Текст книги "Сфинкс"

Автор книги: Тобша Лирнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)

22

Я забрал машину из гаража неподалеку от дома и поехал в Ламбет. И по дороге постоянно ловил себя на том, что смотрю в зеркальце заднего вида, пытаясь установить, нет ли за мной «хвоста», не гонится ли за моим автомобилем Уоллингтон. Если он узнал, что Сильвио был у меня, то может заподозрить, что ключ теперь в моих руках. Или по крайней мере что я располагаю всей необходимой мне информацией. Я убеждал себя, что мое состояние – результат невероятной усталости и стресса. Но когда показался вокзал Ватерлоо, мои нервы были на пределе.

За вокзалом находились турецкие бани и гимнастический зал, который я посещал еще со студенческих времен. Расположенные в небольшом строении семнадцатого века, зажатом между деловыми зданиями, бани изначально предназначались для джентльменов праздного образа жизни. А сегодня, как я подозреваю, сюда не гнушались пускать посетителей, ищущих тайных встреч, но мне не было дела до происходившего в клубах пара гомосексуального флирта.

В гимнастическом зале были только самые основные снаряды: две скамьи для жима штанги, сами штанги и парочка велотренажеров. На стене висела фотография английского боксера Генри Купера с его автографом. В бане были парная, сухая сауна и мощенная плитками зона с небольшими бассейнами. Обычно я разминался, затем проводил некоторое время в парной и окунался в холодную воду. Зверская нагрузка, но я пристрастился к ней, поскольку это был один из немногих способов освободить мозг от навязчивого стремления анализировать, что составляло неотъемлемую часть моей натуры и моей работы.

Но сегодня в баню меня привела совершенно иная причина. Я понимал, что не смогу долго таскать с собой астрариум – особенно после того, как из небытия выплыл Ваз. А в бане у меня был собственный шкафчик, который никто бы не нашел, если бы не знал номера. Превосходный тайник. Я поспешил по узкой лестнице, держа под мышкой упакованный в небольшой мешок астрариум. В раздевалке находились несколько мужчин в разной стадии обнаженности. Огромный индус, весь в сверкающих капельках воды на темной коже, вытирал полотенцем широкую, отливающую блеском черную спину и скатывал к поясу складки плоти. Два молодых, только что вернувшихся из ночной смены таксиста рассказывали друг анекдоты об изворотливых пассажирах. Выговор выдавал в них жителей Ист-Энда. Мрачный юнец в «Уай франт» [28]28
  Марка фирменного белья для мужчин и мальчиков компании «Лайл энд Скотт».


[Закрыть]читал в углу журнал по боевым искусствам, с обложки которого на меня взирал Брюс Ли. Когда я открывал свой потертый металлический шкафчик, на меня вряд ли кто-то посмотрел.

Но в этот момент в раздевалку вошел молодой араб. Высокий и мускулистый, он вызывающе, словно кого-то искал, обвел глазами помещение. Почувствовав холодок страха, я поспешил нырнуть за открытую дверцу шкафчика, чтобы не показывать ему лицо. Выждал момент и только после этого решился взглянуть поверх дверцы. К моему облегчению, араб, застолбив территорию, опустился на лавку и начал раздеваться. Я еще потянул время, пока он не скатал с себя плавки, и засунул астрариум глубоко в шкафчик. Навалил сверху несколько тренировочных костюмов и, закрыв замок и раздевшись, направился в парную.

