Текст книги "Соперничество сердец (ЛП)"
Автор книги: Тессония Одетт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)
ГЛАВА 31
УИЛЬЯМ
Как может все так измениться всего за одну ночь? Как одна ночь может быть полна откровений, томных взглядов и раскаленного желания. А следующая – сомнений. Страхов. Раскаяний. Хотя нет, я не жалею о том, что произошло между нами с Эдвиной. Я жалею только о том, что позволил себе хотеть ее настолько сильно, что упустил из виду, зачем я вообще здесь. Но теперь я снова все помню. Как только получил письмо от сестры сегодня днем, оно не выходит у меня из головы. Стучит в затылке, даже когда начинается новая автограф-сессия. Даже когда я улыбаюсь, флиртую, подписываю одну книгу за другой. Снаружи я Уильям Поэт. Внутри же – полный беспорядок.
Сегодняшняя встреча проходит под открытым вечерним небом, на крыше книжного магазина на окраине Люменаса. Центр города по-прежнему сияет огнями, но здесь все спокойнее, здания ниже. Атмосфера расслабленная: просторная терраса, где можно поболтать, пообщаться, заказать себе что-то в баре. Над головами – гирлянды светящихся шаров, словно звезды спустились на землю.
Наши с Эдвиной столы стоят по разным углам крыши – так далеко друг от друга, что я едва могу видеть ее сквозь толпу. И, возможно, это к лучшему. Сегодня мне нельзя на нее смотреть. Сегодня мне нужно прийти в себя.
Я заканчиваю подписывать стопку книг для девушки передо мной, она уходит, прижав их к груди, и я подмигиваю ей напоследок – с тем шармом, который от меня все ждут. И вот на ее место усаживается Зейн, и я наконец могу снять с себя маску. Выдох облегчения сам собой срывается с губ.
Зейн устраивается на краю моего стола. Ко мне в очереди сейчас никого. Атмосфера расслабленная, формальности поубавилось. Но поток гостей не иссякает, и временами у моего стола снова выстраивается очередь.
– Я наконец-то уговорил Эдвину подписать для меня «Гувернантку и фейри», – говорит Зейн, с важным видом вертя в руках сиреневую книгу.
Одно только упоминание имени Эдвины заставляет мое сердце сбиться с ритма. Я прочищаю горло, чтобы голос звучал ровно:
– Уверен, она бы подписала тебе ее в любой момент.
– Возможно. Но я не мог поддержать твою соперницу, пока не убедился, что у тебя все в порядке с поддержкой. Ну, знаешь, после твоего жалкого выступления на автограф-сессии во Дворце Зимы.
Я фыркаю:
– Ты переживал из-за моей непопулярности и решил, что одна купленная книга что-то решит?
– Ну я же твой лучший друг. И я рад видеть, что у тебя, оказывается, есть фанаты.
– Приятно слышать, – сухо замечаю я. Хотя он прав. Эта встреча проходит куда успешнее, чем предыдущая. Впервые с начала тура мы с Эдвиной примерно на равных. Впрочем, меня это не удивляет. Я с самого начала знал, что первые два мероприятия будут за мной, а Зимний двор – ее территория. Дальше все будет более сбалансировано.
– Тааак… – Зейн начинает постукивать ногтями по столу. Я знаю этот знак. Сейчас будет тема, которая мне не понравится. – И что ты собираешься делать?
– Насчет чего?
– Насчет Эдвины. И пари.
Живот сжимается. Вот еще одна мысль, не отпускающая меня весь день. До сегодняшнего дня мне даже нравилось наше пари, наши «карт-бланши». Игра в соблазнение и саботаж. Но письмо Кэсси напомнило, что случится, если я проиграю. А я уже отстаю на один балл. Мы можем продолжать обмениваться «карт-бланшами», но я так никогда не выйду вперед. Единственный способ получить преимущество – заработать баллы с кем-то, кроме Эдвины.
Одна только мысль об этом вызывает у меня отвращение.
– Не знаю, – бормочу я, потирая лоб.
Всего пару дней назад я был уверен, что смогу почувствовать влечение к кому-то еще. Возможно, это по-прежнему так. Но между нами с Эдвиной что-то изменилось. Незначительное, может быть, но достаточное, чтобы мысль о близости с кем-то другим казалась изменой. Не только ей – моему собственному сердцу.
