Текст книги "Испить до дна"
Автор книги: Татьяна Дубровина
Соавторы: Елена Ласкарева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)
Глава 11
БУДЕМ!
Алексей стоял у ее изголовья в необычном для дачника виде: элегантный, идеально отглаженный, темно-синий костюм, сияющая белизной сорочка. Серый с синими искорками галстук заколот булавкой с небесным вкраплением лазурита. Даже маленькие серебряные запонки на манжетах! Аленин дедушка тоже не признавал обычных пластмассовых пуговиц.
Непонятно, как мог этот великолепный мужчина при первом знакомстве показаться не Бог весть каким красивым! Да он просто ослепителен!
– С добрым утром, милая!
– Ох, проспала!
Солнце висело в зените, и было уже не совсем утро.
– Не проспала, а выспалась вволю. После вчерашней напряженной работы.
– Что? Какой работы? – Алена ужаснулась: неужели он подглядывал за ней ночью, и сюрприза не получится?
– Как это после какой? – опустил он глаза, чтобы не выдать себя. – После сбора и обработки грибов, конечно.
– А! Ну да. Это и правда утомляет. Да еще и надышались хвойным воздухом в лесу...
А сама подумала: «Вонючим клеем ПВА я надышалась, а никакой не хвоей. Но ты, дорогой, об этом не узнаешь, надеюсь».
– Вставай, Аленушка! Я тебя приглашаю!
И снова она испугалась:
– Я ведь просила... ты же обещал, что мы отсюда никуда не поедем.
– А мы и не поедем. У меня будет самый необычный день рождения.
– Неужели опять под водой?
– Лучше! Первый раз в жизни – в собственном доме! Представляешь?
– Если честно – не очень.
– Я тоже! Знаешь, как волнуюсь...
Крыши не было, да и потолка пока тоже.
Над головами скрещивались толстые балки, сквозь которые в дом с любопытством заглядывали пухлые облачка: что за девушка бродит по комнатам, такая же беленькая и пухленькая, как они сами? Они бы охотно приняли ее в свою компанию...
Теперь из дома, сквозь широкие проемы еще не застекленных венецианских окон, открывался вид или, вернее, виды во все стороны: и на озерцо, и на лес, и на вольготную ширь цветущего василькового поля.
Рабочие сегодня были распущены по домам, получив щедрую компенсацию за вынужденный простой.
Кроме того, Алексей поставил им огромный бочонок пива с целым ящиком своих любимых раков. Правда, не выловленных в озере, а заказанных в ресторане «Океан» по немалой цене, зато без хлопот.
Строители, в свою очередь, преподнесли имениннику-работодателю коньяк и шампанское.
К первому этажу уже успели подвести газ, и Алена хлопотала возле духовки, выпекая пирог... ну конечно же с грибами!
– Все остальное к столу – за мной. Но сегодня не из ресторана, я буду готовить сам! Можно?
– Нужно!
Глядя, как сноровисто он справляется со стряпней, как молниеносно разрезает лучок на тончайшие колечки, как лихо переворачивает одним движением полупрозрачные блинчики и как художественно заворачивает потом в них свою фирменную начинку, Алена засмеялась:
– Мы и сами с тобой можем вдвоем открыть маленькое кафе или даже ресторанчик.
– Семейное предприятие? – отозвался Алеша и осекся – не перегнул ли он палку, объединяя их, пусть только на словах, в одну семью?
Он даже незаметно поплевал через левое плечо, чтоб не сглазить.
Но Алена ничего этакого не заметила и продолжала смазывать корочку пирога яичным белком – для блеска.
...– Сядь!
– Сел.
– Нет, не за стол, лицом к стене. И зажмурься покрепче. Не вздумай подглядывать!
– Угу.
Четыре канцелярские кнопочки по уголкам – и вот панно уже пришпилено к свежей штукатурке. Места на этих пустых стенах для него предостаточно, не то что на венецианском вернисаже.
