Текст книги "Сфинкс"

Автор книги: Тобша Лирнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)

– Это сердце тяжело от обмана, – проверещал Гор голосом, похожим на птичий. Тот, высоко подняв писчее перо, принялся писать на свитке папируса, а стоявшие подле меня Исида и ее сестра Нефтида заголосили на манер арабских плакальщиц.

По луже за весами внезапно пробежала рябь. Заметив движение, я повернулся – оно отозвалось в моем одурманенном мозгу пугающим образом: Аммут, пожирательница. Я в страхе забился на стуле и почувствовал в воздухе острый запах рыбы. Лужа снова подернулась рябью, и на этот раз я не сомневался, что увидел, как в свете факелов блеснули глаза крокодила.

Послышался всплеск, и из воды высунулась крокодилья морда – вся в наростах, с желтыми зубами, щелкавшими в сторону сердца. По чешуе рептилии подобием львиной гривы свисала мокрая, спутанная шерсть.

К горлу подступила тошнота.

Из тени на свет пылающих факелов вышла женщина – обычная смертная женщина в простом хлопчатобумажном платье. Без сомнения, не двойник, а сама Изабелла! Горло сдавило страхом, сердце билось так сильно, словно гремели пушечные выстрелы. Я попытался встать, но только ободрал до крови руки о веревки.

– Хочешь ли ты спасти свою супругу и отдать небесный ящик Нектанеба? – прошептала Исида.

Мозг сразу вынырнул из тумана, не желая поддаваться уловке.

– Что? Какое это имеет к нему отношение? – проговорил я, стараясь отгородиться от образа жены, такого радужного в своей парадоксальной обыденности. Теперь я заметил на ее груди расплывающееся пятно темной крови. Она сочилась из раны, откуда вынули сердце. Чье больное воображение придумало это?

– Отдай астрариум, – прозвучал голос Изабеллы в моей голове, но ее губы не шевелились. – Если не отдашь, у меня не будет загробной жизни. Не будет жизни даже в твоей памяти. Ты станешь моим судьей и убийцей.

Она высказала вслух то, что меня больше всего страшило: я не сумел ее защитить, – и что пугало не меньше: Изабелла не останется в моей памяти. Но при чем тут астрариум? Даже одурманенный наркотиками я понимал, что он никак не может быть связан с ритуалом взвешивания сердца. Рассчитывая, что боль прояснит сознание, я дергал руками, чтобы веревки резали ссадины, но мысли под действием наркотика продолжали бесцельно кружиться.

– Осирис, верши суд. Сердце тяжело, умершая виновна! – протявкал Анубис.

Из воды выскользнуло грузное тело пресмыкающегося – Аммут! В задней части туловища львиная шкура переходила в кожу бегемота. Существо отряхнулось, как большая собака, и от этого знакомого движения происходящее показалось мне еще страшнее. Тяжелая крокодилья голова моталась из стороны в сторону, по телу божества пробегала дрожь.

– Спаси меня. Скажи им, где астрариум, – настойчиво прошептала Изабелла.

Вот так люди начинают верить в видения, подумал я, пока реализм галлюцинации боролся с рассудком, который говорил, что меня опоили наркотиком и втянули в дурную мистификацию.

– Нет! – Мой отчаянный крик прозвучал очень реально по сравнению с эфемерностью происходившего передо мной действа.

Крокодильи челюсти скребли о каменный пол – Аммут подбиралась все ближе к лежавшему на весах сердцу.

Изабелла, будто страдая от боли, схватилась за грудь.

– Умоляю, скажи!

– Нет! Это все не по-настоящему! – Если бы добраться до ножа, можно было бы перерезать веревки.

Аммут прыгнула вперед и схватила зубами сердце, точно это был кусок старого мяса. Повернула голову к Исиде и, ожидая приказания, ждала с сердцем в пасти.

– Не по-настоящему, господин? А что есть настоящее: спящий мир или бодрствующий мир? Мир вне рассудка или хаос за пределами порядка? – Слова Исиды срывались словно сосульки. – Ты должен выполнить свою роль, иначе твоя супруга не получит права на загробную жизнь.