– Я больше не хочу играть с ней в эту игру, – признаюсь.
– Тогда и не играй. Попроси ее прекратить пари. А потом скажи, что ты к ней чувствуешь.
– Что я чувствую, – фыркаю я. – Я и сам до конца не понимаю, что чувствую. Да и важно ли это? Мне нужно выиграть этот контракт, Зейн.
– Ты правда думаешь, что победа в пари – лучший путь к этому?
Я пожимаю плечами:
– Самый надежный. Ты ведь сам видишь, насколько она популярна. Я больше не могу обманывать себя: по продажам я не выиграю.
– Но сможешь ли ты выиграть пари? Сможешь ли заставить себя сделать то, что потребуется?
Желудок снова сжимается. Зейн знает обо мне все. Он знает, почему я больше не играю в театре. Знает, что я не способен на близость с теми, кто мне не интересен. И хотя по условиям пари все, что от нас требуется, – это одно физическое взаимодействие, формальное. Всего лишь поцелуй. Но я бы снова принудил себя к тому, чего на самом деле не хочу – к тому самому, против чего сам же и предостерегал Эдвину.
Но если я это сделаю, получу контракт.
Смогу покрыть долги. Те горы счетов, что мы накопили после смерти Лидии – за лечение, что не смогло ее спасти. Эти долги легли на Кэсси. Не на меня – я не был ей родней. А Кэсси была ее единственной кровной родственницей.
Я бы освободил Кэсси от этого бремени. Она смогла бы сосредоточиться на жизни. Учиться в колледже. Строить будущее. Пока еще не поздно.
Почти достаточно, чтобы заглушить пустоту в груди. Почти.
– Ты ведь нравишься Эдвина, – говорит Зейн. – Сильнее, чем ты готов признать.
– Возможно, – признаю я. – Но письмо Кэсси напомнило мне, насколько опасна может быть любовь к человеку.
Лицо Зейна меняется, наполняясь сочувствием. Настолько острым, что могло бы пронзить грудную клетку. Он разворачивается ко мне, садясь на стол боком:
– Дорогой, Эдвина – не Лидия. И не Кэсси.
– Но она все равно хрупкая, – вздыхаю я. – Ей нужен тот, кто не сломает ее.
История, которую она рассказала мне вчера вечером – о прошлом, о Деннисе, этом ублюдке Фиверфорте, – напомнила мне об этом. О том, как легко человека можно разбить, если быть с ним неосторожным.
Дело не только в том, что у людей короткая жизнь. Или что их могут косить болезни, которым фейри не подвержены. Мы, фейри, открыли настоящее чудо – если человек состоит в близких, любовных отношениях с фейри, продолжительность его жизни увеличивается. Трудно сказать, насколько, ведь до объединения острова двадцать четыре года назад такие пары почти не существовали. Но пока что это доказанный факт.
Как и обратное. Пренебрежение тоже влияет. В худшую сторону.
Выражение лица Зейна становится жестким.
– Ты не твой отец.
Я сглатываю:
– Именно поэтому я делаю все возможное для Кэсси.
– Кэсси бы не захотела, чтобы ты…
– Я пообещал.
– Она просила тебя об этом?
Я качаю головой:
– Неважно. Она моя сестра. Я должен дать ей ту жизнь, которой она заслуживает. Ту, что у нее была бы, если бы мой отец не подвел ее мать.
– Ты не сможешь нести эту ношу вечно.
– И не придется. У Кэсси нет вечности.
Зейн открывает рот… но так ничего и не говорит. Он знает, что я прав. Мы уже вели этот разговор. Сколько бы раз Зейн ни пытался меня переубедить – правда остается прежней: Лидия начала болеть сразу после того, как от нее ушел мой отец. Ее иммунитет был слаб от рождения, но пока отец был рядом, она была здорова. Он любил ее – и этой любви было достаточно, чтобы поддерживать ее тело. Чтобы она могла жить.
Потом я уехал учиться в университет, убежденный, что все будет хорошо. Что отец остепенился, оставил в прошлом свою ветреность и привычку убегать. Что он любит Лидию достаточно, чтобы остаться с ней. Что он считает Кэсси своей дочерью – пусть и не по крови – так же, как я считал ее своей сестрой. Что он не уйдет.