Она отошла и скромненько встала у Алексея за спиной. Сама невольно залюбовалась, изумляясь волшебному преображению, которое произошло с картиной прошлой ночью.
– Ну что, не пора?
– Пора не пора, иду со двора! Три-четыре!
– О!
Сделанное из кожи панно разительно изменилось. Иной стала даже его географическая принадлежность. И еще из пейзажного оно превратилось в сюжетное.
А все из-за крошечного добавления, того самого брюлловского «чуть-чуть».
На темном фоне – том, что прежде изображал пашню, – была выложена из шляпных блесток маленькая золотая рыбка-телескопчик. Блестка к блестке, чешуйка к чешуйке, выпуклые глазищи из двух бабушкиных хрустальных пуговок.
И благодаря этому угрюмая пашня превратилась в спокойное море, а проселочная дорога – в мягкий песчаный бережок. Как пляж на острове Лидо.
Золотая рыбка пока еще плавала на свободе, но на берегу уже поджидала ее крошечная фигурка – не разобрать, мужская или женская.
И этот персонажик, не то рыбак, не то рыбачка, держал в руках тонкую сеть – бабушкину вуальку.
Паутинка сети не была жестко закреплена на кожаной основе, а оставалась большей частью зависшей в воздухе, как будто художница зафиксировала сам момент броска. И ветерок, настоящий ветерок, веющий из оконных проемов, легонько колыхал ее. От этого все изображение как будто двигалось...
Два живых существа на картине. Кто есть кто?
Алеша – в воде, а рыбачка Алена на берегу, и он – ее золотая рыбка, выполняющая желания?
Или наоборот – это он подходит к Венецианскому заливу, чтобы спасти тонущую, пока еще не знакомую ему, девушку из коварных волн?
Понимай как знаешь!
Алексей молча откинул голову назад и прислонился к Алениной груди затылком.
– Ну как? Ничего? – спросила она с трепетом.
В ответ он только потерся об нее жестким ежиком коротко подстриженных волос.
– А знаешь, Алеша, оно ведь ездило со мной в Венецию.
– Правда? Наверно, именно поэтому оно насквозь пропитано любовью!
– Только оно было тогда немного другим.
– Изменилось за полтора месяца или... за вчерашнюю ночь?
– Понимай как знаешь, хитрец!
– Если б я мог выразить, как люблю тебя...
Она позволила ему попытаться выразить свои чувства, и для этого они вернулись в ее дом, в спальню.
И он выражал их талантливо, будто тоже писал картину, – мазок за мазком, оттенок к оттенку.
Вздох к вздоху и стон к стону. И поцелуй к поцелую, и рука к руке, и тело к телу...
Отброшен на пол, мимо стула, серый галстук с лазуритовой булавкой, и мнется под повлажневшими спинами элегантный, но потерявший всю свою строгость пиджак...
– О, простите! – раздался низкий, резкий голос откуда-то из другого мира, извне с их Алешей любви.
– Какой пассаж, нарушили весь интимчик, – лепетал второй голосок, повыше.
Алеша и Алена отпрянули друг от друга, непонимающе моргая и тяжело дыша.
В дверях спальни стоял, загораживая широченным торсом весь проем, Григорий Саранцев собственной персоной. А из-за его плеча выглядывал вертлявый Димочка.
– Вон отсюда! – яростно прошипела Алена.
Кажется, и этот день рождения был испорчен. Не радиограмма из Австралии – так дружки-художнички...
...За «праздничным» столом сидели вчетвером.
Алексей категорически запретил отправить непрошеных визитеров восвояси:
– Гость в дом – радость в дом.
В его взгляде, однако, не только не было радости, но загорелся какой-то хищный, недобрый огонек. И разговаривал он подчеркнуто вежливо, размеренно, слегка понизив голос. Так пьяница, чтобы не шарахаться из стороны в сторону, старательно идет по половице, точно гимнаст по буму.
