Текст книги "Сфинкс"

Автор книги: Тобша Лирнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 32 страниц)

– Какое отношение твой треп имеет к астрариуму и астролябии?

Барри сунул палец в скопившуюся в трубе грязь и, не замечая моей гримасы, облизал.

– Видишь ли, приятель, если этим инструментом некогда пользовались маги, ты должен принять их образ мыслей и обращаться с ним соответствующим образом, то есть с почтением и трепетом. Этот артефакт, как ты предпочитаешь его называть, в умелых руках может оказаться очень грозным оружием. В руках человека, знающего, как им пользоваться. Если Изабелла права, его создали за сотни веков до эпохи Просвещения, отделения церкви от государства, религии от науки, до категоризации психики. Хотя я не жду, что меня поймет такой сухарь, как ты, – с чувством закончил он.

Я показал на трубу. Она стояла прямо, словно обелиск дурному предзнаменованию.

– Есть в ней магия или нет, обладает она силой, или это все выдумки, Изабелла погибла из-за этого проклятого осколка допотопной истории.

Барри осторожно счистил слой грязи в верхнем отверстии трубы, и появился край чего-то похожего на деревянный корпус.

– Уж слишком хорошо сохранился для эпохи Птолемеев. Ты уверен, что Изабелла точно определила даты?

– Ты же ее знаешь – она была увлеченным человеком и к своему делу подходила очень серьезно. Но – тебе это понравится – в том, что этот предмет существует, ее убедил на Гоа мистик Ахмос Кафре.

– Тот самый Ахмос Кафре?

– Вероятно, тот самый.

– Легендарный малый. Самый сильный мистик нашего века.

– Да. Наряду с Гудини, Кроули [8]8
  Кроули, Алистер, урожденный Эдвард Александр Кроули (1875–1947) – один из наиболее известных оккультистов XIX–XX вв.


[Закрыть]и Микки-Маусом. По праву или нет, ему удалось полностью овладеть сознанием Изабеллы. И вот миф превратился в реальность, – театрально закончил я и сел на пол.

Барри снова заглянул в цилиндр.

– Придется отнести его ко мне домой, там я все обессолю и установлю возраст деревянных частей. Господи, если Изабелла права, ты представляешь, какое это может иметь значение?

К моему ужасу, лицо австралийца осветилось тем же маниакальным возбуждением, какое я не раз видел у жены. До этого я раздумывал, не спросить ли мнения Барри, почему исчезли внутренние органы Изабеллы, но теперь решил не поощрять его излияний о мистицизме.

– Забирай, но постарайся поскорее разобраться. Прежде чем вернуться на следующей неделе в Абу-Рудейс, я хочу решить, что делать с этой чертовой штуковиной.

С балкона я наблюдал, как Барри шел по улочке и его косматая шевелюра мелькала между ветками магнолий. Ночь была такой же естественной средой обитания австралийца, как таинственный подводный мир. Он ничего не боялся. Хотя я думал, что это не бесстрашие, а тяга к риску – непреодолимая потребность искать ситуацию, когда можно проявить все свои качества. Именно поэтому я не сомневался, что он возьмется за работу.

Барри завернул за угол и исчез из виду. Обессиленный, я привалился к стене, ощущая на лице ночной ветерок. Промокшая от пота рубашка прилипла к спине, и я понял, как сильно боялся уснуть. Сердце щемило при мысли, что я с каждым днем буду все больше забывать Изабеллу, пока она окончательно от меня не уйдет – страшно и навсегда.

Я потащился в спальню, где стояла низкая широкая кровать. На ней лежало лоскутное одеяло с вшитыми зеркальцами – индийское приобретение Изабеллы. Меня приводило в ужас, что придется спать в этой кровати одному и утром обнаружить, что место жены пустует. Реальность потери Изабеллы разрасталась как невидимая сила, грозившая подавить мое желание жить. И я знал, что, если сейчас не усну, мне грозит срыв.

Стянув рубашку и брюки, я вошел в ванную. Дойдя до шкафчику столкнул баночку с тальком, рассыпав содержимое на подоконнике. Несколько мгновений с тоской смотрел на устроенный беспорядок, но понял, что слишком пьян, и решил убраться утром.

