Текст книги "Сфинкс"

Автор книги: Тобша Лирнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 32 страниц)

48

Мне помог подняться старик. Он поддерживал меня, пока мы шли к маленькой гребной лодке, в которой, как я понял, плавали по подземной реке. Забравшись с его помощью в лодку, я рухнул на дно. Что-то бормоча на диалекте, который я не понимал, старик накинул на меня какое-то покрывало, а когда наклонился, стало видно, что его глаза мутны от катаракт.

Он отвязал лодку, и, освещаемая единственным фонарем, она начала путь по темным водам неизвестно куда. Над нашими головами проплывали сверкающие сталактиты – их кристаллики переливались тысячами отражений света. Я чувствовал, как из тела уходит кровь.

Но вот я начал различать звуки и свет внешнего мира, сквозь темно-красный цвет закрытых век проступило что-то ярко-оранжевое, и сознание вернулось. Где-то капала вода, остро пахло навозом, сырой соломой, потянуло яблочным привкусом табака из кальяна. Я открыл глаза. Что-то было зажато у меня в кулаке. Я присмотрелся – это оказалось перо. Перо ястреба-перепелятника. Я лежал на покрытом козлиной шкурой низком диване. Старик сидел рядом и улыбался. На коленях он держал чашку с водой, его беззубый рот казался провалом на морщинистом лице. Напевая что-то вроде молитвы, он поднял чашку и вылил мне на голову холодную воду. Испытав нечто вроде шока, я открыл от удивления рот и отряхнулся.

Голова болела, но я не сомневался, что, несмотря на странное ощущение дезориентации и обостренное цветовосприятие, все мои чувства прояснились.

– Я тебя не понимаю, – произнес я по-арабски.

– Это потому, что я говорил на древнем языке – арамейском, – ответил он тоже по-арабски. – Прости, пришлось прибегнуть к омовению водой. Уже десятый час.

Я откинулся на подушки, а старик наклонился, изучая рану на моей ступне, теперь покрытую зеленовато-коричневой припаркой из мха. Я в ужасе отдернул ногу, и припарка слетела. Он отругал меня и вернул ее на место.

В этот миг я вспомнил об астрариуме. Руки метнулись к плечам – рюкзак исчез. Я дико оглянулся. Старик, поняв мое состояние, потянулся к стоявшей у его ног небольшой плетеной корзине и достал из нее артефакт. Теперь астрариум был завернут в промасленную козлиную кожу.

– Не надо бояться, друг мой. Сокровище цело. Это последний час твоего путешествия, и я восстановил твое здоровье и зрение. – Остро пахнущими мускусной припаркой пальцами он поочередно дотронулся до моих век. – Я Идания бар-Эсмаэль. В течение многих веков члены нашего рода оберегали тайную гробницу Нектанеба Второго. С тех самых пор, как фараон нанял на Элефантине моего предка в качестве телохранителя. Это было так давно, что не сохранилось в памяти живущих.

– Вы еврей?

– Когда расступились воды моря, моя семья предпочла не уходить с Моше бен Амрамом ха-Леви. Наши сердца отданы этой земле. Здесь я родился и здесь умру. – Его пальцы царапали земляной пол, растирали черные комья. – Мне жаль, что твоя спутница погибла. Берберы заберут оболочку ее тела и похоронят рядом с мужем.

Я вспомнил, как лежала, безжизненно раскинув руки, Амелия, и эта картина обдала меня холодом. Внезапно звон похоронного колокола показался невыносимо громким, а жертва, которую потребовал астрариум, безмерно тяжелой. Меня охватило отчаяние. Стараясь побороть нарастающую панику, я начал подсчитывать, сколько осталось минут моей собственной жизни. Оказалось, не так уж много.

Я огляделся. Комната, судя по всему, выходила дверью во двор, а вход загораживала циновка из плетеного тростника. Сквозь дырочки плетения просачивался голубоватый рассвет, и мне даже удалось разглядеть пару привязанных к колу коз и контуры металлического насоса.

