Текст книги "Испить до дна"
Автор книги: Татьяна Дубровина
Соавторы: Елена Ласкарева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)
Глава 9
ПРОСТУПОК И ПОСТУПОК
Алена изо всех сил сжала виски, чтобы унять гулкую болезненную пульсацию.
... Алеша становится перед ней на колени...
...Какая навязчивая галлюцинация... Алена уже видела это однажды... Нет, не однажды: десятки, сотни раз... Она и сюда-то, на дачу, приехала, чтобы освободиться от мучительного кошмара. Да не вышло. Совсем психика расшаталась.
Только второй план у стоп-кадра сменился. Теперь это не каюта морского «катерка обозрения», а вытоптанная строителями трава, усыпанная битым кирпичом, да новая, еще не покрашенная фигурная изгородь...
Но вот стоп-кадр оживает, и Алексей говорит:
– Я презренная осклизлая мокрица. Ты абсолютно права. И последний негодяй. Я должен был тебя отыскать, а сделала это ты, Аленушка...
– Я?
– Как тебе удалось? Я передал только московский адрес... Кто тебе рассказал про Красиково?
– Что значит – кто рассказал? Я тут всю жизнь. С самого раннего детства.
Прораб вмешался, захохотав теперь уже не беззвучно, а чуть не на всю округу:
– Да они знакомы! Хо-хо-хо! Ну дак теперь, Лексеич, сам будь добр оборону держать! А меня уволь! Не совсем, хо-хо, уволь, а только по вопросу мирного сосуществования с соседями! Я строитель, а не пограничник!
– Соседи? – переспросил Алексей.
– Соседи? – повторила Алена.
– Непосредственные и ближайшие! – подтвердил прораб, кивнув в сторону Алениного участка.
И Алена, еще не вполне веря, прошептала:
– Так просто...
Она не бросилась к Алеше, не обняла его, не расплакалась от избытка чувств. Даже отвернулась.
Потому что она теперь совсем другими глазами – рассматривала строящийся дом.
Не такое уж и уродство, оказывается. И вовсе не пирамида Хеопса. И уж конечно не бункер.
Даже симпатично. Основательный дом, а основательность ей всегда нравилась. Не хлипенький коттеджик какой-нибудь, в таком можно будет жить не только летом, но и в зимние холода. Тем более – подводят газ и воду.
– А почему ты велел заново перестраивать верхний этаж? – спросила она.
– Окна были спроектированы узкие. А я решил... мне захотелось... тебе ведь понравились венецианские.
– Мне?
Вот тут-то ее и прорвало.
Прорвало, как шлюз, и слезы хлынули водопадом, нет, «слепым дождем», тем благодатным летним ливнем вперемежку с солнечным светом, от которого наливаются и зреют тяжелые плоды среди темной глянцевой листвы, тяжелея и готовясь сорваться с ветки...
Алексей не стал делать крюк к проему ворот, он перемахнул прямо через ограду и кинулся к своей богине-мышке, маленькой, беспомощной, чтобы утешить, утереть ей слезы или... присоединить к ним свои.
– А тут моя мастерская.
– Над ней ты хотела стеклянную крышу?
– Э, нет! Тогда я отведу для работы весь этаж. Но это – в необозримом будущем. Пока печку бы починить...
– Так я скажу своим рабочим, пусть заодно и сделают.
Что-то не позволило Алене принять заманчивое предложение Алексея. То ли тельцовское упрямство, то ли смутное суеверное опасение. Она мотнула головой:
– Нет. Это дедушкино наследство. Мне он его оставил, мне о нем и заботиться. Я сама!
Алексей, похоже, огорчился.
– Не обижайся, – утешила она. – В этом доме есть кое-что не только для меня, но для нас обоих. Идем, покажу!
Они спустились на первый этаж, миновали кухоньку-закуток, и она, потянув, не без труда открыла просевшую, разбухшую от влажности дверь:
– Наша спальня!