Почистил зубы и, пытаясь протрезветь, опустил лицо в раковину с холодной водой. Ощущая воду в ноздрях и у губ и невольно вспоминая мертвое лицо жены, я пробовал представить, каково ей было, когда она захлебывалась. Ударилась ли в панику или до конца боролась, чтобы не разлучаться со мной? Я хотел знать. Проникнуть в ее сознание, вернуть ее обратно. Секунду меня подмывало глубоко вдохнуть и присоединиться к ней.

Дождавшись, когда легкие стало ломить, я, отплевываясь, распрямился, ощущая, как с лица течет вода.

Убрав с зеркала шарф, которым завесил его Ибрагим, я едва себя узнал. Обросший, щеки от усталости и горя ввалились. Неожиданно я обрадовался своей новой внешности – она символизировала переход от человека, которым я был до смерти Изабеллы, к тому, которым стал теперь. И решил: отныне, чтобы подчеркнуть новый облик, не стану бриться. Я настроил себя решительно – этот новый, незнакомый Оливер будет спать в пустой кровати и не вспоминать, как занимался в ней любовью, не замечать все еще исходящий от простыней легкий запах кожи Изабеллы – запах, отпечатавшийся в моих чувствах.

Я снова вступил в спальню, бросился на лоскутное одеяло и через несколько секунд заснул.

Меня разбудил скрип отворяемой двери. Я разлепил глаза и вытянул шею, чтобы посмотреть время на цифровом будильнике. Часы показывали без пятнадцати четыре утра. Но сколько я ни смотрел, цифры не менялись. Проклятая штуковина снова сломалась, подумал я и потянулся выключить будильник, однако шум в ванной заставил меня повернуться. Дверь была закрыта, но в щели под ней я заметил свет. Это заставило меня похолодеть: я не помнил, чтобы оставлял лампу включенной.

Затем я снова услышал звук – шорох, словно в ванной кто-то возился. Из-под двери стала вытекать и скапливаться лужицей вода. Я медленно поднялся.

В ванной, освещая красные мраморные плитки пола, горела лампа в стиле ар-деко. Раковина оказалась пустой и ослепительно чистой – ее обычный вид меня успокоил. Но тишину нарушал шум льющейся в ванну воды. Я замер на месте, внезапно почувствовав присутствие другого человека, и кожу на затылке стянуло от страха. Первой мыслью было, что это Изабелла, хотя я знал, что это невозможно.

Медленно повернул голову и увидел свисающую через край ванны женскую руку – длинные пальцы были выбелены водой и смертью. Сердце подскочило к горлу, но я принудил себя подойти к ванне. И каждый шаг приближал к ужасу, который мне предстояло увидеть.

Изгиб ягодицы прижат к фарфоровой стенке, кожа бледная, как у выброшенной на берег каракатицы, – в ванне плавал труп Изабеллы. Глаза закрыты, губы бледно-лиловые. Я чуть не закричал – показалось, что в помещении вакуум, словно из него высосали все звуки и воздух. Я не мог отвести от нее взгляд. Большой бескровный шрам разрезал тело пополам, мокрые распущенные волосы плавали по воде, как водоросли. Рука лежала в воде ладонью вверх, пальцы скрючены в горестной мольбе. Пока я глядел, веки Изабеллы дрогнули и открылись. Я закричал и проснулся в кровати. В ужасе посмотрел на дверь в ванную. Там было темно и тихо.

8

Меня разбудил доносящийся с кухни запах кошери – местного риса, чечевицы и пасты. Почувствовав голод, я сел в постели, но тут же, скошенный похмельем, снова опрокинулся на подушки. Подождал пару минут, затем позвал Ибрагима, и тот подтвердил, что время уже за полдень.

Я осторожно вошел в ванную. На подоконнике, где накануне вечером рассыпался тальк, были отчетливо видны следы птичьих лап. Рама приоткрыта, хотя я не сомневался, что оставил окно закрытым. Не могла ли птица, пока я спал, залететь через открытые ставни спальни?

