Текст книги "Сфинкс"

Автор книги: Тобша Лирнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 32 страниц)

Я не нашелся что ответить. Йоханнес был прав: я выслал ему прикидки размера и глубины залегания нефтеносного слоя до того, как были закончены исследования. Это не было проявлением высокомерия с моей стороны. Я тогда сам перепутал числа.

– Пойми, я не жалуюсь, – продолжал мой босс. – С какой стати? Ты лучший из всех. А сегодня я сам на краю бездны, и мне не помешала бы пара-тройка чудес. – Он приложил ладонь к груди.

До меня доходили слухи, что Йоханнес болен, но сам он впервые об этом заговорил.

– Сердце? – предположил я.

– Хорошая новость, что, несмотря на утверждения моих бывших жен, оно у меня все-таки имеется. Плохая – что оно довольно сильно барахлит. Поэтому провал мне нужен так же, как дырка в голове. Если ты оступишься, Оливер, отвечать придется мне. А по тому, как ты действуешь, ты провалишься с треском – это неизбежно.

– Неужели?

Я не хотел объясняться. Оглядываясь на все проведенные мной разведки, сознавал, что у меня нет слов описать момент, когда сомнения переходили в уверенность. Из глубины нутра поднимался маленький комочек, проникал в пальцы и ступни, и я буквально ощущал под собой невидимые складки и пульсацию земли.

Йоханнес вгляделся в мое лицо, словно ждал проблеска понимания – озарения, лучика надежды. Я никогда не видел его таким беззащитным. Это неприятно поражало: самоуверенность этого человека вдруг куда-то исчезла и сменилась растерянностью.

– Оливер, как ты это делаешь? Давай-ка приоткрой дверцы клетки скептицизма, впусти что-нибудь свеженькое. Потому что я смотрю в пустоту, и мне нужно во что-то верить. Брось кость старому грешнику.

Настал момент, когда человек, которого я держал на расстоянии, переступил черту и просил о помощи. Йоханнес хотел, чтобы я обратил его в веру. Но я ничего не мог ему ответить. Между нами просто не хватало доверия – по крайней мере так я себе тогда говорил. А на самом деле не хотел выставлять себя на смех.

– Так вы хотите, чтобы я был более традиционным в своих методах?

Йоханнес поморщился – на лице промелькнула досада от несбывшихся надежд, и он стал прежним напористым боссом.

– Разве? – Он намазал маслом очередную лепешку. – Пожалуй. Люди требуют ясности. Точные, разумные объяснения легче продать. А я – кто я такой? Торговец. И вот когда я попадаю в цейтнот, ты отправляешься на месяц в отпуск. Только учти: если ты задумал какую-нибудь глупость, наш договор действует еще по крайней мере год.

Я вспомнил предостережение Билла Андерсона: Йоханнесу не дает покоя мысль, что я от него уйду и открою собственную фирму. Неужели ему не ясно, что мне просто необходимо отдохнуть? Мимо с визгом шин пронеслась полицейская машина и повернула на Пиккадилли. Я не смог удержаться от мысли, что это снова угроза взрыва бомбы Ирландской республиканской армии.

– Оливер! – гнусавый голос южноафриканца вернул меня к нашему разговору.

– Йоханнес, обещаю, я никуда не сбегу.

– Отлично. Только учти: не позднее чем через две недели ты нужен нам в Египте. Это все, что я могу для тебя сделать. Хочешь, найду тебе хорошего психиатра, специализирующегося на тяжелых утратах? Ты хреново выглядишь. Две недели. Потом можешь не показываться – тебя уволят.

– Как-нибудь справлюсь сам, – ответил я. – После Изабеллы осталось много нерешенных дел, с которыми приходится разбираться. – Это было классическое английское преуменьшение, но пауза длилась немного дольше, чем я ожидал.