Сама пещера когда-то явно служила гробницей: об этом свидетельствовали росписи на стенах, изображавшие пирующих и охотящихся богов. В глубине был вырезан из камня очаг – достаточно большой, чтобы в нем мог, скрючившись, поместиться взрослый человек. На очаге стоял почерневший медный горшок. Стену занимали сделанные из деревянных транспортировочных поддонов полки. На них все еще были видны наклейки, рекламирующие финики Сивы. На полках расположились всевозможные консервы, сгущенка и единственная банка растворимого кофе «Нескафе». Я заметил радио на низком столике и брошенные на середине игры нарды. Обыденность обстановки действовала ободряюще, и я почувствовал себя спокойнее.

Стал снова рассматривать старика. Под подбородком у него кожа висела складками, на лице красовалась похожая на карту россыпь родимых пятен и нарушенной пигментации. Опять бросились в глаза катаракты на его зрачках. Трудно было сказать, сколько ему лет. Наверное, за девяносто, решил я и спросил:

– Где я?

– На острове Арахи, в пещере Гора. Но нам надо спешить. Ра вот-вот поднимется, и до этого момента тебе необходимо вложить небесный ящик в руки фараона. Слышал такую притчу? Царь, которого приносят в жертву ради блага его народа, оказывается в гробнице лишь на время, а затем воссоединяется со своим отцом на небесах. Обычная история, которую рассказывают снова и снова на разные лады.

Старик потянулся к груди, сорвал висевший на шее кожаный ремешок с золотым кружком и вложил мне в руку. Оказалось, что это большая монета с выбитым на ней поднявшимся на дыбы конем.

– Деньги Нектанеба. Первая выплата моему предку. Эта монета будет тебя хранить.

Откуда-то снаружи послышался топот бегущих вдали людей. Я посмотрел на Иданию круглыми от страха глазами.

– Нас убьют. Убьют обоих.

Старик ободряюще похлопал меня по руке.

– Надо верить. А теперь пойдем. Пора тебе встретиться лицом к лицу со своей смертью.

Я опустил ноги на грязный пол, и Идания помог мне подняться. Осторожно перенеся вес на раненую ступню, я почувствовал, что она болит не так сильно. Спрятал монету в карман, и в этот момент на улице пропел петух, и вслед за этим раздались чьи-то крики.

– Поторопись, – повторил старик, поднял астрариум и церемонно поклонился, отдавая мне в руки. – Тебе и моему царю Нектанебу. Да благословят боги вас обоих.

Он подвел меня к очагу в глубине пещеры, заставил перелезть через остывающие угли и толкнул черную от сажи заднюю стенку. К моему удивлению, она открылась, обнаружив за собой большую полость.

– Быстрее!

Я в страхе огляделся: в камере не было ничего, кроме каменных стен, грязного пола и освещенной висевшими на потолке двумя фонарями древней стенной росписи.

– Где же саркофаг?

– Ты избранный. Дар Осириса укажет путь. – Сказав это, Идания вышел обратно во внешнюю пещеру. – Да хранят тебя Амон-Ра и мой Бог. – Его голос отразился от стен, он закрыл потайную дверь и оставил меня в гробнице одного.

Воздух был сухим и слегка отдавал парафином. На настенной росписи Сет пронзал копьем Осириса. Я решил, что эта аллегория должна свидетельствовать об успехе убийц Нектанеба. Хромая и оставляя за собой кровавый след, я пересек грязный пол. Закрыл глаза и, сосредоточившись на земле под босыми ступнями, в первый раз попробовал проникнуть в лежащую внизу геологическую структуру без помощи науки и современной технологии.

Я ждал, что вот-вот раздадутся приглушенные стеной выстрелы, но, загнав страх в глубину сознания, прислушивался к земле, стараясь понять ее резонанс, которым она говорила со мной. Улетучились все сомнения в моем даре, которые мешали мне в прошлом, и я видел ясно как день пласты в окружавшем меня камне.

Не обращая внимания на тягучую боль в левой ступне, я медленно вышел на середину камеры. И, закрыв глаза, не спеша водил по грязи голой ступней правой ноги. Нащупал на поверхности рубец и, опустившись на колени, стал бешено разрывать ногтями наслоения песка и земли. Внизу обнаружился угол какого-то предмета. Раскопав еще больше, я освободил весь контур: примерно семь на четыре фута – размер саркофага. А расчистив середину, наткнулся на печать, которую видел уже несколько раз: страусиное перо – отличительную эмблему Нектанеба II. Но, прикоснувшись ладонями к земле, ничего не почувствовал: участок был точно таким же по плотности, как остальной пол.

