Текст книги "Приносящая надежду (СИ)"

Автор книги: Тамара Воронина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 42 страниц)

* * *

– Их там очень много, Аиллена. Нет, прошу, не поворачивайся. Их там очень много – тех, кому нравятсяказни. Но сожалеть о сделанном не стоит. Оно уже сделано. Если тебя интересует мое мнение, это возмездие, и оно справедливо.

– Я себя богом не считаю, чтоб брать такую ношу.

– Однако взяла. Это тяжело, я знаю. Но ты отважилась.

– Я не отважилась. Я отомстила.

– Ничего подобного. Мстить ты должна была королю, который приговорил твоих друзей и даже сам исполнил собственный приговор. Но его проклятие не коснулось.

– А жаль.

– Нет, тебе не жаль. Ему не нравилось то, что он делал. Даже вызывало отвращение. Но он действительно убежден, что это единственно возможный способ поддержания равновесия. В какой-то степени он прав… Не фыркай, пожалуйста. Кстати, проклятие того мира гаснет и, возможно, скоро исчезнет совсем.

– Благодаря поддержанию Равновесия? Или благодаря тому, что я перенесла его на конкретных людей?

– Благодаря прошедшему времени. Всего лишь. Но очень может быть, что мир бы погиб… уничтожил бы сам себя – войнами, болезнями, безумием. Нашелся человек, который сумел это прекратить – и мир выжил. А погода изменится. Хуже уже не будет.

– Ты этому не поспособствовал?

– Я очень давно перестал вмешиваться.

– Из-за Корина?

– Да. Из-за братьев Умо. Я возлагал на них столько надежд… и ошибся. Я не могу остановить Корина, но ты – можешь. Заметь, я сказал «остановить». Не «убить». И ты это сделаешь.

– Ты написал это в Книге Лены?

Он не ответил, тогда Лена повернулась. Никого не было. Интересно. Может, Лена просто доверчивая дура, но в голосе Кристиана чувствовалось что-то, что у обычного человека могло быть болью. Или хотя бы горечью. Подобрал семейку эльфов-расистов и воспитал, научил, дал. Что дал – и догадываться не хочется. Магия в основе эльфийская, то, что дал Кристиан – чужое. А то, что он взял сам?

– Гарвин, как ты думаешь, Корин – некромант?

– Откуда ты знаешь, что пришел именно я?

– По запаху. Или еще по чему-то. Но разве это не ты?

– Я. А Корин – некромант. Не такой, как я. Как он к этому пришел, не знаю.

– Он сильнее тебя?

– Как некромант? Нет. Лена, что с тобой? Тебе не нравится этот мир? Мне он тоже не нравится. Но я хотя бы знаю почему.

Гарвин положил руки ей на плечи, прислонил ее к себе.

– Может, нам пора в Путь?

– Нам пора вылечить твои руки основательно.

– Все, что можно, уже сделано. Аиллена, мне это помешает только в тонком целительстве. Я привык видеть пальцами, а теперь не все увижу. Больше ни в чем не помешает. А исцелять я все равно смогу, просто чуть хуже. Или тебя смущает, как они выглядят? Это тоже пройдет. Твои бальзамы убирают даже шрамы от ожогов.

– Не таких.

– А каких? Он же поверхностный. Только кожа сожжена. Это ничуть не опасно, разве что больно, и то не так уж. Видишь, я уже могу прикасаться к тебе. Не затем, чтоб взять силу.

– Бери.

– Мне не нужно. Я хорошо себя чувствую. А ты – нет.

– Что не нравится вам с Милитом в этом мире?

– Магия умирает. Не наша. Здесь магия умирает вообще как таковая.

– Ты же говорил, что магия не вне, а внутри, как ты можешь это чувствовать?

– Не знаю. Я полагал, что она внутри каждого, но, возможно, используя ее, мы выпускаем ее в мир. Я привык дышать воздухом миров магии. Я просто не знал разницы.

– Почему она умирает?