– Вот как? Ну хорошо. Только я надеюсь, что эти нерешенные дела не выведут из себя египетское правительство. Ты же знаешь, сколько усилий, времени и дипломатии, не говоря уже о деньгах, потребовалось, чтобы установить наши отношения. Попробуй только им повредить, и я тебя раздавлю.

Я нервно заерзал – пришла в голову мысль: уж не рассказал ли Йоханнесу Билл Андерсон, что я нелегально провез в Англию найденную древность? Сохраняя бесстрастное выражение лица, я как можно невиннее спросил:

– С какой стати мне заниматься чем-то подобным?

Поднялся, подхватил рюкзак и не подал боссу на прощание руки.

– Не беспокойся, я заплачу по счету. – Он потянулся за очередной лепешкой.

– Удачного полета, Йоханнес.

Выходя, я слышал, как он зычно приказывает официанту принести ему приличного чая.

24

Свернув на свою улицу, я увидел полицейскую машину и карету «скорой помощи». Не решаясь проехать мимо, я притормозил. У ворот стояла жена Раджа Айша и разговаривала с полицейским, который старательно записывал ее слова в блокнот. Самого Раджа я заметил в салоне «скорой помощи» – врач бинтовал ему руку. Я поспешно подъехал к дому.

Бледная заплаканная Айша подбежала ко мне, и я вышел из машины.

– Оливер, произошло ужасное событие. Воры и подонки разгромили твою квартиру. Мой Радж настоящий герой!

– Никакой я не герой! – крикнул из «скорой помощи» ее муж. – Просто вел себя как подобает гражданину. Оливер, то, что они устроили, это просто жуть!

– Что случилось?

Прежде чем Радж успел ответить, ко мне приблизился полицейский.

– Мистер Уарнок?

* * *

Дверь моей квартиры была приоткрыта, между створкой и рамой валялись несколько книг и футляр от фотоаппарата. Даже с лестницы мне стал ясен масштаб разгрома. Я задержался на пороге, не решаясь войти в оскверненное жилище.

– По нашим данным, вторжение произошло около часу дня, – сообщил полицейский. – Профессиональная работа, сэр. Никаких отпечатков пальцев, обыск производился эффективным, но довольно жестоким способом.

Детективу было лет под сорок, он вел себя холодно-профессионально, но его дружелюбный тон вызвал во мне вспышку раздражения. Мы переступили через разбитую фотографию. Из-за расколотого стекла на нас смотрела Изабелла в подвенечном платье.

– Сочувствую, сэр. – Детектив поднял снимок. – Ваша жена недавно умерла, ведь так?

– Несчастный случай – шесть недель назад утонула в Египте.

– Должно быть, вам очень тяжело. А теперь такое… Вы только недавно вернулись в Англию? Несколько дней назад?

– Больше недели. – Мой тон невольно изменился, словно я оправдывался.

Мы вошли в гостиную. Шторы были сорваны с окон, несколько подушек выпотрошены, обивка дивана порезана, и изнутри бесстыдно вылезала белая начинка. Книги сбросили с полок, старинные часы – единственную вещь, которую я унаследовал от деда, – повалили на бок и вырвали заднюю стенку. От вторжения в мою личную жизнь мне сделалось омерзительно. Возникло чувство, будто меня изнасиловали.

– Мы считаем, что злоумышленников было несколько. Больно уж дотошно они здесь поработали. Ваш сосед… – детектив заглянул в блокнот, – …мистер Радж Ахуджа попытался поймать человека, который скрывался, перелезая через забор позади дома. И за свой поступок получил довольно сильный удар по руке. По словам мистера Ахуджи, вор грозил ему небольшим пистолетом с глушителем. Мистер Ахуджа узнал оружие: он утверждает, что пистолет был таким же, как в фильме про Джеймса Бонда. – Детектив снисходительно улыбнулся. – Настораживает факт, что пистолет был с глушителем. Это наводит на мысль, что намерения злоумышленников не ограничивались грабежом. – Он посмотрел на меня в упор. – Странное дело, сэр: если они даже что-то и украли, то оставили много явно ценных вещей. Например, телескоп – чем плохо владеть телескопом? Или ваши золотые запонки на туалетном столике. Или телевизор. Они искали что-то конкретное. Не представляете, что это может быть?