Мне вспомнилась татуировка Ба на лодыжке Изабеллы. А затем – события минувшей ночи. Могло ли это случиться на самом деле? Все казалось очень реальным. И мой страх тоже. В голове мелькнули слова матери, рассказывавшей об ушедших из жизни без покаяния душах, судьба которых – маяться в чистилище. Ребенком я боялся ее рассказов и ненавидел свой страх. И благодаря этому во мне созрела решимость жить, не поддаваясь суевериям. Но Изабелла прожила «добрую» жизнь. Я внезапно вспомнил странный разговор с Деметрио аль-Масри после ее похорон и свои чувства, когда узнал о пропавших внутренних органах. Может, тот факт, что она похоронена не целиком, означает вынесенный ей приговор?

Глупые кошмары бывшего католика, сказал я себе, стоя нагишом посредине ванной. Ничего рационального – просто совпадение: сон и тот факт, что ночью в дом залетела птица. А горе, соединяя оно с другим, преподносит законченную версию.

Я включил душ и, окатив струями холодной воды лицо и плечи, постарался прогнать ночные видения. Но в памяти засел молящий, отчаянный взгляд Изабеллы.

Завернувшись в полотенце, я отправился в библиотеку. Небольшая квадратная комната была отделана дубом и медью. Большинство полок хранили книги Изабеллы. Том, который я искал, оказался между Робертом Грейвсом [9]9
  Грейвс, Роберт (1895–1985) – британский поэт, критик, романист и ученый.


[Закрыть]и Джованни Бельцони [10]10
  Бельцони, Джованни Батиста (1778–1823) – известный итальянский путешественник.


[Закрыть]– «Значение Ба».

Книга открылась на странице с фотографией деревянной фигурки фараона Тутанхамона на погребальном ложе. По сторонам две деревянные птицы: одна – с человеческим лицом, его Ба, другая – с лицом бога солнца Гора, что должно было символизировать, что Ба Тутанхамона – это Ба фараона, живого бога. Я перевернул страницу и начал читать:

Для обозначения Ба употреблялся иероглиф, символизировавший аиста, тогда как в похоронном искусстве это любая птица с человеческим лицом и иногда с человеческими руками. Каким бы ни был образ, считалось, что душа-Ба постоянно привязана к телу и освобождается только после смерти, когда вольна лететь куда угодно, даже на Солнце.

По сторонам места захоронения сажали деревья, чтобы души-птицы, прежде чем взмыть к звездам и взять с собой все человеческое, что было в усопшем, могли насладиться тенью. Древние египтяне облегчали начало путешествия, рисуя в стене склепа ложное окно или дверь.

Я вспомнил, что у Ба на татуировке Изабеллы был ее профиль. Она совершенно серьезно говорила, что сделала наколку на лодыжке, чтобы облегчить себе переход в загробный мир. Что-то в ее татуировке меня сильно беспокоило: беззащитный профиль с выдающимся носом и большими глазами, птичьи лапы с огромными когтями – все было нацелено на полет. Неужели это было посещение ее Ба и Деметрио прав? Я несколько мгновений обдумывал эту мысль, а затем отбросил как смехотворную. Но крупица сомнений все-таки осталась. Потрясенный тем, что случилось с телом жены, я решил во что бы то ни стало разобраться, как это произошло и почему.

Меня вывели из задумчивости сильный, настойчивый стук в парадную дверь и топот побежавшего открывать Ибрагима. Я вздрогнул – в мозгу вспыхнуло предостережение Фахира. Или это полиция, явившаяся под каким-нибудь мелким предлогом обыскать виллу? Но в этот момент на лестнице раскатился гулкий голос Барри:

– Дружище! Одевайся! Поведу тебя прогуляться!

Ресторан «Юнион» был одним из последних бастионов колониального Египта. Любимое заведение александрийского общества до национализации, он и сейчас сохранил остатки прежнего блеска. Старшие официанты носили черные костюмы (теперь с потертыми обшлагами и воротниками) и бабочки, их помощники – белые тюрбаны и коричневые джеллабы. Богато украшенные красно-коричневые обои начали лупиться, бархатные шторы были в пятнах, но рояль по-прежнему блестел, и в ушах пианиста сияли настоящие бриллиантовые серьги. На вершине славы ресторан предлагал поступавшую из Ирана белую икру, французский паштет из гусиной печени и шотландскую семгу. Теперь его кухня зависела от черного рынка. В удачные дни можно было заказать отбивную из австралийского барашка, мятный соус или кускус [11]11
  Североафриканское блюдо из приготовленных на пар у овощей, муки и мяса.