Пылающие факелы накрыла огромная черная тень, и свет на мгновение померк. Притихшая богиня не сводила глаз с задней стены пещеры. По потолку, распространяясь до самого низа, где на полу вода лизала известняк, возникла огромная тень похожего на огромную собаку существа – на четырех тонких ногах, с длинным, раздвоенным на конце хвостом, мордой, напоминавшей клюв, и торчащими тупоконечными ушами. Участники представления, все как один, рухнули на колени и уткнулись лбами в камень. Никто не смотрел на меня – так напугала их гигантская тень.

Нечеловеческим усилием ослабив путы, я наконец добрался до ножа, принялся лихорадочно пилить веревку, и она поддалась. Я спрыгнул со стула, перемахнул через распростертые на полу тела, выхватил сердце из пасти Аммут и бросился по коридору к ведущей на поверхность лестнице. За спиной нарастал хаос – крики и топот ног.

Я несся вверх по ступеням. Меня толкал вперед страх, и я понимал, что это гонка за жизнь. Наверху ко мне потянулась чья-то рука. Я споткнулся, но державший факел человек не позволил мне упасть и увлек в альков. Фахир.

– Сюда! – крикнул он, взмахнув моей забытой рясой.

Мы выбежали на свет открытой двери. На улице нас ждала машина. Упав на заднее сиденье, я еще нашел в себе силы выговорить имя владельца парикмахерской и только после этого потерял сознание.

35

Очнулся я на железной кровати под расшитым одеялом, весь в поту. В глазах ритмично вспыхивала стреляющая боль, и трудно было глотать. Голая электрическая лампа, казалось, раскачивалась на фоне темного от дыма потолка. В мозгу все перепуталось, и мне никак не удавалось сообразить, где я нахожусь и даже кто я такой. Я лежал и ждал, когда исступленно скачущие мысли придут в какой-то порядок. Взгляд упал на пылающие запястья с красными полосами – следами плена. И сознание вспышками стало восстанавливать события прошлой ночи: катакомбы, обряд взвешивания сердца, Фахир, дотащивший меня до двери Абдула и предупредивший, чтобы я его не искал и что он будет за мной присматривать.

Я выглянул в заднее окно: за ним простирались крыши домов Александрии. Солнце поднялось высоко, было где-то около полудня. Рядом с походной печкой стояло блюдо со свежими фруктами и бутылка с водой. Не иначе все это оставил мне Абдул. Я потянулся к еде, и пальцы наткнулись на лежавшую на полу рядом с низкой кроватью небольшую коробку. Я сел, взял коробку и опустил руку внутрь. Пальцы коснулись чего-то липкого, на ощупь органического. На ладони у меня лежал сморщенный, темный кусок мяса – сердце.

Сдавленно вскрикнув, я уронил его обратно в ящик, свесился с кровати, и меня стошнило. Через несколько минут, когда судороги унялись, я снова тяжело распластался на постели и стал размышлять над событиями минувшей ночи. Зачем понадобился ритуал взвешивания сердца? И для чего меня назначили в нем Осирисом? Кто была женщина, заманившая меня в катакомбы? Неужели в роли Гора в самом деле выступал Хью Уоллингтон или это только игра моего воображения – тщетная попытка связать друг с другом разрозненные факты и дать им логическое истолкование? Кому еще понадобилось участвовать в этом жутком, поставленном с такой дотошностью представлении, целью которого было выманить у меня астрариум? И если это все-таки был Уоллингтон, откуда он узнал, что обряд взвешивания сердца связан с постоянно повторявшимся кошмаром Изабеллы? Что это было: глупый фарс или реальность? Я не находил ответа. Стены комнаты все еще валились на меня, и сознание меркло. На кровати лежала аккуратно сложенная ряса, которую дал мне отец Карлотто. Фахир в катакомбах нашел ее там, где я спрятал. Неужели все это время за мной следили? Какова во всем этом деле роль Фахира? И где теперь Мосри?

С трудом поднявшись с кровати, я доплелся до манекена, развинтил его на части и убедился, что астрариум по-прежнему на месте. После взрыва в «Шератоне» и жуткой сцены в катакомбах стало еще очевиднее, что ни в коем случае нельзя позволить устройству попасть в дурные руки. Я оглянулся на коробку с сердцем, но не мог определить, человеческое оно или нет. Потом вспомнил, что знал человека, который мог мне это сказать.

