрицей… вдвоем они обладали очень большой силой. А затем она все растратила… все. – Франческа начала раскачиваться на стуле. – Тело вечно нас подводит. Так что это не имеет никакого значения. Бедный ребенок – она всегда была мертва.

Я понял, что старая дама говорит об исчезнувших внутренних органах Изабеллы. Наклонился к ней и, заглянув в глаза, постарался взглядом удержать в ней остатки сознания.

– Франческа, кто отвозил в морг тело Изабеллы?

– Я устроила так, чтобы это сделали люди, работающие на нашу церковь. Я не хотела, чтобы Изабелле делали вскрытие, но полиция настояла.

– Как долго она находилась у священников?

Старая дама, судя по всему, снова впала в слабоумие.

– Ни одного из Брамбиллов не кремировали. Всегда хоронили, как царей Египта. Нас обессмертили наши предки. – Она схватила меня за руку. – Изабелла родилась в очень благоприятный день. Величие должно было стать ее уделом. Понимаете, она из избранных. Муж составил ее гороскоп. Он верил в такие вещи.

Я полез в карман и достал фотографию компании, снятой на раскопках в Бехбейт-эль-Хагаре.

– Вы узнаете кого-нибудь на этом снимке?

Франческа указала на Хью Уоллингтона.

– Вот этого человека. Он еще студентом приезжал сюда несколько раз. Мне он не нравился, зато боготворил Джованни. Хорошая жена никогда не задает мужу определенных вопросов. Брак – это тайный сговор по обоюдному согласию. Или иногда карикатура, – горько заключила она. – Пойдемте, вам пора познакомиться с моим мужем.

Франческа потянулась за палкой и, прихрамывая, направилась в сводчатый проход. Я нерешительно последовал за ней. Куда она меня ведет? Мы оказались перед задрапированной дверью. Она отодвинула портьеру, взяла ключ, висевший у нее на цепочке на шее, и вставила в замок. Я толкнул тяжелую дверь.

– Здесь был кабинет Джованни. Лишь немногие избранные имели право сюда входить. Со дня его смерти здесь ничего не изменилось.

Большая комната была обставлена старинной мебелью. С одной стороны перед застекленным эркером стоял письменный стол времен Наполеоновских войн. На нем – портрет мужчины лет пятидесяти в форме итальянской фашистской партии. На его вытянутой руке устроился сокол. Рядом стояла фотография того же человека с молодым, удивительно стройным и привлекательным королем Фаруком. Они пожимали друг другу руки. Сверху из угла на нас блестящими стеклянными глазами взирал превратившийся в чучело сокол. Справа от стола на подставке под прозрачным пыльным колпаком красовалась сделанная из пробки и спичек уменьшенная модель какого-то здания – как я решил, семейной бумагопрядильной фабрики. В другом конце кабинета, рядом с диваном, приютилась заправленная простыней и одеялом походная кровать. Это было трогательное зрелище. Франческа перехватила мой взгляд и, словно оправдываясь, заметила:

– Я сплю с призраками моей семьи. Мне так спокойнее. Но я хочу показать вам вот это.

Она подвела меня к стене, увешанной фотографиями в рамках, и показала ряд групповых снимков – одних мужчин. Даты были подписаны чернилами аккуратным почерком и следовали от 1910 до 1954 года. Я заметил, что годы войны – с 1939 по 1945-й – отсутствовали. Похоже, все снимки были сделаны в одном месте – на озере Мариаут, где многие богатые александрийцы, бывало, охотились на уток и других водоплавающих птиц. Я обратил внимание на одну из поздних фотографий – она была подписана 1954 годом. Маленькая девочка горделиво стояла рядом с усатым мужчиной среднего возраста, в охотничьей куртке и шляпе. На его вытянутой руке сидел сокол, и сосредоточенный на птице детский взгляд переносил зрителя прямо в запечатленный момент. Мне показалось, что я слышу, как кричат и хлопают крыльями, вылетая из тростника, потревоженные цапли и как шелестит ветер в качающихся ветвях пальм. В девочке я сразу узнал Изабеллу.

– Вот пожалуйста: ей всего пять лет, а она уже охотится с отцом и дедом. С соколом Паоло, мой сын. Другие заводили собак, но Паоло признавал только соколов. В нашей семье в Абруццо их держали с шестнадцатого века. Внучка любила эту птицу.