Когда я вернулся домой после выпуска, отца уже не было. А Лидия умирала. И все, что я мог для нее сделать, – это дарить цветы. Моего присутствия было недостаточно. Не так, как его.
И для Кэсси – тоже.
Кэсси – полностью человек от рождения с той же болезнью, что и у Лидии. Той же слабой иммунной системой. Той же упрямостью.
Я не могу продлить ей жизнь, как мог бы фейри, связанный с ней любовью.
Но я могу дать ей достойную жизнь. Какая бы короткая или длинная она ни была.
Зейн тяжело выдыхает и встает со стола.
– Ты был другим, – говорят он, не глядя на меня.
– Когда?
– На этой неделе. У тебя в глазах появился свет, которого я давно не видел. Там была любовь.
Слово «любовь» отзывается в груди тупой болью.
– Потому что я забыл, что важно на самом деле.
Зейн качает головой. На его губах появляется грустная улыбка. Он отворачивается.
– Нет. Думаю, ты как раз вспомнил, что важно. Надеюсь, ты вспомнишь это снова.
После того, как автограф-сессия заканчивается, и крыша пустеет от гостей, я все-таки решаю посмотреть на Эдвину. Последние пару часов я намеренно избегал ее взгляда, но теперь позволяю себе задержаться на ней и вижу, как свет шарообразных фонарей цепляется за рыжие пряди ее волос и линзы очков. Она как раз заканчивает складывать оставшиеся книги в ящики, но замирает, когда наши глаза встречаются.
Она улыбается неловко. Мы оба сегодня получили дурные вести, и, похоже, ни один из нас не знает, как теперь вести себя друг с другом. И подумать только, насколько все было проще прошлым вечером. Или хотя бы утром, когда я улыбался ей из-за газеты и замечал, как на ее щеках появляется румянец.
Я отгоняю эти мысли прочь и собираю всю волю, чтобы сделать то, что необходимо.
Засунув руки в карманы, я неторопливо иду к ее стороне крыши и останавливаюсь у низкой ограды за ее столом. Эдвина подходит ко мне. Несколько долгих мгновений мы просто смотрим вдаль на темные улицы внизу и яркие огни центра города.
Она первой нарушает молчание:
– Здесь, в этом районе, спокойно, и все равно красиво.
– Да, – говорю я, поворачивая лицо к ее профилю. – Красиво.
На ее губах появляется мягкая улыбка. Она встречает мой взгляд. Я вынимаю руки из карманов, и она опускает глаза, замечая это, и будто бы пододвигается чуть ближе. Когда она вновь поднимает взгляд, ее рука медленно тянется ко мне, и наши мизинцы едва касаются. Осталось всего ничего, чтобы сжать ее ладонь в своей, как прошлой ночью. Еще одно движение, и я бы снова поцеловал ее. Сказал бы вслух то, на что не хватило смелости тогда…
Я делаю почти незаметный шаг назад.
– Эдвина.
Она вздрагивает и нервно проводит руками по юбке, словно не пыталась дотронуться до меня:
– Да?
– Давай отменим наше пари, – выпаливаю я, пока не передумал. – Откажемся от карт-бланша. Мы больше не можем позволить себе играть в эту игру.
Ее лицо замирает, взгляд цепляется за мой. А потом глаза прищуриваются, и в улыбке, что секунду назад была такой теплой, появляется холод:
– А как же «пожалуйста, используй меня скорее»?
И вот я снова будто в той самой кабине лифта. Ее тело прижато ко мне, мой член упирается в ее бедро, а я шепчу ей эти слова. Сердце начинает колотиться при одном воспоминании. Я хочу сказать, что она все еще может использовать меня – и не только использовать. Что, может, стоит рискнуть и влюбиться в меня, так же, как я влюбляюсь в нее. Но если она влюбится… я утону окончательно. А если я утону, пути назад уже не будет. А мне нужно вернуться.
Нужно остаться на земле, где безопасно. И для нее, и для меня.
Мой голос звучит напряженно, когда я произношу следующую правду:
– Мы не можем так дальше. Игра в соблазнение и саботаж была прекрасной и приятной отвлекающей иллюзией, но, если мы продолжим, я так и не смогу вырваться вперед. Ты знаешь, как сильно мне нужна эта победа.