Алексей молчал.
– Ты не рад? Конечно, не сравнить с твоим венецианским номером, но мне нравится. А тебе? Что с тобой, Алеша?
Он, все так же не отвечая, закусил губу.
– Алеша, Алешенька, ведь ты не уедешь сразу же в Москву? Или еще в какую-нибудь экспедицию? Ведь ты останешься со мной, да? Хотя бы на чуть-чуть!
– Не уеду, – процедил он. – Работа у меня теперь только осенью.
– Ну вот! А твой дом не достроен. Да что ж ты молчишь, как рыба! Моя золотая рыбка... я приказываю... нет, умоляю – скажи что-нибудь!
И молвила золотая рыбка, но таким тоном, что, казалось, потемнело синее море и рыбакам объявили штормовое предупреждение:
– Какая широкая кровать! С кем, интересно...
– Так она бабушкина! – рассмеявшись с облегчением, перебила Алена. – Раньше вся мебель была такой, добротной! Смотри, это же цельный дуб, не какая-нибудь декоративная фанеровка или ДСП!
– Бабушкина? – все еще подозрительно переспросил белокожий Отелло.
– И дедушкина! А может, еще и прадедушкина, – затараторила она. – Часть моего наследства. Разумеется, не со времен князей Вяземских, но, по крайней мере, довоенная. Ее сюда до моего рождения перевезли.
Видя, что Алексей оттаял, позволила себе его поддразнить:
– К сожалению, синьор Отелло Алексеич Никитин, товарный чек на этот предмет обстановки не сохранился, и документально отчитаться я не могу. Придется поверить на слово.
– Разве я требую отчета?
– А разве нет?
– Извини, я нечаянно.
– Опять – извини? И не подумаю! За «нечаянно» – бьют отчаянно!
– Побей, – сказал он покорно. – Заслуживаю. Я презренная мокрица. Ударь!
– Не могу. Мне ни в волейбол играть, ни драться нельзя. Руки берегу, я ведь художница.
– Значит, нет мне прощения?
– Загладить проступок может только поступок!
– Загладить?
– Ага. И – зацеловать. Ну... погладь же меня...
– И простишь?
– Посмотрим...
И им было неважно, что простыни еще оставались влажными, как в вагоне поезда, и можно было только порадоваться, что в былые времена производили такую монументальную, массивную и широченную мебель...
И Алешу даже больше не интересовало, кто пользовался этим просторным ложем до него, потому что прошлого не было и время опять перестало существовать.
Даже птицы, которые заливались в яблоневом саду, были непонятной породы – не то тоскующие ночные соловьи, не то бодрые ранние птахи-жаворонки... А может, вообще жар-птицы или павлины, которые от любовной истомы вдруг впервые в жизни защебетали мелодично...
Сколько раз всходило и заходило солнце, сопровождаемое то Утренней, то Вечерней звездой Венерой? Сколько раз на смену дневному светилу выплывал двурогий месяц, разрастаясь до полноликой луны и вновь истончаясь к новолунию?
И не чередовались ли за этот бесконечный период любви зима и лето? Сколько раз урожай яблок успел созреть и остаться несобранным? Сколько дней миновало и сколько лет? Может быть, целых семнадцать?
Но и по прошествии семнадцати долгих лет отроковица из княжеского рода оставалась для Алексея все такой же прекрасной и желанной.
И она была ненасытна. Но и ею пресытиться было невозможно...
– Теперь простила меня?
– Что? Ах, да... Загладил... Зацеловал... Только, чур, больше никогда, никогда...
– Никогда в жизни!
– Ты любишь меня?
– Бесконечно.
Звезды отражались в красиковском озере и удивлялись: отчего его поверхность не гладкая, как обычно, а ходит ходуном, вздыбливается и взрывается мириадами брызг?