Деметрио аль-Масри посмотрел сквозь очки в форме полумесяца на лежавшее в лабораторной лохани сердце и проткнул его скальпелем.

Его кабинет без окон находился в крыле главного помещения городского морга и, как мне показалось, некогда был просто большим шкафом. Одетый в рясу, я, не скрываясь, вошел в чертог смерти, а Деметрио, увидев мой маскарад, тут же потащил меня в свой закуток.

Мы смотрели на сердце не меньше пяти минут, и я начал сомневаться, что получу убедительный вердикт.

Наконец патологоанатом кашлянул и откинулся на спинку стула.

– Это человеческое сердце, извлеченное из некрупного тела, возможно, женского. Я бы сказал, что его хозяйке было лет тридцать.

При этих словах у меня самого в грудной клетке гулко забилось сердце.

– Сердце моей жены?

– Возможно, да, возможно, нет. Ни того ни другого не могу утверждать. – Он вздохнул и принялся укладывать сердце в коробку, в которой я его принес. – Могу я спросить, как к вам попал этот орган?

– Подбросили на виллу неизвестные.

Коронер внимательно посмотрел на меня и отдал коробку.

– Бегите, мой друг, как можно быстрее. Бегите изо всех сил. Мне бы не хотелось завтра смотреть на ваше хладное тело.

Он открыл дверь, и помещение тут же залил зеленоватый люминесцентный свет морга. Я оглянулся на кабинет без окон. Деметрио аль-Масри проследил за моим взглядом.

– Когда-то у меня был вид из окна, но его заложили. Любопытство вредно для карьеры. Надо быть очень осторожным. Наступили опасные времена. Даже для священников, – добавил он с иронической улыбкой.

С сердцем Изабеллы я направился прямиком на кладбище Чатби. Шел целеустремленной походкой, и на людных улицах передо мной, давая дорогу, расступались. Меня не волновала собственная судьба – я был подчинен одной цели.

Удивительно было наблюдать, как на меня реагировали. Одни уважительно отступали в сторону, другие нарочно задевали, словно хотели сознательно оскорбить, но, что обнадеживало, все принимали меня за священника.

Кладбище оказалось пустым – ни одного живого существа, кроме садовников, терпеливо подстригавших деревья, росшие вдоль дорожек между могилами. Я шел в пестром от листвы свете, и во мне никто бы не признал человека, который проходил по этой дорожке пару недель назад.

Кто-то положил на надгробие Изабеллы цветы – белые лилии. Их запах напомнил мне, как она в Лондоне приносила цветы с уличных рынков и они наполняли квартиру свежестью. Шепотом попросив прощения у мертвой жены, я выкопал неглубокую ямку в могиле и похоронил сердце. А когда поднимался на ноги, заметил, что маленькие воротца – миниатюрная дверь для ее Ба – по-прежнему находятся на боковой стороне надгробного камня.

В комнате над парикмахерской Абдула я вынул астрариум из тайника и распаковал дрожащими руками. Приключение в катакомбах вывело меня из равновесия, потрясло прежнюю основу взглядов, и я уже не понимал, во что верить. Теперь все казалось возможным. Глядя на маленький, блестящий, похожий на часовой механизм, я почти представлял, как он низвергал царей и спасал людей, как уничтожал целые народы и мог превратить нищего в короля. А я в минуту упрямого эгоизма осмелился бросить ему вызов. Присмотревшись, я обнаружил, что в астрариуме произошли перемены. Указатель все еще был повернут в сторону даты моего рождения и… Нет, не поверю! И тем не менее это была суровая в своей очевидности правда: в свете настольной лампы зловеще поблескивала голова Сета. Стрелка смерти из черненого серебра все-таки появилась и указывала на предполагаемый день окончания моей жизни. Я не решался взглянуть и, внезапно почувствовав тошноту, ухватился за стол.

Каким образом стрелка появилась сама собой? Я ввел только дату моего рождения и больше ни к чему не прикасался. Решив, что у астрариума разладилась механика, я вставил Ваз и попытался снова повернуть циферблаты. Но шестерни не поддавались. Сильнее давить на ключ я не решился – побоялся, что он сломается. Указатели застыли и не двигались: один на дате моего рождения, другой – на дате смерти. Я пережил пожар на месторождении Абу-Рудейс, взрыв в отеле «Шератон» и ритуал в катакомбах, но не мог избавиться от ощущения, что смерть подбирается ко мне.