Я невольно повел плечом, чтобы рюкзак с астрариумом соскользнул дальше на спину, и посмотрел одетому в штатское полицейскому прямо в глаза.

– Понятия не имею. У меня здесь даже сейфа нет.

– Ясно. Ваш сосед сообщил нам, что вы работаете в нефтяном бизнесе. Не могли ли злоумышленники охотиться за служебной информацией – чем-то, что имеет большое значение для вашей компании?

– Такие вещи: результаты разведки, отчеты, карты и прочее – хранятся на службе. Я уже сказал, что здесь нет ничего ценного, разве что для меня лично.

– Неприятная тема, сэр: не знаете ли вы кого-нибудь, кто хотел бы навредить лично вам? – Детектив понизил голос, словно задал неприличный вопрос.

«Правильнее было бы спросить, кто не хочет мне навредить», – подумал про себя я. И еле сдержался, чтобы не потрогать висящий на плече рюкзак – очень хотелось убедиться, что астрариум по-прежнему там.

– Для этого нет никаких причин, – ответил я, не отводя взгляда.

– Тогда это просто загадка… – Детектив изучал выражение моего лица.

– Вот именно.

Он снова посмотрел на фотографию Изабеллы.

– Красивая женщина. Вы, наверное, сильно переживаете.

* * *

Через час следственная бригада уехала. Я сел посреди гостиной на перевернутый деревянный ящик и смотрел на ободранные стены, сорванные плакаты, испорченные шторы и подушки и попытался представить, какая же злость овладела непрошеными гостями, когда они поняли, что астрариума в квартире нет. В ярости они крушили все вокруг, не боясь привлечь к себе внимание. Складывалось впечатление, что своим жестоким насилием злоумышленники сознательно хотели уничтожить большую часть моей жизни – загнать ее в прошедшее время.

Раздался стук в дверь. Я отшвырнул разорванную книгу и подушку и пошел открывать. На пороге стояли близнецы и смотрели на меня снизу вверх.

– У нас есть для вас информация, – объявил Стенли, а Альфред в это время оглядывался на пустой коридор, словно ожидал увидеть там шпионов.

– Тайная информация, – добавил Альфред и проскользнул у меня под рукой в квартиру.

Они сидели на краю изуродованного дивана и болтали ногами. Альфред округлившимися глазами обводил сваленную у стены поломанную мебель.

– Мама сказала, что Изабеллу забрали ангелы, – рассудительно заявил он.

– Под воду, – добавил брат, не скрывая недоверия в голосе. – Только я не слышал, чтобы под водой жили ангелы.

– Тогда русалки, – с надеждой предположил Альфред.

Стенли фыркнул.

– Альфред верит всякой ерунде. Слушал бы лучше меня.

– Мы любили Исси. Она была сама как ангел…

– Заткнись, Альфред. – Нахохленный Стенли повернулся ко мне. – Эта информация будет вам кое-чего стоить, – объявил он.

– Что за информация? – Мне даже стало интересно, почему я принимаю всерьез пару восьмилетних ребят.

Глаза Стенли сделались размером с блюдца, он теперь не говорил, а тихо хрипел:

– Мы их видели. Правда, Альф?

– Да, но ничего вам не скажем, пока не получим свою цену. – Мальчик торжествующе самоуверенно колотил ногами по дивану.

– Какова ваша цена? – спросил я.

– Мы хотим ее снимок. – Альфред показал на разбитую свадебную фотографию. – На память.

– Договорились, – кивнул я. – А теперь рассказывайте, что вы видели?

– Их было двое, – начал Стенли. – Большие дядьки с большими противными головами. Мы заметили, как они перелезли сзади через забор и прошли под окном нашей спальни. Я правду говорю, Альф?