Франческа показала на висящее на потолке чучело.

– Вот он. Это нелепое создание прожило дольше моего сына. Такова жизнь – полна избитых сюрпризов. После его смерти с соколом занималась Изабелла. Я часто слышала, как она говорила: «Бабушка, почему у меня нет крыльев?» Не надо ей было уезжать из Египта. Не надо было учиться за границей. Была бы сейчас жива.

– Что вы хотите сказать, Франческа?

– Баста! Теперь ничто не имеет смысла. Нить прервалась. – Она сердито ударила тростью по ножке кресла.

Я подошел к низкой книжной полке и встал на колени, чтобы прочитать названия томов: «Древняя астрология», «Древнее искусство мумификации», «Египетская книга мертвых: заклинания и магические формулы», «Нектанеб II – маг или политик?», «Моисей – маг», сочинения Гермеса Трисмегиста в переводах Тоца Грека.

– Книги Джованни, – объяснила Франческа. – Они ездили повсюду вместе с ним. Сначала я потакала мужу, даже участвовала в его действах – реконструкциях старых обрядов, но потом все зашло слишком далеко. – Она запнулась, словно и так сказала больше, чем собиралась.

Реконструкции старых обрядов? Уж не те ли это представления, о которых упоминала Сесилия? Мне вспомнились слова следователя о «секте».

– Что значит «слишком далеко»? – Я постарался задать вопрос как можно небрежнее, чтобы не нарушить хрупкую связь Франчески с действительностью.

Ее лицо потухло.

– Его было не остановить.

Я вынул томик «Популярных рассказов о Древнем Египте» Гастона Масперо – это имя я знал по библиотеке Изабеллы. Книга открылась на странице, где описывался сон Нектанеба II – тот самый, что упоминался в статье Амелии Лингерст. На пол выпал зажатый между листами цветок. Комнату наполнил тонкий аромат – это был засушенный голубой лотос, цвет его лепестков был до сих пор различим. Я знал, что лотос – священный цветок – часто изображался на стенах храмов и в сценах с царственными особами. Изабелла мне когда-то говорила, что он обладает галлюциногенными свойствами.

– Джованни изучал Нектанеба Второго? – спросил я.

– Помешался на этом фараоне. Его привлекало понятие расовой чистоты, а Нектанеб Второй был последним истинно египетским правителем. Тех, кто следовал за ним, муж называл самозванцами-колонизаторами. Это были персы, затем арабы, затем турки, французы и англичане. По иронии судьбы следующим египетским правителем стал Насер, но это не поколебало его чувства к фараону.

– Нет такого понятия, как «расовая чистота», – рассеянно заметил я, не сводя глаз с цветка и пытаясь правильно связать одно с другим.

– Тридцатые годы были совершенно иным временем – людям хотелось определенности, так они чувствовали себя увереннее. Поймите, все мы были доведены до отчаяния, особенно здесь, в Египте. Итальянцы хотели стать частью этой страны. Джованни понимал, что грядут перемены, и стремился обеспечить будущее семьи, чтобы мы не потеряли всего. – В последних словах Франчески я уловил зловещие нотки и насторожился.

– И как он намеревался это сделать?

Старая дама вскинула голову и в первый раз посмотрела мне прямо в глаза, словно до нее дошло, что она сказала слишком много.

– Довольно! Я и так разговорилась. Не собираюсь предавать собственного мужа!

– Я не прошу его предавать, только хочу, чтобы вы спасли внучку. – Мы не отрывали друг от друга взгляда.

– Поздно, Оливер. Мы ее потеряли. Оба. Неужели вы этого не понимаете?

– Но она обрела покой?

– Покой? Не будьте идиотом. Оглянитесь вокруг – рядом со мной одни мертвецы, и все вопиют о возмездии. Когда я умру, меня ждет то же самое.

Я поставил книгу обратно на полку.

– Мне необходимо знать имя священника, который вел службу во время похорон Изабеллы. – Я спросил это как можно осторожнее, не уверенный, что совершенно не лишился ее доверия. К моему облегчению, Франческа ответила на вопрос:

– Отец Карлотто из церкви Святой Екатерины. Члены нашей семьи много лет были ее прихожанами.

Когда я вел ее к двери кабинета, то почувствовал, какая хрупкая – одни косточки – ее кисть на моей руке. Выйдя в коридор, Франческа закрыла дверь на замок и повернулась ко мне.