Устроившись на скамье и разглядывая сосновую обшивку, я стал размышлять над событиями нескольких последних дней. Влага, конденсируясь из наполненного паром воздуха, струйками сбегала по лбу. Я дал волю мыслям, и в колеблющемся тумане смутные воспоминания стали обретать форму. Я перенесся почти на семь месяцев назад, когда мы только собирались отправиться в Египет. Утром Изабелла получила письмо, и я застал ее сидящей за столом – жена изучала арабскую вязь. Она показалась мне напряженной. Забеспокоившись, что пришли дурные известия, я спросил, не от Асхрафа ли письмо – знал, что она с ним регулярно переписывалась. Изабелла, нахмурившись, ответила, что письмо из археологического общества, в котором она некогда состояла. Ее приглашали на конференцию, и это ее очень удивило, поскольку она уже много лет не имела с этим обществом никаких связей. Стараясь разрядить атмосферу, я пошутил, спросив, что это за конференция – уж не шабаш ли ведьм? К моему удивлению, Изабелла вышла из себя и хлопнула дверью. Теперь мне пришло в голову, что это событие могло иметь какое-то отношение к фотографии из Бехбейт-эль-Хагара. Через пару месяцев Изабелла отправилась на конференцию в Луксор. Была ли это та самая конференция, о которой упоминал Хью Уоллингтон? Я вспомнил египтолога и нашу неудачную встречу. Следит ли он за мной? Будет ли поджидать, когда вернусь домой? Тревога перерастала в страх, темные тени – одна грознее другой – туманили сознание. Внезапно я почувствовал на плече руку. Надо мной склонился мрачный подросток из раздевалки.

– Босс велел, чтобы я тебе передал: внизу тебя искал какой-то хмырь. Мерзкий тип, иностранец. Мы его не пустили – ты же наш постоянный клиент. Босс предупредил, чтобы ты поберегся. Знаешь, такое время: люди прощаются с жизнью в самых неподходящих местах.

Свернув на свою улицу, я сразу заметил на ступенях дома Дэнниса. Он был одет в старый, в мелкую полоску, костюм, из-под рукавов которого выглядывали обшлага пижамы. Не понимая, как он нашел мой адрес, я затормозил у подъезда и, похолодев, ждал плохих вестей.

– Что-то случилось? – начал я, но осекся, увидев его выражение лица. Снова вернулись страхи за брата, занимающегося саморазрушением.

– Мы несколько часов пытались вам дозвониться. Не представляли, где вас искать. С Гаретом плохо…

– Передозировка?

– Это произошло случайно…

– Нет! – Я сжался от мысли, что могу потерять брата. Дэннис схватил меня за руку. – Оливер, Гарет жив. Он в коме в «Ройял фри». С ним Зоя.

Он еще что-то говорил, но я уже снова прыгнул за руль.

Моим первым импульсом, когда я увидел неподвижное тело Гарета, было вырвать из его тела трубки, подхватить с кровати, вынести из больницы, увезти в родительский дом и спрятать под материнским лоскутным одеялом; волшебным образом превратить в мальчика, которому я некогда читал вслух, лепя его будущее из сюжетов приключенческих книг. Но не смог. Гарет сам распорядился собой – выпихивал из себя жизнь до тех пор, пока в нем не осталось больше ничего, кроме тонкой, как бумага, оболочки.

Веки брата дрогнули, словно он хотел окинуть взглядом внутренний, больше никому не видимый горизонт. Я отвел глаза от прозрачной трубки, которая шла от его запястья к капельнице, и страх новой потери подкатил к горлу.

– Я же понимала, что с него хватит, – раскачивалась на стуле возле кровати Зоя. Ее лицо вытянулось, глаза ввалились. – Но он захотел принять ванну. Мне следовало его остановить. Нам пришлось вышибить дверь.

Я взял Гарета за руку – она оказалась холодной. Я едва заметил, как в палату вошел врач. Он с неодобрением посмотрел на растрепанные волосы девушки, мини-юбку, ажурные чулки, затем повернулся ко мне.

– Вы брат?

Я кивнул.

– Он в коме более десяти часов. Пока рано говорить, чем все кончится. – Врач помахал табличкой с цифрами. – Анализ крови выявил большое содержание и амфетамина, и кокаина. Их общее воздействие плюс горячая ванна, видимо, и спровоцировали пароксизм. Откровенно говоря, я удивляюсь, как он не утонул.

По другую сторону кровати выписывал след зайчик монитора кардиографа. Меня охватило чувство вины из-за того, что я не настоял, чтобы Гарет переехал ко мне, и не следил за ним. Понимал, что не переживу смерть еще одного близкого человека – только не теперь. Как бы я хотел верить в Бога и загробную жизнь. Меня переполнял ужас, и чтобы справиться с ним, я стал рассматривать брата. Как же до смешного юно он выглядел без своих модных атрибутов и теней вокруг глаз – словно тот мальчик, которого я некогда знал. Кто-то – наверное, медицинская сестра – причесал его на прямой пробор. Это бы Гарету сильно не понравилось.