– А на улице стояла машина для бегства! – Брат возбужденно ткнул Стенли локтем в бок.

– А тот, что сидел за рулем, был самый противный из всех.

– Точно. У него сбоку на башке были такие смешные штуковины. Вроде как гусеницы.

– Отвратительные красные гусеницы, и висели они вверх тормашками, – с готовностью заключил Стенли.

Братья ушли, а я, снова оставшись один, соскользнул по стене на пол. Единственное, что мне приходило в голову: чудо, что Уоллингтон со своей компанией не заявился ко мне раньше. Я пытался убедить себя, что схожу с ума, но не мог избавиться от ощущения, что меня гонят, как охотники дикого зверя, и мои преследователи постоянно на шаг впереди. Зачем Уоллингтону астрариум? Ради славы? Если он заявит, что нашел астрариум, это моментально принесет ему международную известность. Слабая мотивация. Меня больше беспокоили его связи с принцем Маджедом, о которых говорили и Сильвио, и он сам. Возможно ли, что Уоллингтон сотрудничает с тем зловещим типом, которого я заметил у Омара в машине? Мне по-настоящему казалось, что мной овладевает безумие и со всех сторон наваливается беда.

Я оглянулся. Комната представляла собой водоворот обломков. Ночевать в ней не было никакой возможности. Я подтянул к себе рюкзак и вынул из него астрариум – хоть это у меня сохранилось. Поставил астрариум на пол и, собрав кое-какую одежду, уложил ее на дно рюкзака.

Пока я разбирался в хаосе, раздался негромкий стук. Я поспешно обернулся: к астрариуму прилепилась валявшаяся на полу металлическая зажигалка. Я оторвал ее, положил на расстоянии на пол и наблюдал, как она поползла по ковру и снова приклеилась к механизму. Астрариум намагнитился.

Что вызвало такую перемену? Поворот ключа после тысяч лет бездействия? Стараясь найти ответ на вопрос, я обратился к научной логике. Астрариум был сделан из неизвестного сплава – можно ли проанализировать его составляющие, не повредив устройства? Мучительно ломая голову, я ставил вопрос и так и этак. Хаотичная информация, похоже, отражала царивший вокруг бедлам, и от этого путались мысли, я нервничал и приходил в замешательство. Больше не понимал, во что верю. Выздоровление Гарета – это что, совпадение? Неужели смерть Изабеллы была напрасной?

Я глядел на астрариум и вдруг взорвался – усталость и страх сделали свое дело.

– Черт тебя возьми! Если в тебе есть какая-то сила, покажи мне! Ну давай же, груда древнего железа!

Меня била нервная дрожь. Я установил циферблаты на день своего рождения и повернул ключ. Магниты снова пришли в движение, шестерни, проносясь сквозь столетия, щелкали бронзовыми зубами. Одна моя часть страшилась момента, когда появится указатель смерти, другая – горела отчаянным желанием бросить вызов машине.

Указатель смерти не появлялся.

Так я и думал – астрариум не что иное, как разрекламированная заводная игрушка!

Словно в ответ, механизм разразился короткой очередью щелчков. Поборов желание пнуть древнее устройство, я стал искать телефон. И наконец обнаружил его под диваном рядом с грудой сломанных деревянных шахматных фигур. К моему удивлению, он работал.

– Алло? Да-да, мне нужно зарезервировать на ночь номер.

Наступил вечер, небо подернула ласковая синева. Асфальт отдавал накопленный за день жар. Часы пик миновали, и движение стало свободным, но повсюду гуляли вышедшие насладиться летним вечером люди. На секунду мне показалось, что среди группы туристов я заметил запоминающуюся фигуру Хью Уоллингтона. Руки сжались на руле, и в тот момент, когда я объезжал туристов, человек повернулся к машине лицом. Это был не Уоллингтон. Встревожившись, я посмотрел в зеркальце заднего вида – там никого не было. Тем не менее я прибавил газу.