– Сегодня вы к нему не пойдете, сегодняшний вечер вы должны посвятить мне – поведете меня в оперу. Гастролирует балет Большого театра – дает представление «Орфея» Стравинского.

Взволнованный внезапно появившимися в ее голосе обреченными нотками, я решил, что она вспомнила какое-то прошлое событие, но в этот момент из тени появился Аадель.

– Мадам Брамбилла будет очень признательна, если вы согласитесь ее сопровождать, – сказал он. – Это поистине событие года, все важные люди Александрии придут в театр. Ради репутации семьи мадам тоже должна быть там.

Размышляя, я потрогал шрам на лбу. В том, что меня увидят на людях, были свои плюсы. Таким образом я брошу вызов своим преследователям и, не исключено, заставлю играть в открытую. Тревожило, что, пытаясь превратиться из дичи в охотника, я выставляю себя приманкой. Опасный прием, но он может сработать.

29

Театр Сайеда Дарвиша, [29]29
  Дарвиш, Сайед (1892–1923) – египетский певец и композитор, считающийся отцом современной популярной египетской музыки.


[Закрыть]известный в расцвет колониальных дней как театр Мухаммеда Али, представлял собой небольшое, броско отделанное в стиле неоклассицизма здание: много золотой краски и лепнины. С середины девятнадцатого века по 1952 год европейская диаспора не пропускала ни одного выступления оркестров, танцоров и певцов, и театр заслуженно считался культурным центром Александрии. Однако после революции потерял большую часть своей прежней аудитории и в новом, арабизированном обществе превратился в культурный анахронизм.

Заиграл оркестр, и я обвел глазами ряд, в котором сидели мы с Франческой: компания была смешанной – высокопоставленные европейцы, египетские чиновники и немногочисленные туристы. На ряд впереди сидел Генрис с женой. Почувствовав мой взгляд, консул обернулся и не сумел скрыть на лице недовольства.

Стиснутый фраком, накрахмаленной рубашкой и камербандом [30]30
  Широкий пояс-шарф.


[Закрыть]я чувствовал себя ужасно неловко. Франческа настояла, чтобы я надел все эти вещи, некогда принадлежавшие Джованни Брамбилле. Рубашка щекотала сзади шею, умело завязанный Ааделем атласный галстук давил на кадык. Немало смущало и то, что на лице до сих пор красовались синяки и царапины и зрители с интересом косились на меня. Я понимал, что привлекаю внимание, но, в конце концов, сам этого хотел.

На сцене одетый в цветное трико Орфей сидел перед Аидом и Персефоной, царицей и царем подземного царства, и перебирал струны золотой лиры. Его соло пируэтов и прыжков – отчаянная мольба позволить увести Эвридику из царства теней – было насыщено чувствами, горем и страстью, и поэтому особенно тронуло меня. Вдруг слева раздался шорох, заставив отвлечься от действия на сцене, – опоздавшая Амелия Лингерст, шепотом извиняясь перед зрителями, пробиралась к пустому креслу в нашем ряду. Думая о своих врагах, я больше боялся Мосри и, наверное, Уоллингтона, но и Амелия была темной лошадкой. И то, что ее место в театре оказалось неподалеку от моего, наводило на мысль, что и она являлась некоей силой, с которой следовало считаться. Помня о подозрениях Изабеллы, я никогда не доверял Амелии и укрепился в этом после того, как Гермес Хемидес заметил, что цели, к которым она стремится, способны принести зло, и к тому же она, судя по всему, верит, что является инкарнацией Исиды. Я вспомнил историю ключа к астрариуму – Амелия его нашла, а Энрико Сильвио украл. Франческа тоже явно ей не доверяла: ее презрительные слова «вечно она что-то замышляла» все еще звучали у меня в голове. Я заметил, что при приближении Амелии старая дама напряглась, на ее лице промелькнул страх, но она снова повернулась к сцене. Я понимал: мне еще предстояло столкнуться с Амелией. На похоронах Изабеллы она ясно дала мне понять: у нее нет сомнений, что астрариум у меня. И что еще важнее, Амелия даже после всех моих разговором с Гермесом, Уоллингтоном и Сильвио знала о нем гораздо больше, чем я. Ее мнение оказалось бы важной частицей головоломки и позволило бы принять правильное решение, но нельзя было повторять ошибку, которую я совершил с Уоллингтоном: следовало узнать как можно больше, но самому рассказывать как можно меньше.