Ее лицо смягчается, и на миг мне кажется, что она понимает. Но потом черты застывают в маске, которую я знаю, как свои пять пальцев. Ее упрямая, боевитая гордость. Она отступает на шаг, скрещивает руки на груди, будто пряча сердце.
– Мне тоже нужна эта победа. И мои причины не менее веские, чем твои.
Я стискиваю челюсть. Глупо было надеяться, что все пройдет легко.
– Кто угодно из нас может выиграть по продажам, Эдвина. Ты же понимаешь это теперь? У тебя столько же шансов получить контракт от мистера Флетчера, как и у меня. Давай уже откажемся от этой нелепой ставки и сыграем по-честному.
Долгие секунды она просто смотрит на меня. Я затаиваю дыхание, молча умоляя ее увидеть в этом смысл.
Но надежда рассыпается, когда она качает головой.
– Я не могу рисковать. Ты прав, между нами куда меньше разницы в популярности, чем я думала, но это все равно не дает мне преимущества. У тебя было время в начале тура, когда ты выступал в одиночку. Я, может, никогда не смогу наверстать эти продажи. А значит, мне нужен уверенный ход. Победа, которую я смогу заработать сама.
Ярость и боль проходят сквозь меня. Я сжимаю кулаки у бедер, с трудом удерживаясь, чтобы не коснуться ее. И сам не знаю, хочу я ее обнять или встряхнуть.
– Ты понимаешь, что это значит? Что ты заставляешь меня сделать? Если ты не согласна отменить пари, у меня остается только один выбор – играть по-настоящему. Этого ты хочешь?
Ее глаза распахиваются, и я вижу, как в голове у нее складывается картина.
Прекрасно. Раз уж до нее начало доходить, я поясню.
Я позволяю себе наконец коснуться ее и беру за подбородок, поднимая ее лицо. Пальцы мои ласковы, но голос обретает холодную остроту:
– Объясню тебе, Вини. Я, может, и был готов играть честно и оставить решение за мистером Флетчером, но это не значит, что я позволю тебе просто так победить в нашем пари. Загоняй меня в угол – я буду драться. Откажись от честной игры – я сыграю грязно. Ты этого хочешь? Хочешь, чтобы я трахнул кого-то другого? Хочешь, чтобы я сделал с незнакомкой все то, что делал с тобой вчера ночью?
Она замирает, глаза округляются, грудь тяжело вздымается.
Я провожу большим пальцем по ее нижней губе.
– Хочешь, чтобы мои руки гладили чужую кожу? Чтобы мои губы касались чужой шеи? Чтобы мои пальцы вызывали чужое удовольствие? Чтобы мой член заполнял не тебя, а другую?
Она качает головой чуть резко.
Я наклоняюсь ближе.
– Тогда позволь отменить наше пари.
Она чуть склоняется ко мне, ее дыхание смешивается с моим.
Блядь, это опасно. Я не хотел дразнить ее. Я должен был провести черту между нами. Спустить себя с небес на землю. Напомнить себе, почему любить человека – это риск. Почему меня никогда не будет достаточно. Почему цели, связанные с Кэсси, важнее моего сердца. Но она так близко… и я уже ощущаю, как начинаю рушиться.
Как стою на самом краю обрыва, вглядываясь в глубины собственного сердца.
Может, я все-таки могу сорваться вниз.
Может, мы все-таки можем отменить это глупое пари и просто посмотреть, куда все приведет, без притворства и уловок. Может, у нас есть шанс на нечто светлое, даже если в конце победит только один. Может…
– Нет.
Она отступает так резко, что я замираю. Она не смотрит мне в глаза.
– Нет, мы не можем отменить пари. Я… мне это нужно. Я не могу положиться на случай.
Мое сердце трескается. Раскалывается.
Но я заставляю себя принять: так даже лучше. Она сделала выбор. Тот, что должен был сделать и я. Потому что она права. Пари – единственный способ, при котором каждый из нас может бороться сам.
Она отходит еще на шаг, опустив взгляд. Очки бликуют так, что я больше не вижу ее глаз. Но в голосе звучит дрожь, которую не скрыть.
– Делай то, что должен. Я тоже сделаю.
Она резко разворачивается и уходит. Я тянусь к ней, не в силах сдержаться. Я хочу остановить ее.
Но разум удерживает меня на месте.
Пальцы сжимаются в воздухе.
