Текст книги "Сфинкс"

Автор книги: Тобша Лирнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

6

Машина медленно двигалась по узким улочкам к вилле Брамбиллов. Я покосился на Франческу – ее лицо горестно застыло.

– Что произошло с телом Изабеллы после того, как на причале его забрала «скорая помощь»? – с трудом спросил я.

– Его отвезли в морг, а утром – в похоронное бюро. Брамбиллы быстро хоронят своих покойников. Такова семейная традиция.

– Вы уверены, что вскрытия не было?

– Послушайте, мы только что предали мою бедную внучку земле. Неужели обязательно говорить о подобных делах?

– Франческа, вы занимались организацией похорон, а я в это время находился в полиции. Мне необходимо знать, было вскрытие или нет? – настаивал я, решив добиться прямого ответа.

– Разумеется, нет! – огрызнулась Франческа. – Это имеет какое-то отношение к тому идиоту-чиновнику, который подходил к вам на кладбище?

Я думал, что она не заметила нашего разговора. Но Франческа проницательно смотрела на меня, и ее хрупкая фигура казалась еще меньше на внушительном красном сиденье «мерседеса». Я снова удивился, насколько она постарела с тех пор, как утонула Изабелла.

– Вы его знаете? – поинтересовался я.

– Александрия – это деревня. Деревня, населенная болтливыми и злокозненными обезьянами. Здесь много всяких истин, и многие из них опасны. Будьте осторожны, Оливер, иначе вам придется, подобно всем нам, сражаться за собственную истину.

Во дворе виллы стоял большой шатер, в котором находился длинный стол со всевозможной арабской и итальянской выпечкой. Молчаливые официанты во фраках подали кофе, все говорили только тихим шепотом. Я знал, что Франческе не на что устраивать поминки, но когда предложил ей денег, она оскорбилась. Фасад – это все, что осталось у многих в европейской диаспоре, но они всеми силами создавали иллюзию богатства и благополучия.

Я впервые обратил внимание на тех, кто пришел на похороны моей жены. Здесь была красавица Сесилия, сбившаяся с пути мать Изабеллы; как всегда элегантно одетые итальянские пенсионеры, составлявшие социальное окружение Франчески; недавно освободивший меня из александрийской полиции британский консул Генрис с женой. Когда мы познакомились, реакция Генриса на мой северный выговор была в высшей степени высокомерной, а узнав, что я женился на девушке из знатной александрийской семьи, он не счел необходимым скрывать изумление. Ни то ни другое не подогрело моих симпатий к нему.

Я заметил представителя Александрийской нефтяной компании – господина Фартайма, который, договорившись с «Геоконсалтанси», нанял меня в качестве консультанта. Встретившись со мной взглядом, он сочувственно кивнул. Несмотря на постоянные споры, которые он вел с Изабеллой на нечастых вечеринках – обычно по таким общечеловеческим проблемам, как окружающая среда, – этот человек мне нравился. Рядом с ним стояла среднего возраста европейка в плохо сидящем сером твидовом костюме. Ее пылающее лицо явно свидетельствовало о том, что подобный наряд мало подходит к александрийской жаре. Это была Амелия Лингерст. Она посмотрела в мою сторону и тут же перевела взгляд в сторону Гермеса Хемидеса, по-прежнему державшегося подле Франчески. К моему удивлению, лицо Амелии помрачнело, и она поспешно отвернулась.

Ко мне подошел высокий симпатичный мужчина лет под сорок в сопровождении закутанной в покрывало жены. Это был Асхраф Авад, сын слуги Франчески Ааделя. Он вырос с Изабеллой, и их дружба продолжалась, когда они стали взрослыми. Мне никогда не хотелось думать, что Асхраф для меня опасен, но я подозревал, что его отношения с Изабеллой не раз приближались к границе, за которой их можно было бы назвать интимными. Ярый социалист и сторонник Насера, он получил диплом инженера в Московском университете, что в глазах Изабеллы с ее левыми наклонностями было плюсом. «Познакомьтесь с новым Египтом» – так она его обычно представляла. А в его рвении к учебе и страстности в политике видела лучшие стороны египетского национализма. Однажды Асхраф навестил нас в Лондоне по дороге из Москвы в Каир. Две недели спал на нашем диване и задавал тон на званых обедах, очаровывая женщин и приводя в ужас мужчин своими пылкими рассуждениями о социализме и Ближнем Востоке. Я чувствовал, что он никогда меня до конца не одобрял, но Изабелла его любила. Во многих отношениях он сделался ей братом, которого у нее никогда не было. И, что более важно, общаясь с ним, она узнавала, как можно вписаться в новое, постколониальное общество. Заметив на его жене абайю, черное до пола одеяние с длинными рукавами, и хиджаб, а на нем самом традиционную одежду, на лице пока еще небольшую бородку, я подумал: вот вам и «новый Египет». Когда и почему он стал правоверным мусульманином?