Когда машина проносилась мимо Грин-Парка, что-то ударило в ветровое стекло. Я вильнул в сторону и остановился у тротуара. Не в силах унять дрожь, сидел, не снимая рук с руля. Стекло покрылось трещинами, превратив горизонт в тысячу кусочков составной картинки. Кровь скатывалась по стеклу ленивыми подтеками.

Я обмотал кулак носовым платком и пробил дыру в разбитом окне. Салон наполнило вечернее пение птиц. Я вылез из машины и принялся искать, что угодило мне в ветровое стекло. В нескольких ярдах на дороге лежал ястреб-перепелятник, крылья распластаны, голова свесилась на сломанной шее.

Потрясенный, я опустился на колени, ища глазами кольцо на ноге птицы. Как ястреб-перепелятник оказался в небе Лондона? Единственное объяснение: он принадлежал какому-то эксцентричному соколятнику, который упражнялся с птицей под сенью соседнего парка. Я встречал трупики таких птиц на болотах Камбрии. Но у этой никакого кольца не было. Черная птичья нога мертво лежала у меня на ладони.

Небо надо мной незаметно сместилось, словно толкнули стеклянную призму, а я все гадал, не брежу ли я.

25

Номера в хороших отелях обладают одним качеством – в них, как в вакууме, не слышно звуков. Именно это мне сейчас и требовалось – герметически запечатанное анонимное убежище, где ничто не напоминает о прошлом, нет ни ассоциаций, ни воспоминаний – зато есть право влиться в бесконечно меняющуюся череду тех, кто предается сну в этих четырех стенах. Это утроба, какую алчут мужчины вроде меня, место, куда мы с уверенностью можем вернуться в наших скитаниях. Я нашел маленькую, незаметную гостиницу, приютившуюся на задворках Мейфэр, и зарегистрировался под вымышленной фамилией. Здесь было мало постояльцев, и большинство из них – иностранцы.

В номере я прошелся короткими шагами, как бы помечая границы своей территории, мимо стола и кресла эпохи Людовика XVI, синих с золотом шелковых штор, кровати с пологом. Затем прямиком направился принимать ванну.

Восковая белизна плиток напомнила мне морг, где лежал на подставке труп Барри Дугласа. Австралиец оценил бы иронию моего поступка, когда я установил стрелки астрариума на дату собственного рождения. Мне так и слышался его голос, как он уговаривает меня признать, что придет час и мой цинизм и глубоко укоренившаяся вера в научный рационализм разобьются вдребезги. Устройство все еще не показывало день моей смерти, и я уже начинал жалеть, что поддался импульсу.

– Вот и посмотрим, обладает ли эта чертова штуковина властью над моей жизнью, – ответил я усмехавшемуся призраку Барри.

После ванны я заказал по телефону билет в Египет. В непроницаемой тишине мне пришло в голову, что всего десять часов назад Гарет находился в коме. События утра отошли далеко в прошлое, будто происходили не часы, а месяцы назад.

В банном халате я сел за секретер, выполняющий одновременно функции туалетного столика. Шторы были еще раздвинуты, за окном машины колесили по Мейфэр. Ночь жила своей жизнью. Вечная и неизменная луна казалась припечатанным к черному небу осколком хрупкого хрусталя. Вспоминая Гарета и Изабеллу, людей, которых любил, я смотрел в окно и размышлял, как мне вернуть власть над происходящим.

Меня пугала не только беспечность, но и уязвимость Гарета. Юность давала ему ложное ощущение, что жизнь длится вечно и человеку никогда не придется отвечать за свои поступки. Мне прекрасно было известно это чувство – так я жил свои первые двадцать лет: без оглядки, порочно подчиняясь импульсам. А сегодня чувствовал себя хрупче стекла. Гарет не умер, но как он будет жить дальше?