Праздник кончился. Началась пытка.
Григорий был немногословен и хмур. Как всегда, впрочем. Но помрачнел еще более обычного, увидев на стене хорошо знакомое панно. Заметил ли он внесенные дополнения – неизвестно. Он не комментировал.
Димочка, напротив, вел себя чрезмерно оживленно, искусственно растягивая губы в широкую улыбку и проявляя неестественную заинтересованность в происходящем. Он болтал без пауз так, что в ушах звенело:
– А мы тут собрались и решили проведать нашу итальяночку – нашу иностраночку, что-то ее не видно, наверно, на даче с грядками закопалась, может, помощь нужна...
– Заткнись! – стукнул по столу кулаком Григорий и произнес короткий тост. – Будем!
– То есть за наше всеобщее счастье, благополучие и всемерное процветание, – многословно разъяснил Дима. Видимо, для тупых. – Разрешите по этому поводу стихотворение...
Теперь уже поднялась Алена. Кулаком она, правда, не стучала, но произнесла не менее веско, чем Григорий:
– Заткнитесь оба.
– Во-от как! – изумился Саранцев.
– Именно так! Пьем за именинника.
– Большое спасибо, – сквозь зубы отозвался виновник торжества и добавил. – Я весьма тронут... дорогуша.
– Алеша...
Но он, чокнувшись с мужчинами и словно не заметив ее протянутой рюмки, одним махом опрокинул в рот дорогой коньяк, точно стопку самогона.
Крякнул по-мужицки, по-озерковски, и занюхал корочкой черного хлебца, не притронувшись к пирогу с грибами.
...Ночью, когда гости отправились в Москву, Алексей вновь выражал свои чувства, только совсем другие, чем прежде.
– Это у вас называется «помочь с грядками». Понимаю. У вас свой сленг. «Шкурница» означает «художница по коже». Вскопать грядочки – еще что-то. – Голоса он так ни разу и не повысил. – Остроумно. И главное, в русской народной традиции. Сразу вспоминается, например, такое: «Старый конь борозды не портит»...
– Вскопать – значит вскопать! Взять лопату и поработать! Собственными руками, не нанимая прорабов и строителей! Весь мой огород, к твоему сведению, – дело рук Григория. Он всю весну тут корячился.
– За просто так, по доброте душевной?
Алене оставалось только промолчать.
– Н-да, душевная доброта из твоего Григория так и прет. Ну и, разумеется, корячился он с ночевками?
Ее подловили. И Алена начала беситься.
– Разумеется! – вызывающе сказала она. – С ночевками! Твоя бригада тоже у тебя ночует в полном составе. По твоей логике, у вас там – групповые оргии голубых?
– Знаешь, Алена, я понял одну вещь...
Сердечко у нее радостно екнуло.
– А! Понял? То-то же!
Радость была преждевременной.
– Я понял, – продолжил он с тихой ненавистью, а желваки так и ходили ходуном на его худых скулах, – почему ты меня упросила не ехать сегодня в ресторан. «Ну пожалуйста! Я умоляю!» Ты знала, что они явятся. Ты ждала их.
– Зачем бы? Чтобы они нас застукали в самый интересный момент?
– Вернее, ждала его, Григория, – продолжал ревнивец, не слушая. – Второй как девица, он не в счет...
Алене вспомнился блестящий рояль в чужой холодной мастерской. И при этом – ни малейшего укола совести. Совсем даже напротив. Упрямого Тельца понесло, и бычок начал нарочно нарываться:
– Почему это Димочка не в счет? Очень даже милый мальчик. Интеллигентный. Уйму стихов знает и разбирается в музыке... особенно фортепьянной. И стол для дамы умеет накрыть празднично, со свечами, не хуже тебя! Что, получил? А, не нравится? Может, рассказать, чем занимаются после такого ужина? И чем мы занимались с Гришей во время ночевок, тоже рассказать? Как предпочитаешь, в общих чертах или в деталях?