Я вгляделся в стрелку смерти и начал рисовать на листе бумаги контуры крохотной серебряной фигурки на ее кончике – похожего на собаку существа с продолговатым лицом и раздвоенным хвостом. И вдруг, вздрогнув, узнал – помнил по лекции Амелии и увиденной на стене катакомб тени, появившейся за минуту перед моим побегом. Сет, бог войны, хаоса и разрушения. Я не мог себя остановить – лихорадочно подсчитывал на диске крохотные риски между иероглифами полнолуний. Следующее полнолуние наступало через восемь дней. Неужели это означало, что я должен умереть через неделю?

Теперь я нутром прочувствовал, насколько за несколько дней до смерти была ослеплена паникой Изабелла. И, несмотря на свой характер и присущий мне скептицизм, ощутил, как такое же отчаяние охватывает и меня. Это все нелепые предрассудки, уверял я себя. Устройство было некогда создано в качестве средства политической пропаганды и запугивания, а во времена Нектанеба II использовалось, чтобы производить впечатление на сторонников фараона и укреплять его репутацию великого мага. Амелия Лингерст утверждала, что враги фараона обратили астрариум против него, решив навязать ему сроки смерти. Значит, устройство не более чем игрушка, которой можно пользоваться как угодно по желанию владельца, – обыкновенный заводной механизм с циферблатами. Он ни на что не влияет. Но я никак не мог отвязаться от преследовавшего меня вопроса: способен ли был астрариум не допустить смерть Изабеллы в предсказанный ей день?

Меня охватило желание расколотить эту штуковину и тем самым прекратить безумие, но я переборол себя и держал руки со сжатыми кулаками по швам. Уничтожить астрариум значило бы признать, что он имеет надо мной власть. Я отказывался уступать.

– Нет никакой даты смерти, – сказал я вслух. – Никому не удастся меня запугать. – Слова отразились от стен.

Внезапно мое сознание наполнили звуки и образы: голос Исиды, крик Гора, Аммут, перекидывающая из стороны в сторону сердце в крокодильей пасти. Я обнаружил, что до последней ноты помню интонации голоса Исиды, – видимо, вколотый мне наркотик обострил память. Модуляции напоминали Амелию Лингерст, но сам голос был ниже. Я решил, что это была не Амелия. Но если не она, то кто же? И почему этим людям так отчаянно хотелось заполучить астрариум? Связаны ли они каким-то образом с принцем Маджедом? Я в этом сомневался. Не представлял, чтобы Мосри пошел таким тонким и сложным путем, чтобы отнять у меня артефакт.

Мысли об обряде взвешивания сердца напомнили рассказы о Джованни Брамбилле и о его «представлениях», в которые он втягивал маленькую Изабеллу. От них я перешел к фотографии из Бехбейт-эль-Хагара. Я уже подозревал, что под маской Гора скрывался Хью Уоллингтон. А как насчет других изображенных на снимке людей – Амелии Лингерст, Гермеса? Это мог знать только один человек.

* * *

У железных ворот виллы Брамбиллов стояла черная «Волга». О похожую на коробку русскую машину опирался высокий мужчина в расклешенных джинсах и рубашке на несколько размеров меньше, чем нужно. Он курил и откровенно таращился на дом. Я сразу его узнал: это был один из тех людей, кто подъехал к отелю «Шератон» в белом фургоне. Значит, Мосри установил за виллой слежку. Скрываясь под рясой коптского монаха, я решил, что лучший способ не попасться – насколько возможно бесстрашно идти вперед. Надел солнечные очки и небрежной походкой направился к воротам. Проходя мимо человека у «Волги», я бросил ему по-арабски:

– Прекрасная погода, мой друг.

Немного опешив, он швырнул окурок в сточную канаву и ответил:

– Прекрасная, святой отец.

Я улыбнулся ему и направился дальше к дому. Он меня совершенно не узнал. Миновав железные ворота, я увидел Ааделя – стоя на коленях, он полол клумбу во внутреннем саду.

– Аадель, – прошипел я.

