Текст книги "Соперничество сердец (ЛП)"
Автор книги: Тессония Одетт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)
Он смотрит на меня так, будто видит впервые: отвисшая челюсть, нахмуренные брови.
Я продолжаю:
– Ты теперь понимаешь, почему я могу быть чрезмерно обрадована шансом получить уважение, оставаясь собой? Почему я готова на все, чтобы вырваться из тьмы и безвестности? Я не богатая, Уильям. Я билась за каждую монету, которую заработала, и никогда прежде не пробовала вкус славы. Ты знаешь, каково это – увидеть мечту в шаге от себя и понять, что какой-то самодовольный ублюдок пришел и хочет ее отобрать?
Он напрягается.
– Этот контракт с самого начала должен был быть моим, – говорю я. – Тебя вообще не должно было здесь быть.
Он фыркает:
– А ты, между прочим, должна была прийти вовремя.
– Я попала в кораблекрушение. Ну… наш корабль угодил в шторм… я не обязана тебе это объяснять. Суть в том, что ты прицепился к моему туру, как морской паразит.
– Ты ошибаешься, – качает он головой. – Этот тур изначально был моим. Мне его предложили за месяцы до того, как ты подписала контракт с «Флетчер-Уилсон». В письменном виде это не закрепили, но устная договоренность была. Потом мой релиз провалился в продажах, и тур предложили тебе. Мне пришлось лично умолять мистера Флетчера пересмотреть решение. И как раз тогда он получил телеграмму о твоей задержке.
Я хмурюсь:
– Как твой релиз мог провалиться? Его читали все.
– Потому что я сам устроил подъем. За несколько недель. Я назначил интервью во всех газетах, которые согласились меня напечатать. Я появлялся в книжных. Я продавал книгу своим лицом, своим образом. Я раскрутил продажи и показал Флетчеру цифры, когда просил дать мне шанс. Я убедил его, что мне нужно живое общение, чтобы продвигать книгу, и оказался прав.
Я бросаю на него испепеляющий взгляд:
– Значит, ты и правда соблазняешь своих читателей. Своим лицом и образом.
– Да.
– Твои стихи никому не нравятся – нравится твое внимание.
Его глаза темнеют.
– Мои стихи гениальны и прекрасны. Ты бы знала, если бы у тебя был вкус.
Я качаю головой:
– Не могу поверить, что ты хочешь контракт ради этого. Ради того, чтобы обольщать читателей своим лицом, а не словами.
– Это не причина.
– Ах, да? Просвети меня тогда.
– Я не обязан тебя просвещать. Мои причины – не твое дело.
– То есть, поверхностные.
Он фыркает:
– Едва ли.
– Тогда что может быть важнее…
– Моя сестра.
Он произносит это так резко, что мне нужно время, чтобы осознать. Потом он сжимает губы, глаза расширяются от неожиданного признания. Он отворачивается и облокачивается на полку:
– Ее зовут Кэсси, – он говорит ровным тоном, несмотря на разочарование, написанное на лице. – Я ее единственный опекун. Мы по уши в долгах, но все оформлено на нее. Я работал на нескольких работах, чтобы их погасить, но этого было недостаточно. Доходы от «Июньского портрета, запечатленного в покое», спасли ее от работного дома, но долги остались. Если мы не закроем их в этом году, не сможем оплатить ее обучение в колледже.
Если он искал сочувствия, то, боюсь, свое он нашел. Если он ее единственный опекун, значит, родители их либо бросили, либо погибли. А еще ужасно осознавать, что девушку могут лишить возможности получить образование.
– Она всегда может устроиться на работу, – говорю я, хотя и морщусь. У меня самой нет никакого опыта «обычной» занятости.
И вот она, пропасть в груди. Вина, глубокая, тянущая.
Да, я боролась за свое место, да, сталкивалась с несправедливостью, но не могу сказать, что выросла в нищете. Мой старший брат оплатил мои университетские годы. Сейчас я сама оплачиваю квартиру и повседневные траты, но, если что – у меня всегда есть семейное имение. Да, придется снова стать собственностью родителей, слушаться их правил, выйти замуж и забыть о писательстве. И пусть меня от такой участи воротит, есть ведь и хуже.