ЧАСТЬ 4: КАК ВЛЮБИТЬСЯ В ФЕЙРИ
ГЛАВА 32
ЭДВИНА
Я скучаю по Уильяму. Он сидит рядом со мной в поезде, но это не он. Не тот, которого я успела узнать. К которому испытывала симпатию. Может, дело в том, что Зейн больше не рядом, чтобы развеять его напряженность. А может, в том, что произошло на крыше. Как бы то ни было, с тех пор как мы покинули Люменас и отправились к следующей точке тура, Уильям снова стал тем самым высокомерным поэтом. Говорит редко, а когда это делает, голос у него холодный, язвительный или безразличный.
Или флиртующий, но только когда он обращается к своим поклонникам. За последние часы поездки у нас появилось двое таких – молодожены, которые узнали в Уильяме поэта, набирающего популярность по всему острову. С тех пор как они уселись в креслах напротив, рядом с Монти, они не оставили нас ни на минуту. А поскольку в дневное время поезд предлагает только общие вагоны, сбежать от них вежливо просто невозможно. Впрочем, я бы и не хотела сбегать, если бы они уделили мне хоть каплю внимания, но оно принадлежит только Уильяму.
По крайней мере, я не одна раздражена. Дафна свернулась у меня на коленях, демонстративно повернувшись спиной к нашим попутчикам. Хотя, возможно, раздражает ее скорее Монти, чем они – он тоже не замолкает ни на минуту. Будем справедливы: раздражают меня не столько эти двое, сколько Уильям. Теперь, когда он сам признался, что играет роль перед своими фанатами, я не могу не замечать, как сильно он в ней застрял. Его надменный тон. Натянутая усмешка. Улыбка, тщательно выверенная. Он звучит совсем не так, как звучал со мной.
Или… как звучал раньше.
До того, что произошло на крыше.
Он ведь не был жесток. Просто отдалился. Даже когда сидит рядом, его словно нет. Чего я, в самом деле, ожидала после того, как отказалась закончить наше с ним пари? Черт побери, как же я хотела сделать именно это – сказать «да». То, как он подошел ближе, как дразнил меня всеми этими грязными обещаниями… я была в шаге от того, чтобы сдаться. Чтобы умолять его позволить мне сдаться.
Именно поэтому я и отказалась. Мы с Уильямом слишком опасны друг для друга, и оба это знаем. Чем больше я с ним, тем больше мне хочется быть только с ним. И тем меньше я хочу зарабатывать очки с кем-то другим. А ведь мне это вполне на руку. Если я вообще не заведу новых любовников, а Уильям поступит так же – я выиграю.
А Уильям проиграет.
Он хочет, чтобы все было честно. И часть меня хочет того же.
Так почему же я не могу быть честной и разумной?
Я украдкой смотрю на его профиль – на эту усмешку, которая не достает до глаз, на его напряженную позу, выстроенную так, чтобы казаться непринужденной, но на деле – все, кроме этого. Мне так хочется снова увидеть его живую, теплую улыбку. Почувствовать на себе его обжигающее прикосновение. Вкус его губ. Исследовать те части его души и тела, которые мы до сих пор скрывали друг от друга. Хочу утонуть в этом головокружительном, щекочущем, трепещущем чувстве, которое он во мне пробуждает.
Что, конечно, тут же напоминает мне о всех причинах, по которым я не могу дать Уильяму то, чего он хочет. То, чего хочет мое сердце.
Потому что контракт важнее, чем романтика. Я не могу – не хочу – снова ставить любовь выше своей карьеры. Я поклялась себе в этом после Денниса Фиверфорта. Пусть я и не связана магией, как фейри, но я знаю, что так будет правильно.
Мне нужно выбросить Уильяма из головы. И выиграть это чертово пари.
Ресницы дрожат, я приоткрываю глаза, но все размыто. Поезд все так же покачивает, но гул голосов больше не бьет по ушам. Я моргаю, и постепенно мысли проясняются – раньше, чем зрение. Должно быть, я уснула.