– Потому что вымерли эльфы. Людям она не присуща от природы, постепенно гаснет… Вообще, поинтересуйся хоть бы и в Сайбии, есть ли хоть у одного мага сын или дочь, которые были бы сильнее отца. Впрочем, среди людей нет сильных магов-женщин. В людях магия растворяется и тает с каждым поколением. У Кариса дети вовсе ее лишены. У Балинта сын обладает Даром, но так, по мелочи, фейерверки устраивать. У Верховного шестеро сыновей и три дочери, Дар есть только у одного, достаточно сильный, но меньше, чем у отца. Просто не бывает, чтоб сын оказался сильнее отца. А у нас бывает, и даже нередко. Кайл в будущем легко переплюнет Милита, вероятно. А здесь нет эльфов. И знаешь, судя по всему, просто исчезли. Не вследствие войны. Как может исчезнуть целый народ?

– Или растворились.

– Невозможно. Разве что в четвертом поколении могут преобладать черты людей. Лена, а ты и не удивилась… То есть прости, Аиллена. Ты встречалась с таким – чтоб исчезал народ?

– У нас такое было. Хотя, пожалуй, исчезала цивилизация. Культура. Люди просто смешивались с другими. Вы не народ, вы раса.

– И культура исчезла, – грустно сообщил Гарвин. – Так, древние развалины какие-то. Тысяча лет – и никаких следов от эльфов. Почти забыты. Неужели это наше будущее?

– Может, и наше. Это история. Кто-то из великих сказал, что она неумолима.

– Ты еще не привыкла к тому, что тысяча лет – это мало.

– И не хочу. Я не хочу. Я не хочу думать о том, что было, и ждать того, что будет.

Гарвин наклонился, его волосы повисли вокруг головы Лены, как вуаль. Сквозь нее просвечивало тусклое закатное солнце, и волосы казались почти совсем рыжими. Почему они все целуют меня в висок? Даже не в щеку, не в нос, именно в висок?

– Живи как живешь, – прошептал он, – и все будет хорошо. Слушай только себя. Не иди ни у кого на поводу, даже у Владыки… тем более у Владыки. Ты – это ты. Ты – Лена.

– Ты перечитал Книгу Лены. То есть слишком много ее читал.

Он фыркнул – прямо в ухо, выпрямился и сообщил:

– Ты умница. Хоть и дура. Я, собственно, зачем пришел-то – помажь мне руки. Наверное, тебе это кажется странным, но твои бальзамы мне нравятся больше. Кто тебе вообще рассказал о Книге Лены?

– Владыка, естественно. Он сказал, что она сгорела в Ларме.

Гарвин постучал себя по голове:

– Здесь-то осталась.

– Ты так тщательно…

– Потому что у меня были свои видения. Мы об этом уже говорили. Я не собираюсь вести тебя по пути Лены.

– Потому что я сама по нему иду?

– Сама. По своему. И зовут тебя – Лена. И ты тоже чувствуешь отсутствие магии. Или ее умирание. Потому тебе и не по себе.

– Руки давай, – рявкнула Лена, вырываясь. Гарвин захихикал.

* * *

Потом Лена вдруг заметила, что их стараются разъединить. То доктор отвлекает ее философствованиями, то король пристает к эльфам с расспросами, то Маркуса просят показать пару приемов, хотя сами предпочитают огнестрельное оружие, то Гару полную миску костей навалят… И это совсем не понравилось. Собраться всем, да еще так, чтоб вещи были поблизости, не удавалось. Зачем?

Она спросила местного начальника (кем он был, Лена так и не поняла). Он растерялся на долю секунды, хотя прямота тут декларировалась как необходимый элемент общения: отечество в опасности, враг будет разбит, только никакого врага в окрестностях не намечалось. Вообще. Военная диктатура в отсутствие реального врага?

– Я хочу, чтобы вы остались у нас подольше, – сказал он.

– Зачем? Даже если случится это пресловутое вторжение, эльфы не станут применять магию. Ни на чьей стороне.

– Ты запретишь?