– Я не хочу, чтобы она работала, – говорит Уильям. – Она… она не здорова. Работы, доступные для девушки без образования, ее просто вымотают. А еще… я хочу, чтобы она успела исполнить свою мечту, пока у нее есть время…
– А вот и вы, – говорит Дафна, подходя к нам.
Я моргаю. В голове все еще крутятся его слова. Время. Время на что?
– Я ожидала, что эта опоздает, – кивает она на меня, – но вы, мистер Хейвуд? Автограф-сессия вот-вот начнется.
Тревога пронзает меня. Не может быть, чтобы я опоздала, если пришла вовремя! Я вспоминаю, что держу книгу, и тянусь, чтобы поставить ее на верхнюю полку, но Уильям опережает меня. Не поблагодарив, бегу за Дафной, но вдруг что-то цепляет за рукав. Я опускаю глаза. Его тонкие длинные пальцы сжали ткань у моего запястья. От этого прикосновения сердце начинает колотиться сильнее.
– Попроси меня закончить все, – в голосе у него мольба. – Давай прекратим пари.
Его тревожный взгляд почти убеждает меня.
Почти.
– Ты, может, и тронул мое сердце самую чуточку, – говорю я, – но я не отступлю. Теперь я вижу, что у нас обоих есть причины бороться. Но твои не отменяют моих.
– Давай хотя бы играть честно.
– Честно? Как в твоих продажах, которые ты подогрел еще до начала тура?
– Да. Это гораздо честнее, чем наша дурацкая сделка. Она вообще не о творчестве.
– Будто это я тебя в это втянула! Ты сам меня подначивал. Почему ты так против пари, за которое ты сам несешь половину ответственности?
– Из-за гордости. Я хочу выиграть за счет своих усилий, а не соблазна. Тебя разве не задевает собственная гордость?
– Задевает. Но это далеко не самое болезненное. Знаешь, что хуже? Что ты продаешь больше книг, чем я. Что ты знаешь мой секрет и имел наглость использовать это. Что ты думал, будто так легко заставишь меня сдаться.
Он фыркает:
– Потому что я думал, что ты разумный человек. Если не снаружи, то хотя бы внутри.
– Разумный. То есть ты думал, что я в глубине души признаю: не смогу выиграть пари с тобой? – я дарю ему самую фальшивую, самую ледяную улыбку. – Вилли, никогда не недооценивай писательницу с исследовательским пунктиком.
И с этими словами я вырываю запястье из его руки и устремляюсь за Дафной по лестнице.
ГЛАВА 12
ЭДВИНА
Подпись книг проходит во многом так же, как и в «Полете фантазии». Снова Уильям оказывается куда более популярным автором. У него все время стоит очередь или толпится народ, и я быстро понимаю: он учился в Университете Гиперион на актерском факультете и был театральным актером задолго до того, как стал поэтом. А еще ему двадцать шесть – выходит, этот ублюдок опередил меня не только в продажах, красоте и популярности, но и в возрасте. Хотя, пожалуй, я могу утешиться тем, что у меня больше жизненного опыта и мудрости. Все-таки он не древний фейри с сотнями лет за плечами. Он младше меня на три года.
Но есть и отличия от предыдущей сессии – и они все к лучшему. Для начала, здесь тише, а гости ведут себя куда воспитаннее. Никто не толпится у столов после получения автографа, не болтает громко и не загораживает проход. Напротив: гости вежливо расходятся по своим делам или идут бродить между книжными полками. Даже когда они пищат от восторга при виде Уильяма или с кем-то обнимаются, голоса все равно звучат вполголоса, как и положено в библиотеке. И, что особенно приятно, я встречаю в три раза больше читателей, чем в «Полете фантазии». Похоже, слух о том, что я наконец-то добралась до тура, разлетелся. Эти искренние, живые встречи с теми, кто по-настоящему любит мои книги, трогают до глубины души.
От чего я совсем не в восторге, так это от расположения моего стола. Мне казалось, будет лучше сидеть напротив Уильяма, чем рядом, но теперь, когда наши столы стоят на противоположных концах помоста, он все время попадает мне в поле зрения. И пользуется каждой возможностью, чтобы ехидно на меня ухмыльнуться, особенно когда у него выстраивается длиннющая очередь. Я отвечаю ему то презрительной гримасой, то нарочито счастливой улыбкой, то поправляя очки так, чтобы продемонстрировать ему средний палец. Не уверена, является ли этот жест оскорбительным в Фейрвивэе, но сам факт старания уже приятен.