К моему удивлению, пожимая мне руку, Асхраф расплакался.

– Оливер, друг мой, какая трагедия, настоящая трагедия! Я потерял сестру, ты жену. Но какой же Изабелла смелый человек. Смелее, чем мы, наверное, о ней думали. – Он обнял меня, и я, смутившись, неловко похлопал его по спине.

Я всегда втайне завидовал тому, насколько открыто восточные мужчины проявляют чувства. Не могу припомнить, чтобы отец хотя бы раз обнял меня или Гарета. Самое большее, на что мы могли рассчитывать, чтобы он положил руку на плечо, и ребенком я мечтал снова и снова испытывать неуклюжее проявление любви в этом обманчиво небрежном жесте. В Египте мужчины целовались, держались за руки и открыто ласкали своих сыновей. Я с тайной завистью смотрел на слезы Асхрафа. Мое горе засело внутри, и я жалел, что не могу вот так его выплакать.

Франческа, намереваясь до конца соблюдать протокол, прервала соболезнования Асхрафа и увлекла меня на возвышение в конце палатки. Там стояли три изящно отделанных стула.

– Вы, как муж, садитесь в центре, я – по правую руку, а мать, – она выплюнула это слово с явным отвращением, – по левую. Люди будут выражать нам свои соболезнования, и мы должны держаться подобающим образом. На этом мой долг бабушки заканчивается.

Сесилия рухнула на стул. Она тихонько подвывала, накрашенный рот был открыт, как у выброшенной на берег рыбы. В ее горе чувствовалась ужаснувшая меня сознательная наигранность, и я заметил, как неодобрительно посмотрела на нее Франческа.

Хотя мы с Изабеллой были женаты пять лет, я так и не познакомился с Сесилией. Изабелла говорила о матери как о человеке, испытывающем патологический страх перед тесными отношениями с близкими. «Даже перспектива провести время с собственной дочерью вызывает у нее что-то вроде клаустрофобии, – сказала она как-то вечером, поругавшись по телефону с Сесилией. – Ей не нравится, когда напоминают, что она родила. Эта женщина бежит от прошлого и боится, как бы ей не подставила ножку собственная обиженная дочь».

В ушах у меня звучал презрительный тон, которым это было сказано. У Изабеллы были основания обижаться – ведь мать бросила ее. Но наблюдая отношение Франчески к Сесилии, я заподозрил, что ситуация еще сложнее, чем я думал.

Действие валиума кончалось, и мне остро требовалось что-то, чтобы защититься от подступившего горя и утомительной вереницы произносивших ничего не значащие слова незнакомцев, но вокруг, насколько я мог судить, не было ни капли спиртного.

Мне помахал рукой стоявший в другом конце палатки мужчина. Еще раньше Франческа презрительно показала мне его. Это был муж Сесилии Карлос. Лет на десять старше жены и одет как преуспевающий европеец: панама, полотняный костюм, кожаные мокасины и поблескивающие на солнце золотые запонки на манжетах. Извинившись, я встал со стула и подошел к нему. Он пожал мне руку и представился. Затем, панибратски приобняв, отвел за палатку, подальше от любопытных глаз.

– Вот, мой друг, граппа из деревни, в которой я вырос. – Он вложил мне в руку серебряную плоскую фляжку.

Я отвинтил крышку и с благодарностью сделал большой глоток. Спиртное обожгло горло и ударило в голову, зато смазало в сознании окружающее, а этого мне и хотелось.