И еще удивлялись звезды, что перед самым рассветом, когда дачники, надышавшись загородным кислородом, по обыкновению, похрапывают, кто-то разухабисто распевает на два голоса:
Нас качало, с тобой качало,
Нас качало в туманной мгле.
Волны в море берут начало,
А кончаются на земле!
И только одна из звезд, та, что звалась Утренней, понимала, что в маленьком дачном поселке Красиково происходит самое важное, что есть на свете, – любовь...
Здорово купаться нагишом под звездами! Маленькое чистое озеро, прогретое солнцем до самого дна, ничуть не хуже величественной Адриатики. И не надо беспокоиться о том, что кто-то возьмет твою одежду. Потому что внушительная часть бережка теперь огорожена фигурным заборчиком, и это – не общественный пляж, а частное владение!
Как хорошо, что Алеша выбрал под свою дачу именно этот участок! Все произошло как по волшебному слову золотой рыбки. Или, применительно к пресному водоему, по щучьему велению... И по их взаимному хотению!
А когда наплаваешься до посинения – только синевы не видно, темно же! – бежишь домой греться, и, пока печка не возведена, используешь для этого иной, более древний и более приятный способ.
– Обними меня!
– А ты меня!
– Еще крепче!
– Одеяло свалилось на пол. Достать?
– Оно не понадобится. Мне уже тепло.
– А так?
– Еще теплее.
– Еще теплее – значит, еще ближе?
– Жарко!
– Распахнуть окно?
– Не надо! Опять холодно! Иди ко мне!..
Глупый праведник Алексий, Человек Божий, ничего подобного не изведал.
Бедный! Может, из-за этого и вошел в историю как страдалец, терпящий лишения...
Про счастливых людей не нужно сочинять жития. Им и без этого хорошо...
Спасибо тебе, золотая пресноводная щука!
Глава 10
К С0ЖАЛЕНИЮ, ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ...
В начале июля пролилась целая серия обильных слепых дождей. Солнце – а дальше веранды не выйдешь. Земля раскисла и превратилась в непролазную трясину.
Казалось, что необъятно разлилось скромненькое красиковское болотце и вокруг двух домов – одного ветшающего, другого недостроенного – скоро все покроется сплошным ковром незабудок.
Зато в короткие промежутки между ливнями над обоими домами – от дырявой крыши до недоделанной – зависала радуга, как огромная небесная подкова, сулящая неземное счастье. Что за конь носил ее на своем копыте? Что за кузнец выковал ее на невиданной наковальне? И что за волшебный огонь пылал в той сказочной кузнице? Не иначе как огонь любви.
Алена снова взялась за работу, не могла она упустить такой красоты. Ведь радуга, как прилежная натурщица, приходила позировать ежедневно.
И Алеша полюбил ее регулярные выходы на пленэр. Больше не обижался, что ему в эти часы уделяется мало внимания. Ведь все остальное время его Аленушка была с ним нераздельно.
Он даже заказал своему прорабу специальные дощатые мостки, чтобы художница не мочила на слякотной почве свои маленькие ножки или чтобы ей, пуще того, не приходилось влезать в огромные дедовские сапоги-болотники. А сам бы он мог стоять рядом и наблюдать, как колонковая кисточка, такое простое приспособление, рождает вроде из ничего – чудо.
И Алене каждый раз во время этюдов казалось, что они плывут на сказочном плоту, взявшем курс на огромную семицветную арку, которая куда живописнее, чем аркада так и не изображенного ею венецианского собора Сан-Марко.
И только было немного обидно, что радуга никак не приближается и им никак не удается проплыть под сводами этих светящихся ворот. Если по эту сторону жизнь так прекрасна, то нельзя даже и вообразить себе, каково там...
Два гурмана, они с жадностью поедали супы из пакетиков, баночную тушенку и кисели из брикетов – все это здесь, на даче, казалось им самыми великолепными лакомствами.
Потому что и до, и после трапезы Алеша и Алена проводили время в их спальне...