Не понимаю, чего он так ухмыляется после нашего разговора в разделе романов. Его бешеная популярность только доказывает, что я правильно сделала, не позволив ему расторгнуть нашу сделку. Если уж кто и должен ухмыляться, так это я.
К концу встречи я почти и забыла про Уильяма. Меня окрыляет любовь моих читателей, усталая кисть – напоминание обо всех книгах, что я подписала, и обо всех улыбках, которые вызвала. Хотелось бы сохранить это чувство навсегда: оно бы помогло мне пережить любые трудные дни. Хотя, пожалуй, следующий лучший вариант – остаться здесь. Получить тот самый контракт на три книги и гражданство. Полное погружение в мир, о котором я пишу. Новые встречи с фанатами. Да я бы все отдала, чтобы увидеть «Гувернантку и развратника» на сцене вживую.
– Отличная была автограф-сессия, друзья мои, – говорит Монти, когда мы с Уильямом заканчиваем упаковывать оставшиеся книги в ящики. Солнце клонится к закату, заливая атриум еще более теплым, медово-золотым светом. В библиотеке почти никого не осталось.
– Просто чудесная, – соглашается Джолин, прижимая к груди обе наши книги. Она пыталась как можно дольше задержаться у стола Уильяма, но, когда очередь растянулась аж до фонтана в центре атриума, Дафна прикрикнула на нее, велев двигаться дальше. Спасибо Дафне за контроль толпы. А Монти тем временем в основном торчал на перекуре. После этого Джолин пришла ко мне, и я наконец-то подписала ей «Гувернантку и фейри». Потом она настояла на том, чтобы стать моей помощницей. Правда, особой помощи мне не требовалось, с моей-то отсутствующей очередью. А затем она начала пытаться поймать взгляд Уильяма.
В тот самый час, пока она сидела у моего стола, я получала от него меньше всего ехидных ухмылок. И я правда удивлена, что он до сих пор не подыгрывает ее влюбленности. Он не может не замечать этого. По сравнению со всеми теми мужчинами и женщинами, которых он сражает наповал своей улыбкой и флиртом, с Джолин он просто вежлив. Не могу представить, чтобы она ему не нравилась. Она милая, красивая, молодая, одним словом, воплощение мужских идеалов.
Почему-то его безразличие ко всему этому меня радует.
– У нас есть два варианта, как провести последний вечер в Солнечном дворе, – говорит Монти, вырывая меня из мыслей. – Первый – ответственный: поужинать в столовой, разойтись по комнатам и утром встретиться у кареты. Второй – веселый: переодеться, поесть, немного отдохнуть… и отправиться на вечеринку в Сомертон-Хаус.
– Я за сон, – немедленно отзывается Дафна. Она сидит на одном из ящиков, глаза у нее тяжелеют. Мне вдруг становится интересно, не являются ли куницы ночными животными. Если да, то ей, наверное, сложно придерживаться дневного режима. Может, поэтому она все время дремлет.
– Вечеринка звучит чудесно, – хлопает в ладоши Джолин. – Все-таки это моя последняя ночь с вами. Завтра я уезжаю домой на поезде. – Она бросает полный надежды взгляд на Уильяма.
Но он не отвечает на ее молчаливую просьбу, и вместо этого бросает Монти многозначительный взгляд.
– Я знаю, какие вечеринки устраивают в Сомертоне, – говорит он.
– Значит, ты знаешь, что это идеальное место, чтобы наконец продвинуться в вашем пари. – Он поднимает брови и обращается ко мне: – Ну что скажешь, мисс Данфорт?
Я была так окрылена сегодняшним подписанием книг, что даже не вспоминала о пари. В груди сразу становится тесно от волнения или тревоги. Это может быть мой первый шанс приступить к задуманному исследованию. Первый шанс получить очко в этом соревновании с Уильямом. Не могу утверждать, что он не успел заработать одно еще прошлой ночью, но Джолин, вернувшаяся в общежитие перед полуночью, была слишком раздражена, а значит, есть надежда. Судя по ее рассказу, она бродила по коридору у его комнаты целых два часа, а он так и не вышел. Из их комнаты выходил только Монти, и сообщил, что Уильям лег спать пораньше.