Мои мысли прервало музыкальное крещендо: Эвридика, закутанная в прозрачное покрывало, с трогательной грацией повторила танцевальные па Орфея, следуя за мужем к выходу из подземного царства в мир живых. Орфей, снедаемый желанием увидеть жену, делал полуобороты, но не оглядывался. Хореография держала зрителя в напряжении, передавая состояние поэта, который понимал: если он поддастся искушению, то обречет жену на повторную смерть и снова потеряет.

Меня пронзило сопереживание: страсть Орфея словно отражала мое желание вернуть Изабеллу. Но вот он мучительно медленно обернулся и протянул руки обнять жену. Но она, потерянная для него навсегда, осталась стоять на пуантах, изогнувшись, словно ива, на рубеже между смертью и новой жизнью.

Когда Эвридика на глазах у мужа рухнула мертвой, я, смущенный своей реакцией, по-настоящему расплакался. И, оцепенев, смотрел в тишине, как Орфей, раздавленный собственной страстью, языком танца выражал муку и отчаяние.

* * *

В фойе был устроен прием. Я окинул взглядом море людей. Амелия стояла в противоположном конце, у подножия величественной мраморной лестницы, наполовину скрытая азиатским ландышем. Я прошел мимо нескольких общавшихся с местными знаменитостями русских балерин, мимо стола с брошюрами, рекламирующими туристический отдых в Советском Союзе, и, не поздоровавшись, похлопал египтолога по плечу.

– Нам надо поговорить.

Я увлек Амелию в небольшой альков, украшенный мраморной статуей Мухаммеда Али в его традиционной феске.

– Что вам известно об убийстве Барри Дугласа и о моих допросах в этой связи? – Я не мог скрыть враждебных нот в голосе. Слегка удивленная, Амелия оглянулась вокруг и наклонилась ко мне.

– Я так понимаю, что мистер Дуглас покончил жизнь самоубийством. Что же до вашего ареста, то я вас предупреждала, но вы не прислушались, – тихо проговорила она.

– Барри не совершал самоубийства, вы это прекрасно знаете. Почему я должен вам доверять, если Изабелла не доверяла?

– Изабеллу вовлекли не в те союзы. Это стало ее трагедией. А теперь и вашей.

– Это что-то вроде сект? – резко спросил я. К моему удивлению, Амелия рассмеялась.

– А что такое, по-вашему, секта?

– Группа людей, слепо следующих одной философии или религии и отрицающих все остальное, – ответил я, не улыбнувшись. – Их можно также назвать фанатиками. Опасные люди.

– Будущее – хотите вы того или не хотите – принадлежит фанатикам. Однако ни к какой, как вы выразились, «секте» я не принадлежу.

Я быстро переменил тему. Мне остро требовалось получить от нее несколько ответов. И, судя по многозначительному выражению ее лица, понимал, что она скрывает чрезвычайно важную для меня информацию, без которой я не мог двигаться дальше.

– Мне необходимо знать, кто убил Барри.

– Если это не самоубийство, тогда, вероятно, те же люди, которые стояли за вашими арестами. Чтобы организовать подобное, необходимо иметь влияние на египетские власти. Подумайте об этом.

Я схватил ее за запястье.

– Вы знаете, кто надругался над телом Изабеллы?

Несколько стоявших рядом людей повернулись на мой повышенный голос, и я заметил у подножия широкой мраморной лестницы Генриса, что-то яростно выговаривавшего Франческе. Амелия попыталась освободиться.

– Ничем не могу вам помочь, Оливер. Вы должны понимать, что, подобно Орфею, история Нектанеба – это великая история любви. Попробуйте представить, насколько скрытными были его отношения с любимой. У фараона было несколько жен, и все они ненавидели Банафрит. Банафрит была его тайной любовью – женщиной, входящей в клан всемогущих жрецов, имевшей возможность за ними шпионить и доносить царю о готовящейся среди них измене. Потрясающая женщина и недюжинный ум, и еще, по всем свидетельствам, она была красива. Полюбив друг друга, Нектанеб и Банафрит рисковали своими репутациями, а может быть, и жизнями.

– Довольно мифов, Амелия. Я читал вашу статью. Я хочу знать одно: почему вы, как и другие, хотите им владеть?