И что с Изабеллой, которая, несмотря на все мои приключения, жила гораздо более полной и насыщенной жизнью? Ее страстность и живость иногда создавали между нами настоящую пропасть. Неужели и наше окончательное расставание произошло из-за присущей мне черты не участвовать целиком в событии, а скорее отступить и наблюдать со стороны? У меня не находилось ответа. Может быть, моя одержимость астрариумом не что иное, как стремление исправить прошлые ошибки, бессознательная попытка вернуть жену? Неужели я надеялся, что, разгадав загадку астрариума, решу все остальные вопросы и Изабелла наконец обретет покой?

Я задернул шторы, отгородив себя от города и ставшей ослепительно яркой луны.

Шло время, но я по-прежнему не спал – лежал на кровати, глядя в потолок. Посмотрел на часы у изголовья – они показывали уже шесть утра. В Египте восемь, Мустафа два часа как на нефтяных промыслах. Я решил отвлечься от своих мыслей и узнать, что там со скважиной. Позвонил по его полевому телефону. Слышимость оказалась плохой, но за шипением и треском я уловил грохот работающей буровой. Этот звук пронзил меня насквозь, и я внезапно осознал, что скучаю по реалиям моей работы: бешеной деятельности, острым запахам, крикам и шуму – физическому миру, который я хорошо знал.

– Мустафа, это Оливер. Как дела?

– Оливер? Здорово! Я несколько дней пытался тебе дозвониться. Дю Вур сказал, ты ушел в подполье…

– Все не так просто. Как идет бурение?

– Подожди, отойду, а то невозможно говорить.

По мере того как Мустафа удалялся от буровой, крики рабочих стихали. Вскоре в трубке снова послышался его голос.

– Оливер, у меня потрясающие новости. Мы наткнулись на нефтеносный песок, хотя до главной цели еще далеко. Но это не все: похоже, с тех пор как была проведена сейсмическая разведка, произошли подземные подвижки – почему-то ничего не совпадает. Возвращайся на Синай. Надо уточнить сейсморазведочный профиль. – От волнения он говорил захлебываясь.

– Мустафа, остынь. Не исключено, что это не хорошие, а плохие новости.

– Я так не думаю. У нас по крайней мере двести футов нетто-объема нефтяного коллектора, и у меня такое впечатление, что месторождение простирается далеко на восток, в совершенно новый район. С вертолета мне показалось…

– Постой. Структура земли не образуется за один день. – Я зевнул, кольнуло челюсть, и над глазом пульсирующим пузырем прорезалась боль.

– Конечно, но учти, что несколько недель назад произошло землетрясение.

Я сел в постели.

– Примерно двадцать девятого апреля?

– Точно. Откуда ты знаешь?

– Фартайм сказал. Должно быть, это тот самый толчок, который убил мою жену. Не думал, что линия активного нарушения породы зашла настолько далеко. Как ведет себя основная скважина и весь район?

– Протечек не замечено. Как будто ничего не пострадало. Зато коллекторская порода стала многообещающей – мелкозернистой и темной, как после извержения. Такое впечатление, будто изменилось все подвышечное пространство. Даже с воздуха местность выглядит как-то не так – появились признаки сдвиговой деформации. Линия активного нарушения, видимо, шла со стороны Александрии.

Обычно флегматичный Мустафа был оживлен.

– Хорошо, – ответил я. – Ускорю свой отъезд и к четвергу буду в Порт-Саиде.

– Спасибо, Оливер. Уверен, ты не пожалеешь. Иншалла.

Положив трубку, я заметил, как поблескивает в электрическом отсвете будильника астрариум. Мой чемодан стоял в углу номера, в нем лежали джинсы, костюм и старая джинсовая куртка. Всем остальным обзаведусь в Каире. Через пятнадцать минут я заказал билет на вечерний рейс в Египет.

Беглец. Но к чему я бегу?