Я поднялся, вышел за пределы прямоугольника и приблизился на несколько футов к стене. Под пятками стало покалывать. Структура почвы коренным образом изменилась – я ощущал это так же ясно, как видел свет над головой. Печать оказалась обманкой-ловушкой для расхитителей могил, чтобы они копали не там, где надо.

Я снова встал на колени и провел руками по полу. Под слоем высохшей грязи и слежавшейся каменной пыли ощущались толчки – обозначавшие круг подземные сигналы. Я скреб ногтями до тех пор, пока не обнаружил металлическое кольцо, и со всей силы рванул за него. Рана на ноге отозвалась болью, но я не обратил на ее протесты внимания – мое время было на исходе. Со скрежетом камня и металла дверь подалась, и за ней открылась просторная усыпальница с единственным деревянным саркофагом.

Спрыгнув вниз, я обошел простой гроб: дерево на углах подгнило, краску уничтожило время. На нем не было никаких украшений, кроме воротец для души усопшего. Все остальное – голые доски. Те, кто хоронил Нектанеба II, дали ему только самое необходимое для путешествия в загробную жизнь Я стоял над деревянной крышкой и чувствовал, как от нервного ожидания подрагивают ноги и все тело колотит ужасный страх и сотрясает перевозбуждение. Чего я боялся? Умереть? Или увидеть самого великого Нектанеба?

Я выбрался из погребальной камеры и взял астрариум. Время моей смерти не изменилось. Стрелка и риска почти слились в одну линию – финал неотвратимо приближался. Нельзя было терять ни секунды. Что бы ни произошло с астрариумом, Мосри в любом случае меня убьет. Единственная надежда – завершить миссию и попытаться спрятаться или убежать.

Снова оказавшись в могиле, я ударил камнем по крышке гроба. Старое дерево раскололось с необыкновенно громким звуком. Я замер и прислушался. Затем полез в карман, достал перо Ба Изабеллы и положил в гроб. Если мне предстояло умереть, я хотел быть уверенным, что она обретет покой.

Из пещеры Идании послышались крики, грохнул выстрел, раздался треск ломаемой мебели. Я больше не медлил и поспешно оторвал остатки крышки. В гробу лежала мумия, ее лицо покрывала золотая маска. Я присмотрелся и нахмурился – несмотря на петельку царской бородки, узнал черты. Слепок был сделан с лица красивой женщины. То же лицо было у сфинкса, который придавил и утопил на дне Изабеллу. И у тени, которую отбрасывал на стену астрариум. Потом я видел это лицо на картинке в статье Амелии и на рисунке Гарета. Банафрит – верховная жрица и любовница Нектанеба. Я поднял маску: под ней было высохшее, с почерневшей кожей, но все еще красивое женское лицо. Только теперь я обратил внимание на контуры грудей под коричневатыми полосами спускавшихся к ногам бинтов и филигранное ожерелье на теле.

Меня охватило отчаяние. Я привалился к стене гробницы и смотрел на отложенную в сторону золотую маску. Здесь должен был лежать Нектанеб. Неужели мое путешествие оказалось напрасным и я не сумел воссоединить астрариум с его законным владельцем? На мгновение меня захлестнул страх, что произошла чудовищная ошибка. Но, присмотревшись, я заметил на лбу маски иероглифы. И тут же узнал шифр Гарета: «Если дудочку вложить в рот льва, песок запоет». Я заметил, что головной убор маски очень напоминает гриву льва. Почему все это так знакомо? Я стал исступленно рыться в памяти. Сначала ничего не приходило на ум. Но затем вспомнил: Гарет говорил, что слово «лев» может переводиться так же, как «Хатор» – именем богини мести с головой льва, сестры Исиды. Что, если небесный ящик нужен не Нектанебу, а Банафрит, женщине, а не мужчине? Но это предположение не решало загадки поющего песка. Пальба за стенами становилась все громче. Напрягая ум, я всеми силами старался успокоиться. Взял в руки астрариум. Ваз все еще находился в механизме, и его тонкий длинный стержень торчал из боковой панели. Думай, думай! Факты путались с образами и с новыми фактами. Дудочка. Ваз. Пение. Я поспешно выдернул из астрариума ключ. Рабочая часть – два зубца – была тоньше и длиннее, чем у обычного ключа. И тут я вспомнил свое первое впечатление, когда увидел Ваз, – он напомнил мне камертон.

