Текст книги "Сфинкс"

Автор книги: Тобша Лирнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)

26

Оказавшись в секторе прилета и убедившись, что высокий араб удалился не оглянувшись, я подошел к секциям камеры хранения, предоставляемой авиакомпанией пассажирам первого класса. Я много размышлял, куда спрятать астрариум на время, пока сам буду находиться в пустыне. После налета на мою квартиру я больше не был уверен, что самый надежный способ – таскать его на спине, и тревожился, что на месторождении с ним что-нибудь может случиться. Зал пассажиров первого класса охранялся полицией и, насколько мне было известно, был одним из немногих в Египте мест, где не брали взяток. Убедившись, что в зале никого нет, я подошел к камере хранения, запер астрариум в шкафчике и спрятал ключ под стельку ботинка, где обычно хранил деньги, когда приезжал в Африку.

На следующее утро, пораньше позавтракав, я взял напрокат старую «хонду» и отправился в Порт-Саид. Через каждые несколько километров на шоссе стоял знак: «Иностранцы не имеют права сворачивать с дороги». Пересек мост и помахал рукой сидевшему на перевернутом ящике охраннику. Винтовка небрежно лежала у него на коленях. Из опасения возможного нового военного конфликта на все мосты выставляли часовых, и их запрещалось фотографировать.

Трудно было себе представить, что когда-то на этой земле царил мир. Я знал, что на противоположной, западной границе между египетскими и ливийскими войсками то и дело возникали артиллерийские дуэли и уже начались стычки на земле и в воздухе. Страна Садата опять находилась в состоянии войны.

А теперь, за мостом, повсюду начали попадаться свидетельства израильско-египетского конфликта: выжженные артиллерийские позиции, старые танки, некоторые лежали вверх гусеницами, обломки наполовину занесенного песком военного вертолета со все еще видневшейся на борту голубой Звездой Давида. Трагические следы вековой вражды – все это валялось, словно разбросанные игрушки ребенка-гиганта. Я продолжал путь по колее – единственной дороге через пустыню, вившейся между выбоинами, где там и сям паслись случайные козы. Мотор тарахтел, как дешевый мопед, и я молил, чтобы он не сломался. Мне мерещились призраки, и я вообразил тень солдата на обочине. Он застенчиво улыбнулся и продолжал, спотыкаясь, поход в мир, которого больше не существовало.

Я включил радио, и салон сразу наполнил низкий голос Элвиса: звучала песня «В гетто», которую передавала радиостанция американской базы в Ираке. Я продолжал путь, и надо мной катилось небо пустыни. Мили следовали за милями, и, убаюканный движением, я почувствовал, как испаряется все, что произошло со мной в Лондоне, растворяясь в висевшем перед носом машины похожем на стекло горизонте. «Хонда» двигалась вперед, из-под колес поднимались клубы пыли, а я остро ощущал, как во мне укрепляется самоощущение человека, сидящего на водительском месте, лишенного прошлого и освобожденного от памяти. И вспомнил, почему, несмотря на все так раздражающие изъяны и заскоки, любил эту страну.

Четырехместная «сессна», задрав к солнцу крыло, сделала разворот и пошла кругом над местностью, которую мы только что изучали. Я наблюдал, как горизонт превращается из горизонтали в диагональ, и меня, как всегда, когда я занимался разведкой, переполнило ощущение всесилия. Созерцание пейзажа внизу веселило и создавало восхитительное впечатление, что я парю над всем человечеством и миллионами лет истории Земли, словно топографическая съемка гор и русел рек наделяла меня властью проникать в давно минувшее прошлое и в то же время предвидеть отдаленное будущее. Я видел, как мир распространялся вширь и вновь сжимался, как океаны съедали сушу, как двигались континенты и как выплескивалась на склоны гор ярость вулканов. Но что еще важнее, мне открывалось, где Земля прячет сланец и карбонатные породы.

После телефонного разговора с Мустафой из Лондона я связался с Александрийской нефтяной компанией, а затем и с Министерством нефтяной промышленности. Соседний участок, куда, судя по всему, распространялась продуктивная зона, предназначался для лицензии дружественным иностранным нефтяным компаниям, что являлось продолжением новой экономической политики Садата. Но я согласился с предложением министерства осмотреть его, используя наше оборудование и людей, что должно было помочь египетской стороне вести переговоры. Йоханнеса я решил пока не информировать о возможных подвижках. В конце концов, ничего еще не было доказано.