Я бросаю взгляд на соперника. Его глаза расширяются, он едва заметно качает головой. Явно пытается убедить меня отказаться от затеи. Но для меня это звучит как приглашение. Если он не хочет, чтобы я шла на вечеринку, то, значит, я туда обязательно пойду.
– Ты права, Джолин, – говорю я, поднимая подбородок. – Вечеринка действительно звучит заманчиво.
Сомертон-Хаус – это большое частное поместье в городе, расположенное среди других роскошных особняков. Находится всего в нескольких кварталах от университета. Мы проходим через кованые ворота и подходим к двери. Изнутри доносятся приглушенные звуки знакомой оперы.
Я обмениваюсь взволнованным взглядом с Джолин, чья рука вцепилась в мою. На домашних вечеринках я раньше не бывала – только на паре светских балов и редких садовых приемах у нас в доме. Даже в колледже я почти не участвовала в общественной жизни, все свои силы посвящая учебе и письму. Не уверена, что в Женском колледже Бреттона ночная жизнь вообще существовала, у нас строго следили за распорядком и соблюдением комендантского часа.
Монти затягивается своей сигариллой и стучит дверным молотком по латунной пластине. Дафна осталась в библиотеке, так что нас только четверо. Я вздрагиваю скорее от предвкушения, чем от холода. Уже стемнело, но воздух все еще теплый. Не такой душный, как в день прибытия, но достаточно теплый, чтобы я сменила свое платье с длинными рукавами на вечерний шелковый наряд с кружевными короткими рукавами, свободным силуэтом и квадратным вырезом. Это одно из самых модных платьев в моем гардеробе – его стиль вдохновлен более воздушной, легкой модой фейри, которая уже начала проникать даже в Бреттон.
Джолин же в алом бальном платье, и я начинаю сомневаться, не выгляжу ли слишком просто. С другой стороны, Уильям с Монти снова в повседневных брюках и рубашках с расстегнутыми воротами, как в день, когда мы прибыли в Солнечный двор. Может, это мы с Джолин нарядились чересчур? Тем более, что, похоже, именно эти двое знают, что собой представляет Сомертон-Хаус.
Дворецкий открывает дверь. Они с Монти обмениваются парой, шепотом сказанных фраз, после чего тот кланяется, приглашая нас внутрь. Опера слышится громче, и когда мы проходим по коридору в главный вестибюль, становится ясно, откуда она доносится. В центре зала стоит фейри с сияющей золотистой кожей и бронзовыми переливчатыми волосами – ее впечатляющее сопрано наполняет воздух пронзительной мелодией любви и утраты. Первым порывом мне хочется попятиться, боясь, что мы своим приходом прервали ее выступление. Но стоит мне оглядеться, и тревога уходит. Кто-то внимательно слушает певицу, а кто-то спокойно болтает в уголках, едва замечая ее. Другие и вовсе развалились на креслах и диванах, прислонились к стенам, рисуя ее в блокнотах. Воздух наполнен дымом и запахом алкоголя. Это совсем не тот изысканный вечер, какой я себе представляла: с формальным ужином, танцами и отдельными комнатами для мужчин и женщин. Здесь все иначе: полная свобода и смешение. Все общаются друг с другом, атмосфера раскованная.
Видимо, это и имел в виду Уильям, когда говорил, что знает, какие вечеринки устраивают в Сомертон-Хаусе. Он, похоже, считал, что мои хрупкие человеческие чувства не выдержат такого разгула.
– Уильям Хейвуд, неужели это ты? – человеческий мужчина с густыми усами, трубкой и аккуратно зачесанными темными волосами бодро направляется к нам. На вид он лет на десять старше меня. Из одежды на нем лишь бордовый шелковый халат. Он хлопает Уильяма по плечу и говорит сквозь трубку. – Слышал, ты в городе, но не ожидал увидеть тебя в Сомертон-Хаусе. Это твои друзья?
Он оглядывает меня и Джолин с заметным одобрением, потом переключает внимание на Монти. Вынимает трубку изо рта, принюхивается, а потом, приподняв бровь на сигариллу Монти, достает из кармана халата ароматный мешочек с лавандой и протягивает его с заговорщицким видом:
– Попробуй Лунный лепесток. Расслабляет куда лучше.