По мере того как нарастал ее напор, Алексей все больше сникал. В буквальном смысле. Вначале расположился на стуле прямо, закинув ногу на ногу, потом ссутулился, а постепенно и вовсе согнулся. И к концу ее пламенного монолога уже сидел скрючившись и прикрыв голову обеими руками, будто защищался от хлестких словесных ударов.
– Ты, дорогуша-Алешенька, наверное, не заметил сгоряча, что взял меня не девочкой? Вообразил себя моим первым мужчиной, да? Гордился, что вскопал непаханый огородик?
Тут Алексей робко произнес, не поднимая головы и теперь уже сам как будто оправдываясь:
– Но Григорий вошел к тебе в спальню без стука, как хозяин...
Алена почувствовала: еще немного поднажать – и ход этого поединка переломится в ее пользу.
А она непременно должна победить! Потерпишь поражение – и твой любимый, твой единственный уйдет навсегда, хлопнув дверью.
Пусть он ревнив до глупости, до жестокости, пусть ведет себя как полный дурак, но без него – не жизнь. Без него – пустота.
Алена уже испытала эту пустоту на себе за время его отсутствия и больше ни за что не вернется туда, в безрадостный вакуум!
– Во-первых, – уже не кипятясь, а терпеливо и рассудительно возразила она, – они вошли без стука оба. Одновременно. Не хочешь ли ты сказать, что я с обоими сразу...
– Нет, нет, – сказал он поспешно и уже виновато.
– Во-вторых, капитан твоего катерка, несмотря на то, что по совместительству он научный сотрудник, тоже тогда вломился к нам без стука. Принес радиограмму, помнишь?
– Как не помнить... Но то был особый случай, произошло несчастье...
– Постучаться – заняло бы полсекунды.
– Но он был взволнован...
– Ребята тоже взволновались – меня в саду нет, дверь нараспашку. А вдруг что-то случилось? Поселок малолюдный, мой жилой дом пока еще крайний, да и на твоем участке сегодня ни души. Всякое могло стрястись. Скажешь, нет?
– Вообще-то да...
– Представь себе, что ты застал бы такую картину. Тебя бы это не взволновало?
Он представил. И его взволновало.
– Мальчики, может, спасать меня собрались! Откуда они знали, что со мной – мой мужчина?
– Твой мужчина... – как эхо отозвался он.
– Разве я ездила кому-то об этом трезвонить?
– Не ездила. Никуда.
– Вот видишь! Эх ты...
– Эх я...
Спросил напоследок, чтобы исчерпать остатки недоразумения:
– А почему Григорий так смотрел на твою картину, как будто это его собственность?
– Уж договаривай, коли начал. Не собиралась ли я подарить панно ему? Так?
Теперь уже Алексею ничего не оставалось, как промолчать.
– Нет, дорогой мой, не собиралась! Просто именно из-за этой работы меня пригласили в Венецию. А Григорий Саранцев приглашения не получил.
– Он что, завидовал? Но это низко...
– Еще как низко! Ниже зависти может быть только одно чувство.
– Какое?
– Беспочвенная ревность.
Глава 12
РАЗБИТОЕ КОРЫТО
Это был их первый серьезный конфликт. Оба надеялись, что он же окажется и последним.
После ссоры они до утра не спали, но и не занимались любовью.
Сидели с ногами на кровати и тихо ворковали. Ночь откровений, оказывается, может быть не менее прекрасной, чем ночь страсти.
Ведь ни у Алены, ни у Алеши еще никогда в жизни не было собеседника, которому можно поведать обо всем без утайки, до конца, до самого дна.
Им не требовалось приспосабливаться, подбирать слова, чтобы быть понятыми. Чего не в силах была выразить речь, договаривали жесты и взгляды.
– Я хочу, чтобы ты знал, Алеша: да, я была с Григорием. До тебя, до Венеции. Но я никогда не любила его.
