Текст книги "Соперничество сердец (ЛП)"

Автор книги: Тессония Одетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА 37

ЭДВИНА

К утру я уже тысячу раз успела сменить ярость на чувство вины и обратно. Я злюсь, что Уильям скрывал от меня свою тайну. Злюсь за его поклонников, которых он обманывал. За его сестру, которую затолкали в тень, потому что ее талант начали замечать только тогда, когда его представил мужчина. Я сама через это проходила и не могу перестать злиться.

Но с другой стороны… он ведь был прав насчет меня. Не у всех есть привилегия цепляться за идеалы так же упорно, как я. Богатые родители и братья всегда были моей подушкой безопасности. Я могла стремиться к карьере, рисковать и все равно знала, что могу вернуться домой. Да, ценой своей независимости, но я бы не осталась голодной.

А Уильям и Кэсси оказались на грани долговой ямы, с которой я никогда не сталкивалась. Контракт стал спасением. Он уберег Кэсси от работного дома. И теперь, когда я познакомилась с ней, я не могу не согласиться: Уильям был прав, сделав все, чтобы уберечь ее от такой участи.

Но боль все равно осталась. В сердце – осколок, который шепчет: Я же предупреждала. Твердит, что все, что я берегла между мной и Уильямом, никогда не было настоящим. Всегда было ложью. Всегда – игрой.

Нет, – возражает остальная часть сердца. – Это не правда. Ты знаешь, какой он настоящий. Ты видела обе стороны.

Тогда почему он молчал так долго? Почему дождался, пока я отдалась ему? Пока не начала умолять о правде?

Я выхожу из комнаты почти в полдень и даже тогда не уверена, что готова к встрече с Уильямом. К счастью, в гостиной его нет. Только Дафна, развалившаяся на одном из кухонных шкафов. Она приоткрывает глаза, когда замечает меня, сладко потягивается и зевает.

– Долго же ты спала, – говорит она, спрыгивая на пол. – Наверное, утомилась после всех этих стонаний. А потом еще крики были.

Я заливаюсь краской. Когда я вылетела из комнаты отдыха, в кухне были Монти и Дафна. Монти растянулся на спине на кухонном острове, курил сигариллу, а Дафна потягивала ликер из крошечной деревянной чашки. Никто ничего не сказал, но тишина сказала все за них – наверняка слышали абсолютно все.

Я кривлюсь:

– Здесь… кто-нибудь есть?

– Монти и Уильям пошли помогать с подготовкой к балу.

Меня захлестывает облегчение. До самого мероприятия еще есть время. Может, получится все это время держаться в тени и не пересекаться с Уильямом вовсе. Хотя сердце снова проваливается в пустоту, стоит вспомнить его последние слова:

…пожалуйста, вернись ко мне, если в твоем сердце найдется желание все это уладить.

Я хочу. Правда хочу. По крайней мере… кажется, что хочу.

Но я все еще в запутанных чувствах. Не готова говорить с ним об этом.

– Ты уже выбрала, что выставишь на аукцион? – спрашивает Дафна, вырывая меня из мыслей.

В панике у меня сжимается грудь. Конечно же, я не могу отдать экземпляр книги Уильяма с нашими пометками. Или… книги Кэсси.

– О, э… пожалуй, предложу персонализированный экземпляр «Гувернантки и фейри».

– Не так уж захватывающе, как свидание с Уильямом.

У меня пересыхает во рту. Черт. Его свидание. Я совсем забыла. И теперь от одной этой мысли желудок скручивает узлом. Я не хочу, чтобы он шел на свидание с кем-то другим.

Даже если это не настоящее свидание.

Конечно, это не будет настоящее свидание.

Разве что Уильям передумал насчет меня.

Разве что его сердце уже не со мной – не после того, как он увидел мою некрасивую сторону. Мою ярость и гордость.

Я прикусываю внутреннюю сторону щеки, чтобы отогнать подступающее к горлу сдавленное чувство. И тут приходит спасительная мысль – нужное отвлечение.

– Вспомнила! Я ведь должна тебе кое-что передать.

Я возвращаюсь в комнату и начинаю рыться в юбке, которую носила прошлым вечером. Нелегко заставить себя не думать о том, что произошло в ней – как он задирал подол, мучил меня, доводя почти до вершины… А потом стянул ее и позволил мне оседлать его…

Я сжимаю бедра, и пальцы наконец нащупывают то, что искала: две танцевальных карточки. Одну я прячу в карман дневного платья, с другим возвращаюсь к Дафне.