– Он будет жить? – спросил я врача. – Его мозг не поврежден?

Доктор колебался.

– Рано судить. Ясно одно: его мозг несколько минут жил без кислорода. Сколько точно, сказать невозможно. И чем дольше он остается в коме, тем неблагоприятнее прогноз. Будем надеяться, что вскоре он придет в сознание.

Я встал и повернулся лицом к врачу.

– Господи, неужели ничего нельзя сделать?

Он нервно отступил.

– Мистер Уарнок, вы должны свыкнуться с мыслью, что Гарет, может быть, уже в состоянии мозговой смерти. Мы пока этого не знаем.

– В состоянии мозговой смерти? – не в силах поверить в услышанное, переспросил я и посмотрел на распростертое на кровати тело брата.

– Следующие двенадцать часов станут решающими.

* * *

Распрощавшись с удушающей атмосферой больничной палаты, я стоял у входа в корпус и с удивлением смотрел, как мир суетится в своей тошнотворной обыденности. За стеклянными дверями дочери помогали престарелым матерям, беременные женщины несли сумки с ночными принадлежностями, к подъезду то и дело подкатывали машины «скорой помощи». Стоявшая рядом Зоя вздохнула и закурила.

– Хампстед-Хит совсем недалеко. Можно прогуляться пешком, – предложила она. – Надолго нам отлучаться нельзя, но все же, может, полегчает.

Я рассеянно кивнул.

День клонился к закату. Воздух пачкала пыльца растений, и плавали пушинки одуванчиков, словно решили немного полетать маленькие парашютисты. От Саут-энд-Грин мы поднялись к Хампстедским прудам. Над нашими головами величаво шевелили ветвями образующие коридор каштаны. Пьянящий аромат сирени вызвал воспоминания из прошлого: Гарет играет в крикет, мы с ним тайком ловим рыбу в деревенском пруду, я в первый раз веду его выпить в местом пабе. Во мне кипела необъяснимая злость: на брата – за то, что махнул рукой на собственную жизнь и на тех, кто его любил, и на весь остальной мир, которому до Гарета не было никакого дела.

Мы с Зоей шли молча – слова казались ни к чему. Девушка остановилась, под ногой хрустнула ветка. Ее верхняя губа была покрыта пленочкой пота, кожа, освещенная солнцем, казалось, светилась изнутри. Я представил, как в ней бушевали кровь и надежды здоровой юности. И, несмотря на страх и злость, внезапно почувствовал, что меня к ней тянет.

Зоя поняла мое состояние – потянулась и поцеловала. Я ответил на поцелуй, но тут же, раздосадованный на себя, отстранился. Она улыбнулась моей покорности.

– Да ладно, все в порядке.

– Ничего не в порядке. Ты подружка моего брата.

– У нас не такие отношения. Гарет бы все понял.

– Зато я – нет.

Мы вышли на поляну – залитый солнцем круг, скрытый от дорожки деревьями. Я бросился на траву, невольно чувствуя, что, испытав желание к другой женщине, предаю Изабеллу. Но затем понял, что злюсь и на нее. Злюсь за то, что она так много утаила от меня – свое прошлое, истинный смысл своей работы. Я поднял глаза на Зою. Ветви лип образовывали над нами качающийся шатер из темной зелени листвы, голубизны неба и раскаленных солнечных брызг.

– Хочешь сигарету? – спросила девушка.

– Нет, спасибо. Я бросил.

– Так я и думала. – Она закурила и выпустила дым в небо. – Скажи, что это за птица, которая все время следует за тобой?

– Какая птица? – Я был потрясен.

– Брось, ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Похожая на маленького ястреба. Я видела ее во время концерта вот здесь! – Она ткнула пальцем мне за плечо.

– Нет никакой птицы.