Грохот со стороны потайной двери приближался. Времени больше не осталось. Я посмотрел на циферблат астрариума: черная стрелка продолжала движение к моменту моей смерти. Выбора не было – приходилось рисковать. Я снова вытащил ключ из механизма и резко ударил о каменный пол. Немедленно из него понеслась единственная, невозможно чистая и ясная нота. Поющая дудочка. Я поместил вибрирующий Ваз между иссохшими губами мумии. Звук стал громче – словно солнечный свет наполнил погребальную камеру. Казалось, вместе с ключом вибрируют каменные стены пещеры.

Я поднял астрариум, собираясь положить его на тело Банафрит. И в этот момент дверь пещеры распахнулась, на пороге появился человек и с сильным акцентом крикнул по-английски:

– Ни с места!

Я замер.

Мосри навис над погребальной камерой, целясь в меня из пистолета. Я взглянул на стрелку смерти на циферблате астрариума и в этот миг впервые целиком уверовал в силу устройства. И, ожидая, что пуля вот-вот пронзит мое тело, уронил астрариум на мумию. В тот же миг прозвучал выстрел.

Я ждал, что меня обожжет боль. Но ничего не произошло.

Медленно подняв глаза, я увидел распростертое на полу пещеры тело Мосри. Из смертельной раны на голове по камню растекалась кровь. За его спиной стоял на четвереньках Идания, сжимая в руке допотопный «узи». По лицу старика текла кровь. Звук, издаваемый ключом, внезапно прекратился, и все вокруг окутало пугающее молчание.

Затем в астрариуме что-то тихо, но отчетливо щелкнуло. Стрелка с фигуркой Сета на конце скрылась из виду, и на меня обрушилось странное смешанное чувство страха, смирения и облегчения. Это был великий момент. Астрариум и юное лицо Банафрит стали одновременно крошиться, пока от них не осталось ничего, кроме мельчайшего красноватого, похожего на песок праха. «Если дудочку вложить в рот льва, песок запоет». Пророчество и последнее желание Изабеллы исполнились. Несколько замечательных секунд я не испытывал ничего, кроме радости, облегчения и ощущения прокатившейся по телу волны адреналина. Затем, подойдя, наклонился над Иданией. Рядом с ним растеклась лужица крови.

– Такова воля Божия, – прохрипел, мучаясь от боли, старик. – Ты должен идти. Ты выполнил свою миссию.

Я колебался, обводя глазами пещеру: простой деревянный гроб, тело Мосри на полу и аллегорическая настенная роспись – Сет пронзает копьем Осириса.

– Уходи… – Старик упал на спину, и дух окончательно покинул его.

Снаружи разгорался новый день. Привалившись к скале, я смотрел на долину. Мне еще предстояло вернуться назад и позаботиться о двух мертвецах в пещере позади меня и Хью Уоллингтоне и Амелии в сердце горы. Но пока мое лицо озаряло лучами восходящее над горизонтом огромное золотистое солнце, и я всецело отдался чувству выполненного долга. Я сделал все, что требовалось: вернул астрариум туда, где было его место, сдержал данное Изабелле обещание. Спас себя и Египет от неминуемой беды. Но вскоре к радости примешалось ощущение потери.

Следом за мной из пещеры вылетел ястреб-перепелятник. Птица покружила над моей головой и понеслась над сверкающим озером, поверхность которого переливалась россыпью бриллиантов. Я следил за ней, пока не потерял из виду в солнечных лучах.

Через несколько часов я сидел на веранде кафе и смотрел на маленькую взлетно-посадочную полосу в оазисе Сива. Возбуждение прошло, и я чувствовал себя физически и духовно истощенным, лишившимся жизненных сил. Мне пришлось вернуться по собственному следу, похоронить Уоллингтона и Амелию, а затем Иданию и Мосри, и на это ушла моя последняя энергия. Вот когда я почувствовал настоящее горе.

Сидел, пил мятный чай и следил, как улетал в сторону пустыни самолет. Под ним отверзалось море песка, а на горизонте колебалась завеса жары. Моя одиссея начинала казаться затянувшимся сном, и я не представлял, что ждет меня в будущем.