Глаза Монти загораются.
– За это – спасибо, – и он, не дожидаясь формального представления, уходит вприпрыжку.
Уильям закатывает глаза, но мужчина, похоже, не обижается.
– Грейсон, это был Монти, младший публицист в «Флетчер-Уилсон», моем издательстве. Это мисс Эдвина Данфорт, моя коллега по перу, а с ней ее подруга мисс Джолин Вон. Мисс Данфорт, мисс Вон – это Грейсон Сомертон, наш хозяин и мой бывший наставник.
– В поэзии? – спрашивает Джолин с явным интересом.
Мистер Сомертон хмурится.
– Нет, актерском мастерстве. Я проводил здесь много постановок, и Уильям был одной из самых ярких звезд. – Он поворачивается к Уильяму: – Удивлен был узнать, что ты прославился на странице, а не на сцене.
Уильям сглатывает, потом на его губах появляется кривая усмешка:
– А что такое пустая страница, если не еще одна сцена?
Мистер Сомертон делает затяжку, отвечает скупой улыбкой, но больше ничего не говорит. Затем он поворачивается ко мне и Джолин:
– Раз вы у нас впервые, проведу вам экскурсию. Здесь, в вестибюле, у нас музыкальный зал. Салон слева – для живописи, там стоят мольберты. В кабинете лучшие напитки. В библиотеке – импровизированная сцена для чтецов. На юге второго этажа – комнаты для лепки, живописи, фортепиано и арфы. А в северном крыле…
– Они не пойдут в северное крыло, – перебивает Уильям.
Я перевожу взгляд между ними.
– Почему? Что там?
Мистер Сомертон возится с трубкой, отказываясь встречать мой взгляд.
Уильям смотрит прямо в глаза:
– Не ходи в северное крыло. Предупреждаю.
Неужели он до сих пор не понял? Если хочешь, чтобы я что-то сделала, запрети это мне.
Я делаю реверанс в сторону мистера Сомертона:
– Спасибо за теплый прием. С нетерпением жду знакомства с вашим прекрасным домом.
Он кивает, а я увлекаю Джолин к широкой изогнутой лестнице.
– Куда ты собралась? – голос Уильяма звучит резко.
Я бросаю на него кокетливый взгляд через плечо:
– В северное крыло, конечно же.
ГЛАВА 13
УИЛЬЯМ
Спасать Эдвину от нее самой – не моя забота. Если она хочет позора, что ждет ее в северном крыле, это ее личное дело. Кто я такой, чтобы мешать? И все же, пока я об этом думаю, ноги предательски дергаются, будто вот-вот сорвутся с места, грудь жжет от раздражения с каждым ее шагом вверх по лестнице. Стоит ей ступить на площадку, как я уже мчусь за ней, бросив Грейсона на полуслове. Не то чтобы я вообще его слушал.
– Мисс Данфорт, – окликаю я.
Толпа здесь куда плотнее, гости снуют из комнаты в комнату, болтают в коридорах. Я зову ее снова, уже по имени, и она резко замирает. Наверняка удивилась, что я назвал ее по имени, а не Вини. Но и вправду, кто будет кричать «Вини» посреди домашней вечеринки?
Она упирает руки в бока:
– Уильям, зачем ты за мной увязался?
Этот вопрос застает меня врасплох. Приходится на секунду задуматься: а и правда, зачем? Не могу сказать, что я ее саботирую. То, что она найдет в северном крыле, никак не поможет ей в нашем пари. По крайней мере, не сразу. Можно было бы свалить это на инстинкт старшего брата, мол, защищаю, как делал бы это для сестры. Но ничего братского к Эдвине я не испытываю. Все, что она делает, выводит меня из себя. Она – заноза.
Так что же тогда? Просто потому, что она человек, а я знаю, насколько люди хрупки? Жизни их коротки, тела – подвержены недугам, от которых мне не страдать никогда.
Последняя мысль будто выбивает воздух из груди. Да, я слишком хорошо знаю, что такое человеческая хрупкость.
Может, дело в этом.
Я вновь натягиваю маску Уильяма Поэта и понижаю голос, чтобы слышала только она:
– Даю тебе последний шанс прислушаться к моему мудрому совету, Вини-Пух.