– Мне искренне жаль, что мы познакомились с вами при таких обстоятельствах. Ох уж эти женщины из семейства Брамбиллов – глазом моргнуть не успеешь, а они уже тянут из тебя жилы. Вы должны понять – Сесилия любила дочь.

– У нее был странный способ проявлять свою любовь. – Я пытался вспомнить, каким бизнесом занимается Карлос, но, одурманенный транквилизатором и граппой, не сумел.

– Все намного сложнее, чем нам известно, мой друг. Когда умер Паоло, дедушка и бабушка настояли, чтобы ребенок остался у них. Этот Джованни был совершено ненормальным – помешанным на мистике. Мог гипнотизировать людей, как это делают некоторые змеи. Хотите знать мое мнение? Все Брамбиллы с приветом. Что же до Франчески, она до сих пор зла на отца Изабеллы за то, что он так рано умер.

Я кивнул – хотя и с некоторым сомнением, но благодарный за граппу. Затем вернулся на место. Франческа неодобрительно покосилась на меня, но, занятая гостями-итальянцами, воздержалась от упреков.

Меня смутило, что первой, кто выразил мне соболезнование на английском, была Амелия Лингерст. Я познакомился с ней во время коктейля в британском консульстве. Англичанка среднего возраста, египтолог, она прославилась тем, что носила твидовую пару даже в невыносимую летнюю жару, чем немало удивляла арабов в престижном Смоуха поло-клубе, где делали ставки по поводу ее легендарных появлений. Я же не мог избавиться от впечатления, что она застряла в другой эпохе – казалось, послевоенный Кенсингтон конца сороковых годов, откуда она явилась, застыл нетронутым, как желе: газовые счетчики, продуктовые карточки, неряшливая квартира, туман – все это застыло во времени и ждет ее возвращения. Когда мы познакомились, она разразилась пламенным монологом о разведке нефти, которая разрушает естественный мир, или, как она его называла, вызвав у меня сильное раздражение, Гею. Кроме того, она пыталась устроить мне перекрестный допрос об исследованиях Изабеллы, и я, что со мной бывало редко, почувствовал к ней сильную антипатию. Она словно изголодалась по новым данным, которые, вероятно, хотела использовать в своей научной работе, чтобы восстановить подорванную репутацию.

– Странно видеть вас здесь, мисс Лингерст. – Как я ни старался, мой голос прозвучал неискренне.

– Не ожидали? – отозвалась она. – Но, пожалуйста, поймите: я испытывала теплые чувства к вашей жене, особенно в тот период, когда мы вместе были в Оксфорде. – Она подалась вперед и понизила голос. – Теперь в отношении других, более неотложных вещей. Надеюсь, вы понимаете, что значит скрывать древность, особенно такой духовной ценности. Египет на пути мучительного возрождения, и мы живем в опасные времена. Эта древность имеет такую силу, какую вы, человек прозаических интересов, и представить себе не можете. Однако другие представляют. И если устройством завладеют дурные люди, оно может наделать много бед.

Удивленный ее прямотой, я невольно занял оборонительную позицию. Неужели Изабелла не ошибалась в своих подозрениях, что Амелия Лингерст знает, насколько она была близка к находке астрариума? Я решил, что лучше всего разыграть наивность.

– Мы с женой не посвящали друг друга в свои занятия.

Амелия недоверчиво посмотрела на меня.

– Оливер, если вам потребуется моя помощь, приходите в любое время. Не уверена, что Изабелла имела представление об истинной ценности предмета, который искала…

Ее голос дрогнул, и она посмотрела поверх моего плеча. Я с удивлением заметил искру страха в ее глазах. Повернулся и увидел, что к нам приближается Гермес Хемидес в сопровождении священника, который служил заупокойную мессу.

– Мне пора. – Амелия сунула мне руку и отошла.

Гермес поднялся на возвышение, на его тонких губах играла насмешливая улыбка.

– Такие женщины опасны, потому что они никогда не выглядят опасными, – заметил он, пока мы наблюдали, как Амелия выходит из палатки. – Оливер, смерть Изабеллы – это тяжелая утрата.