– Организатор бала просила передать это тебе, – говорю, протягивая карточку. – Фонд получает пожертвование за каждую заполненную строчку.

Дафна вертит ее в лапках, нахмурившись:

– Я никогда не танцевала.

Я пожимаю плечами:

– И не обязана. Я знаю, тебе некомфортно в Благой форме. А бал, скорее всего, в основном для людей и Благих фейри. Но захотела ее дать тебе на всякий случай, вдруг захочешь.

– Хм, – снова пробормотала она, переворачивая карточку в лапах.

В этот момент раздается стук в дверь. Я почти бросаюсь обратно в комнату, опасаясь, что это Уильям. Но это не может быть он – ему не нужно стучать.

И все же я делаю глубокий вдох перед тем, как открыть дверь.

– Мисс Данфорт! – улыбается мне с порога Кэсси.

Черт. Это почти так же плохо, как если бы там стоял он.

Кэсси слегка отпрянула, с подозрением нахмурившись:

– Ты сейчас… из-за меня нахмурилась?

Я заливаюсь краской и отмахиваюсь:

– О, извини, я просто не ожидала тебя увидеть. Если ты к Уильяму, его сейчас нет.

– На самом деле, я к тебе.

Я неловко переступаю с ноги на ногу:

– Уильям тебя послал поговорить со мной?

Она фыркает:

– Скорее наоборот. Он бы меня и на шаг от себя не отпустил. Он не знает, что я здесь. Пойдешь со мной пообедать в городе?

Я почти отказываюсь, но, может, это как раз то, что мне сейчас нужно. Поговорить с Кэсси. Узнать ее ближе. Понять их договор. И свои чувства.

– Сейчас только пальто возьму.

Пункт нашего назначения всего в нескольких кварталах от отеля. Я предлагаю поймать карету, но Кэсси настаивает идти пешком.

– Я сегодня чувствую себя отлично, правда, – говорит она по дороге. – Трость со мной на случай, если ноги ослабеют или заболит, но пока все хорошо. Иногда она нужна, если начинается головокружение.

– Уильям немного рассказал мне о твоем заболевании, – отвечаю я, стараясь, чтобы это не звучало как излишняя забота. – Сказал, что у вашей матери была та же дегенеративная болезнь и что врачи до сих пор не знают, что это.

– Да, это загадка. Но у меня есть настойки и фейри-средства, которые облегчают симптомы.

Мы приходим к кафе, устроившемуся на первом этаже небольшого здания между двумя высокими. У его круглых окон вьются зеленые лозы, усыпанные крошечными розовыми бутонами. Эти лозы тут же вызывают в памяти вьюнки Уильяма, которыми он вчера закрыл дверь.

Я отгоняю это воспоминание – странное смешение наслаждения и боли.

Мы садимся у солнечного окна. Кэсси заказывает за нас обеих, так как уже бывала здесь. Обед состоит из чая, бутербродов размером с палец и круглых пирожных с мягкой тянущейся оболочкой и начинкой из сладкой вишневой бобовой пасты.

– Вкусно, правда? – спрашивает она, когда я откусываю одно.

– Очень, – говорю с набитым ртом.

Но ее лицо вдруг омрачается, и я напрягаюсь.

– Что-то не так?

Она сжимает губы, будто решаясь.

– Я тебе немного соврала. Уильям действительно не знает, что я пришла поговорить с тобой. Но я уже видела его сегодня. Мы поговорили.

Я замираю.

– О чем?

– О том, что он рассказал тебе вчера. И о твоей реакции.

– Оу, – делаю вид, что спокойно отпиваю чай. Но пальцы предательски дрожат.

Она подается вперед, ставит локти на стол, сцепляет пальцы и кладет на них подбородок, прищурившись:

– Мисс Данфорт… Точнее, можно называть тебя Эдвина?

– Конечно.

– Эдвина, значит. У тебя есть чувства к Уильяму?

Я чуть не давлюсь чаем. Откашлявшись, киваю. Да, у меня есть чувства к ее брату. Хорошо это или плохо – или и то, и другое – я пока не понимаю.