Она вскидывает брови, ноздри раздуваются.
– Если бы ты и правда хотел, чтобы я к тебе прислушалась, не называл бы меня так.
Черт, а ведь она права. Но я не смог удержаться. Уильяму Поэту просто жизненно необходимо ее дразнить. Это лучшие моменты его роли.
– Более того, – говорит она, – если бы ты хотел по-настоящему погасить мой интерес к северному крылу, ты бы предложил стать моим персональным провожатым. Тогда бы я и не подумала туда идти.
– Прекрасно, – скрежещу я зубами. – Я буду твоим провожатым. Ну что, идем?
– Какой же вы джентльмен, – вставляет Джолин, напоминая о своем существовании. Все это время она стояла рядом с Эдвиной, уставившись на меня с обожанием. Только вот, когда рядом Эдвина, все остальное исчезает. Настолько она надоедливая.
– Слишком поздно, – говорит Эдвина. – Я все равно иду.
Она поворачивается и уходит. Джолин переводит взгляд с нее на меня:
– Идем?
– Ты – нет.
Стоило это сказать, как я сразу понял: прозвучало чересчур резко. Джолин опустила глаза, словно щенок, которого отругали. Возможно, меня должно было это тронуть, но меня куда больше занимало, как бы побыстрее догнать Эдвину. Я натягиваю самую обаятельную улыбку:
– Северное крыло – неподходящее место ни для вас, ни для мисс Данфорт. Я провожу ее туда и прослежу, чтобы она благополучно вернулась.
– Но я тоже хочу пойти.
Я картинно склоняю голову, затем снова встречаюсь с ней взглядом:
– Я еще могу смириться с тем, что Эдвина войдет в столь сомнительное место, но что ты – нет. Я бы себе этого не простил. Поверь, мисс Вон. Я вернусь, и у нас с тобой будет возможность наконец поговорить наедине.
Она покачивается на каблуках, едва не падая от восторга:
– Правда?
– Правда. А теперь оставайся в южном крыле и жди меня.
– Ты вернешься за мной, – повторяет она, почти шепча. Губы приоткрыты, взгляд мечтательный, прикован к моим.
Я делаю шаг назад и утешительно похлопываю ее по плечу, а потом бегу за Эдвиной.
На избавление от мисс Вон ушло больше времени, чем я рассчитывал. Когда я наконец догоняю Эдвину, она уже заворачивает в коридор, ведущий к северному крылу.
Услышав мои шаги, она оборачивается и закатывает глаза:
– Я уже сказала. Твоя заявка на роль спутника опоздала. Я иду – с тобой или без тебя.
– Со мной, – парирую я. – Хочешь ты того или нет. По крайней мере, так я смогу вытащить тебя, когда ты в обморок хлопнешься.
– Почему я должна… О. – Она резко замирает, разворачивается ко мне. – Там пауки? В северном крыле террариум?
Паника в ее глазах – вот что почти заставляет меня расхохотаться. Если бы мог подтвердить ее страх, наверняка она бы сдалась на месте. Но теперь, когда мы одни, я снова соскальзываю из роли. Врать я могу только в образе Поэта. А если ложь не сработает, и она все равно туда пойдет, она узнает, что я умею лгать. А это секрет, которым я делиться не намерен.
– Нет там пауков, – наконец говорю я.
Она с облегчением выдыхает и идет дальше:
– Пауки – единственные существа, которым я не даю шанса выжить.
– Вот значит как, есть кто-то, кого ты ненавидишь больше меня?
– Только один, – с важным видом кивает она.
Мы доходим до белых дверей с золотыми ручками. По обе стороны стоят лакеи в белоснежных костюмах. Молча они вручают нам по стеклянному флакону и распахивают двери.
– Это что еще? – шепчет Эдвина, встряхивая флакон.
– Расскажу, когда войдем, – говорю я, пряча флакон в карман брюк.
Мы переступаем порог, и лакеи молча закрывают за нами двери. Как только они захлопываются, по телу разливается тяжесть – липкий страх оседает в костях. В полутемном коридоре в воздухе висит густой запах ладана. Где-то впереди слышны приглушенные звуки, и с каждым шагом мышцы напрягаются сильнее. Мне уже хочется повернуть назад. В памяти всплывает единственный раз, когда я бывал в северном крыле. Я отгоняю эти воспоминания. Сейчас дело не во мне. В Эдвине. Ей нельзя сюда одной. Чем раньше она поймет, что это за место, тем скорее мы уйдем.