[Закрыть]и предаваться чужой ностальгии с сознанием, что это чувство не твое, слушая старшего официанта, который показывал, где сидел Монтгомери [12]12
  Монтгомери, Бернард Лоу (1887–1976) – британский фельдмаршал, выдающийся военачальник Второй мировой войны.


[Закрыть]и какой столик предпочитал Черчилль.

Барри был закадычным приятелем метрдотеля Фотиоса Фотароса – сосредоточия всех светских сплетен, который знал не только прежних сильных мира европейской диаспоры, но их детей и внуков. Он был хранилищем всех историй. Фотиос, уже прослышавший, что Изабелла утонула, посадил нас за лучший столик в алькове недалеко от пианиста, игравшего печальную вариацию «Моря». [13]13
  Композиция Клода Дебюсси.


[Закрыть]И сразу же принес Барри его обычную бутылку виски «Джонни Уокер» с черной наклейкой.

Сначала я решил, что у Барри для меня есть важные новости об астрариуме, но оказалось, что австралиец назначил встречу с американской журналисткой, которая хотела узнать его мнение по поводу местной реакции на мирные предложения Садата президенту США Картеру. Барри не сомневался, что человека в горе нельзя надолго оставлять одного, и настоял на том, чтобы я пошел с ним. А астрариум в это время проходил в его квартире процесс обессоливания, который мог занять несколько дней.

– Ты веришь в привидения? – спросил я, выпив третью порцию виски, хотя была лишь середина дня.

– Дружище, я верю во все, кроме горных троллей в красных колпаках с колокольчиками. Хотя, если честно, сам наяву видел несколько таких. Просто я в них не верю. Привидений не видел ни разу – ни спьяну, ни накурившись, ни в полном улете. А что?

Я допил виски. Спиртное горячей струйкой просочилось где-то в затылке и провалилось в желудок. Мне требовалась анестезия – пусть она и давала всего лишь временное забытье.

– Так, ничего. Как ты считаешь, если человек думает, что его посещает призрак, все дело в психике?

Барри поднял на меня глаза.

– М-м-м… Не знаю… чувство вины, недовольство, незавершенные дела? Но если речь идет об Изабелле, забудь. Скорее ее внезапное исчезновение оставило тень, и ты ждешь ее появления. Когда я путешествовал, со мной так часто случалось в Сан-Франциско. И еще прими во внимание, что время не линейно.

Мое сердце упало. Нелепо было ожидать от австралийца каких-либо эмпирических объяснений.

– Расскажи о твоей журналистке, – устало попросил я.

Барри, не сказав ни слова, согласился переменить тему разговора.

– Она ближневосточный корреспондент журнала «Тайм», освещает переговоры между Картером, Садатом и Бегином. Носится с абсурдной мыслью, что у Садата в самом деле могут быть мирные инициативы. Ее посетила светлая мысль, что я именно тот, кто в курсе всех местных сплетен.

– Наверное, очень искренняя и чертовски наивная, – цинично заметил я.

– Какая разница, если она платит?

В это время по мужской половине посетителей ресторана словно пробежала волна – так случается, когда входит красивая женщина. Мы с Барри подняли глаза. У входа, оглядывая зал, стояла эффектная невысокая блондинка в черном коктейльном платье. Через секунду к ней подскочил Фотиос, показал на наш столик, и она направилась к нам. Мы оба слегка остолбенели.

– Черт побери, а она очень даже ничего! Кончай закладывать, Оливер, у нас гости. – Барри откинул назад пышную шевелюру и выпрямился на стуле.

Журналистка подошла ближе, и я, разглядев ее лицо, с удивлением понял, что знаю ее. Как будто увидел фантом из прошлого. В душе невольно шевельнулось чувство: это лицо когда-то сводило меня с ума. Журналистка подошла и протянула руку Барри – меня она пока явно не узнала. Неудивительно: с тех пор как мы были любовниками, прошло почти двадцать лет.