– Так и думала, – говорит она. – Стоило мне увидеть вас вчера, я сразу поняла, что Зейн был прав. Вы с Уильямом нравитесь друг другу.

Я не могу уловить, есть ли в ее голосе обвинение или просто любопытство, но вина накатывает волной. Хотя я старше ее на десять лет, ощущаю себя школьницей, попавшей впросак и готовой на что угодно, лишь бы вернуть ее расположение. Поэтому молчу и жду, что она скажет дальше.

– То, что Уильям рассказал тебе вчера… это ведь не только его тайна, – говорит она. – Она наша. Я заставила его пообещать, что он будет делиться этим только с теми, кому это нужно по работе или кто способен выслушать и принять нас такими, какие мы есть.

Чувство вины только растет. Получается, он рассказал мне, потому что надеялся на понимание. Потому что верил в меня.

– А мистер Флетчер знает? – спрашиваю я.

– Да. После того, как он сделал мне предложение по книге, а Уильям согласился на мой план, я призналась ему, что мы пишем ее вместе, и объяснила, как все устроено. Он все равно согласился издать книгу и сделать Уильяма ее лицом. Правда, после выхода он засомневался, стоит ли устраивать тур. Не был уверен, справится ли мой брат даже с его актерскими навыками. Так что обещанный тур так и не состоялся. Только когда он доказал, что справится, и заслужил свое место рядом с тобой в рамках тура «Сердцебиения».

Я не знаю, радоваться мне или злиться, узнав, что мистер Флетчер в курсе. Если он одобряет их договоренность, почему это так задевает меня? Но раздражение ведь не только в этом.

– Мне больно, что он врет своим поклонникам. Что скрывает правду. Тебе не кажется, что он превратил твою книгу в фарс? Все это выдуманное прошлое с великой любовью по имени Джун?

Она фыркает от смеха:

– Во-первых, мы не до конца все скрываем. На титульной странице я указана как автор, Уильям – как исполнитель. Во-вторых, Уильям не выдумывал никакой Джун как бывшую возлюбленную. В названии речь просто о месяце. Это фанаты все себе додумали. Да, он использует этот образ как часть своей роли и допускает туманные фразы или мрачные байки, чтобы они могли продолжать в это верить. Но они бы все равно строили догадки – хотим мы того или нет.

– Но разве ты не хочешь, чтобы они знали правду? Настоящий смысл твоих слов? Истории, что стоят за стихами, а не спектакль, который устраивает Уильям?

Я не упоминаю, что, знай я правду раньше, возможно, не высмеивала бы «Июньский портрет, запечатленный в покое» так беспощадно. Я ведь не думала, что стихи плохие – просто он казался мне претенциозным, а значит, и все, что он делает, – тоже. В том числе, как я думала, его поэзия. Господи, как он вообще сдерживался, когда я высмеивала поэзию его сестры прямо ему в лицо?

– А ты хочешь, чтобы читатели знали правду? – поднимает бровь Кэсси. – Какие главы твоих книг пришли из глубины души, а какие – просто прихоть?

Она попала в точку. Я вспоминаю, как мне было неловко, когда Джолин решила, что я пережила все, что описывала в своих сценах.

– Нет, – признаюсь. – Но я же пишу художественную прозу.

– И что? Кто сказал, что поэзия должна быть автобиографичной? Если я хочу остаться в тени, это мое право. Никого не должно волновать, о ком мои стихи и есть ли у них прототип. Это мои слова. Мои эмоции. Ты видишь в Уильяме самозванца, но он – мой щит. Он держит на себе весь напор – ожидания, домыслы, а я просто творю. И мне этого достаточно. Пожалуйста, не вини его за это.

Пустота в груди чуть отступает. Может, я и правда слишком строго сужу Уильяма. Но боль все еще есть.

– Мне больно, что он солгал мне. Уильям Хейвуд – даже не его настоящее имя.

Ее лицо резко меняется.

– Он мой брат, Эдвина. Пусть он и не родился с этой фамилией, но он достоин ее. Да, это его сценическое имя. И наш псевдоним. Это не значит, что он обманывал тебя насчет своей личности.

Ее тон режет мое возмущение, оставляя мои доводы тонкими, как потрепанный пергамент.