С Мустафой мы встретились в крохотном аэропорту Порт-Саида и сели в зоне вылета – алькове со старой садовой виниловой мебелью и пыльной фотографией Насера в военной форме за конторкой, над которой одиноко вращался потолочный вентилятор. Надо было проанализировать снятую со спутника имевшуюся в распоряжении нефтяной компании фотографию. Снимок из космоса был сделан НАСА в 1972 году и охватывал район к востоку от Суэцкого канала. Интересующая нас зона не отличалась богатым геологическим потенциалом – на снимке она представляла собой плоскую светлую равнину чуть выше уровня моря. Это означало, что гребень, который мы искали с самолета, образовался недавно, возможно, в результате последнего землетрясения. Пока нам не хватало данных сказать что-либо точнее. Надо было повести разведку на местности.

– Вот! – воскликнул Мустафа и показал в окно. У него на коленях лежали две карты.

Я посмотрел вниз: буровые вышки выглядели так, словно были сделаны из детского конструктора, и вокруг каждой чернильными пятнами темнел изменивший цвет песок. Мустафа указывал на белый шрам гребня, простиравшегося прямо под нами километров на двадцать. Я похлопал летчика по плечу, и горизонт вновь наклонился, когда он повел самолет к земле.

– Это здесь. – Мустафа показал мне место на карте. С удивлением заметив на ней надписи на иврите, я вопросительно посмотрел на египтянина. Тот улыбнулся. – Израильская. Купил на черном рынке. Помечена 1973 годом. Наверное, военная, но лучше не сыщешь.

И на карте, и на снимке со спутника местность, где сейчас находился гребень, была плоской. Никаких следов возвышений, дающих надежду на наличие карбонатного коллектора или карбонатной породы – геологических условий залегания подземного хранилища нефти или газа. Я снова выглянул в окно и с малой высоты хорошо рассмотрел гребень: один склон пологий, другой обрывался примерно на десять футов, что говорило о возможности наличия подземной субструктуры.

– Такое впечатление, что Бог топнул ногой, и ковер сморщился, – заметил Мустафа.

– Сказано хорошо, но не научно. – Я хмурился, разглядывая простиравшийся впереди пейзаж.

Египтянин рассмеялся.

Я снова сверился с картой. Мы второй раз пролетали над горным образованием, и я не сомневался, что точки привязки точны. На листе бумаги все было плоско как блин, но за окном земля явно вспучилась.

– Раньше в этом районе наблюдалась нестабильность? – озадаченно спросил я. Мустафа протянул мне вторую карту. На ней надписи были сделаны по-русски.

– Эта карта пятидесятых годов, но она точно совпадает с той, что была сделана в семьдесят третьем. Здесь не было ничего, кроме коз и булыжников. А сейчас очень похоже на продуктивную зону, подобную той, что на соседнем месторождении. – Его палец скользнул по карте к Абу-Рудейсу. – Не исключено, что простирается прямо дотуда. – Внезапно в возбуждении он схватил меня за запястье. – Оливер, если это так, мы сделали великое открытие!

Мое чутье нефти проснулось в тот самый момент, когда мы заметили гребень: все выглядело как на картинке в учебнике, разъясняющем, где следует бурить. А в легком изменении цвета дальнего склона было нечто такое, что заставило сердце затрепетать от выброса адреналина. Но я скрыл свой энтузиазм. Хотя и доверял Мустафе, но предпочитал, прежде чем начать действовать, точно выяснить, с чем мы столкнулись и с кем еще мой помощник обсуждал это дело. Разумеется, мне требовались данные. И больше всего мне хотелось прогуляться по образовавшемуся гребню.

– Снижаемся, – приказал я.