Он обнял меня, окутав облаком мускуса и одеколона – резкий аромат зелени с намеком на что-то более тяжелое. В моем душевном состоянии этот букет показался мне запахом физического разложения. Я в смущении неловко отстранился.

– Спасибо. Я знаю, что Изабелла очень вас уважала, – редкое для нее чувство.

Смех Гермеса был похож на тявканье гиены. Мой взгляд остановился на необычном кулоне у него на шее: серебряном изображении Тота – бога Луны в облике павиана, который, по верованиям древних египтян, от имени бога Ра подарил человечеству иероглифы.

– Даже самые умные могут переоценивать свои возможности. Я помог ей стать такой, какой она была – бескомпромиссной.

– Понимаю.

Он придвинулся ко мне, снова окутав тошнотворным ароматом.

– Если Изабелла в самом деле нашла астрариум, вы должны знать, что это устройство представляет ценность для очень многих людей, которые далеко не настолько порядочны, как я. – Он достал из нагрудного кармана визитку и вложил мне в руку. – Если вы уважаете желание своей покойной жены, то навестите меня и не станете с этим медлить. Сумерки – самое лучшее время.

Я взглянул на адрес: это был старый арабский квартал к западу от центра города. А когда вновь поднял голову, престарелый египтолог, пробираясь сквозь толпу скорбящих, удалялся нетвердой походкой прочь. А я мельком подумал: как бы он объяснил откровения коронера?

Устав от всего происходящего, я тоже собрался уходить. Но стоило мне сделать попытку подняться, как на мое запястье, не давая сойти с возвышения, легла рука Франчески.

– Оливер, вы не можете сейчас уйти.

– Могу и уйду, – ответил я. – Начинается мой личный траур.

Так дерзко со старой дамой я никогда себя не вел. И она больше не пыталась меня задержать.

Я с удивлением обнаружил, что время близится к вечеру. У ворот виллы Брамбиллов стояла запряженная низкорослой лошадью небольшая повозка. Возница, худой как жердь мужчина среднего возраста в традиционной одежде, привалился к стене и курил. Увидев меня, он выбросил сигарету и распрямился.

– Пожалуйста, залезайте. – Голос прозвучал тихо, но властно.

Я хотел прогуляться и отмахнулся.

– Для вас бесплатно. Будьте добры, месье Уарнок, я настаиваю.

Я колебался, заподозрив, уж не из тайной ли он полиции. Но в его манере держаться чувствовалось достоинство, и что-то подкупило меня в выражении его открытого лица. Наверное, я поступал глупо, но от усталости и горя был измотан вконец. Я забрался в экипаж и попросил отвезти меня на виллу в Рушди.

Мы ехали по узким улочкам. Воздух после недавнего дождя казался свежим, и тихое цоканье копыт убаюкало меня. Ощущение движения отогнало на время чувство ужасного одиночества, которое, как я понимал, поджидает меня на вилле, где хранились свидетельства нашей жизни с Изабеллой.

Повозка приостановилась у низкой арки, которая, судя по всему, вела в темный двор. Внезапно рядом со мной оказался мужчина в головном платке, закрывавшем большую часть лица. Я отпрянул, сонливости как не бывало. Но тут же с облегчением увидел, что из-под темно-синей ткани показалось лицо Фахира. У него на плече висела сумка.

– Ничего не говорите, – прошептал он. – Астрариум в сумке у ваших ног. Я обещал Изабелле доставить его вам в целости и сохранности. Она сказала, вы сообразите, что с ним делать. Оливер, берегите астрариум пуще жизни. Не знаю точно, какой силой он обладает, но есть люди, которые считают, что с его помощью сумеют уничтожить все, чего мы добились в нашей стране: политической и экономической стабильности.

Стуча колесами, повозка подъехала к вилле.

В окне на верхнем этаже я разглядел одинокую фигуру Ибрагима, который к моему возвращению зажигал свет.

– Отвезите астрариум своему другу Барри Дугласу. Можете ему доверять. Он откроет контейнер, сделает углеродный анализ астрариума и точно скажет, что это такое. Вы обязаны это сделать ради Изабеллы. Знайте, что я ее тоже любил.