– Со мной тоже такое случалось. Нечасто, но было.
– Тех женщин ты тоже ревновал?
– Зачем? – удивился он.
– А меня зачем? – ответила Алена вопросом на вопрос.
– Как можно сравнивать! Ты – другое дело. Ты... не знаю. Когда на тебя кто-то смотрит, даже издали, у меня все внутри переворачивается. А уж если ты на кого-то взглянешь, просто задушить хочется.
– Такое уже описано в одной великой трагедии.
– Да. Я, когда потерял тебя из виду, чуть с ума не сошел – с кем сейчас моя Аленушка? Перечитал «Отелло» заново. Знаю же, что это только пьеса, а сам думаю – чистая правда! Как в детстве, когда за Колобка переживал. Терпеть не мог эту сказочку. И до сих пор не люблю.
– Потому что плохо кончается?
– Потому что похоже на историю одного Алексия, Человека Божьего, в честь которого меня так и нарекли. Только Колобок от бабушки с дедушкой ушел, а этот дурачок – от родителей и молодой чудесной жены.
– От родителей я бы тоже с удовольствием ушла. Да вот на все лето и ухожу.
– Если бы у меня была мама! – мечтательно проговорил Алеша. – Нет, не подумай, у нас в детдоме было очень хорошо, все такие добрые. Но мама... Мне ее всегда не хватало.
– Наверно, потому ты и ревнивый такой.
– Какая тут связь?
– По-моему, прямая. Ты маленьким недополучил любви, вот теперь и боишься ее потерять.
– Боюсь! Болезненно боюсь. А я... не потеряю? Ведь тебе придется меня постоянно ждать, я вынужден буду исчезать часто и надолго. Я – морской Колобок.
– Перекати-море?
– Вот-вот. Хорошо сказано.
– Ничего, подожду. Не менять же тебе профессию! Ты бы не смог без воды.
– Могу купить абонемент в бассейн.
– А кто бы тогда меня спас?
– Пришлось бы тебе тонуть не в море, а в хлорке.
Оба рассмеялись, а потом Алексей снова стал серьезным:
– А знаешь, Аленушка, хочешь, верь, хочешь, нет, но ты – моя первая любовь. Самая первая. В жизни. Смешно, да? Такой великовозрастный...
Алена молчала, тихо и блаженно улыбаясь. Она поверила. Точнее, и раньше чувствовала это сердцем, а теперь окончательно убедилась, что была права.
– Кстати, я ведь так и не спросила, сколько тебе сегодня исполнилось.
– Двадцать восемь.
– И уже доктор наук! Какой же ты умный!
– Какой же я дурак...
– Иногда.
– Когда рядом – ты. Голову теряю...
На дворе тысяча восемьсот семьдесят восьмой год. А за окнами – аккуратненькая и чистенькая улочка Баден-Бадена.
Князю стукнуло восемьдесят пять, и он знает, что никогда не увидать ему больше ни заросших, неухоженных и роскошных в своей пышной дикости остафьевских садов, ни легких мостов Петербурга, ни кривых московских переулков, то и дело упирающихся в глухие тупики.
«В воспоминаниях ищу я вдохновенья... Одною памятью живу я наизусть...» Память да поэзия – вот две верные спутницы, которые проводят старика до самой могилы, бережно поддерживая под локти.
Старые письма... черновики... наброски...
Он давно вдов. Он похоронил четырех сыновей и дочь. Остались внуки, но Петр Андреевич их почти не знает: уже несколько лет не был он в России.
Вот детский альбомчик Пашеньки, самого любимого из детей. Странички пожелтели, но сохранились записи. Вот запись, сделанная быстрым косым почерком Пушкина. Это озорное назидание:
Душа моя, Павел,
Держись моих правил:
Люби то-то, то-то,
Не делай того-то.
Кажись, это ясно.
Прощай, мой прекрасный.