Мы приземлились на плоском пятачке, покрытом низкорослой растительностью, где начинался подъем на вершину гребня. Бесплодная местность продувалась всеми ветрами, и лишь там и сям корявые кустики цеплялись за валуны. Мустафа с пилотом выгрузили гравиметр – прибор, измеряющий изменения гравитационного поля и показывающий, происходили ли сдвиги земной коры, а следовательно, есть ли надежда наткнуться на нефтематеринскую породу и над ней – породу-коллектор. Еще у нас был прибор под называнием «сниффер». Он используется для определения взрывоопасной концентрации газов в воздухе и засекает малейшее присутствие углеводородов. Если какой-нибудь из этих тестов покажет, что в данном месте может залегать нефтяной пласт, следовало переходить к сейсмологической разведке с применением взрывчатых веществ. Отраженная от подземной структуры волна позволит создать двухмерное и даже трехмерное изображение нефтеносного слоя.

Я взошел на гребень и постоял, осматривая окрестности. Вдохнул полной грудью и почувствовал легкий привкус соли и чего-то еще, что, как я начинал надеяться, могло служить неуловимым признаком присутствия нефти. Заподозрив, что запах принесло с действующего на западе месторождения, я повернулся в ту сторону, но тут же понял, что ветер был противоположного направления и дул со стороны Верхнего Египта. Я встал на колени, поднял камешек, выглядевший как осколок валуна, понюхал и, пользуясь старинным приемом геофизиков, лизнул. Мускусный привкус, свидетельствующий о присутствии нефти, был многообещающим.

Я посмотрел на другой, более отвесный склон гребня. В тени сидел старый пастух-бедуин и следил за тощими козами, пасшимися среди клочковатой травы пустыни. Крикнув приветствие, я начал спускаться. Подойдя, вежливо поздоровался:

– Салам алейкум.

– Алейкум салам, – ответил он и, приглашая сесть рядом, похлопал ладонью по камню.

Я благодарно кивнул и сел. Пастух предложил мне жевательного табака. Я взял и незаметно сунул в карман.

– Друг мой, вы давно работаете в этом месте?

– Много лет, много лет. – Он неопределенно махнул рукой в сторону востока. – Но теперь я сбит с толку. Приходил сюда четыре полные луны назад, но ничего этого не было.

– Чего этого?

– Вот, – он похлопал валун, на котором мы сидели, затем показал на гребень за нашими спинами. – Выросло за одну ночь, как грибы.

– Грибы в пустыне?

Пастух рассмеялся или, вернее, закашлялся, хрипло кхекая и выплевывая табачные крошки, уходившие со слюной в песок.

– Есть много такого, что я не могу объяснить: звезды, которые древнее, чем свет, непостоянство женского сердца, мечты президента Садата. Но я во все это верю, потому что вижу собственными глазами. Может, все это волшебство, но по воле Бога, поэтому я верю. – Он снова улыбнулся, взял висевший на шее талисман от сглаза и прижал ко лбу.

Мое внимание привлек лежавший на песке темный сгусток. Я подобрал его и понюхал. Вещество пахло сильно и остро – это был кусочек смолистой нефти, видимо, выброшенный на поверхность землетрясением и распадающийся на воздухе и солнце. Волнение комом подкатило к горлу. Скрывая чувства, я спрятал кусочек в карман.

Затем встал и пошел вдоль слоя темного песка, срывавшегося к небольшой расселине. Из нее выглядывал мертвый куст. Я опустился на колени и принялся разглядывать корни растения. Вокруг были сплошные отпечатки птичьих лап, оставленные на том, что сначала показалось мне грязью. Хищные птицы не редкость в пустыне, но откуда здесь грязь? В этой местности дожди не выпадали несколько лет.

– Оливер!

Голос Мустафы вывел меня из задумчивости. Мой помощник, размахивая листом бумаги, появился на гребне.

– Геофизические данные обнадеживающие! Не сомневаюсь, мы близки к открытию!

Я стал взбираться по склону, и в этот момент бедуин схватил меня за руку.

– Это Божье дело. Нельзя портить, иначе последствия падут на наши головы. Помни, друг мой, ты всего лишь человек. Аллах могущественнее тебя.

Вернувшись на месторождение, я обошел буровую, которую помогал устанавливать несколько месяцев назад. Она отстояла на километр к юго-западу от основной скважины и внедрялась в тот же нефтеносный пласт. А основная давала более пятнадцати тысяч баррелей нефти в день. Нефть с грязью вырывались из-под земли, и теперь не оставалось сомнений, что новая скважина будет такой же продуктивной, как та, что открыла месторождение.