Я схватил его за руку.

– Почему вы рискуете жизнью, Фахир? На кого вы работаете?

Он загадочно улыбнулся и освободил руку.

– Удачи, мой друг. – И, выскочив из экипажа, растворился в тени.

7

Я договорился встретиться с Барри Дугласом в «Спитфайере» – маленьком баре недалеко от площади Саада Заглюля на улице Ансьен Бурс. Он был открыт в тридцатых годах и во время Второй мировой войны пользовался популярностью среди расквартированных в Александрии солдат союзнических войск. Владелец, англофил, с гордостью выставил в окне закутанный в «Юнион Джек» [6]6
  Национальный британский флаг.


[Закрыть]маленький гипсовый бюст Уинстона Черчилля. Внутри постоянно царил полумрак, что очень нравилось Барри Дугласу, завсегдатаю этого места.

Он быстро стал моим другом, как и другом Изабеллы. Мне нравился его независимый вкус и типично австралийская нетерпимость к пустой болтовне. Мы оба презирали притворство и классовый снобизм. Чего я не разделял с ним, так это его любовь к мистике и всякого рода спиритическим штучкам. Но в этом он быстро нашел общий язык с Изабеллой.

Я задержался на пороге. Договариваясь с Барри о встрече, я не решился сказать ему о смерти Изабеллы. Каждый раз, когда приходилось кому-то об этом сообщать, у меня возникало ощущение, что я опять тону, и мне становилось страшно, что снова придется переживать те мгновения. Кроме того, я решил, что он и без меня узнал о трагедии – новости в Александрии распространяются быстрее пожара. Наконец я взял себя в руки и вошел внутрь. На стенах бара висели старые фотографии – пыльные черно-белые снимки улыбающихся парней. Они стояли, обнявшись, позируя перед объективом. Англичане, канадцы, австралийцы, новозеландцы, затесался даже шотландец в национальном берете с помпоном. Некоторые из них в плохо подогнанной форме казались детьми: узкие подростковые плечи утопали в гимнастерках. Большими кроличьими глазами они смотрели сквозь время – в зрачках прятались маленькие бусинки страха, зато на губах играла вызывающая улыбка. Не так-то просто было защищать землю, если многие местные считали, что они ее у них отбирают. И ох как непросто иметь дело с двоедушными арабами, не говоря уж об александрийских итальянцах – людях вроде отца Изабеллы, – часть которых отправились воевать на стороне Муссолини и немцев.

Осмотревшись и не заметив Барри, я сел к стойке и заказал «Кровавую Мэри». Разглядывая фотографии, я не мог не задуматься, сколько же этих молодых солдат осталось лежать на военном кладбище в Эль-Аламейне. Семь тысяч могил убегали вдаль с пугающей монотонностью, а самые берущие за сердце надписи гласили: семь неизвестных солдат, пять неизвестных солдат… Товарищи, разорванные на куски и снова собранные в невероятном, жутком объятии смерти.

– Боже, какое же чертовски жалкое зрелище ты собой представляешь! – прогудел через весь бар безошибочно австралийский голос. Барри пододвинул ко мне высокий стул и попытался устроить на нем свое грузное тело. – Эти проклятые седалища делают для лилипутов. Азиз! – крикнул он занятому протиркой стаканов хозяину. – Когда ты заведешь себе пристойные стулья?

Азиз пожал плечами, подыгрывая австралийцу, который, как я знал, частенько сюда заглядывал. Барри повернулся ко мне.

– По крайней мере пиво холодное. Ну как ты, приятель? – Он обнял меня и с силой притянул к себе.

Я отвернулся, боясь, что у меня не хватит выдержки. И сорвался бы, если бы не почувствовал запах старого кожаного пиджака Барри – смесь лосьона после бритья, затхлого нота и гашиша. Он выпустил меня и вытер слезы с глаз.

– Трагические похороны. Сам ненавижу все такое. Когда я соберусь соединиться на небесах с Бумой, то предпочитаю, чтобы какой-нибудь умелый повар соорудил из моих останков изысканное рагу, и таким образом мои молекулы использовались бы повторно со смыслом.

Вечная беда с Барри: никогда нельзя сказать, говорит он серьезно или шутит.