– Есть. Но если не желаешь признавать, не надо. Это имеет какое-то отношение к Изабелле?

Я в изумлении уставился на нее и повторил:

– Нет никакой птицы.

– Ну, как хочешь… – Зоя выдохнула дым в серебристый воздух. – Гарет ведь не умрет?

Ее вопрос вернул меня к действительности.

– Не знаю. – Я снова закрыл глаза. Красные лучики солнца неистово плясали у меня на веках.

– Как бы я хотела отмотать время назад, – сказала Зоя. – Я стала об этом мечтать после того, как умер мой отец. Есть минута до и минута после. Если бы было возможно отменять события или хотя бы изменять их последствия. Но это не в нашей власти. Мы мечемся, считая, что способны чем-то управлять, пока не приходит наша собственная смерть.

Мне показалось, что ее слова парят в воздухе, как парашютики одуванчиков. Но пока она говорила, в сознании зародилась мысль – безумная, нелепая, но очень настойчивая. Что, если верна теория Энрико Сильвио и астрариум способен изменить судьбу Гарета, стоит только повернуть в устройстве ключ? Абсурд. Но сколько бы ни спорил с ней сидящий во мне рационалист, я не мог ее прогнать. Почему бы не попробовать – это все равно что бросить кости…

– А если бы ты могла управлять судьбой? – неожиданно для себя сказал я вслух.

– Каким образом? – повернулась ко мне Зоя.

– Представь, что срок смерти человека – результат комбинации обстоятельств: веры, что ему суждено умереть именно в этот день. Эта вера ведет к подсознательной незащищенности, и он отказывается от всяких мер предосторожности, которые раньше подсказывал ему инстинкт. Есть ли способ изменить дату смерти?

– Думаю, что есть, – осторожно ответила Зоя.

Меня охватило непреодолимое желание немедленно добраться до астрариума. Я вскочил на ноги и поискал в кармане пятифунтовую банкноту.

– Вот, – протянул деньги девушке и солгал: – Я возвращаюсь к Гарету, а ты возьми такси, поезжай домой и отдохни.

Зоя смотрела на меня. Ее зеленые глаза вопросительно светились.

Когда я оказался у турецких бань, было почти шесть вечера. В раздевалке толпились закончившие дневные труды люди: любители-культуристы, бизнесмены, заглянувшие в баню снять напряжение. Я прямиком прошел к своему ящику и, забыв о всякой осторожности, вынул из него астрариум.

Не оглядываясь и думая только о Гарете, я взбежал по лестнице на свой этаж. В квартире поспешно распаковал артефакт, установил на кухонный стол, а рядом положил ключ. Казалось, прибор взывал ко мне, упрашивал каким-то тайным образом. Я зажал ключ дрожащими пальцами и стал изучать устройство.

На нефтяных месторождениях я был свидетелем того, какой силой обладает вера, – меня поражало, сколько людей там склонны к суевериям. Знал даже геофизиков, которые перед последним анализом частиц разбуренной породы, когда выяснялось, наткнулись они на черное золото или нет, совершали ими самими придуманные ритуалы. Мужчины с коэффициентом умственного развития выше ста пятидесяти крестились, целовали амулеты на счастье, терли талисманы удачи и только после этого смотрели в прибор: изменили в луче ультрафиолета капающий перхлорэтилен цвет белого песчаника на мерцающе-синий. Чем ярче оттенок, тем выше качество обнаруженной нефти. Многие говорили, что это небесный цвет. Неужели и я стал таким же суеверным? Несмотря на присущий мне скептицизм, я чувствовал, как координаты моих убеждений меняются, смещаясь в сторону невероятного. Может, это происходит от безысходности, желания во что бы то ни стало спасти брата? Но времени на рассуждения не оставалось. Следовало не думать, а действовать.

Несмотря на лекцию профессора Сильвио, я почти не мог разобрать иероглифы, а вавилонские цифры были мне совершенно неизвестны. Я поискал глазами на полках, где стоял справочник, которым Изабелла пользовалась, если ей требовалось что-либо перевести. В нем содержалась таблица соответствия древнеегипетского и христианского календарей. Изабелла хвалилась, что она была точной до дня.