Рядом работали вибрационные сита для бурового раствора – устройства, напоминающие огромное решето. Над ними поднимался пар – это из бурильной колонны на них, словно внутренности гигантского подземного зверя, извергалась горячая грязь. Сита отделяли грязь от шлама, после чего сбрасывали грязь в приемники бурового раствора, наполняя воздух запахом нефти и остро пахнущей земли. Я махнул рукой стоявшему на краю полного выбуренной породы приемника учетчику состояния раствора и увлек Мустафу подальше от шума генератора.

– Новое потенциальное месторождение находится на участке, арендованном ОПЕК?

– Разумеется.

– Ты еще не говорил об этом с Дю Вуром?

– Я работаю на тебя, Оливер, а не на Дю Вура. Ты прекрасно это знаешь.

Я кивнул, а затем, внезапно ужаснувшись собственной алчности, отвернулся. Мимо проехал грузовик с обсадными трубами для новой скважины. Его вид ободрил меня. Это была индустрия, коммерция, великие шестерни прогресса. Область, которую я знал и которой доверял.

Я повернулся к Мустафе.

– Давай, прежде чем кому-нибудь рассказывать, исследуем сейсмический профиль, посмотрим, что там к чему. Так будет разумнее.

– Согласен, мой друг.

Мустафа протянул руку, и мы скрепили договор рукопожатием.

Но когда я уходил, в ушах, перекрывая шум буровой, зазвучали слова предостережения Энрико Сильвио, что астрариум навязывает нечто вроде союза между Фаустом и Мефистофелем. Сколько я ни пытался рассуждать здраво, не мог отделаться от мысли, что и землетрясение явилось следствием того, что он найден и на волю выпущена некая сила, для которой не преграда пространство и время. Не могло пройти мимо меня и такое совпадение: как только я бросил вызов астрариуму, вскоре позвонил Мустафа и сообщил о своем открытии. Если Моисей в самом деле воспользовался устройством, чтобы развести воды Красного моря и пройти по дну, если это оно вызвало цунами и уничтожило остров Птолемеев Антиродос у берега Александрии, если астрариум обладает подобной мощью, каковы будут последствия того, что я установил на его циферблатах дату своего рождения?

27

Вечерело, когда на горизонте появился силуэт лагеря. Температура начала падать, и пустыня остывала. Подъехав ближе, мы различили очертания стоящего у моего дома полицейского автомобиля.

– Оливер, у тебя неприятности? – спросил Мустафа.

– Не удивлюсь.

Шофер остановил машину, но мы не выходили из джипа.

– Позволь мне с ними разобраться, – шепнул Мустафа по-английски. – Ты же знаешь, у меня есть связи.

Я покосился на водителя и вдруг испугался. Полез в ботинок, достал ключ от ящика камеры хранения и вложил в руку Мустафе. Выбора не было – приходилось ему доверять.

– Возьми. Если меня арестуют, поезжай в Каирский аэропорт, иди в зал пассажиров первого класса «Бритиш эйруэйз». Ящик под именем компании. Внутри рюкзак.

Мустафа кивнул.

– Все сделаю. Положись на меня.

Жилища в лагере отличались простотой – железная кровать с полосатым комковатым матрасом, электрический чайник, бар-холодильник, потолочный вентилятор и ящик из-под чая, который служил как сундук и стол, – вот и все удобства. Мне ни разу не приходилось жить в этих условиях дольше нескольких дней, но другим членам команды везло меньше – некоторые проводили здесь несколько недель кряду. Мой домик все еще хранил следы пребывания прежнего жильца – бурильщика, итальянца-католика. Я не потрудился избавиться от них. К стене над кроватью была приколота потрепанная иллюстрация – Дева Мария поднимается на облаке на небеса. Книжная полка из доски на двух ржавых гвоздях хранила эклектический набор изданий в изодранных бумажных обложках: «Будущее потрясение», «Корни», «Боязнь полета» Эрики Йонг, «История любви» (на итальянском), «Корабельный холм», и внезапно, к своему огорчению, я заметил книгу еврейского автора Хаима Потока «Меня зовут Ашер Лев». Египетской военной полиции это не понравится.