После дождей, из земли, как вымуштрованные войска на параде, полезли грибы-подосиновики. Колоннами и шеренгами, один к одному. Они гордо подставляли солнцу ровненькие красные шапочки-каски, и им было совершенно безразлично, растут ли поблизости осины или деревья других пород.
Владельцы двух соседних окраинных домов поселка Красиково совершили первый совместный поход в лес.
Точнее, получилось несколько коротких вылазок. Корзины и ведра наполнялись так быстро, что грибники, едва миновав опушку, вынуждены были с богатой добычей возвращаться обратно.
– Как же мы все это обработаем? – ужасалась она.
– Как музыканты. В четыре руки.
– Грибная симфония?
– Зимой будет кулинарная.
Оба любили делать пищевые припасы, для обоих слово «консервировать» звучало очень поэтично.
Ведь это не значило просто напихать в литровую банку исходный продукт и кое-как залить его горячим рассолом или маринадом, абы сохранилось, пусть даже в виде серого бесформенного месива.
Сделать заготовки на зиму – это значило осмотреть каждый крепенький грибок, порадоваться ему, показать друг другу, прицокивая языком. И только затем аккуратно отделить ножку от шляпки, разрезать острейшим ножичком на изящные дольки или ломтики, а то и колечки да звездочки. Маленькие же грибочки засолить как есть, целиком...
Долго? Ну и что ж! Это – искусство, а оно второпях не творится. Пианисты тоже играют в четыре руки не на скорость. Они смакуют произведение...
Вечером, пытаясь отмыть от пальцев чернильный сок подосиновиков, Алена, удовлетворенная проведенным с пользой деньком, все-таки вздохнула с сожалением:
– Жаль, что мы не смогли собрать их все-все.
– Тогда чистить пришлось бы года три. А для хранения нанимать целый Манеж. Где бы тогда выставлялись произведения твоих коллег?
– Все равно жаль. Вот если бы грибы оставались в лесу свеженькими подолгу! Как еловые шишки. А то два-три дня – и нет красавчика в красной шляпке! Вот и вспоминай потом, сколько бесплатной еды осталось прямо на земле, несобранной и необработанной.
Говорят, что Тельцы скуповаты. Этой черты в Алене никогда не было, быть может, потому, что настоящей, острой нужды ей не пришлось изведать. Но когда она видела, что добро пропадает впустую, ей всегда становилось не по себе.
Голенища старых сапог, из которых она творила замысловатые украшения, были из той же «оперы» – вещь отслужила свое в одном качестве, но глупо сразу отправлять ее на свалку, она может и должна принести радость и пользу в преобразованном виде!
– Слушай, Леш, пойдем завтра опять в лес, а?
– Только не завтра.
– У тебя дела?
– Наоборот, праздник.
– Какой?
– Продолжение твоего двадцатишестилетия. Мы ведь не закончили его отмечать, помнишь?
– Еще бы не помнить! К сожалению, день рождения только раз в году. А такой, как в Венеции, выпадает раз в жизни.
– Но ты не против второго?
– Кто может быть против! А почему именно завтра, одиннадцатого июля?
– Н-ну... – замялся он. – Приурочим его к моему...
– У тебя день рождения! И ты молчал! Вот свинтус. Если бы я знала заранее...
– Но это не совсем... это, скорее, день нахождения. Когда меня подобрали на капустной грядке. А потом так вышло, что к этой дате у нас в детдоме приурочили и всех июльских. Дни рождения мы праздновали коллективные, раз в месяц.
– А теперь у тебя будет индивидуальный! Тем более я должна была подготовиться.
– Ничего ты не должна.
– Но я хочу! Я не могу не поздравить тебя как-то особенно...
Вдруг лицо ее сделалось умоляющим и жалобным:
– Только, пожалуйста, давай не будем уезжать отсюда ни в какой ресторан и вообще никуда, ладно?
– Почему?