Высчитав дату рождения Гарета по древнеегипетскому летоисчислению, я включил лампу и поставил так, чтобы она светила на циферблаты астрариума. Крохотные символы плясали под ярким электрическим лучом. Затаив дыхание, я повернул внешний диск так, чтобы указатель совпал со знаком Зодиака брата – Рыбами. Затем привел остальные циферблаты в соответствие с годом, месяцем и днем его рождения. И, к своему ужасу, обнаружил, что шепчу «Отче наш», а руки у меня дрожат. Взял ключ.

Вставил его в механизм и повернул.

Подождал. Ничего не произошло. Меня охватил привычный скептицизм. Я метался между разочарованием и очевидным фактом, а в душе в это время ученый боролся с романтиком. Я не мог поверить, что докатился до того, что стал заложником обыкновенной легенды. И когда был готов прекратить эксперимент, в древних шестернях что-то тихо затикало. Удивленный, я поднялся и, нервничая, отошел от аппарата. Трудно было не испытывать уважения к древнему механизму. Я наклонился и прислушался. Невероятно: пока я напрягал слух, тиканье становилось все громче. В сознании промелькнули лица прежних владельцев астрариума: вот стоящий перед бушующим морем Моисей склоняется над маленьким бронзовым устройством, вот Нектанеб II в парадных одеждах и головном уборе фараона внимательно слушает щелканье механизма, а вот Клеопатра с распущенными, струящимися на ветру волосами стоит на носу боевого корабля. Недоверие, тревога и благоговение соединились в одном чувстве. Что я привел в движение?

Шестерни вращались, бронзовые зубья клацали друг о друга. Как и предсказывал профессор Сильвио, появился указатель даты смерти. Он был изготовлен из черненого серебра и оканчивался миниатюрной фигуркой похожего на собаку существа с раздвоенным хвостом, загнутой мордой и длинным, как у муравьеда, носом.

Стрелка времени смерти миновала несколько миниатюрных рисок, обозначающих десятилетия, и остановилась против 2042 года нашей эры. Астрариум вынес свой вердикт. Следовательно, Гарет доживет до девяноста пяти лет. Я вздохнул с облегчением. Повернув ключ, я признался, что уверовал в эту древнюю путаницу циферблатов и дат. Теперь мне стало понятнее отчаяние Изабеллы. Я откинулся на спинку стула и ждал. Чего? Телефонного звонка? Что восставший из мертвых брат откроет дверь и войдет в комнату? Я все-таки что-то предпринял. И эта мысль успокаивала.

На улице под окном прошла компания гуляк из соседнего паба. Их разговор был ободряюще обыденным: один жаловался на невестку, другой хвастался успехами футбольной команды, за которую болел, – обычная жизнь, реалии двадцатого века. А я заигрывал с черной магией – поступок отчаявшегося человека, прибегшего к отчаянным мерам.

Мои мысли прервало тихое, едва различимое жужжание. Я прислушался и заглянул в астрариум. Магниты вращались вокруг друг друга с удивительной скоростью. Пульс машины ожил.

Я вспомнил вращающиеся камешки, которые показала мне во сне Изабелла. Если профессор Сильвио прав, она хотела привести устройство в действие, чтобы отсрочить свою смерть. Это она должна была повернуть ключ несколько недель назад, и тогда наши жизни, быть может, продолжались бы плавно и невинно.

– Если не Изабеллу, спаси хотя бы Гарета, – молил я. Не помню, когда я в последний раз обращался с такими просьбами. И к кому.

23

В больницу посетителей уже не пускали, но ночная сестра сжалилась надо мной и разрешила побыть в палате, взяв слово, что больше я никуда не пойду. Я сел у кровати и смотрел на призрачно угловатое в тусклом свете ночника лицо брата. В беспамятстве оно приобрело мальчишескую мягкость, сбросив резкость своего возраста. Я больше часа провел рядом с его худым недвижимым телом. Уложенный в рюкзак астрариум стоял рядом со мной на полу.