Когда мы с Мустафой вошли в дом, двое полицейских отрывали обивку чайного сундука. Немногочисленные предметы моего гардероба валялись возле них на полу. Третий, явно старший, расположился на кровати и следил за их работой. Увидев меня, он лениво поднялся на ноги, нарочито демонстрируя свое неуважение.

– Это вы мистер Уарнок, гражданин Великобритании?

Я сделал шаг вперед, загораживая собой книгу Потока. Опасался, как бы они не подумали, что я сам еврей да еще, чего доброго, из МОССАДа.

– Есть вопросы?

– Может быть. – Полицейский крикнул своим подчиненным, чтобы они перевернули матрас, и снова обратился ко мне: – Может быть, вы шпион?

Старый в синюю полоску матрас упал на пол в клубах пыли, и на ржавом основании обнаружились два номера «Плейбоя» за 1968 год. Полицейский взял их и укоризненно потряс перед моим носом.

– Ваши?

– Разумеется, нет! – бросил я в ответ как можно решительнее.

Полицейский расхохотался, товарищи поддержали его. Мы с Мустафой продолжали стоять с каменными лицами. Недовольный страж порядка стукнул дубинкой по железной раме кровати.

– Разве не смешно? По-моему, очень смешно.

Мустафа рассмеялся, я последовал его примеру. Полицейский перелистал страницы и остановился на развороте: блондинка в ковбойской шляпе глупо улыбалась поверх несоразмерно огромных грудей с красными острыми кончиками. Она сидела верхом в стоявшем на стоге сена седле. Полицейский поднял журнал и повернул в мою сторону. Теперь красавица с разворота улыбалась прямо мне, и ее белые зубы казались насмешкой рядом с желтыми и кривыми зубами полицейского.

– Это ваша сестра?

Атмосфера сгущалась – двое других полицейских, видя, насколько серьезно оскорбил меня их начальник, выжидательно повернулись ко мне.

– Спокойнее, – тихо произнес Мустафа по-английски.

Я молчал. Пытаться защищаться значило еще больше разозлить старшего из стражей порядка. Но и пассивное поведение не шло мне на пользу. Я понимал, что полицейский получил приказ арестовать меня, иначе не позволял бы себе такие вольности.

– Или, мой друг, вы предпочитаете мальчиков? Если так, мне вас жаль.

На этот раз никто не решился рассмеяться. Я почувствовал, как непроизвольно сжимаются мои кулаки, – шахтерский сын готовился к потасовке. Однако броситься в драку было равносильно самоубийству.

Почувствовав опасность, Мустафа встал между нами.

– Послушайте, офицер, мистер Уарнок – друг Египта. Он нанят правительством. Здесь какая-то ошибка.

– Нет никакой ошибки. Его следует препроводить в Александрию и допросить.

– На каких основаниях?

– Это господину Уарноку объяснит мой начальник полковник Хассан.

Мустафа дружески улыбнулся:

– Полковник Халид Хассан? Из Мансуры?

Полицейский вспыхнул и переводил взгляд с Мустафы на меня.

– Он самый. А что? – подозрительно спросил он.

– Тогда никаких проблем. Халид Хассан – мой хороший друг. Детьми мы были с ним вместе в эль-Орвал эль-Воска. Он будет недоволен, если узнает, что вы арестовали моего доброго товарища.

– Мы не подвергаем его аресту, только хотим задать несколько вопросов.

Я застыл в середине комнаты – никогда не чувствовал себя на столько беззащитным, как в этот момент. Мысль о спрятанном в аэропорту астрариуме нисколько не укрепляла. Я несколько мгновений размышлял, уж не настал ли мой последний день свободы. Взглянул на Мустафу – он снова помрачнел, и это точно соответствовало моему паническому настроению.

Полицейский показал на ящик и разбросанную рядом одежду.

– Собирайтесь, мы отправляемся.