«Прощайте, мои прекрасные, – думает князь. – Родные и друзья. Моя жена, моя любимая, хорошая моя! И вы, товарищи мои, вышедшие без меня на Сенатскую площадь. И ты, курчавый обидчивый Пушкин. Как бурно ты жил и как мирно, с улыбкой, умирал в своем кабинете... Нет, не прощайте. Час нашего свидания недалек. Я уж надолго в этом мире не задержусь...»
Строчки просятся на бумагу... Быть может, это стихотворение окажется последним?
Жизнь мысли в нынешнем, а сердца жизнь в минувшем.
Средь битвы я один из братьев уцелел:
Кругом умолкнул бой, и на поле уснувшем
Я занят набожно прибраньем братских тел.
Хоть мертвые, но мне они живые братья:
Их жизнь во мне, их дней я пасмурный закат.
И ждут они, чтоб в их загробные объятья
Припал их старый друг, их запоздавший брат.
Алена чувствовала себя древней старухой, сгорбленной, морщинистой и безобразной.
Куда старше бабушки! Бабуля полна жизни, а для внучки жизнь потеряла всякий смысл.
И это окончательно.
«Я сижу у разбитого корыта. А моя золотая рыбка лишь хвостом во воде плеснула и ушла в глубокое море...»
Она перебирала в памяти подробности той отвратительной сцены, после которой ничего вернуть и исправить уже было нельзя. После которой дача опостылела ей еще сильнее, чем московская квартира, и она поспешно уехала из Красикова, даже не собрав чемоданов.
Бежала из этого ада, чтобы больше туда не возвращаться...
А ведь до этого злосчастного дня жизнь текла так безмятежно!
Особняк уже засверкал на солнце венецианскими окнами, и Алена сама выбирала для них гардины. Для этого не надо было тащиться в магазин. Алексей принес кучу каталогов, чтобы она могла отметить галочками то, что больше понравится.
Трудная задача, потому что нравилось ей решительно все! Кто же из женщин, рожденных под созвездием Тельца, не придет в телячий восторг при виде десятков и сотен уютных интерьеров, да еще воспроизведенных на плотной глянцевой бумаге! Кто из них не потеряет голову при виде всех этих люстр, покрывал, паласов и сборчатых штор!
– Уф! – сказала она наконец. – Не могу! Давай погадаем!
– Конечно! – беспрекословно согласился Алеша.
Она открыла каталог наугад и ткнула пальцем в верхний угол левой страницы. Попались розовые занавески со ступенчатым ламбрекеном.
– Замечательно! – одобрил Алексей. – Такие и закажу.
– А ничего, что они немножко женские? Тебя это не смущает?
– А разве в этом доме не будет жить женщина?
– А разве будет? Интересно, кто это?
– Попробуй угадать...
Чтобы оформить заказ, Алексею пришлось-таки самому поехать в Москву. Заодно и разобраться с материалами последней экспедиции, которые как раз были присланы его друзьями.
И надо же было случиться такому, что именно в этот день прибыл долгожданный печник!
Мужичок был хоть куда, забавный до невозможности! Лет тридцати пяти, а может, чуть старше, загорелый не дочерна, а докрасна. Он был похож на индейца, но не настоящего, а на такого, какими их рисуют в детских книжках. Сходство дополняла повязка поперек лба, удерживающая длинные волосы. За нее были заткнуты, правда, не разноцветные перья, а шариковая ручка и остро отточенный карандаш.
Разговаривать попросту он, похоже, просто не умел – так и сыпал шутками-прибаутками, как будто какой-нибудь герой фольклорного фильма. И ходил пританцовывая. Гармошку бы ему в руки – и на смотр народного творчества!
В первую минуту Алена даже испугалась, когда он еще с порога безапелляционно заявил:
– Не протопишь – не погреешься. Живем не мотаем, а пустых щей не хлебаем, хоть сверчок в горшок, а все с наваром!