В кафе прибавили звук телевизора. Мне показалось, что я различил слово «кнессет» – израильский парламент. Вокруг послышались удивленные возгласы, и это заставило меня обернуться. Передавали прямой репортаж: Садат выступал в кнессете – единственный араб среди массы израильских политиков. Сначала даже показалось, что он смущается за толстыми стеклами очков в черной оправе, но затем египетский президент начал ясным уверенным голосом читать заявление:

– «Во имя Божие, господин спикер кнессета, дамы и господа, позвольте прежде всего выразить глубокую благодарность господину спикеру кнессета за то, что он предоставил мне возможность обратиться к вам… Я явился сюда с твердым намерением создать новый порядок жизни и утвердить мир. Все мы любим эту Святую землю – и мусульмане, и христиане, и иудеи – и почитаем Бога. Я не осуждаю тех, кто слушал мое решение, когда я объявлял его миру, выступая перед Египетским народным собранием. Не осуждаю тех, кто принял его с удивлением, даже с изумлением…»

Следовательно, президентский кортеж, в котором ехала Рэйчел, благополучно добрался до Иерусалима. Мирные инициативы не погибли. Я испытал смешанное чувство облегчения и удовлетворения, а сидевшие за соседними столиками люди ошеломленно молчали.

Откинувшись на спинку стула, я почувствовал тяжесть в кармане – это была монета, которую дал мне Идания. Я вынул ее и долго любовался благородным профилем Нектанеба II. Затем подбросил монету и поймал изображением фараона вверх.

Эпилог

21 декабря 1978 года.

Нос катера резал поверхность моря, превращая сверкающую синеву в пенные волны. Я завороженно смотрел на воду. С тех пор как я уехал из Египта, прошло больше года, и теперь мне казалось, что все случившееся в то время произошло с другим человеком, словно память и привычка все подвергать логическому анализу старались превратить в миф те необыкновенные события.

Невдалеке замаячили очертания греческого острова Докоса, где жил Именанд. В соответствии с инструкциями, переданными мне его помощником, я вылетел в Афины, а затем по морю отправился домой к бизнесмену. Хотя весь прошлый год именно Именанд определял мои жизнь и карьеру, с той памятной встречи в Александрии я его больше не видел. И теперь недоумевал, зачем затворник так срочно потребовал меня к себе.

На поверхности показался дельфин, в игривом танце он сопровождал катер, и его острый плавник то пропадал, то снова появлялся над волной. Море было сияюще-бирюзовым, и этот водный космос манил к себе тайной и обещанием свободы.

Когда суденышко плыло по Эгейскому морю, я невольно вспомнил последний проведенный с Изабеллой день. Тот день, когда она умерла. Какое взволнованное у нее было лицо, когда она вынырнула из воды, возбужденная находкой астрариума. Я вспомнил ее страх накануне, вечные кошмары.

Я не думал об Изабелле несколько месяцев. Надеялся, буду вечно носить ее в сердце, но, однажды проснувшись, не без грусти понял, что ощущение ее присутствия окончательно покинуло меня. Если существуют души, то ее обрела покой.

Вернувшись в Лондон, я вытащил Гарета из его берлоги и заставил переехать в его собственную новую квартиру. Он был поглощен записью своего первого альбома на «Стифф рекордс», но, что еще важнее, судя по всему, распрощался с амфетамином. Между нами возникла новая близость, и впервые с детства мы радовались обществу друг друга. Я даже взял его с собой навестить отца. Повел старика на матч в Брантон-парк. «Карлайл юнайтед» проиграли, но я почти не следил за игрой – мне нравилось смотреть на отца и брата. Никогда после смерти матери я не видел старика таким умиротворенным.

С Рэйчел я по-прежнему поддерживал отношения. Она возвратилась в Нью-Йорк, и ее статью о Садате напечатали на первой странице журнала «Тайм». Мы пару раз разговаривали по телефону, но проведенное в Египте время, казалось, уходило от нас, словно это была настолько удивительная тайна, что ею не следовало ни с кем делиться. И я не сомневался, что ни один из нас не хотел об этом говорить.