– Ты судишь его слишком строго, – говорит она, и все во мне отзывается, подтверждая ее правоту. – Это не заговор. Это общее дело. Он – лицо, я – автор. Мы команда. Я не хочу славы. Он хочет. Он делает это ради меня, а я ради него. Популярность книги – шанс вдохнуть жизнь в его карьеру.

Я опускаю плечи. Я знала, что его карьера трещит по швам, но ни разу не подумала, что это может спасти ее.

– Просто… наверное, если бы он сказал все с самого начала, я бы не восприняла это так болезненно.

Она смотрит на меня с укором.

– А если бы он сказал сразу, ты бы вообще дала ему шанс? Ты сама предвзята к нашему соглашению.

Обычно я бы вспыхнула от такого обвинения… но она права. Я даже не дала Уильяму объясниться, сразу выстроив между нами стену из принципов. И хотя я все еще считаю нечестным скрывать такое от поклонников, теперь лучше понимаю и его, и Кэсси.

Я сжимаю губы в неловкой улыбке:

– Я постараюсь быть более открытой. Можно я задам вопрос? Из искреннего желания понять. – Она кивает. – Это правда твоя мечта? Книга стихов? Ваша с Уильямом договоренность?

– Это шаг к ней, – отвечает она. – Я хочу поступить в колледж. И хочу написать пьесу, где Уильям сыграет главную роль. До того, как умру. Врач дал мне шесть лет.

У меня перехватывает дыхание – особенно от того, с какой легкостью она это произносит:

– Шесть лет? Что ты имеешь в виду?

– Мои симптомы развиваются куда быстрее, чем у мамы. Плюс ко всему у меня есть собственные, дополнительные болячки, с которыми приходится справляться.

Я с открытым ртом смотрю на нее. Так вот почему Уильям все время говорил, что у нее мало времени. Почему он так отчаянно хочет сделать ее счастливой. Дело не только в том, что она человек и хрупка по сравнению с ним. Не только в том, что она больна. У нее есть конкретный диагноз. Конкретный срок.

Кэсси бросает на меня укоризненный взгляд:

– Не смотри на меня такими печальными глазами. Я вполне намерена дожить до глубокой старости.

Я откидываюсь на спинку стула, ошарашенная.

– Есть кое-что, что ты должна знать об Уильяме, – говорит она. – Он рассказывал тебе о Лидии? Моей маме?

– Он сказал, что она умерла. И что его отец бросил ее.

– А ты знаешь, как устроено старение фейри и людей в Фейрвивэе?

– Знаю, что фейри раньше старели медленно, – отвечаю. – Но теперь они стареют так же быстро, как и люди. Хотя большинство все равно перестает стареть, когда достигает зрелости. При этом у некоторых людей старение тоже замедлилось.

– У тех, кто находится в романтических отношениях с фейри, – уточняет Кэсси. – Есть подтвержденные случаи, когда и платонические отношения с фейри – дружба, семья – тоже замедляют старение. Но влюбленные пары эффективнее всего. Когда Лидия встретила отца Уильяма, ее здоровье резко улучшилось. Но он ушел от нас, когда Уильям поступил в университет. Мама не хотела, чтобы он узнал: боялась, что он будет переживать. Поэтому он не знал ни о том, что отец ушел, ни о болезни матери до самого выпуска.

Глаза Кэсси затуманиваются, голос срывается:

– Уильям винил себя за то, что не смог сделать больше. Что не смог ее спасти.

Мои собственные глаза заволакивает вуаль. Я представляю, каково это – знать, что пока ты наслаждался университетской жизнью, твоя мама угасала.

– Он не должен был чувствовать себя виноватым, – продолжает Кэсси. – Никто не должен нести такую ношу. Если честно, я даже не виню отца. Я не хочу, чтобы кто-то любил меня и оставался рядом лишь для того, чтобы я выжила. Но Уильям не может это отпустить. Он до сих пор винит себя за то, что его было недостаточно для нее. И что недостаточно для меня. Он ненавидит то, что все долги, которые мы накопили во время болезни мамы, легли на меня после ее смерти. Так как родители не были женаты, ни Уильям, ни его отец не несли за меня никакой юридической ответственности. А Уильям чувствует за это огромную вину. Что бы я ни говорила, это чувство в нем не ослабевает. Поэтому он так обо мне заботится. Поэтому хочет быть за все ответственным. Хочет отдать мне все, пока я еще жива.