Приплясывавший под гудящие басы напевный голос Гарета соперничал с монотонной бубнежкой футбольного репортажа, доносившегося из подвешенного над кроватью телевизора. Долгая заключительная нота песни, словно очистительный свет, пронеслась по больничной палате. Брат набирался сил и выглядел относительно здоровым. Он щелкнул выключателем магнитофона.

– На том концерте присутствовал какой-то представитель из «Стифф рекордз» и сказал, чтобы мы зашли на студию. Это что-то да значит. – Гарет откинулся на подушку.

– Здорово! Ваша группа заслуживает успеха.

– Завтра я отсюда выхожу. Врачи заканчивают проверку почек и печени. Все в относительном порядке, учитывая, что два дня я был на том свете.

– Не совсем на том свете. В коме.

– Отплясывал на небесах. Кстати, спасибо за отдельную палату – чувствую себя здесь как важная шишка.

– Это самое малое, что я мог для тебя сделать.

Команда «Карлайл юнайтед» забила гол, и стадион в телевизоре разразился криком. Мы оба повернулись посмотреть на экран. Я с детства помнил эти трибуны: деревянное ограждение, старые рекламные щиты вдоль поля, вскочившие с мест, громко орущие северяне.

– Отец будет в восторге, – пробормотал я.

– Что там в восторге… да он этот свой флаг вывесит. – Между нами проскочила искра тихого, невыразимого удовольствия оттого, что мы в кругу семьи. Затем брат продолжил: – Я благодарен за то, что ты ему не сказал.

Не отворачиваясь от экрана, я взял его за руку, и мы продолжали смотреть футбол.

– Я не хотел себя убивать… – Гарет, вновь повзрослев, отнял руку.

– Знаю.

– Обещаю, больше это не повторится.

– Тоже знаю. – Я встретился с ним взглядом. – Но у тебя появился шанс совершенно порвать с наркотиками. – К моему огорчению, он замкнулся и ощетинился.

– К черту! Я совершил ошибку, вот и все. Никаких проблем. Увидишь, я скоро прославлюсь.

– Только дай слово, что не натворишь глупостей.

Гарет молчал.

Я встал и взял дорожную сумку с аккуратно уложенным астрариумом. Брат поднял на меня глаза.

– Не пропадай надолго. Ладно?

– Не собираюсь. А ты запомни: если понадоблюсь, позвони в представительство компании, и меня легко найдут.

Я наклонился над ним, собираясь обнять, хотя и смущался своего порыва. И в этот момент заметил на прикроватном столике альбом для рисования с начатым карандашным наброском женского лица. Оно показалось мне знакомым. Я поднял альбом и вгляделся в рисунок: Банафрит. Я узнал ее по фотографии в статье Амелии и еще по тени, которую отбрасывал астрариум в тот памятный вечер в Египте. Глубоко посаженные глаза, тяжелые брови, полные губы – ошибки быть не могло.

– Кто это? – спросил я.

– Не знаю. Возникла в сознании, когда я вышел из комы. Зоя настояла, чтобы я ее нарисовал. Эта женщина словно пришла меня навестить. Такое лицо способно довести мужчину до преступления. – Гарет задумчиво посмотрел на свой рисунок. А затем быстро, так что застал меня врасплох, переменил тему и спросил: – Я угадал, как выглядит астрариум?

Я плотнее притворил дверь и снова опустился на стул.

– Послушай, если кто-нибудь объявится и начнет задавать вопросы, ты ничего не знаешь и никогда не работал с Изабеллой. Ясно?

– Ты в опасности?

– Кто-то вломился ко мне в квартиру и все там переломал.

– Она его нашла? Правда?

Я едва заметно кивнул.

– Господи, представляешь, как это здорово?

– Пожалуйста, Гарет, отнесись к моим словам серьезно. Есть люди, и очень опасные, которые хотят им завладеть. Забудь даже наш разговор.

– Уже забыл. Но с какой стати ты возвращаешься в Египет? Разве не ясно, что там еще опаснее, чем здесь?

– Работа, и еще я обещал Изабелле.