– Не знаю. Боюсь. Здесь так хорошо, здесь мы дома, и тут ничего не может случиться. А если выберемся – мне кажется, обязательно тебе принесут какую-нибудь радиограмму или что-то в этом роде. И все опять рухнет. Прошу тебя!
– Как скажешь, так и будет. Ведь это и твой день рождения наполовину.
– Тебе половина – и мне половина. Получается, что мы как близнецы.
– Нет. Просто мы рождаемся как одно целое.
– И разделить нас отныне будет невозможно.
– Никогда!
Ночью, даже после долгих и бурных ласк, Алена не могла уснуть. Ее мучило, что она оставит Алешу без подарка.
Как же так? Это нехорошо, не по-людски и тем более не по-тельцовски. Для Тельца и принимать подарки, и дарить их – это святое.
Тихонечко выскользнув из спальни, она на цыпочках поднялась на второй этаж, стараясь ступать как можно легче и как можно ближе к стене, чтобы скрип ступеней не разбудил завтрашнего именинника. Праздничных секретов нельзя раскрывать заранее, иначе они потеряют половину своей прелести.
Лестница как будто вступила с ней в сговор: несмотря на свою дряхлость, не издала ни звука.
А вот выключатель в мастерской щелкнул, как ей показалось, предательски громко, точно крупная петарда взорвалась. Но ничего, обошлось. Никто не вошел и даже не окликнул ее снизу.
А Алексей не спал. Прекрасно видел, что Алена встает, однако не шелохнулся.
И потом, с замирающим от волнения и восторга сердцем, смотрел, как по саду, утонувшему в темноте, пролегла светлая дорожка из окон второго этажа...
И как поперек этой дорожки, заслоняя свет лампы, то и дело металась туда-сюда маленькая тень с неясными очертаниями. Эти очертания имели округлые формы, движения их были плавными и грациозными.
Однако время от времени появлялась тень, имеющая конфигурацию правильного прямоугольника...
Алена, стараясь не шуметь, переставляла от стены к стене свои картины и этюды на подрамниках.
Это – не закончено, нельзя дарить. Пусть непосвященному и покажется готовой работой, но автору-то виднее. Не хватает самой малости, брюлловского «чуть-чуть», нескольких мазков, быть может, а из-за этого не дышит пейзаж, не живет.
Это – написано на заказ, и даже деньги Алене уже уплачены авансом.
Портрет деда по памяти. Хорошо получилось, готовый подарок, но, естественно, не Алеше, а бабушке.
Вот неплохой этюдик, но он слишком маленький. А ее любимый, судя по его новому дому, да и по тем дарам, что он преподнес Алене, любит размах.
Черт, удачная акварелька, но размазалась, как будто на нее что-то пролили. Крыша тут протекает, что ли?
Не находилось ничего, достойного Алеши. Она бы готова подарить ему весь мир, а, к великой своей досаде, не в силах подобрать даже простого пейзажика или натюрмортика.
...Его никогда в жизни не поздравляла женщина. То есть – его женщина. Детдомовские девчонки, да повариха, да потом однокурсницы – не в счет.
Но ведь, по правде говоря, у Алексея и не было никогда своей женщины. Своей – значило для него любимой.
Несколько мимолетных и быстротечных романов, завязанных в основном по инициативе противоположной стороны, не оставили в душе никакого следа. Каждый из них автоматически обрывался с началом новой экспедиции, чтобы потом уже не только не возобновиться, но и не вспомниться.
И виноват в этом был, возможно, его первый поцелуй.
Целовался он впервые в пятом классе, не с «инкубаторской» девочкой, а с местной, озерковской, по имени Нюша, которой тогда уже исполнилось четырнадцать.
Происходило это в «предбанничке» настоящего инкубатора, в поистине банной влажной духоте, под писк только что вылупившихся цыплят: Нюша дежурила там по ночам, подменяя мать. И ей было ужасно скучно на этом тихом посту без компании и без телевизора.