Слеза скатывается по моей щеке. Как я могу его винить? Даже я, едва зная Кэсси, хочу, чтобы у нее было все. И сердце разрывается от того, что Уильям считает, что его недостаточно, – только потому, что он не всемогущ. И в то же время я осознаю, каким чудом было то, что он открылся мне. Мне, человеку, которого он боялся подвести.

Мне, той, кто сбежала при первой же возможности.

– Он боится, что станет таким же, как его отец, – говорит Кэсси, и каждое ее слово бьет в самую суть. – Он боится, что, если полюбит человека, его любви будет недостаточно. Вот почему я за него волнуюсь не меньше, чем он за меня. Боюсь, что он будет слишком занят тем, чтобы делать кого-то счастливым, и потеряет себя. А ведь двое не должны растворяться друг в друге до такой степени.

Я внимательно изучаю ее настороженное лицо.

– Ты говоришь это как предупреждение?

Она качает головой:

– Я спрашиваю, насколько сильно ты им дорожишь. Одно дело – любить. Совсем другое – если он для тебя просто мимолетное увлечение.

Меня передергивает от самой мысли, что Уильям – просто мимолетное увлечение. Но при этом сердце замирает и учащенно бьется от одной только мысли, что я могла бы его полюбить. Оно трепещет.

И на этот раз меня это не пугает.

Это не напоминает мне об истории с Деннисом Фиверфортом.

Потому что это чувство связано не с пустыми словами и иллюзиями.

Оно связано с человеком, который сказал, что мои слова красивы.

С тем, кто спал в кресле у моей постели, когда я напилась до беспамятства.

С тем, кто поделился своим прошлым.

Шутил со мной, флиртовал и признался в чувствах в строчках нашей книги.

Я встаю. На языке вертятся слова – пугающие и прекрасные.

– Я люблю его настолько, чтобы не позволить твоим страхам сбыться. Я не дам ему потерять себя во мне. Но… я и не оттолкну его.

Уголки ее губ поднимаются:

– Значит, ты простишь его?

Я заглядываю внутрь себя. Пытаюсь найти остатки злости. Она все еще есть, но теперь только пепел. Рядом с тем огнем, что пылает у меня в груди.

– Уже простила.

Кэсси поднимается, опираясь на трость, и берет меня за руку:

– Тогда скажи ему это лично.

Грудь поднимается от вдоха. Там все еще туман, но я готова разогнать его. Вместе. С Уильямом. Я все еще боюсь, но не настолько, чтобы бежать. Ноги дрожат от нетерпения, мне хочется как можно скорее вернуться к нему.

Кэсси улыбается, будто все уже знает.

– Ну что ж, давай…

Она моргает. Один раз. Второй. Выражение ее лица меняется. И без того бледное лицо становится мертвенно-белым. Затем, с дрожанием ресниц, она падает.

ГЛАВА 38

ЭДВИНА

Похоже, я пропущу бал.

Снаружи уже опустилась ночь, а я все еще сижу у окна спальни, где отдыхает Кэсси. Она спит уже несколько часов, и я никак не могу заставить себя уйти. Даже несмотря на то, что она настаивала, будто с ней все в порядке – еще до того, как удалилась в постель.

Теперь я еще больше понимаю, почему Уильям так трепетно оберегает ее. Было страшно видеть, как ее хрупкое тело обмякло и осело. К счастью, я успела подхватить ее и не дать упасть. Она быстро пришла в себя и продиктовала адрес дома, где остановилась. Мы сели в наемную карету, и я передала ее в заботливые руки друзей. Они подтвердили ее слова: с ней и правда случается подобное, и вскоре ей станет лучше.

Я им верю. Но не могу ее оставить. Как? Уильям бы взбесился, узнай, что я ушла, пока она еще не оправилась. Хотя бы наполовину я уверена: он сорвется на меня уже за то, что я согласилась не говорить ему о ее обмороке – пока она сама не расскажет. Я уже почти нарушила это обещание, но понимаю, почему она просила. Кэсси не хочет, чтобы он пропустил бал. Она и в постель-то согласилась лечь только после того, как я пообещала не слать ему весточку.

Но ведь я и не обещала, что сама уйду.

Комната у нее, по крайней мере, уютная. Большая гостевая спальня в старинном особняке на краю города всего в десяти минутах езды от кафе, где мы обедали. Друзья заходили проверить, как она. Оставили поднос с чаем, печеньем и очередной дозой ее лекарств. Они действительно заботятся о ней. Любят не меньше, чем Уильям.