– Ты там был? – Должно быть, я всю церемонию провел как сомнамбула, если его не заметил.

– Ни за что на свете не пропустил бы. Спрятался в самом заду и напивался – не хотел расстраивать местных. – Барри высморкался в большой, украшенный вышивкой платок. – Католики в отличие от ирландских протестантов по крайней мере устраивают хорошее шоу. Нельзя хоронить человека, если нет пристойного ритуала. Но при чем тут Изабелла? Ее время еще не настало. – В подтверждение своих слов он крепко ударил ладонью по стойке. – Не настало, черт возьми!

Из угла бара на нас подняли головы – там сидела незаметная парочка, и громкий голос Барри нарушил их тет-а-тет. Обернулся матрос-киприот, из-под стола выскочила бродячая кошка. Щелкнул магнитофон, и неожиданную тишину в баре нарушила неуместными юношескими призывами другого мира фонограмма рок-группы «Кинкс».

Азиз без напоминаний поставил перед австралийцем стакан с пивом.

Барри Дуглас был одним из немногих людей, чья яркая, независимая индивидуальность действовала как разряд электрического тока, а детская смешливость раскрепощала и была одновременно заразительной. Сорока пяти лет от роду, он возвышался на шесть футов три дюйма, весил двадцать стоунов и был обладателем гривы спутанных белобрысых со стальным отливом волос и такой же бороды, которые делали его похожим на бога викингов. Морщинистая и загорелая от постоянного прожаривания на солнце кожа делала его этаким «белым человеком в Африке». Напившись, он выглядел и вел себя как разъяренный бык, но, протрезвев, мог очаровать самую неприступную женщину. Местные арабы любили его: он жил в Александрии так давно, что они считали его счастливым талисманом. О его стычках с городской полицией ходили легенды, но даже там любовно терпели его эскапады. Заядлый ныряльщик и серфер. Барри словно вырос в воде, а не на суше. Свою профессию он называл «морской эксперт», хотя никто толком не понимал, что, собственно, это значит. Сам я считал, что ему больше подходит эпитет «искатель сокровищ», но чем дольше его знал, тем больше он проявлял необыкновенных талантов в самых удивительных областях.

В конце пятидесятых годов он уехал из Австралии, в начале шестидесятых оказался на побережье Калифорнии, где принял участие в первых экспериментах с ЛСД, проводимых в Беркли. Это изменило его честолюбивые замыслы, он бросил науку ради приключений, получил работу ныряльщика в команде Жака Кусто и тогда же страстно увлекся поиском затонувших кораблей. Беспутный, когда сидел без дела, во время охоты он становился опасно сосредоточенным – настоящая акула. По словам Изабеллы, Барри был одним из лучших реставраторов золотых, серебряных и бронзовых артефактов, а о точности определения им возраста предметов при помощи углеродного анализа среди археологов ходили легенды.

Поработав с Кусто, Барри пошел своим путем – много мотался по свету и наконец осел в Александрии. Он называл себя сексуальным маньяком, ценил моногамию не больше, чем заяц-самец, и считал брак отвратительным отжившим институтом. Хотя это не помешало ему жениться трижды: на индуске, на буддистке-тайке и на мусульманке. И всякий раз неудачно.

– Знаешь, я любил Изабеллу, – сказал он, сделал несколько больших глотков пива и посмотрел на меня. – Понимаю, Оливер ты англичанин, но прояви хоть сколько-нибудь чувства. Ты сводишь меня с ума.

Я взглянул на свое обручальное кольцо.

– Пока не могу. Наверное, через несколько дней расклеюсь.

Взгляд Барри пронзил меня насквозь, голубовато-серые радужки купались в море лопнувших капилляров.

– Ты не понимаешь, – заявил он, рисуя в воздухе круг, включающий бар, посетителей и Азиза, закуривавшего в углу сигарету. – Все это иллюзия, квантовая пена частиц, материя, тела, нейроны. Она по-прежнему с тобой в твоем…

Меня накрыла волна гнева. Мне не требовалось его сочувствие.

– Хватит трепаться, Барри. Не забывай, что я атеист. И мне не нужны никакие спиритуалистические сказочки.