Я посмотрел в единственное зарешеченное окно – небо уже начал заливать синеватый утренний свет. Попытался прикинуть время: с тех пор как меня засадили в тюрьму, прошло не меньше двенадцати часов. Я хоть и не долго шел от полицейского джипа к камере, все-таки успел узнать здание: то самое, где меня допрашивали в прошлый раз – на улице аль-Фаех в Александрии. За строгим фасадом скрывались расположенные вокруг внутреннего дворика многочисленные маленькие кабинеты. Атмосфера была настолько промозглой, что бросало в дрожь – к едкому запаху мочи и карболового мыла примешивался привкус страха.

Меня допрашивали несколько часов. Сверху слепил люминесцентный свет. Казалось, он выжигал полосы в мозгу. Стоило мне на нем сосредоточиться, и я носом чувствовал запах своего поджаривавшегося, словно старый бекон, размягченного серого вещества. Усталость зашкаливала, мысли спотыкались, как пьяный боксер. Синяки на лице и спине свидетельствовали о грубости доставившего меня сюда полицейского, но следователь интересовался только обстоятельствами смерти Изабеллы, в который раз повторяя, что она погружалась незаконно и к тому же в запретной военной зоне.

– Я уже говорил вам в день ее гибели, – устало отвечал я, – что до того, как попал на катер, понятия не имел, что погружение незаконно. Жена по этому поводу выражалась не совсем ясно.

– Она вам лгала, сэр.

Следователь, мужчина лет под пятьдесят, был обезоруживающе вежлив, то и дело извинялся, так что вначале я попался на его уловку, а понял, что это была всего лишь хитрость, когда допрос растянулся на часы, а мне не давали ни отдохнуть, ни сходить в туалет. Таким способом пытались специально унизить и сломить.

– Хорошо, возможно, она мне лгала. Но какое это имеет значение? Моя жена утонула, прежде чем сумела что-либо найти.

Голова клонилась на грудь. Я хотел одного – уснуть. Ощущение было таким, будто глаза провалились в яму. Штанины темнели потеками мочи. Странные обрывки фраз путались в голове со строчками давно известных песен: «Она тебя любит» «Биттлз» и «Я верю» «Манкис». Утомление и обезвоживание принесли с собой перемежающийся мгновениями удивительного просветления бред. Знали ли полицейские о существовании астрариума? Они не посмели отвезти меня в аэропорт, но не могли ли сами заявиться в зал пассажиров первого класса? Задержали ли кого-нибудь еще? Гермеса Хемидеса? Мустафу? Может быть, даже Франческу Брамбиллу? Хотя я не мог себе представить, чтобы старая дама согласилась вынести такое обращение.

– Ваша жена работала с ныряльщиком Фахиром Алсайлой?

Я поднял голову и постарался сосредоточить взгляд на лице следователя. Его глаза плавали кругами – круговертью множества обманчиво сочувственных карих радужек. Мелькнула нелепая мысль – вот бы поймать хотя бы одну.

– Не слышал такой фамилии, – солгал я.

– Может быть, вы знаете Гермеса Хемидеса? – настаивал полицейский.

Я отказался отвечать. Следователь кивнул, и стоявший сбоку охранник вздернул меня на ноги. В окне двери мелькнуло лицо глядящего на меня мужчины. Оно показалось мне мучительно знакомым, и сквозь туман в голове я пытался припомнить, где его видел. Память возвращалась осколками: передача «Панорама» на лондонском телевидении, принц Маджед, его «правая рука». Попутчик Омара.

Появился полицейский и сообщил следователю, что Мосри ждет в коридоре. Звук имени, подобно горячим углям, накалил воздух. Я уцепился за него, пытаясь восстановить память. Мосри. Следователь кивнул, и Мосри вошел в кабинет. Показалось, что температура в комнате сразу упала. Человек источал какой-то кислотный запах. Он пристально посмотрел на меня, взгляд буравил череп, но мне не хватило сил отвернуться. Пугало отсутствие на его лице всяких эмоций, а ощущение исключительного ума почти приводило в ужас. Я вспомнил, как несколько лет назад встретил в Анголе полевого командира, который брал в солдаты и безжалостно убивал детей. Во второй раз в жизни я почувствовал, что рядом со мной не человек, а воплощение зла. И, несмотря на изнеможение, страх снова стиснул горло. Связь легко прослеживалась: Омар – Мосри – Маджед. Астрариум. У меня не было уверенности, но я подозревал, что все это связано с намерением Садата открыть Египет Западу и, возможно, с планами Картера провести переговоры об установлении мира в регионе. Я понимал одно – нельзя допустить, чтобы астрариум попал в руки Маджеда, иначе будет беда.