Мустафа успешно руководил в Египте разработкой нового месторождения нефти. Памятуя об обещании Билла Андерсона спросить за свою услугу, я и его взял в дело. Он получал совсем небольшой процент, если учесть, что всегда был готов бесплатно прийти на помощь в случае пожара. Но еще это был и мой способ отблагодарить техасца. Фахир больше не появлялся, но время от времени я получал от него открытки из самых любопытных в политическом смысле мест – таких как Алжир, Гватемала, Шри-Ланка. Мне так и не удалось выяснить, на кого он работал. Франческу поместили в «Каса ди Репоза», где доживают дни все одряхлевшие члены европейской диаспоры в Египте. Вилла Брамбиллов теперь сдается внаем, хотя находящуюся на ее территории квартиру Ааделя я передал ему в собственность. Это самое малое, что я мог для него сделать.

Президент Садат и премьер-министр Бегин получили на двоих Нобелевскую премию за укрепление дела мира, и у людей возникло ощущение, что в политике наступает потепление.

Жизнь шла своим чередом, и я должен был бы все сильнее радоваться.

Но мой азарт охотника за нефтью ушел навсегда. Когда вторая скважина на арендуемом нами месторождении стала давать восемнадцать тысяч баррелей в день, я был доволен, но не пришел, как раньше, в восторг. Я открыл в себе склонность использовать свои провидческие способности для более эгалитарных целей. И наверное, Именанд, который безоговорочно поддерживал все начинания моей только что сформированной компании, почувствовал изменения моего настроения. Во всяком случае, это он, а не я, был инициатором встречи.

Когда я вошел в комнату, где меня ждал Именанд, мне после ослепительного света на улице потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к царившему в ней полумраку. А разглядев окружающее, я был потрясен: несмотря на размеры – помещение было не меньше художественной галереи – и великолепный персидский ковер на мраморном полу, это была палата больного. Передо мной, обложенный подушками, сидел высохший старик. Болезнь изменила его лицо – щеки запали, под глазами темнели тени.

– Оливер, заходите. – Голос показался мне слабым.

– Мистер Именанд, вы плохо себя чувствуете?

Я запнулся. Что было сказать человеку, стоявшему на краю могилы?

В наступившей тишине затрудненное дыхание старика стало будто громче, словно билась о стены запертая в клетку птица.

– Плохо себя чувствую? – сухо повторил он, рассмеялся и поманил меня к себе. – Я, слава Богу, наконец умираю.

Вспыхнула лампа, словно мое движение привело в действие выключатель. Теперь я мог лучше разглядеть комнату. Кроме кровати, окруженной разнообразными медицинскими приборами, там находился всего один предмет – большая каменная скульптура сфинкса. Показалось, что в комнате присутствует кто-то третий. Сфинкс возвышался у стены, и его лицо все еще находилось в тени.

Около кровати стоял единственный кожаный стул. Он был расположен так, чтобы Именанду, разговаривая со мной, не надо было никуда поворачиваться. Из-под пижамного рукава к подвешенной на металлической раме стеклянной колбе тянулась трубка. На тарелке на прикроватном столике одиноко лежал полуочищенный гранат, красные зернышки рассыпались по фарфору.

– Знаете, я выбрал вас, потому что вы были похожи на меня – еще один Орфей, – прошептал он, и его голос показался мне бледным как пергамент.

– Выбрали для чего?

– Вы будете моим наследником, а мои богатства значительно больше, чем просто материальные ценности.

Я непонимающе глядел на него. О чем он говорит? Я перевел взгляд на его длинные, с выступающими венами кисти. Они лежали на простыне, похожие на старые перчатки. Брошенные перчатки, будто Именанд уже начал расставаться со своим телом.

Он снова заговорил, и его голос приобрел уверенность и силу.

– Я так и не отблагодарил вас за возвращение астрариума.

У меня голова пошла кругом. На мгновение мне показалось, что я ослышался.

– Вы о чем? – От смущения и удивления я позабыл о вежливости. Кто он такой, этот Именанд? Откуда знает об астрариуме? У меня возникло странное ощущение, что в этой точке – здесь и сейчас – сошлись все линии моей жизни. Старик с явным усилием приподнялся.

– Оливер, у нас нет времени ходить вокруг да около. – Из его горла вырывался хрип, пальцы дрожали. – Не важно, поверите вы мне или нет, но я обязан вам все объяснить. Это будут последние кусочки головоломки, выходящей далеко за пределы ограниченного человеческого понимания. Астрариум хранит в себе еще одну тайну. Будьте добры, Оливер, отбросьте свой скептицизм. Окажите эту услугу умирающему.