Шаг за шагом звуки становятся все громче, различимее, пока коридор не выходит в просторный круглый зал. По стенам – ниши с мягкой мебелью: там диван, тут кресла, вон – качели. В каждой – обнаженные тела, извивающиеся в неком подобии живой инсталляции. По залу расставлены еще кресла, кушетки, мольберты – для тех, кто хочет «творить» свое искусство. Стоны, охи и хрипы сливаются в странную симфонию публичного наслаждения.
Ко мне подступает тошнота. Не потому, что секс мне противен. Секс – это красиво. Приятно. Но у меня есть причины ненавидеть это место. И сейчас оно выбрасывает наружу все то, что я пытался забыть. Паника. Унижение. Стыд.
– Ох! – голос Эдвины отвлекает как никогда кстати.
Я поворачиваюсь к ней. Она приподнимает очки, подталкивая их выше на переносице – знакомый жест. Я видел его весь день, наблюдая за ней на автограф-сессии. Привычное движение успокаивает и тут же пробуждает инстинкт защитника. Я же поэтому здесь.
Ее рот приоткрывается, глаза округляются:
– Господи. Это... оргия?
Я потираю подбородок, сдерживая желание прикрыть лицо рукой.
– Это клуб вуайеристов8.
– Это... это...
– Мы можем уйти, – мягко говорю я. – Просто развернемся и забудем, что это было. Я могу держать тебя за руку, если ноги подкашиваются. Клянусь, дразнить не буду…
– Это потрясающе!
Я моргаю, ошеломленный ее реакцией. Она подходит к ближайшей нише, где один мужчина сидит за другим на бархатном диване. Сложив пальцы у подбородка, Эдвина оглядывает пару с разных ракурсов.
– Вот это Йоханнес, а это Тимоти, – говорит она, когда я подхожу ближе.
Я понятия не имею, кто такие Йоханнес и Тимоти, но, если не ошибаюсь, она уже упоминала эти имена, когда была пьяна.
Она поднимает ладонь, шевелит пальцами и наклоняется ко мне:
– Видишь, как он поддерживает его яйца? Гениально. Прекрасно. Я это использую.
Она переходит к следующей нише. Я… в ступоре. Она единственный человек в комнате, комментирующий происходящее так, словно это просто картины в музее. Все остальные либо засунули руки в брюки или под юбку, либо облокотились на мебель.
Эдвина – самая странная женщина, которую я когда-либо встречал.
Я иду за ней, стараясь не пялиться никуда, кроме нее, и держу руки в карманах в попытках выглядеть непринужденно.
– У него телосложение затворника-барона, – говорит она, указывая на фейри, вдавливающего свою темноволосую партнершу в стену. – А она почти вылитая моя гувернантка из книги. Смотри, как он вцепился ей в волосы.
Она повторяет движение: пальцы сцепляются в невидимые пряди, точно, как у мужчины в нише.
Качает головой, на ее лице написана тоска:
– Вот если бы я так описала сцену в катакомбах, было бы намного лучше. Хотя нет, руки у нее расположены просто отлично.
С глазами, прикованными к паре, она разворачивается ко мне. Двигается как кукла, резко и механично. И в следующий момент прижимается ко мне. Я резко вдыхаю, когда ее ладонь ложится мне на талию. Брови нахмурены: она все еще смотрит на пару, не на меня. Повторяя движения женщины, ее вторая рука тянется вверх, обвивает мою шею, пальцы проникают в волосы у затылка.
Я так ошеломлен этой внезапной близостью, что замираю. Сердце грохочет, по телу пробегает дрожь, когда ее пальцы мягко впиваются в кожу на затылке – первое приятное чувство с того момента, как я оказался в этом зале.
Она вздыхает:
– Все не так. Я ниже нее, и ты не прижал меня к стене…
Фраза повисает в воздухе, как только ее взгляд встречает мой. Вспышка испуга в глазах, негромкий вскрик – она осознает, насколько мы близки и где лежат ее ладони. На одно единственное, странное мгновение я чувствую, что хочу прижать ее к себе и положить руки на ее талию. Но, прежде чем я успеваю сдвинуться, она отшатывается, будто я обжег ее.