Только не так удушающе.

Когда Кэсси наконец просыпается, я тут же подлетаю к ней.

– Почему ты все еще здесь? – спрашивает она, голос у нее хриплый от сна.

Я помогаю ей приподняться:

– Хотела убедиться, что тебе лучше.

Она тянется мимо меня к пузырьку с лекарством, отмахивается, когда я пытаюсь помочь.

– Не стоило. Я же говорила, что со мной все будет в порядке. Просто головокружение. Это бывает.

– Все равно я хотела дождаться, пока ты проснешься.

Она делает глоток чая, внимательно глядя на меня поверх чашки:

– Ты уверена, что просто не тянешь время? Может, тебе давно пора поговорить кое с кем?

– Нет, – отвечаю я. И это чистая правда. – Я готова поговорить с Уильямом. Но я не смогла бы говорить с ним честно, если бы хранила от него тайну. Я понимаю, почему ты не хочешь его тревожить, но мне было важно самой увидеть, что с тобой все хорошо.

Кэсси качает головой то ли с улыбкой, то ли с раздражением:

– Если бы я знала, что так будет, разрешила бы тебе отправить ему записку. Хоть бал вы бы тогда пропустили вместе. Он, наверное, с ума сходит от волнения за нас.

Внутри у меня все сжимается, и я решаюсь:

– Есть кое-что, что я хотела бы тебе сказать. Хотя, возможно, мне не стоит.

Она ставит чашку, отмеряет ложку следующего лекарства. Сужает глаза, но все же вздыхает:

– Если ты любишь моего брата, считай, ты уже часть семьи. А если ты семья, значит, имеешь право говорить.

Упоминание о любви снова вздымает в животе вихрь – порхающий и нежный, – но я сосредотачиваюсь.

– Пожалуйста, не скрывай от него свои трудности. Позволь ему видеть, как ты с ними справляешься. Покажи, что ты борешься, что рядом есть те, кто тебя поддерживает. Что ты живешь. Не для того, чтобы доказать, что тебе не нужен он, а чтобы знал, что ничего не упускает. Чтобы он не боялся внезапной беды. Пусть чувствует, что он с тобой даже когда вы не рядом.

Кэсси отводит взгляд.

– Это из-за того, что сделала мама?

– Я знаю, что она хотела как лучше, – говорю мягко. – Она хотела, чтобы Уильям наслаждался учебой. Так же, как и ты хочешь, чтобы он жил, не тревожась о тебе каждый день. Но как ему было больно узнать, что он ничего не знал о том, через что она проходила? Думаю, в глубине души он боится, что с тобой происходит то же самое. Ему должны были дать выбор тогда. Так позволь ему сделать выбор сейчас.

Ее лицо становится настороженным.

Я бросаю ей многозначительный взгляд:

– Даже если его забота временами невыносима.

Она усмехается:

– Хорошо. Я поняла, о чем ты. Постараюсь… дать ему выбор.

Во мне разливается облегчение:

– Спасибо.

– Но я тоже вправе выбирать. В том числе – принимать или не принимать чью-то опеку. И сейчас я выбираю: иди на бал. Со мной и правда все хорошо.

– Точно? – я вглядываюсь в ее лицо: в ясные глаза, в румянец, вернувшийся к щекам.

– Иди, – говорит она, отмахиваясь рукой. – Ты же хотела сорвать его свидание?

Я замираю от неожиданности. Я опять забыла про это чертово свидание! Мои тревоги насчет наших отношений и будущего уже не такие острые. Я больше не боюсь, что его «аукционное» свидание обернется чем-то романтическим.

Но все же.

Я бросаю Кэсси лукавую улыбку:

– Еще как хочу сорвать его свидание.

Я взволнованна до дрожи, пока еду обратно в отель. Поездка на карете занимает вдвое больше времени, чем раньше – улицы запружены теми, кто направляется на бал. Хотя он начался почти час назад, гости все еще прибывают. И только выходя из кареты, осознаю, насколько одета не по дресс-коду. Фигуры в вечерних платьях и фраках стекаются к парадному входу, а я все еще в своем простеньком дневном платье.

– А вот и ты!