– Астрариум сам выбирает хранителя, и мой долг оберегать этого человека. Так же как Орфей, Банафрит готова была спуститься в царство мертвых, чтобы спасти своего любовника. Вы тоже способны на это, Оливер.

– Я сказал, хватит загадок!

Через плечо Амелии я увидел, что Генрис направляется к нам через фойе. Я заговорил быстро и тихо, но не скрывая угрозы.

– Тогда ответьте, почему астрариум не сохранил Нектанебу власть?

– В начале своего правления фараон подавил мятеж в Дельте. Но в Египте стало расти недовольство: могущественные жрецы заявили, что Нектанеб оскорбил саму Исиду и единственный способ умилостивить разгневанную богиню и спасти Египет – построить ей небывалый храм и отыскать небесный ящик, который много лет назад был похищен у Рамсеса Третьего сильным иудейским магом Моше бен Амрамом ха-Леви.

– Я все это знаю, Амелия. Переходите к делу, – нетерпеливо потребовал я, заметив, что Франческа смотрит в нашу сторону.

– Исида славилась своими способностями волшебницы, поэтому, когда Моисей похитил астрариум, это было расценено не только как оскорбление Рамсесу Третьего, но и самой богине. Во времена Банафрит эта легенда была широко известна. – Амелия нервно оглянулась и продолжила: – Небесный ящик уже успел заработать репутацию могучего оружия и священной реликвии. И когда жрецы потребовали вернуть его Исиде, Банафрит усмотрела в этом шанс помочь фараону, примирив астрариум с богиней. Она отыскала его и вновь посвятила Исиде. Могучая волшебница склонила голову перед прославленной в легендах богиней – церемония была, я думаю, потрясающей. Но это не все: есть еще рассказ, выбитый на стене наоса, который относят ко времени примерно лет через пятьдесят после исчезновения Нектанеба.

– Наос профессора Сильвио?

Амелия посмотрела на меня в изумлении, но быстро взяла себя в руки.

– Как поживает профессор?

Меня не обманула ее небрежная интонация.

– Умирает.

Ее глаза округлились, но я не взялся бы сказать, то ли это игра, то ли она была действительно потрясена.

– Жаль. Когда-то он был очень уважаемым человеком. Надпись в обнаруженном профессором Сильвио наосе рассказывает о пророчестве смерти фараона, сделанном небесным ящиком. После того как Банафрит снова посвятила его Исиде, он настроился на Нектанеба. У астрариума появилась душа, – по крайней мере в одном они сходились с Гермесом.

– Я слышал об этой гипотезе. Она абсурдна. Неодушевленные предметы не могут иметь душу. И каким образом повторное посвящение могло запустить этот процесс? – Я был твердо настроен не погружаться в туманную область мистицизма.

– Исида олицетворяет подсознательную волю – тайные желания. Назначение астрариума – вести прямой диалог с богами, и таким образом он превращается в воплощение их воли. Поэтому, верите вы или нет, для древних египтян он обладает душой. Но если хотите получить простое практическое объяснение, могу вам его дать, хотя оно не поможет в вашей трудной ситуации. Предположим, астрариум переносили с места на место, неосторожно ударили, в механизме освободилась пружина и появился второй указатель. Случайному событию придали значение – смерть фараона написана на небесах! Спущено важное, имеющее большой смысл для политики указание, и им не преминули воспользоваться враги Нектанеба. Конечно, нельзя исключать, что астрариум в самом деле обладал магической силой и был настроен на убийство. Но эта версия для верующих, а вы таковым не являетесь. – Амелия задумчиво посмотрела на меня. – Вот что я вам посоветую, Оливер: завтра в десять утра я читаю лекцию на эту тему в Археологическом обществе. Не исключено, что ее будет полезно послушать даже такому твердолобому скептику, как вы.

– Возможно ли, что астрариумом воспользовались для убийства Нектанеба?

– Вот теперь вы начинаете понимать. – Амелия увидела подходившего Генриса и собралась уходить. Я схватил ее за рукав.

– Значит, мне нечего бояться? – Подозрение стало рассеиваться, я почувствовал облегчение и почти не заметил, что сказал больше, чем хотел. Амелия вырвалась.

– До тех пор пока астрариум спит. Надеюсь, вы его не активировали?

Я не успел ответить. К нам присоединился Генрис. Амелия извинилась и скрылась в толпе.