Он поднял голову и подозрительно покосился на мой наряд коптского монаха.

– Это я, Оливер, – прошептал я.

Его взгляд стал мягче, и он посмотрел на человека, наблюдавшего за домом. Дождался, пока мы не скрылись из виду, и только тогда заговорил.

– Слава Аллаху! Мы так беспокоились. Где вы были? Столько всего случилось.

– Потом расскажу. А сейчас мне необходимо переговорить с Франческой.

– Она отдыхает. Ей нездоровилось…

Я прошел мимо домоправителя и направился по коридору в заднюю гостиную. Старуха сидела в большом кресле перед открытым французским окном, у нее на коленях лежал пожелтевший от времени альбом с фотографиями. Словно не замечая моего присутствия, она бессмысленно смотрела перед собой.

– Франческа, прошлым вечером мне насильно сделали укол наркотика и принудили участвовать в воспроизведении древнеегипетского обряда, – начал я без предисловий, сердясь, что меня не замечают.

Она не ответила.

– Это именно то, что ребенком приходилось терпеть Изабелле? Бредовый национализм, в который верил Джованни? Вуду, замешенное на дурной театральности?

Я почувствовал на плече ладонь. Удивленный, обернулся. Аадель встал между мной и своей госпожой.

– Мистер Оливер, мадам не может вам ответить. Я пытался вам сказать – у нее был удар. Она парализована. Но сейчас в Александрии мой сын Асхраф. Думаю, он сумеет вам помочь.

Потрясенный, я бросил взгляд на старую даму, которая все так же бессмысленно смотрела перед собой.

– О, Франческа, извините.

Домоправитель жил в пристройке позади виллы. В его распоряжении находились спальня и кухня, одновременно игравшая роль гостиной. На стене рядом с портретом Насера горделиво красовалась фотография Асхрафа в выпускной мантии. Я присел на краешек дивана, с которого так и не сняли пластиковую упаковку. На улице Аадель звал сына.

Вошел Асхраф. На нем была традиционная одежда, на лбу синяк – свидетельство многих проведенных в мечети в молитве часов, знак набожности. Я мельком подумал, как бы отнеслась Изабелла к религиозному рвению своего друга детства. Он тепло пожал мне руку.

– Да пребудет с вами мир.

– И с вами тоже, – отозвался я.

Асхраф сел напротив меня на кухонный стул. Молчаливой тенью появилась жена Ааделя и подала нам мятный чай.

– Отец сказал, что вы хотели узнать… об особых занятиях Джованни Брамбиллы, – осторожно начал он.

– Давайте называть вещи своими именами. Это ведь был какой-то культ? Разве не так?

Асхраф пристально посмотрел на меня. Я знал, что, несмотря на свои близкие отношения с Изабеллой, он никогда полностью не доверял мне.

– Оливер, вы же знаете, что Джованни Брамбилла был мне как родной дедушка, – произнес он. – Эта семья и моя семья. Я никогда бы их не предал. Но я любил Изабеллу. А она любила вас. Иначе я бы не сидел сейчас с вами.

Я почувствовал, как меня охватывает злость.

– Вы знали об этом, когда были детьми? О воспроизведении древних ритуалов, которые предпринимались в безнадежной попытке вызвать прежних богов. Но с какой целью? Ради того, чтобы Джованни мог сохранить свои деньги!

– Пожалуйста, месье Оливер, не говорите так громко. – Аадель подошел к окну и, поспешно закрыв ставни, повернулся ко мне и нахмурился. – Здесь нельзя обсуждать подобные проблемы открыто. В нашей стране полно шпионов.

Асхраф положил руку на отцовское плечо.

– Я родился сыном слуги, поэтому не мог пользоваться… некоторыми привилегиями. Хотя мне в этом отношении повезло больше: однажды я стал свидетелем обряда. Мне было около одиннадцати лет, а Изабелле восемь. Ее мать ушла незадолго до этого. Это случилось в тот год, когда Насер унизил европейцев, после того как мы победили вторгшиеся в страну армии англичан, израильтян и французов. Помню, какой в этом доме царил страх. Джованни Брамбилла понимал: если Насер национализировал Суэцкий канал, то рано или поздно национализирует все остальное, включая хлопкоперерабатывающую промышленность. Он был в ужасе от перспективы потерять фабрику, дом, свои миллионы. – В голосе Асхрафа послышалось сдерживаемое годами возмущение.