Следователь кивнул вошедшему с нервозной почтительностью. И у меня появилось сомнение, что я сумею пережить этот допрос. Мосри, не сводя с меня глаз, пододвинул стул и уселся в углу, на его губах играла едва заметная улыбка. А я еле сдерживался, чтобы не закричать.

Допрос начался с новой напористостью.

– Отвечайте! – рявкнул следователь и ударил кулаком по столу.

– Понятия не имею, о чем вы спрашиваете, – отозвался я.

– Может, это освежит вашу память? – Следователь выхватил из папки черно-белую фотографию. На снимке были изображены мы с Гермесом Хемидесом на похоронах Изабеллы.

– Дайте позвонить в посольство Великобритании. Я британский гражданин, и у меня есть право… – Я потерял счет, сколько раз произносил эту фразу, превратившуюся в набор слов, за которые держался как за плотик, чтобы сохранить на плаву свой рассудок. Слова потеряли смысл, стали просто цепочкой соединенных друг с другом звуков, в конце которой грезилось спасение.

Не удостоив ответом, следователь схватил толстый карандаш, что-то черкнул на листе бумаги и показал мне.

– Узнаете? – Это было грубое изображение иероглифа Ба.

– Конечно. По работе жены мне известно, что это Ба – древнеегипетская птица-душа.

– Примитивный символ примитивной культуры. Только на Западе способны романтизировать подобные сказки. Но еще это символ нелегальной организации. Мистер Уарнок, вам известно, что это за организация?

Комната начала вращаться. От усталости пропали все ощущения.

– Можно мне сесть?

Следователь покосился на Мосри, словно ожидая приказа. Тот кивнул. Полицейский сделал выпад в мою сторону, будто намереваясь нанести удар, но в последнее мгновение его кулак отвернул, протаранив воздух, и я потерял сознание.

Ее духи – ниточка, свитая из аромата мускуса и лимона, – вернули меня ко времени нашего знакомства. Если я открою глаза, она исчезнет; это был волшебный обман, солнечный зайчик, танцующая на поверхности озера тень. Я глубоко вздохнул – мне очень хотелось, чтобы ее общество, каким бы иллюзорным оно ни было, продолжало согревать меня.

На лицо продолжало что-то сочиться, но я старался не просыпаться – чувствовал: если окончательно проснусь, боль наполнит мои распухшие ноги и ступни. Когда-то я читал о лишившемся близкого человека нейрофизиологе, который выдвинул гипотезу, что мертвый продолжает существовать в том смысле, что память запечатлевает в нашем мозгу опыт общения с ним. Но не бесконечную вереницу разрозненных образов, а реальный, непрекращающийся диалог, базирующийся на десятилетних наблюдениях за ушедшим человеком и «знании» его натуры. Я не понимал, что в тот момент происходило со мной. Да это было не важно. Протянув руку, я вслепую коснулся пальцами теплой плоти.

– Изабелла.

Это был не вопрос, а обращение к тому, что не имело имени. Она стояла надо мной, и ее черные глаза светились мучительно знакомым насмешливым выражением. На ней было то же платье, что накануне последнего погружения.

– Изабелла.

Словно в ответ, она дотронулась до тюремной стены, покрытой, словно царапинами отчаяния, вязью граффити. Палец обвел неумелый рисунок рыбы, затем быка и, наконец, указал на женскую голову, увенчанную сплетающимися змеями.

– Рыба, бык, Медуза, – прошептал я, и образы сами запечатлелись в моей памяти.

Она поцеловала меня, и я вновь провалился в бессознательную черноту.

Проснулся я как от толчка. Все мое тело было скручено в узел боли. Перед глазами возникло мрачное лицо охранника, который брякал надо мной ключами в знак того, что я могу идти, куда мне угодно.

Я сел и посмотрел на стену. Граффити исчезло.