– Барри Дуглас? – От знакомого низкого голоса кольнуло болезненным воспоминанием. Я не мог оторвать от нее взгляд, а она по-прежнему не смотрела в мою сторону.

– Не исключено, – пошутил австралиец.

– Рэйчел Стерн, журнал «Тайм». – Они обменялись рукопожатиями.

Барри повернулся ко мне.

– А это Оливер Уарнок, лучший геофизик в нефтяном бизнесе. Он оказался в большой передряге, поэтому я считаю, будет правильно, если он посидит с нами.

Рэйчел Стерн посмотрела на меня, и я понял по ее лицу, что она меня узнала. И, к моему удовольствию, на секунду покраснела.

– А мы знакомы. Как жизнь, Оливер? – В ее тоне не было ничего, кроме вежливой учтивости. Она стала старше: я заметил морщинки в уголках синих глаз, раскосый разрез которых выдавал монгольский ген в ее русском происхождении. Все остальное было таким же, как я помнил: волевой нос и подбородок, непропорционально большой рот, смешинка в уголках губ, пышная копна курчавых светлых волос. Однако на смену любопытству девушки-студентки, которую я некогда знал, пришли ум и уверенность в себе.

– Рэйчел Стерн? – переспросил я.

– Стерн – моя фамилия по мужу. Была фамилией по мужу. – Она села за стол и подозвала официанта. – Ребята, заказать вам еще бутылку?

Барри покосился на мое ошеломленное лицо и приказал подошедшему официанту:

– Бутылку черного «Джонни Уокера» и тарелку оливок. – И подмигнул Рэйчел: – Полагаю, за эту любезность следует благодарить журнал «Тайм»?

– Вы очень догадливы, – отозвалась она.

Я старался не слишком откровенно разглядывать ее – все еще не мог поверить, что это Рэйчел. Может быть, оттого, что я успел захмелеть, может, оттого, что совпадение поразило меня своей сюрреалистичностью, но мне показалось, что новый поворот судьбы готов изменить мою жизнь.

Мы с Рэйчел познакомились на вечеринке в Лондоне в начале шестидесятых годов. Хозяином был наш общий приятель, язвительный, всесторонне образованный марксист, которого я знал по ячейке Британской социалистической партии в Имперском колледже науки, техники и медицины Лондонского университета. Я учился на втором курсе, Рэйчел была на несколько лет старше и готовилась получить в Лондонской школе экономики степень магистра международных отношений. Наши отношения завязались после спора о Сталине, и мы больше года прожили вместе. Первая в моей жизни женщина старше меня и первая любовь, Рэйчел подвела меня к пониманию самых разных тонкостей культуры, а многие из тех, с кем она меня тогда познакомила, оставались моими друзьями до сих пор. Но я был очень молод и напорист, и, наверное, благодаря этой моей напористости мы расстались. Наши отношения прекратились после того, как Рэйчел внезапно уехала в Нью-Йорк по семейным делам – так она по крайней мере мне объяснила. Но я вечно благодарен ей за одно: в то время Рэйчел была единственным человеком, который в меня верил – и в профессиональном плане, и в том, что я способен разорвать круг своего происхождения. Для отягощенного пролетарским прошлым двадцатитрехлетнего юноши это было бесценно.

Когда официант поставил на стол новую бутылку виски, Рэйчел со сдержанным, но искренним выражением на лице повернулась ко мне.

– Рада тебя видеть, Оливер. Мне кто-то говорил, что ты уехал работать на Ближний Восток, но не ожидала встретить тебя в Александрии.

– Я работаю на нефтяном месторождении в Абу-Рудейсе. Там бы сейчас и находился, если бы…

Голос осекся. Больше я не мог вымолвить ни слова.

– Оливер только что потерял жену – страшная трагедия, – напрямик объяснил Барри.

– Мои соболезнования.