– Это не треп. Неужели ты на самом деле считаешь, что мы только бренная плоть и кровь? Древние египтяне все понимали правильно. За внешней реальностью, которая находится перед нашими глазами, скрывается целый мир. Знаю – собственными глазами видел в космосе.

– Если хочешь знать мое мнение, слишком много неподвластных законам субстанций.

Не желая сдаваться, он поднял бокал с пивом.

– Что ж, может, ты и прав. Может, серое вещество старины Барри просто слегка пережарилось. Но я был знаком с ребятами-физиками, у которых коэффициент умственного развития втрое против моего, и они со мной соглашались. Но все это не меняет сути дела – Изабелла ушла слишком рано.

Он допил пиво. Следуя его примеру, я тоже осушил бокал и сделал новый заказ.

– Понимаешь, я был с ней, когда она утонула, пытался ее спасти…

– Приятель, никто не знал, что будет такой толчок. Это невозможно. Подводные землетрясения случаются постоянно, но какого дьявола она делала в бухте? Погружение там строго запрещено. Попробую догадаться: вы оба из МИ-15 и прочесывали дно в поисках военных секретов.

– Не надо так шутить, – забеспокоился Азиз. – В Александрии даже у змей есть уши.

– А у мышей члены. – Изображая параноика, Барри заглянул сначала под стол, затем под стойку.

Не обращая внимания на браваду австралийца, я понизил голос.

– Меня уже допрашивали по поводу того погружения – двадцать четыре часа кряду. В конце концов из нефтяной компании позвонили британскому консулу, и тот вытащил меня из полиции.

– Засранцы, никакого почтения к горю. – Теперь Барри говорил серьезно. – Но Изабелла на что-то напала. Признайся, ведь так?

Я покосился на Азиза, который возился со стаканами на расстоянии, откуда не мог нас услышать. Мне показалось, что он нарочно отошел от нас. Я повернулся к австралийцу.

– Она действительно кое-что нашла. Предмет, который, по ее мнению, имеет историческую ценность.

– И что же это такое?

– Я хочу, чтобы ты сделал углеродный анализ всех деревянных частей. Внутри бронзовый артефакт – так по крайней мере считала Изабелла. – Последние слова Фахира промелькнули у меня в голове. Я отнес сумку домой, но ограничился тем, что вынул металлический цилиндр с астрариумом. – Я видеть его не желаю. Для меня это всего лишь история – ничего не значащий предмет, который совершенно не стоит жизни Изабеллы.

Должно быть, машину компании вел обратно к вилле Барри, потому что я для этого был слишком пьян. Все окна были темными, и только на первом этаже горел небольшой фонарь. Идя нетвердой походкой ко входу, я с благодарностью подумал, что Ибрагим не ложился спать ради меня. В те дни я не раз слышал, как он плакал за дверью своей комнатенки. С тех пор как Изабелла утонула, он замкнулся и почти ничего не говорил, словно считал, что посетившая дом смерть была слишком важной гостьей и к ней следовало относиться с особым уважением. Он закрыл все зеркала и прогнал пригретого Изабеллой котенка, утверждая, что животное может принести несчастье.

Пока я неловко возился с ключами, Ибрагим сам открыл входную дверь. Правоверный мусульманин, он категорически не одобрял пьянство и нахмурился, когда я споткнулся в холле. Барри поддержал меня, чтобы я не упал.

– Месье Уарнок убит горем, – торжественно объяснил австралиец и рыгнул.

Ибрагим с отвращением поморщился от исходящего от нас запаха спиртного и, совладав с собой, ответил:

– Воистину так. Но я слышал, что в таких случаях лучше помогает крепкий кофе. Вам сварить?

– Прекрасная идея, – пробормотал я, надеясь, что у меня не слишком заплетается язык. – Мы с моим другом выпьем в гостиной.

Барри прошел за мной в большое помещение и присвистнул, когда я зажег свет.

– Черт, не представлял, какое здесь шикарное место. Стоит привыкнуть к подобному дерьму, и это станет началом морального распада, не говоря уже о твоем мандате социалиста.

– Что еще за мандат социалиста? – промямлил я.