– Это вы о цене говорите? Ваш друг меня предупреждал, что дорого берете.
– Какова от пса ловля, такова ему и кормля, – с достоинством сообщил он. – Цыплят, хозяюшка, по осени считают, а день хвалят вечером. Работай до поту, так и поешь в охоту!
– То есть об оплате потом, да? Когда все сделаете?
– Не много думано, да хорошо сказано, – одобрил он. – Не колдунья, да отгадчица!
– Ладно, пошли фронт работ осматривать, умник! – И Алена повела его к развалинам старой печки, чтобы изложить свои пожелания.
Работал индеец-затейник, впрочем, споро и дело свое, видно, действительно знал. Оглядев, пощупав и перемерив железным сантиметром остатки старой печки, он вытащил из-за пояса тетрадку в клеточку, а из-за головной повязки карандаш. И быстренько набросал для Алены чертежик, или, на ее языке, эскиз будущего произведения, которое обещало быть еще лучше, чем печка ее детства.
– А конфорки будут? Я готовить люблю. – Алена нетерпеливо вертелась вокруг него, как будто он мог выложить ей печку прямо сейчас, тут же, на глазах. Посмотрел на каталог, выбрал нужное – и вот вам, пожалуйста, получите ваш заказик. – А стены все будут теплые? А поддувало у нас раньше выходило на две стороны, так и останется?
Индеец назидательно поднял к потолку указующий перст:
– Потерпи! Терпение да труд все перетрут!
И добавил присказку уже явно собственного сочинения, родившуюся, видимо, от большого презрения к современной электрической кухонной технике:
– «Мулинэксы» хоть гордятся – нам в подметки не годятся! Тили-тили, трали-вали, и на «Филипс» мы чихали! Встроенные плиты «Бош» – тьфу, от смеха упадешь!
– А рисунки изразцов у вас стандартные? – не успокаивалась она. – А то я могла бы и сама предложить.
Мастер недоверчиво протянул:
– Хвасталась бабуся, что купила порося!
– Спорим, могу? Показать, как я рисую?
После экскурсии в мастерскую печник здорово зауважал заказчицу и удвоил свое рвение, а соответственно и красноречие.
Он полез к потолку, чтобы проинспектировать остатки старого дымохода и не совсем обычное устройство трубы, чтобы в дальнейшем в точности воспроизвести его, а может, даже и усовершенствовать.
Алена стояла внизу, придерживая приставную лестницу.
– Чур меня, сатана! – вдруг заорал печник и резко отшатнулся от черного закопченного отверстия.
И оттуда прямо в комнату, как маленький жуткий дьявол, вылетела растревоженная летучая мышь.
Не привыкшая к свету, она, слепая, метнулась от стены к стене острым зигзагом и задела кончиком мерзкого перепончатого крыла Аленино лицо.
Девушка брезгливо вскрикнула и... непроизвольно дернула лестницу.
Мастер, и без того с трудом балансировавший на верхней перекладине, полетел сверху прямо на хозяйку, ругаясь многоэтажно, но столь же художественно.
Он обрушился на Алену всей своей тяжестью, так что она была оглушена: и болью, и неожиданностью, и суеверным ужасом от вида отвратительного летучего животного, которое тут же упорхнуло в распахнутое окно, так что оставалось загадкой – существовала тварь на самом деле или только померещилась?
А печник, кажется, здорово ударился и никак не мог подняться.
И пока на полу происходила вся эта куча мала, пока они приходили в себя и осознавали, что же, в сущности, случилось, – тут-то как раз и произошло самое страшное.
Вернулся Алексей. И фактически застал их лежащими в обнимку...
Что последовало за этим, Алена помнила смутно и обрывочно.
Ах да, Алексей с ходу, без всяких предисловий и выяснений, разорвал фирменную цветную упаковку, и на пол полились мягкие волны розового гардинного шелка:
– На, подстели себе, мягче будет! И тебе, и твоему хахалю. На голом полу и задницу занозить недолго!