Тогда девчонка подбила легендарного подкидыша, с которым любил побеседовать сам отец Олег и который был к тому же чемпионом Озерков по плаванию, улизнуть после отбоя из общей мальчишеской спальни и скрасить ее одиночество.
Поцелуй показался Алеше довольно занятной штукой, его только изумило, почему Нюша вертит у него во рту языком, как пропеллером.
Ему казалось, что все должно бы происходить несколько иначе. Лиричнее, что ли. Или ласковее.
Он был романтиком.
– Ну как? – поинтересовалась веснушчатая Джульетта по окончании процедуры. – Голова кружится? Дух захватило? А возбуждение есть?
– За щеками щекотно, – честно доложил он о своих впечатлениях. – И десна чешется.
Нюше такой отчет пришелся по душе.
– Ты очень сексуальный, – одобрила она. —Трахаться будем? Ты уже с кем-нибудь пробовал?
И протянула к молнии его брюк руку, с которой не был до конца смыт птичий помет. Тут остатки романтики окончательно улетучились. Мальчику стало противно.
– Я тебе не трахтор! – резко оттолкнул он свою неаппетитную даму и отправился в сторожку к Никите Степановичу поговорить с ним о странностях любви, про которую в книжках пишут так возвышенно, а вот в жизни...
...Алена отчаялась. Уже светает, следовательно, начинается Алешин день рождения, а она так ничего и не подобрала.
Распахнула окно, чтобы освежить разгоряченное лицо. И увидела в небе Утреннюю звезду.
И тогда, кажется, сама Венера, богиня любви, подсказала ей решение...
Скорее, скорее! Тот огромный баул, который так и стоит нераспакованным со времен Венеции. И в Москве она поленилась его разобрать, и тут, в Красикове, руки до этого не дошли...
Повыкидывала на пол одежду, на которой складочки успели загладиться резко, как плиссировка...
Вот оно, намотанное для сохранности на обрезок пластмассовой трубы. Кожаное панно! Дождалось своего часа!
Развернула. Оглядела оценивающе.
Черная пашня. Тонкий куст у обочины. Редкие проблески голубизны в низком небе.
Хорошо сделано. Даже, пожалуй, талантливо. Но – не празднично, мрачновато.
А в голове как будто крутились колесики и шестеренки – думай, княжна, думай! Напрягись!
Ага... Чердак! Она давно на него не наведывалась. Когда был снят детский запрет, ее перестало так сильно манить туда, тельцовское врожденное чувство противоречия больше не получало подпитки от строгого «нельзя!».
Так... керосиновая лампа... электроплитка со сгоревшей спиралью... сломанный трехколесный велосипедик... Она и сама до конца не отдавала себе отчета, что именно разыскивает.
Старый сундук! Алена открыла крышку, и на нее пахнуло запахом пересохших апельсиновых корочек, которыми бабушка пользовалась вместо нафталина.
Мозг, казалось, бездействовал, а руки сами перебирали знакомые с детства предметы: вот театральная сумочка, вот потерявшие цвет лайковые перчатки до локтя, вот жестяная баночка с пуговицами...
Шляпка-таблетка с вуалью, усыпанной блестками! Вот оно! Шляпка пусть остается, но вуалька...
Алена осторожно отделила искрящуюся паутинку от бархатного основания. И поспешила обратно в мастерскую.
Расстелила панно посреди пола и принялась за работу.
– Быстрее, точнее! Ручки мои умелые, не подведите! – бормотала она. – Клей должен успеть высохнуть!
Готово!
За окном было светло, и она опять щелкнула выключателем, но на этот раз не получилось впечатления громкого выстрела, так как сад уже наполнился звуками.
Алексей услышал, как она тянет на себя неподатливую дверь, поспешно разметался на постели, как бы в глубоком сне, прикрыл глаза и громко, мерно засопел. А сердце у него колотилось еще сильнее, чем у Алены...