Я снова направился к двери, но брат опять меня остановил.

– Постой.

Я обернулся.

– Надеюсь, ты не сделаешь такой глупости и не позволишь себя убить? Обещаешь?

– Обещаю.

До посадки самолета компании «Бритиш эйруэйз» оставался час, а под крылом уже показалось Средиземное море, и я смотрел, как тень лайнера бежала по синим волнам. Затем перевел взгляд на газету «Нью-Йорк таймс» – всю первую страницу занимали новости о смерти Элвиса Пресли. Вспомнилось, как отец передразнивал «Гончую», когда по радио передавали эту песню, – один из немногих на моей памяти случаев, когда я видел, как смеется моя мать.

Многое в этом году произошло такого, отчего у меня возникло ощущение, что подходит к концу целая эпоха. Или просто становился историей наивный оптимизм моего поколения, а ему на смену шел скептицизм и растущее осознание того, что вокруг царит духовный вакуум. Люди моложе меня – ровесники Изабеллы – были лишенными всяких иллюзий бунтарями. Смерть Элвиса от обжорства, избытка удовольствий и ухода в собственный миф показалась мне очередным окончательным разочарованием.

Когда мы стали снижаться над дельтой Нила к Каиру, я понял, что и сам начал меняться. Не хотелось задумываться над истинной причиной, зачем я настроил астрариум на день своего рождения. Это был не просто научный интерес – у меня появилось болезненное желание бросить вызов машине, чтобы узнать, могла ли с ее помощью спастись Изабелла. В Египте я по крайней мере сумею разгадать загадку астрариума, и тогда Изабелла найдет покой. Мне, неверующему, была невыносима мысль, что я опустился до подобных суеверий и готов согласиться с тем, что жена обретается в каком-то чистилище.

Я взглянул на багажную полку над головой – астрариум был надежно спрятан за закрытой дверцей. В секторе вылета я сказал служащему авиакомпании, что везу геологический прибор. Сначала он подозрительно на меня посмотрел, но когда я показал билет первого класса, махнул рукой – проходите. Я оглядел салон: в трех рядах впереди сидел высокий араб с импозантной внешностью и смотрел на меня. Заметив, что я гляжу на него, он тут же отвернулся к кабине. Он бросился мне в глаза, как только мы вылетели из Хитроу. Неужели за мной шпионили на пути в Лондон и продолжают, когда я возвращаюсь в Александрию? Как далеко простираются возможности принца Маджеда и Хью Уоллингтона? Я обводил глазами самолет и мучил себя самыми дурными вариантами развития сценария, когда ощутил внезапный толчок турбулентности – лайнер пошел на посадку. Неожиданно провалился, затем выровнялся. Стюардесса споткнулась и, чтобы не упасть, ухватилась за спинку моего кресла. Я выглянул в иллюминатор – под нами был Каир: мираж из высотных зданий и песчаника. На небе я не заметил ни облачка.

– Турбулентность при ясном небе? – спросил я у стюардессы. – Я сам летаю, но обычно только на «сессне».

Убедившись, что больше никто не слышит, она наклонилась ко мне.

– Между нами, у нас неполадки с управлением. Забарахлил автопилот. Это началось сразу после взлета. Так что мы садимся по старинке. Но тревожиться не о чем: наш капитан – превосходный пилот, бывший военный летчик. Из лучших.

Я снова посмотрел на багажную полку над головой, и мне почудилось, что я слышу, как вращаются магниты. Не могли ли магнитные свойства астрариума повредить навигационные приборы самолета?

Самолет снова вздрогнул, загорелось табло, требующее пристегнуть ремни, и я приник к иллюминатору. Когда мы пролетали над Гизой, мелькнули три пирамиды. В своем молчаливом единстве они стояли монументальным свидетельством попытки человечества побороть бесповоротность смерти. Через десять минут лайнер плавно зашел на полосу, и колеса с обычным стуком коснулись бетона.