Дыхание Гарета гулко отдавалось в комнате, словно отдаленный шум накатывающего на берег моря. А я перенесся на несколько недель назад и вспомнил, как в свой последний вечер Изабелла работала за столом и какое тревожное было у нее выражение лица. Она лихорадочно искала способ обмануть смерть. Я положил руку на рюкзак и почувствовал под пальцами твердые формы астрариума.

Вспомнилось данное отцу обещание. Если Гарет умрет, я обману ожидания и его, и брата, как до этого обманул ожидания Изабеллы. Неужели я вообще не в состоянии защитить людей, которых люблю? Минуты бежали, а я сидел с астрариумом у ног, скованный страхом и чувством вины. Внезапно у меня на голове зашевелились волосы – возникло ощущение, что за мной наблюдают. Я посмотрел на матовое стекло в двери и заметил в коридоре размытый силуэт крупного мужчины. В ужасе наблюдал, как тень сместилась сначала вправо, затем влево. Вскочил, бросился к двери, но остановился и пнул рюкзак с такой силой, что он улетел под кровать. Когда я распахнул дверь палаты, коридор был пуст. Из служебной комнаты появилась дежурная сестра, в приглушенном свете ночников ее лицо показалось мне нездорово бледным.

– С вами все в порядке, мистер Уарнок? – На мгновение мне показалось, что она притворяется, изображая грубоватый шотландский выговор.

– Вы никого не видели здесь, у двери, секунду назад?

Женщина снисходительно улыбнулась:

– Ни единой души. В этом опасность ночного дежурства: после полуночи разыгрывается воображение.

Я посмотрел вдаль зеленого, как горох, коридора: никого, только две оставленные каталки и пустое инвалидное кресло. Может, мне все привиделось? Но силуэт был совершенно реальным, и чувство, что за мной наблюдают, не проходило. Я вернулся в палату.

Не в силах больше слушать размеренное дыхание брата – какой обман, ведь он, казалось, находился так далеко от этого мира, – я взял рюкзак, вышел в комнату ожидания и устроился в тусклом свете, едва сознавая, что передо мной мерцает экран укрепленного на противоположной стене телевизора.

Голос в телевизоре что-то сказал про Египет, и я поднял глаза. Египет редко появлялся в программах новостей, и я обрадовался, что могу отвлечься. Шла передача «Панорама», обсуждалась война Судного дня 1973 года и ее последствия в свете арабо-израильских отношений. Двое ученых, военный корреспондент, посол Египта в Великобритании и ведущий Робин Дэй своими пророчествами для среднего класса вызывали только раздражение, как те кабинетные социалисты, которых я знавал в свою бытность студентом. Затем, к моему удивлению, ведущий представил Рэйчел Стерн. И у меня возникло мимолетное ощущение, что время свернулось, стало несущественным, соединяя годы моей юности и взрослой жизни.

Робин Дэй расхвалил познания Рэйчел в ближневосточной политике и спросил:

– Садат предпринимает шаги, которые означают уступки Америке. Как вы считаете, возможно ли подписание мирного договора между Египтом и Израилем?

– Полагаю, в ближайшие два месяца мы станем свидетелями его совершенно неожиданных действий, – ответила Рэйчел. – Не забывайте, цель Садата – вывести Египет на мировой рынок. Для этого требуются стабильность и торговля. В последний год в Египте происходили голодные бунты, и в результате перехода от насеровского социализма к экономической политике Садата усилилось напряжение. Следовательно, дальнейшее движение будет непростым. Не надо забывать еще один аспект: президент Картер хочет добиться успеха на Ближнем Востоке, и Садат понимает его желание. Разумеется, в этом сценарии имеются подрывные моменты: полковник Каддафи из Ливии, который только что распорядился, чтобы все работающие там египтяне к первому июля под угрозой ареста покинули страну. Президент Ирака Саддам Хусейн, президент Сирии Асад и всякие непредсказуемые личности. Например, принц Маджед многое поставил на то, чтобы разрушить этот союз. Уже несколько лет ходят слухи, что его цель – дестабилизировать Египет Садата и осуществить свой честолюбивый замысел: вернуть страну в феодальное состояние и сделаться ее правителем. Он необоснованно утверждает, что ведет род от старой правящей династии…