Шевелюсь, обнаруживая, что моя голова покоится на чем-то мягком, но упругом. Поднимаю лицо с импровизированной подушки и понимаю, что это плечо Уильяма. Меня окатывает жар от макушки до пят. Не глядя на меня, он протягивает что-то. Мои очки. Я надеваю их, и картинка проясняется. Мы одни: ни Монти, ни Дафны, ни наших навязчивых попутчиков. Впрочем, другие пассажиры все еще остаются в вагоне. Видимо, наши спутники отправились в вагон-ресторан. Я выпрямляюсь, добавляя несколько дюймов между собой и Уильямом, и заправляю за ухо выбившиеся пряди. И тут – ужас: пальцы касаются влаги на щеке.
Меня накрывает волной стыда, когда я осознаю, что спала и слюнявила его плечо. Уильям снова что-то протягивает. Шелковый платок.
Мне хочется провалиться сквозь землю – в темную бездну, желательно без свидетелей, – но я принимаю платок и промакиваю щеку. Затем, скривившись, осторожно стираю пятно с его пиджака.
– Прости, – бормочу я.
Он встречает мой взгляд, и на его лице появляется улыбка, одновременно кривая и нежная. Он накрывает мою руку своей ладонью, останавливая мои тщетные попытки вытереть ткань.
– Все в порядке, – говорит он, голос полон смеха.
Я замираю. Сердце тает, бьется, скачет где-то под ребрами, и все из-за этой улыбки. Первая настоящая с тех пор, как мы покинули Люменас. Первый настоящий смех. И если уж это не заставит меня возненавидеть собственное упрямство, то я и не знаю, что сможет.
Он продолжает смотреть на меня, и веселье постепенно исчезает из его взгляда, сменяясь печальной, горькой улыбкой. Сердце сжимается. Я вдруг чувствую острую потребность вернуть ту нежную улыбку. Даже если для этого придется его поцеловать. Даже если для этого придется отказаться от всего…
– Следующая остановка наша, – сообщает Монти, разрушая этот хрупкий миг.
Я резко отдергиваюсь от Уильяма, пока Монти с Дафной устраиваются на сидениях напротив. У них в руках и лапах пирожные. Уильям убирает руку с моей и сразу отводит взгляд. Черт. Насколько близко я была к тому, чтобы поцеловать его? Еще и в общественном месте.
– Мы будем в Дарлингтон-Хиллс меньше, чем через час, – говорит Монти.
Я не в силах встретиться с ним взглядом – а вдруг у него в глазах читается это? – поэтому отвожу глаза к окну. Затаив дыхание, наблюдаю, как за стеклом проплывает поле солнечных нарциссов, раскинувшееся под идеально голубым небом с самыми пушистыми облаками, какие я когда-либо видела. Я знала, что следующая автограф-сессия будет в Весеннем дворе, но, видимо, уснула, пока мы пересекали границу. Теперь я впитываю все. Цветочные поля. Светлые рощи фруктовых деревьев. Заснеженные вершины вдалеке.
И это именно то, что нужно, чтобы отвлечься от жара, исходящего от близости Уильяма. От воспоминания о его улыбке.
Уильям снова в образе мрачного поэта, когда мы прибываем в Дарлингтон-Хиллс. А вот я в восторге: не могу оторвать взгляда от окон кареты, любуясь городом. Он совсем не похож на остальные. Здания здесь выстроены из темного благородного дерева с покатыми черепичными крышами. По тротуарам и между домами раскинулись цветущие деревья – в потрясающем сочетании розового, красного и белого. Воздух наполнен свежестью скошенной травы и ароматом цветущей вишни.
И как только я думаю, что впечатлений мне уже хватит, мы прибываем в отель.
У меня буквально отвисает челюсть, когда мы выходим из кареты на круглую брусчатую площадь перед самым огромным деревом, какое я только могла вообразить. Оно широко, как особняк, и выше любого здания в Люменасе. Ствол сплетается из извивающихся древесных жил, образующих арки, двери, окна и балконы. Ветви раскинулись над головой, укрывая нас живым навесом, усыпанным розовыми цветами. Все в этом сооружении дышит – природа и архитектура в совершенном союзе.
– Это наш отель? – ахаю я.
Монти затягивается только что подожженной сигариллой.
– Отель Дарлингтон-Хиллс. В этом году здесь проходит Весенний бал Литературного общества Фейрвивэя.
Когда я услышала, что следующая остановка не автограф-сессия, а благотворительный бал, я вовсе не ожидала такого места. В воображении всплывало что-то вроде отеля «Верити» в Зимнем дворе. Но, разумеется, я не жалуюсь. Все больше причин восхищаться Фейрвивэем – это именно то, что мне сейчас нужно. Напоминание, насколько отчаянно я хочу этот контракт.