Отец взял его за руку.

– Успокойся, Асхраф. Все в прошлом.

– Это прошлое оставило в нас след, – ответил по-арабски Асхраф и снова повернулся ко мне. – Мы были детьми, но меня просветила улица, кое-что я уже понимал. А Изабелла была совершенно невинной – ее оберегали от окружающего. Должно быть, он нас загипнотизировал – умел проделывать такие штуки. Знал я его полоумную магию, при помощи которой он пытался влиять на события. Старые поселенцы, товарищи и компаньоны Джованни потеряли влияние, не помогали и взятки, которые он совал новым начальникам, среди которых было много социалистов, сыновей крестьян. Александрийской бумагопрядильной фабрикой стал управлять молодой офицер, а до этого ею руководил другой итальянец, еврей по национальности. Джованни понимал, что состояние семьи Брамбилла погибнет – это лишь вопрос времени. Он ненавидел нового управляющего, но ничего не мог поделать, только ждать. И был в ужасе. Это произошло в ноябре, в день, когда британцы высадились на Синае.

– Шестого ноября?

– Именно. Все были напуганы, никто не знал, как повернутся события. Улицы опустели. Молодые египтяне помчались на железнодорожную станцию записываться в добровольцы, чтобы идти на фронт. Европейцы заперлись на виллах, а Джованни с друзьями поехали в катакомбы.

– Вы последовали за ними?

– Изабелла была с ними. В сердце я считал ее сестрой.

Объятый горем Асхраф закрыл лицо ладонями. Аадель погладил сына по голове, и через несколько мгновений тот взял себя в руки и продолжил:

– Я преследовал машину на велосипеде. Гнал по пустым улицам, стараясь не слишком приближаться, но и не отставать – держаться поблизости от Изабеллы. В катакомбах я шел по коридорам на звук голосов. Отблески света факелов на стенах напоминали адское пламя, пение – завывание демонов. Никогда этого не забуду.

Асхраф поднес руку к лицу, и я заметил, что его пальцы дрожат. Аадель покосился на жену и дал знак, чтобы она вышла из комнаты. Женщина исчезла под шелест длинных юбок, а Асхраф сделал новый глоток чаю.

– Я нашел их там – то ли восемь, то ли девять человек. Они стояли на возвышении, все в облике древних богов с первобытными звериными головами. Я видел их в книгах, которые показывал мне Джованни. Они хранились у него в кабинете. Я запомнил Гора, потому что хотел им стать. Но там был не я, а Изабелла. Полуобнаженная, она несла серебряный поднос, на котором лежал кусок какой-то плоти. Я чуть не окликнул ее, однако что-то меня остановило. Понимал: то, что происходит, неправильно, – но жутко испугался.

На возвышении стояли большие весы, и Изабелла положила на одну из тарелок то, что несла на подносе. Остальные, застыв в своих масках словно статуи, молча наблюдали. Джованни я узнал, но остальных ни разу не видел, к тому же их лица скрывали маски. А потом…

Воспоминания заставили Асхрафа побледнеть.

– Что потом? – поторопил его я.

– Раздался ужасный крик. В катакомбы явилось зло, и оно имело осязаемый облик.

Мне не требовалось дальше расспрашивать, да и не хотелось. Я сам видел зло в этом облике – на стене в катакомбах и на кончике стрелки смерти астрариума. Подавив озноб, я благодарно пожал Асхрафу руку и почувствовал, что его рука дрожит. Но он энергично ответил на рукопожатие, словно таким образом пытался подбодрить себя. Я уже поднялся, собираясь уйти, но Асхраф поднял на меня глаза.

– Тот молодой египетский офицер, которого назначили отвечать за бумагопрядильную фабрику… британцы убили его седьмого ноября, на следующий день после обряда в катакомбах. Может, повлияло колдовство Джованни, а может быть, и нет. Я понимаю одно: они разбудили зло и попытались направить в нужную им сторону. Спросите суданца – он лучше вам объяснит.

– Суданца? – не понял я.

– Египтолога, друга Джованни. В те дни он постоянно находился в доме.