Участие в ее голосе показалось мне искренним. Я отвернулся, опасаясь, как бы не расплакаться. Зал ресторана слегка раскачивался. Я не заметил, как напился, и теперь мне отчаянно захотелось рассказать Рэйчел, как утонула Изабелла, словно, излив душу, надеялся отодвинуть кончину жены куда-то в прошлое. И не успел себя остановить, как меня понесло.

– Изабелла – подводный археолог, то есть была им, и одна из лучших в своей области. Она выполняла серию погружений в бухте. Ей не давала покоя мысль найти астрариум – это такая невзрачная железка. Я не сумел ее отговорить, и она решила нырять. – Я выпил четвертую порцию виски. – Я был с ней, когда она утонула.

Барри кашлянул, и чары рассеялись. Рэйчел стиснула мне руку и тут же отпустила.

– Даже представить не могу, как тебе было страшно, – проговорила она. – И так далеко от дома.

– От дома? Я так часто переезжал с места на место, что теперь не знаю, где он, мой дом.

Горечь в голосе скрыть не удалось, и я налил себе еще виски. Барри положил мне руку на плечо.

– Дружище, ты бы полегче со спиртным.

– Только не сегодня. Сегодня мне хочется забыться.

– Разумно. Но учти: не пей залпом – этот стаканчик ты должен еще потянуть. – Он повернулся к Рэйчел. – Итак, Генрис, этот тупоголовый английский придурок, сказал, что вы пишете о реакций египтян на миротворческое посредничество Картера. Вот что я вам замечу: у президента Садата хватит пороху даже на то, чтобы говорить с израильтянами. Знаете, как египтяне этим недовольны? Половина из них в последних двух войнах потеряли сыновей или братьев. Не говоря уж о сирийцах и саудитах – те готовы насадить голову Садата на кол, если он посмеет заключить мир. Есть много чокнутых ублюдков, которые не побоятся бросить матерей и пойти на самые крайние меры, только бы этого не случилось. А еще есть молодой полковник Каддафи в Ливии. В Египте устраивают демонстрации перед ливийским посольством, а в Триполи осаждают египетское. Поверьте, я бы на вашем месте трижды подумал, прежде чем проявлять любопытство. Весь этот регион – бомба с часовым механизмом, готовая вот-вот взорваться.

– Похоже, вы именно тот человек, который мне нужен. Поможете?

– Что ж, приходите в четверг, когда старички играют в бакгаммон, [14]14
  Триктрак для двух игроков.


[Закрыть]и я познакомлю вас кое с кем из старейшин. Они сильно уважают гуру Барри.

– Именно так я и поступлю.

Австралиец и журналистка чокнулись. Я смотрел на них, едва соображая, что спиртное делает меня агрессивным. Покачиваясь, подался к Рэйчел.

– Неужели ты настолько наивна, что полагаешь, будто Картер чего-то добьется?

– Я считаю, что на этот раз участники переговоров относятся к проблеме серьезно, – осторожно ответила она. – Это уже половина дела.

– Мы оба прекрасно понимаем, что и Бегину, и Садату необходима поддержка их народов. Кроме того, израильтяне не любят Картера.

– Они и Киссинджера не любили. Картер вел переговоры с Садатом, Хусейном и Рабином. На следующей неделе он встречается в Женеве с сирийским президентом. Кэмп-Дэвид принесет свои плоды. Садат хочет мира. Он египетский националист и не сторонник пан-арабизма. Практичен, не сентиментален. Существуют экономические причины, почему Египту необходимо заключить с Израилем мир.

– Практичность Садата хорошо известна. Помнишь войну Судного дня? Ту его маленькую мирную инициативу? Садат отправился к королю Файсалу убедить его поиграть единственной известной Садату в регионе мышцей, которая была способна повлиять на Израиль и Запад.

– Так-то оно так. Что ж, наверное, теперь он решил вернуть выгоды. Может, стал нефтяником, как ты, – пошутила Рэйчел.

– Слушай, я только ищу нефть. В этом мое призвание.

– Какая трата таланта! Возможно, ты и знаешь этот регион, но по поводу Садата заблуждаешься. Кроме того, в той войне он потерпел поражение – еще одна причина добиваться мира.

Я неловко продолжал спор с таким чувством, словно глядел на себя со стороны.