– Сколько хороших мест, где можно поспать, – томно выдыхает Дафна, глядя вверх на ветви.
– У нас есть настоящие комнаты, Даф, – смеется Монти.
Она фыркает, но идет за ним по вымощенной дорожке к отелю. Я следую за ними и украдкой бросаю взгляд через плечо. Сердце срывается с ритма: Уильям улыбается, глядя на цветущие деревья, походка у него легкая, расслабленная. Но стоит нашим взглядам встретиться, он тут же надевает маску.
Я прищуриваюсь:
– Можешь не притворяться, будто тебя это не впечатляет. Тут нет твоих фанаток, ради которых надо играть роль.
Он ухмыляется, но не отвечает.
– Скажи, что ты на самом деле думаешь. Это потрясающе, правда? Даже для такого фейри, как ты?
Он снова смотрит на меня, и дыхание замирает, когда он делает шаг ближе и склоняется к моему уху, почти касаясь:
– Хочешь знать, что я действительно думаю? Думаю, что хочу усадить тебя на один из этих балконов и зарыться лицом между твоих бедер. Как та парочка, которую мы застукали в северном крыле.
Я замираю, боясь оступиться на ровном месте. Его слова заставляют меня вздрогнуть, пока воображение уносит далеко. Я поднимаю взгляд на один из закрученных балконов над головой и вполне могу представить, как сижу там, а сильные руки Уильяма охватывают мою талию, как он касается меня языком, а я запрокидываю голову в экстазе…
– Жаль, что придется выбрать кого-то другого, – добавляет он.
Я трясу головой, прогоняя слишком яркие образы. Монти с Дафной уже у входа, а Уильям бросает мне жестокую улыбку и следует за ними.
Я стискиваю челюсть и ускоряю шаг. Проклятый Уильям. Я знаю, что он делает. Пытается соблазнить меня и заставить саму разорвать наше пари. Он, может, и не отказался напрямую от близости, но намерения его очевидны. Раз я не соглашаюсь прекратить пари, он будет играть по первоначальным правилам.
Но не со мной.
Значит, все, чего я так жаждала сделать с ним, у меня не будет. Да, сейчас у меня в распоряжении наш карт-бланш, но я не воспользуюсь им против его воли. Особенно когда понимаю его так хорошо. Я знаю, как сильно он хочет победить. Не меньше меня.
Но мои причины важнее.
Мы входим в вестибюль отеля, и он оказывается столь же вдохновляющим, что и фасад. Стены здесь из того же благородного дерева, что и наружный ствол, – изогнутые, украшенные затейливыми завитками. Люстры из переплетенных цветущих ветвей свисают с высокого потолка. Все – от винтовых лестниц до кресел и стойки регистрации – будто выросло прямо из пола и стен.
Монти прямиком направляется к стойке регистрации, опережая нас всех: скорее всего, его подгоняет страх, что нас может ждать повторение той неразберихи в Люменасе. Остальные направляются в зону отдыха.
– Уильям! – раздается восторженный женский голос, и мы останавливаемся.
Молодая женщина наклоняется вперед с одного из цветущих кресел, ее серые глаза вспыхивают, когда она видит Уильяма.
Он замирает.
– Кэсси?
Кэсси. Разве не так… зовут его сестру?
Женщина совсем не похожа на Уильяма: хрупкая, с бледной кожей, прямыми серебристыми волосами, убранными в низкий пучок. У нее круглые уши – значит, она по меньшей мере наполовину человек. Уильям так и не объяснил, кем они приходятся друг другу, лишь сказал, что он ее опекун. Кэсси поднимается с кресла, опираясь на лакированную черную трость, с широкой улыбкой на губах. Она одета в свободные брюки, напоминающие мне наряды Зейна, белую блузку и серый жилет.
Уильям сразу же направляется к ней.
– Что ты здесь делаешь?
Она поднимает руку, не подпуская его ближе.
– Даже не начинай. Я чувствую себя прекрасно.
– Ты приехала на поезде? Одна?
Она сверлит его взглядом.
– Мне девятнадцать. Я умею ездить на чертовом поезде.
– Ты должна была остаться у миссис Хансен до конца тура.