– Кстати, нам посчастливилось получить несколько редких кадров с принцем…

На экране побежала дрожащая черно-белая кинопленка: на голом склоне холма стояла группа мужчин в военной форме. В центре выделялся своим национальным костюмом король Саудовской Аравии Файсал, рядом с ним – молодой бородач, принц Маджед. Бок о бок с принцем, явно из его окружения, стоял еще один человек. Смуглый, долговязый, он показался знакомым, и это вывело меня из апатии. Я придвинул стул ближе к телевизору, стараясь рассмотреть на зернистой пленке черты лица. И в ту же секунду с тошнотворным ощущением выброса адреналина узнал – это был тот самый человек, с которым разговаривал в машине Омар. От него сквозь пространство и время с экрана исходила угроза. Я смотрел в телевизор, стараясь установить связь. Нанял ли он Омара, чтобы тот был с нами на катере в день погружения? Как много знал Маджед о поисках Изабеллы, об астрариуме? Они ли организовали убийство Барри? Я поежился в темной комнате ожидания, тщетно пытаясь соединить разрозненные отрывки информации в нечто такое, что можно было понять. Одно не вызывало сомнений: мне грозила опасность.

Внезапно объектив камеры загородила чья-то рука, и экран почернел. Перед зрителями снова появился Робин Дэй, но мне не пришлось выслушать его комментарий показанного сюжета. В комнату ворвалась дежурная сестра.

– Мистер Уарнок, ваш брат пришел в себя!

Гарет все так же плашмя лежал на кровати, но теперь его голова была повернута набок – он смотрел на черное небо за окном палаты. Я боялся, что его мозг поврежден и он останется умственно неполноценным.

– Гарет, это я, Оливер.

– Значит, я вернулся обратно на планету?

Голос был чуть громче шепота. На меня нахлынула волна чувств, и я, больше не сдерживаясь, разрыдался – оплакивал Изабеллу, Барри, утраченную невинность нашего брака.

Гарет, пораженный, что видит меня настолько потерявшим самообладание, сжал мне руку.

* * *

Удивленные его быстрым выздоровлением, врачи все-таки заверили меня, что мозг брата не пострадал. В половине шестого утра я вышел в пахнущий дезинфекцией узкий зеленый коридор, опустил монеты в телефон-автомат и набрал номер жилища Гарета. Трубку взяла Зоя. Я рассказал ей новости и дал возможность поплакать от радости. А когда отходил от таксофона, окинул взглядом коридор – в нем не было никого, кроме больничной уборщицы, возившей шваброй по плиткам пола.

Прежде чем вернуться домой, я заехал на Примроуз-Хилл и поднялся на холм. Восход в тот день был самым вдохновляющим из всех, что мне приходилось видеть: огромный красный шар поднимался над Лондоном, окрашивая перистые облака в коралловые, голубые и розовато-лиловые тона. На вершине холма у меня появилось чувство абсолютной власти. Мне показалось, что я обрел способность командовать, кому в городе просыпаться, а кому спать. Это пьянило, будто я вознесся над всеми, распростерся вне пределов лежащих предо мной жизней. Видимо, то же чувство испытывал Нектанеб, когда ощутил власть над жизнью и смертью людей и возомнил себя живым богом. И Моисей, стоя перед вздымающимися ввысь стенами воды. Возможно ли это?

Домой я возвратился измученным, но в приподнятом настроении. Рухнул на диван и тут же заметил мигающий огонек стоявшего рядом на столике автоответчика. Нажал на кнопку, и в комнату ворвался голос Йоханнеса Дю Вура, который требовал, чтобы в десять утра я встретился с ним в отеле «Ритц», – гнусное напоминание, что я все еще у него на жалованье. Я понятия не имел, что южноафриканец находится в Лондоне, но это было совершенно в духе Дю Вура – он всегда объявлялся в самый неподходящий момент. Я сверился с часами: до встречи оставался час.