Алена была так шокирована, что даже не возражала. А он принял ее молчание как признание собственной вины.
– Нечего возразить, а?
Возразил ему печник, встав и отмывая под рукомойником выпачканные сажей широкие ладони:
– Ума у тебя, видать, палата, да ключ от нее потерян!
Но Алексей игнорировал его замечание.
Он сейчас не был ни интеллигентом, ни романтиком, ни джентльменом. Превратился в рассвирепевшего озерковского мужика, застукавшего свою благоверную с соседом.
Уходя, печник пообещал на днях вернуться с материалами и инструментами, а Алене в сердцах посоветовал:
– Плюнь на него с высокой колокольни, хозяюшка. Словами жернова не повернешь, а олуха не научишь.
Но Алена и не пыталась повернуть жернов словами, так как подходящих слов у нее не было. Жернов вертелся, растирая в пыль все то хорошее, что было между ними. Зернам добра и любви, посеянным ими обоими, не суждено было прорасти и заколоситься – они были безжалостно смолоты, а мука развеяна по ветру.
– Сердцеловка! – кричал он, цитируя стихи знаменитого Алениного предка. И дополнял это определение совсем не литературными выражениями. – Да у тебя постоянно между ног чешется! С печником, надо же! Ну как же, сажа, такая экзотика! Это все равно что с негром! Негров, кстати, ты тоже вниманием не обходишь. Какой у них, расскажи, черный или розовенький, как ладошки и язык? Ты всех готова обслужить. Экономная! За печку собралась платить натурой?
Алена, так и не встав с пола, плотно зажала уши ладошками, чтобы не слышать всей этой грязи. Но она видела, как безостановочно и беззвучно, словно у выброшенной на берег рыбы, раскрываются его губы...
Те губы, что так сладко целовали...
И любимый образ расплывался, искажался, терял очертания. Так растекается красавица медуза под лучами горячего солнца, превращаясь в жидкий бесформенный кисель.
«Хоть бы он скорее ушел, – думала она. – Долго я этого не вынесу!»
А он и правда повернулся к дверям, и она бессильно опустила руки. Рано!
Алексей повернулся и подобрал с полу шелковые шторы:
– Зачем тебе подстилка, ты сама подстилка!
Не слушать, не слушать! Но он кричит громко, слишком громко, попробуй не услышь!
– Сука не захочет – кобель не вскочит. Одних соблазняешь в ванне, других в печке! Тебе все равно где, все равно кто, лишь бы у него стоял...
Ушел.
Все было кончено.
Нет, не все.
Потому что он вернулся и принес вместо штор ее заветное кожаное панно, сорванное со стены вместе с кнопками.
– Забери! Можешь передарить своему Григорию. Или любому следующему клиенту!
Ей показалось, что панно окрашивается красным.
Кровь?
Нет, просто оно превращается в плащ матадора, которым размахивают перед раздувающимися ноздрями не Тельца, а уже Быка. Разъяренного и беспощадного, готового постоять за свою жизнь и за свое достоинство.
– Убирайся, негодяй, – глухо сказала она и, по-бычьи наклонив голову, двинулась вперед.
Но перед ее лицом уже захлопнулась дверь ее же собственного дома. Да и не дверь это уже была, а глухая бетонная стена. Стена склепа, навсегда отгородившая ее от света, от мира, от жизни.
И наступила непроглядная темнота.
Все рухнуло, как старая обветшалая печь. Чувство складывается не из кирпичей, и нет такого цемента, который мог бы вновь скрепить разрушенное...
Прощай, Алеша.
Прощай, Венеция. Прощай, Красиково.
Пусть земля будет вам пухом, Любовь и Счастье.
Аминь...
Мне в тягость жизнь: хочу забыться,
Хочу не знать, что я живу,
Хочу от жизни отрешиться
И от всего, что наяву...
Кн. П. А. Вяземский