Кэсси делает невинное лицо.
– Миссис Хансен устала от моих услуг. Я решила: какой еще момент подойдет лучше, чтобы навестить дорогого брата в его туре «Сердцебиения»?
– Кэсси, – сквозь зубы произносит он. – Что ты сделала с миссис Хансен?
– Все, как было велено. Не моя вина, что она заставляла меня каждый день читать ей «Нищенку и Золотую Лютню».
Он сжимает переносицу пальцами.
– В качестве оплачиваемой компаньонки ты должна была читать все, что она хочет. Слушать ее бред, читать ее бред, делать все, что она пожелает.
– «Нищенка и Золотая Лютня» – поучительная сказка. Я ненавижу поучительные сказки.
На моем лице расплывается улыбка. Кажется, Кэсси в моем вкусе.
Уильям прищуривается.
– Что ты сделала с «Нищенкой и Золотой Лютней»?
Она пожимает плечами так же невинно.
– Всего лишь добавила любовную сцену, смертельную битву и счастливый финал.
– Конечно добавила.
Кэсси упирается одной рукой в бок, вторая все так же на трости.
– Еще она назвала меня старой девой.
– Ну, пошла она, – равнодушно произносит Уильям. – Грех не уволиться после такого.
– Вот и я так сказала! – сияет Кэсси, явно наслаждаясь страданиями брата.
Я не могу сдержать смешок, он тут же привлекает внимание Кэсси.
Она расширяет глаза, а вместе с ними и улыбку. Протягивает мне руку.
– Какая же я грубиянка. Вы, должно быть, Эдвина и Дафна.
Я пожимаю ее руку, удивленная тем, какая она крепкая несмотря на хрупкую фигуру.
– Приятно познакомиться.
– Взаимно, – говорит она, а потом наклоняется, чтобы пожать Дафне лапу. – Хотя тебе, уверена, не слишком приятно все это время проводить с моим надоедливым братцем. Он ведь все время над тобой трясется?
Я перевожу взгляд с Кэсси на Уильяма. Его маска полностью сползла, показывая мне еще одну грань, которую я не знала. Он смотрит на сестру с нежностью и тревогой – держит руку у ее спины, не касаясь, как будто в любую секунду готов поймать ее, если она потеряет равновесие. Должна быть причина, по которой она ходит с тростью. И теперь, кажется, я начинаю понимать о нем больше, чем прежде.
– Ну, не могу сказать, что он так уж трясется надо мной, – говорю я, снова глядя на Кэсси, – но пару раз пытался защитить. Впервые – мою честь от похотливого субъекта.
– Во второй раз тебе не особо требовалась моя защита, – замечает Уильям, и я вновь ловлю ту самую теплую улыбку, которую мельком видела раньше. – Хотя артисты с северного крыла, наверное, были благодарны за то, что я спас их от тебя.
– Не секретничайте, – говорит Кэсси и шлепает брата по руке. – Рассказывай.
– Это была оргия, – говорит Дафна.
Глаза Кэсси вспыхивают.
– Как восхитительно скандально!
– Даф, – укоряет Уильям, – не говори ей такое. Откуда ты вообще узнала?
Дафна пожимает пушистыми плечами:
– Монти рассказал.
– А откуда знает Монти?
– Я слежу за всем, – отвечает сам Монти, подходя к нам, демонстрируя ямочку на щеке и протягивая руку. – Значит, ты и есть та самая печально известная Кэсси Хейвуд?
– «Печально известная» звучит прекрасно, – отвечает она, пожимая руку.
– Наши комнаты в этот раз распределены как надо? – спрашивает Уильям.
– Идеально. Хотя я не знал, что у нас будет дополнительный гость.
Кэсси отмахивается:
– Я тут не ночую. Загляну на бал, но остановлюсь у друзей.
Уильям резко поворачивается к ней:
– У тебя есть друзья?
Та пренебрежительно фыркает. Дважды – для убедительности.
– Да, мой дорогой циничный засранец-брат, у меня есть друзья.
Он закатывает глаза:
– Я имел в виду друзья в этом городе.
– Лола и Роузи приехали к своей тетке перед поступлением. И не смей начинать про стипендию. – Она метает на брата колючий взгляд, от которого его лицо тускнеет. – Я не собираюсь об этом плакать, так что и ты не смей хандрить.