– Дружище, Изабелла тебя сдала.

– В бытность студентом я вступил в так называемую социалистическую партию Великобритании с единственной целью – трахаться. Мне хотелось одного – вырваться из родительского дома, где приходилось жить по принципу «двое встают, двое ложатся». [7]7
  Намек на британский комедийный телесериал 1979 г., в котором супруги Стэн и Шейла въезжают в новый дом и обнаруживают, что их спальня незаконно занята парочкой хиппи.


[Закрыть]И я совершенно не хотел оказаться в шахте. В итоге все получилось по-моему – что ж, расстреливай меня, если есть желание. – Я не собирался перед ним оправдываться, но прозвучало это именно так.

– Да ты, оказывается, ходок вроде меня.

Барри схватил водруженную на буфет каску времен Второй мировой войны, нахлобучил набекрень на голову и принялся, вытягивая ногу, маршировать по паркетному полу.

– Полагаешь, стоит остановиться, и твое прошлое – тяжелое детство, пустые свиданки, сомнительная мораль и рабочее происхождение – навалится на тебя: бах-бах, и ты готов?

– Иногда появляется такое чувство. – Я сел на пол, ощутив себя совершенно выжатым после событий прошедшего дня: похороны, поминки и странная встреча на кладбище. – Барри, я слишком пьян и несчастен, чтобы философствовать.

Настроение австралийца тут же изменилось. Он снял каску и помог мне подняться.

– Ты прав, дружище, веди меня к золотому тельцу.

Я отпер дверь в спальню. Обычно мы на вилле не закрывали замки, но настойчивые предупреждения Фахира все-таки пробили заволакивающий мое сознание туман. Это было самое малое, что я мог делать. Стальной цилиндр стоял на полу в середине комнаты – там, где я его оставил. Грязь и вода все еще сочились из трубы на ковер. Барри нагнулся и постучал по стенке цилиндра.

– Это внутри?

– Если верить металлоискателю. Что-то вроде навигационного инструмента – по крайней мере так считала Изабелла. Еще она упоминала, что механизм заключен в деревянный корпус.

– Навигационный инструмент? О какой эпохе мы рассуждаем?

Не представляю, стал бы я так откровенничать, если бы не был пьян. Но лицо Барри показалось мне таким открытым, а белокурые жесткие волосы торчали во все стороны, словно иглы дикобраза.

– Об эпохе Птолемеев, кажется, о времени Клеопатры. – Я помнил, что Изабелла относила астрариум к периоду жизни Клеопатры, но подозревала, что прибор может быть и древнее. Теперь я пожалел, что не слушал ее сбивчивых объяснений внимательнее.

Глаза Барри сузились.

– Невозможно! Навигационных инструментов в то время не существовало.

– Разве не твои слова, что мы себя обедняем, потому что мыслим согласно общепринятым восприятиям и представлениям?

– Врешь ты все – точная цитата: «представлениям восприятий». Дружище, ты что-то недоговариваешь. Выкладывай, что думала Изабелла по поводу того, что нашла.

– Что это разновидность астрариума со сверхъестественными качествами.

Австралиец вытаращил глаза.

– Так считала Изабелла, – быстро добавил я.

– Замечательно! Это многое проясняет. Оливер, я знаю, что ты циник, но давай вспомним, как воспринимали магию древние египтяне. Она была неразрывно связана с религиозным поклонением и интеллектуальными исканиями. Например, Исиду звали Величайшей в магии, и ей было дано узнать тайное имя Бога-солнца. Тот, бог письменности, также был богом магии. В его задачу входило сортировать творения высших божеств: Осириса, Гора, Птаха, Амона и Ра. Это давало ему огромную власть. – Барри пользовался любой возможностью поговорить о древних египтянах и, касаясь этой темы, чувствовал себя как рыба в воде. – Каждый уважающий себя маг – как я, например – имеет богатую библиотеку. Маги читали каждое святое слово, каждую запятую, каждую книгу Тота. Они полагали, что благодаря знаниям сумеют сравняться могуществом с богами. Говорю тебе, их представления были гораздо сложнее, чем описано в учебниках истории. И не исключено, заметь, только не исключено, что негодники были правы.