Именанд в изнеможении упал на подушки. Опасаясь, что вопросы могут приблизить его конец, я просто кивнул:

– Слушаю.

Старик тяжело вздохнул. И начал рассказ:

– У Нектанеба было много женщин, много жен, но больше всех остальных он любил одну – Банафрит. Она была не только его верховной жрицей, но и выдающимся астрономом и астрологом, с ней советовались величайшие инженеры Греции и Вавилона. Тогда изваяли ее статую – сфинкса, который дожил до наших дней. Полагаю, вы уже видели его двойника на дне Александрийской бухты среди развалин того, что некогда было великолепным городом.

Я повернулся к статуе сфинкса и узнал благородную горбинку носа, высокие скулы, характерный овал лица. Изваяние было точным подобием того сфинкса, что покоился под водой и убил мою жену. Но статуя, что теперь находилась передо мной, не несла на себе следов разрушения. Казалось, ее высекли только вчера. Черты ясные и четкие. Я повернулся к кровати. И, потрясенный, внезапно понял, как лежащий передо мной старик похож на каменное изваяние. Он был его мужской, более тяжеловесной версией, но ошибиться я не мог. Меня прошибла дрожь. Именанд, заметив мое состояние, слегка улыбнулся. Сделал над собой усилие и продолжил рассказ:

– Это было так давно, но свежо в памяти, будто случилось вчера. Фараон любил свою жрицу сильнее собственной жизни, больше своего права помазанника Божьего. Но поднялся мятеж – жрецы, министры и даже кое-кто из армии тайно сговорились с персами. Заговорщики решились на убийство царя. Слух об этом дошел до Банафрит, хотя сам Нектанеб находился в неведении. В день планируемого убийства жрица оделась двойником фараона и скрыла лицо под царской золотой маской.

Голос Именанда сорвался от волнения, и, прежде чем продолжить рассказ, ему пришлось набираться сил.

– Заговорщики убили Банафрит, а не Нектанеба. В тот вечер фараон ждал свою возлюбленную, но вместо нее пришел слуга и сообщил, что враги отравили жрицу и она лежит без сознания. Обезумев от горя, фараон бросился к любимой и, надеясь ее спасти, установил астрариум на дату ее рождения. Астрариумом повелевала Исида, и поскольку богиня была разгневана, что устройство некогда украли, она вселила в него душу Банафрит, а сам механизм сделала исполнителем своей воли. Астрариум вынес фараону приговор: его любимая должна мучиться целую вечность, а ему самому было отказано в смерти. Таким образом, они с Банафрит лишились права воссоединиться в загробной жизни. До нынешнего момента… – Старик дышал с присвистом, словно его легкие были полыми. Но собирался закончить рассказ. – Теперь вам понятно, Оливер, что мы оба – и вы и я – сыграли роль Орфея. Меня приговорили тысячи лет вести половинную жизнь, терпеть ад наяву и запретили вступать в Туат – на небеса, – где я мог встретить мою царицу. Но только до того момента, когда вы положили астрариум в гроб Банафрит и таким образом воссоединили ее душу и тело.

Я смотрел на Именанда, стараясь осознать смысл его слов. Скорее всего приближение смерти вызвало это состояние старческого полубреда. Он прочитал мои мысли и улыбнулся:

– Я с самого начала сказал: не важно, поверите вы мне или нет. Но так или иначе, вы мой спаситель, благодаря вам разрушены чары. Я опять старею, и очень быстро. Но я счастлив, что мне хватило времени найти наследника, талантливого человека, который добьется успеха в жизни.

Он протянул мне руку, и на это у него ушел остаток сил. Рука была похожа на обтянутую кожей костистую лапу.

– Спасибо… – Голова Именанда упала на подушку. Не отнимая у меня руки, он чуть слышно заговорил на неизвестном мне языке. Его лицо прояснилось, глаза смотрели в невидимую мне даль. – Банафрит, – проговорил он и испустил последний вздох.

Я вышел в ярко освещенный коридор и тихо закрыл за собой дверь.

Служанка – юная гречанка – шила у окна в плетеном кресле. Она подняла на меня глаза и улыбнулась:

– Простите старика, он совершенно свихнулся. – Сказав это, она вернулась к работе.

Снаружи послышался звон колокольчиков козьего стада, и на мгновение мне почудилось, что я различил женский смех.