Я узнаю голос еще до того, как вижу, кому он принадлежит. Ко мне быстро приближается девушка с короткими черными волосами – это Дафна в своей Благой форме. На ней все то же платье, в котором я видела ее в последний раз – шелковое, желтое, с розовыми и белыми цветами, подаренное Зейном. Оборчатый подол заканчивается чуть выше колен, на ногах белые чулки и подходящие по цвету танцевальные туфельки – тоже из гардероба Зейна.

Она выглядит восхитительно и чуть-чуть вызывающе из-за короткой юбки. Я почти хочу ее предупредить, но мимо проходит фейри в юбке еще короче и топе, едва прикрывающем грудь. Несмотря на то, что большинство гостей предпочло более сдержанную человеческую моду, это все же мероприятие фейри, а у них с модой гораздо свободнее.

– Ты прекрасно выглядишь, – говорю я ей.

Она морщится:

– Я собираюсь попробовать потанцевать. Но забудь про меня. Я тебя везде искала. До твоего аукциона осталось пятнадцать минут! Где персонализированная книга, которую ты обещала пожертвовать?

Кровь отхлынула от моего лица.

– Я… эм…

Дафна хватает меня за руку и тянет к парадным дверям:

– Нам нужно поторопиться. И тебе надо переодеться.

Как бы мне ни хотелось сразу найти Уильяма, у меня есть обязательства, и предмет на благотворительный аукцион еще не выбран. Я могу выкроить десять минут, чтобы переодеться и подобрать что-то ценное.

Мы пробираемся через поток гостей в вестибюле и мчимся к нашему люксу. Мое сердце колотится так, будто хочет пробить ребра. Я спешу переодеться – заранее наряд я не продумала, так что, как и Дафна, выбираю платье от Зейна – то самое белое, с открытой спиной, которое Уильям развязывал и завязывал снова в лифте. Волосами я не занимаюсь, а для пожертвования собираю рукописные страницы из своего блокнота, дописав последние штрихи на последнем листе.

Когда я выхожу из комнаты, на лице Дафны уже написано нетерпение:

– Быстрее!

Мы снова несемся вниз по лестнице, и с каждым шагом я улыбаюсь все шире, а сердце бьется быстрее – в такт волнению и надежде. Я обгоняю Дафну, когда в поле зрения появляются двери бального зала. Вбегаю в них, и чья-то рука тут же хватает меня за локоть.

– Наконец-то! – Монти проводит рукой по волосам, оттаскивая меня в сторону от потока гостей. – Где ты была? Хотя нет, сначала скажи: где твой лот?

Я протягиваю ему стопку страниц. Он хмурится, но быстро меняет выражение лица на ухмылку. Читает заголовок:

– «14 способов умереть в Фейрвивэе: иллюстрированное руководство». Так вот что ты постоянно пишешь в своем блокноте?

– И да, и нет.

Он листает дальше, и глаза его расширяются:

– Это довольно невозможная поза, – говорит он, глядя на мой рисунок обнаженной пары, сплетающейся на пегасе.

Я пожимаю плечами:

– Не все идеи срабатывают, поэтому я и делаю наброски.

Он переворачивает страницу:

– А вот эта вполне. Могу поручиться, работает прекрасно. Думаю, Даф это тоже оценит. Кстати… – он опускает листы и хмурится, – а где наша любимая дикая куница? Я велел ей найти тебя…

– Я здесь, – раздается голос Дафны у меня за спиной. Я вздрагиваю: все еще не привыкла к тому, как тихо она говорит в этой форме. Среди толпы я не заметила, как она подошла.

Глаза Монти расширяются до предела. Он замирает, уставившись на нее:

– Даф?

Она чуть сжимается:

– Ага.

Он оглядывает ее с ног до головы, потом замирает:

– Ого. Ноги.

– Где Уильям? – перебиваю я, отвлекая его не только ради Дафны, но и ради себя.

Монти встряхивает головой, будто пытаясь прийти в себя, и слегка краснеет.

– Он как раз сейчас на сцене. Его аукционируют.

Волнение подхватывает меня и несет вперед. Я пробираюсь сквозь танцующие пары, огибаю группы гостей и столы с лотами. Наконец замечаю сцену. Перед ней собралась плотная толпа, через которую мне ни за что не пробиться к первому ряду.

В самом центре сцены – Уильям.