– Прости! – пищит она, закрывая рот руками. Ее щеки заливает румянец.
Я прочищаю горло и собираюсь сказать, что все в порядке, что я не против быть ее подопытным. Но в этот момент к ней подходит сатир. Верх у него – человеческий, мускулистый, кожа блестит, будто смазана маслом. Нижняя половина – покрыта коричневым мехом, ноги – с копытами. Он почтительно кивает и указывает на свободный диван.
– Не желаешь присоединиться?
Мои руки мгновенно выскакивают из карманов, пальцы сжимаются в кулаки. Я на волоске от того, чтобы встать между ними, но сдерживаюсь. Кто я такой, чтобы вмешиваться? Я был неправ: зря считал Эдвину слишком «приличной» и слишком человеческой для этого крыла. Ей здесь нравится. Она имеет на это полное право.
Она переводит взгляд с сатира на диван, потом снова на сатира. Глазами медленно скользит по его телу, явно оценивая внушительный рельеф блестящих мускулов. Возможно, я бы тоже нашел это привлекательным, если бы мне самому не было так чертовски неуютно. Она смотрит ниже – туда, где плотный торс переходит в покрытые мехом бедра. И вот там ее взгляд замирает. Цепляется за его, мягко скажем, впечатляющий – и, без сомнения, эрегированный – член.
– О. Ты… ты уже готов. Понятно.
– Я бы с радостью ощутил твой рот на мне, – говорит он.
Взгляд Эдвины возвращается к его лицу. Щеки в один миг теряют весь румянец.
– Я? Мой?
– Да, красавица.
Она понижает голос до нервного шепота:
– Мне… это же можно считать исследованием, да? Но… но, эээээээ…
Боюсь, она будет издавать этот звук вечно, и я, наконец, поддаюсь порыву встать между ними. Поворачиваюсь к Эдвине:
– Если ты думаешь, что это поможет тебе выиграть наше пари, подумай еще. Мы договорились, что интим должен происходить за закрытыми дверями спальни. А в северном крыле, Вини, никаких дверей нет. И спальни у нас в общежитии.
На ее лице тут же появляется облегчение. Она наклоняется в сторону сатира:
– Боюсь, мне придется отказаться. Но спасибо за предложение.
Он с достоинством кивает и отправляется предлагать себя следующей.
– Ему стоит поосторожнее, – бормочет Эдвина. – С такой штукой можно и глаз выколоть.
И вот уже, будто ничего не было, она с воодушевлением переходит к следующей паре, расположившейся в большом кресле с подлокотниками.
– Посмотри, как нежно она ласкает соски своей возлюбленной! – восклицает Эдвина и тянет меня за рукав. – Разве это не прекрасно? Все бы отдала, лишь бы сейчас у меня были ручка и блокнот.
Женщина из этой пары открывает глаза и хмурится – ей явно не по душе столь пристальное внимание.
Я осторожно касаюсь плеча Эдвины и оттягиваю ее назад:
– Знаешь, этот клуб, конечно, живет за счет вуайеризма, но твое внимание уже переходит границы.
Она, наконец, замечает раздраженный взгляд женщины и складывает руки в извиняющемся жесте. Но, несмотря на это, ее взгляд становится только внимательнее, когда пара возвращается к занятию любовью.
– Она провела бархатистым язычком по упругой, розовой вершине своей аккуратной, каплеобразной... – начинает Эдвина мечтательно и с придыханием.
– Не надо озвучивать, – цежу я сквозь зубы. – Да боги, это неловко…
– Уильям, это ты? – женский голос заставляет меня напрячься до предела.
– Блядь. – Последняя, кого я хотел бы здесь видеть, – это Мередит.
Охваченный паникой, хватаю Эдвину за руку и тащу через комнату в другой коридор. Здесь вдоль стен тянется череда помещений без дверей. Изнутри доносятся все те же стоны, шлепки и томные всхлипы. Я быстро увожу Эдвину на другую сторону, где нас встречает долгожданный прохладный ветерок. Здесь свет тусклее, а проходы завешены полупрозрачными занавесями.