Построенный в 1910 году, «Ритц» оставался в Лондоне одним из последних бастионов старорежимного обслуживания. В первые годы в Лондоне я, северянин из рабочей семьи, чувствовал себя неловко в его роскошном сводчатом вестибюле с хрустальными люстрами и мраморными напольными вазами, словно боялся, что гостиничный персонал почувствует во мне самозванца. Но, познакомившись со своими клиентами, вскоре научился перенимать повадки другого класса – по крайней мере изображать спокойное безразличие и принимать услуги так, словно я давно к этому привык. Исполнительный директор компании «Геоконсалтанси» и мой работодатель Йоханнес Дю Вур считал, что я до сих пор испытываю смущение в подобных местах, и поэтому каждый раз, когда приезжал в Лондон, назначал мне свидание в «Ритце». А мне доставляло психологическое удовольствие поддерживать в нем это заблуждение. Он не знал одного – не раз, желая уединиться, я останавливался в отеле и с Изабеллой, и без нее.

Йоханнес, втиснутый в кресло в стиле Людовика XVI, неловко поерзал. По сравнению с его грузной фигурой стол с льняной скатертью, серебряным чайным прибором и тонким фарфором показался совсем маленьким. Он пригубил из чашки и с отвращением поставил ее на место.

– Господи, слабый как моча! А еще говорят, что здесь единственное место, где умеют заваривать чай. Беда с вами, англичанами, – больно уж вы самонадеянные и высокомерные. Будь осторожен: иногда я испытываю то же самое по поводу твоей хваленой интуиции.

– Какое это имеет значение, если я добиваюсь результата?

Официант с подносом ячменных лепешек, слушая раскатистый голос южноафриканца, колебался. Я поманил его к столику.

– Попробуйте ячменную лепешку. Вы знаете, что еда вас успокаивает.

– Да пошел ты, Оливер! Если бы ты недавно не овдовел и если бы не был лучшим геофизиком из всех, кого я знаю, я бы вышиб тебя еще вчера. Кстати, прими мои соболезнования.

Огромная лапа Йоханнеса смела несколько лепешек с подноса к себе на тарелку.

– Спасибо. И еще спасибо за венок.

– Протея. В Египте эти цветы чертовски трудно достать. Знаешь, я плакал, когда узнал о смерти Изабеллы. Отличная была девчонка – сильная, эффектная, страстная. Слишком хорошая для тебя.

Я смотрел, как он наваливает на лепешки полную ложку сметаны и добавляет к ней изрядную толику клубничного джема. В «Геоконсалтанси» ходили разговоры, что исполнительный директор настолько растолстел, что в самолете больше не влезает в кресло в салоне первого класса, и поэтому задумал приобрести частный самолет с мебелью на заказ.

– Зачем вы приехали? – спросил я его. – По-моему, я ясно дал понять, что беру отпуск на несколько недель.

– А что, похоже, что мы сейчас работаем? – По подбородку южноафриканца сбегал ручеек джема, но он продолжал невозмутимо уничтожать лепешки. – К примеру, та, последняя работа – я изучал геологию, карты, результаты сейсмического анализа, но не увидел ничего на той глубине, а ты все-таки настоял на бурении.

– Вы не правы. Кое-что там все-таки было. Данные казались мне совершенно очевидными.

– Тебе – может быть, но никому другому. Ты, Оливер, становишься по-настоящему рискованным разведчиком: расшифровываешь знаки, которых никто не видит. Даже голландцы начинают считать тебя чудиком. Ты слишком полагаешься на интуицию и недостаточно – на науку.

– Не согласен.

Я понимал, насколько неубедительно это прозвучало. Йоханнес тем временем продолжал тираду, не обращая внимания на мои сомнения.

– Приведу еще пример: работу в Нигерии, где ты делал расчеты. Ты прислал мне размеры и глубину залегания нефтеносного слоя еще до того, как были получены результаты разведки. Как ты это объяснишь?

– Путаницей на почте. Вы получили мой отчет до того, как вам прислали результаты разведки, и это вас сбило с толку.

– Не обманывай, Оливер, ты выслал мне его телексом.