– Да, Египет проиграл, и только. Но эта война ближе, чем ты полагаешь. Она в памяти народа. Прошло всего четыре года. Погибло много молодых людей – с обеих сторон.

– И они устали убивать. – Рэйчел допила виски. – Оливер, а почему ты занялся нефтью? Учитывая твое происхождение, я считала, что тебе ближе что-то более эгалитарное, может быть, даже экологическое.

– Вмешались рыночные силы. Случается даже с лучшими из нас. Верно, Барри?

– Вот уж нет, дружище. Ты держался социалистических принципов, не говоря уже о кредо Будды.

– Ерунда! Но остается еще американский оптимизм. – Я поднял стакан. – За его здоровье.

Остальные проигнорировали мой тост, а по глазам Рэйчел я понял, что она вынесла приговор и сочла меня неполноценным. Но меня это нисколько не заботило.

– Ты злой, – сказала она.

– Я реалист. Работаю в этом регионе больше десяти лет. Недостаточно изменить мнение нескольких политиков. Нужно еще перебороть предрассудки и страхи целого народа. Трудная задача – мелкому фермеру, обещающему золотые горы, наскоком с ней не справиться. – Как я ни старался, мне не удалось скрыть сарказма.

– У старых историй может быть новый конец. Я все-таки остаюсь оптимисткой. Рада была повидаться. Еще раз прими мои соболезнования по поводу смерти жены. Не сомневаюсь, мы с тобой скоро где-нибудь пересечемся. – Рэйчел повернулась к Барри и протянула ему визитную карточку. – До четверга.

А потом удивила меня – наклонилась и поцеловала в щеку.

– Пока, Оливер! – Запах ее духов превратил меня в того юнца, каким я некогда был: страстного, отчаянно пытавшегося произвести впечатление.

Я смотрел вслед Рэйчел – ее уверенная манера держаться нисколько не напоминала пылкую девушку, которую я когда-то знал.

– С тебя довольно, дружище. – Барри отнял у меня недопитый стакан. – Доставлю тебя домой.

– В прошлом я знал эту женщину.

– Догадался. Для слепившего себя из ничего англичашки у тебя есть вкус.

– Полагаю, это надо понимать как комплимент. Не трудись меня провожать, я возьму такси.

– Но прежде чем ты отвалишь, мне надо тебе кое-что сказать. – Барри наклонился ко мне и понизил голос. – Вчера вечером я столкнулся со старым приятелем из местных. Так уж вышло, что он сын садовника, который в пятидесятых годах работал на вилле у Брамбиллов. В то время хозяином дома был дедушка Изабеллы.

– И что из того?

– А то, что мы с ним поговорили о твоей трагедии, и он утверждает, будто слышал, что Изабеллу убил Джованни.

– Нелепость. Джованни давным-давно умер.

– Ты меня не понял. Он сказал, что Джованни наслал на внучку проклятие. Отметил ее знаком ранней смерти. Современники считали его сильным магом.

– Джованни Брамбиллу?

– Дружище, я пересказываю только то, что сообщил мне этот парень. Но заметь: он говорил это, дрожа от страха.

– Глупые суеверия – больше ничего. Дед обожал Изабеллу. С моей женой произошел несчастный случай. Я при этом присутствовал. Глупый несчастный случай, которого можно было избежать.

– И тем не менее на твоем месте я задал бы ее бабушке несколько вопросов. В детстве Изабеллы даже для этих мест было что-то странное.

Я подумал: австралиец знал мою жену гораздо лучше, чем я всегда считал.

– Сколько времени займет углеродный анализ астрариума? – спросил я.

– Если повезет, неделю.

У меня упало сердце. Я считал себя обязанным Изабелле присматривать за астрариумом.

– Завтра мне надо возвращаться в Абу-Рудейс.

– А если потребуется с тобой связаться?

– На месторождении на случай непредвиденных обстоятельств имеется спутниковый телефон. Номер есть у Ибрагима. Но послушай, Барри, может, об этой штуковине лучше помалкивать? Так будет безопаснее.

Австралиец стиснул меня в объятиях.

– Не гляди так испуганно, дружище. Ты можешь на меня положиться.