– Именно. То есть уже запретила.

– Ну что ж. Я не для этого хочу вас задержать. Поверишь, что это просто интересно? Необычно?

– Поверю. Но нам пора в Путь.

– Нет, извини. Вы погостите у нас еще.

– Станешь угрожать? Удерживать силой?

– Стану. Угрожать – нет, я не собираюсь вредить никому из вас. А удерживать – стану. Обязательно. До тех пор пока мне это будет нужно. Не пойдете же вы против револьверов со своей магией.

Ну да, это называется «не угрожать». И-их, милай, как говорила баба Дуня, никово не понимаш. Лена дала инструкции Гарвину – и, конечно, их никто не слышал, и тот вроде как даже охотно поднялся на башню – очень далеко от их комнаты-казармы, чтобы показать несколько заклинаний магии преобразования. Безобидной такой магии. Не боевой. Ну преобразовал камень под ногами в песок. а как ноги провалились – обратно в камень…

Лена пила чай. То, что заменяло чай здесь, – цветы и листья какого-то куста, бодрящие, но невкусные. С конфетами, банальными карамельками типа «дунькина радость» – соскучилась по ним. Гару валялся под ногами, Маркус возился с застежкой перевязи, Милит рылся в мешке, шут полировал футляр аллели, Мит Девос рассказывал о своем отце что-то занимательное… Нет, Гарвин не стал превращать башню в груду песка. Он просто открыл проход в эту казарму, и тех двух минут, что были у них до сигнала тревоги, им вполне хватило, чтобы вырубить соглядатая, схватить вещи и вцепиться в Лену. Вслед загрохотали выстрелы (не хочет он нам вред причинить, конечно), да Гарвин, не будь дурак, приготовил щит.

Применение магии во время Шага забросило их черт знает куда, да это бы еще ничего, но Лене стало плохо. Сначала просто плохо: закружилась голова, бросило в жар, затошнило. Ее заботливо уложили на траву, подстелив плащ. Шут держал ее голову на коленях, а Лена пыталась сфокусировать взгляд на его лице, оно то уплывало, то как-то размазывалось, словно у нее резко портилось зрение. Она еще чувствовала, как ее перекладывают на сложенные одеяла, укрывают, потому что ее била дрожь, видела, как Гарвин водит своими изувеченными полусогнутыми пальцами вдоль ее головы и тела, как напряжено его лицо и сияют расплавленным серебром глаза. С слышала встревоженные голоса мужчин, но не понимала о чем они говорят… Как понимать, если они говорят не по-русски, а других языков она не знает, английский в институтском объеме и тот со словарем, а этот язык незнакомый совсем… каким и должен быть язык чужого мира.

Что было потом… Черт знает что было потом. Вроде она так и лежала под спешно натянутым тентом в окружении лучших своих друзей и самой замечательной собаки, и шла по площади Ленина, раздражаясь на полиэтиленовый пакет с тоненькой папочкой, и смотрела в небесные глаза Лиасса, и слышала язвительный голос Корина Умо, и оборачивалась, чтобы посмотреть на непонятное явление под названием Кристиан – и даже видела его, и сидела верхом на каменной спине, а по сторонам мерно и мощно взмахивали огромные золотые крылья…

Ты не любишь людей, Лиасс.

Не люблю. Мне не за что вас любить. Вы пришли в мой мир незваными, но мы не возражали, мы могли перебить вас без особых усилий, даже не напрягаясь, но мы потеснились и дали вам место для жизни.

Вы смотрите на нас сверху вниз, считаете себя лучше.

Но мы и есть лучше. Да, мы посмотрели сверху вниз и решили, что немного потеряем, впустив испуганных, растерянных, диких, грязных и неумелых, но чем-то похожих на нас… И сделали самую большую ошибку за всю нашу историю. Как бы ты сама отнеслась к тому, что пришли немытые создания, похожие на тебя только чуть-чуть, и поселились в твоем доме? Пустила бы, дала им комнату. А они пожили в этой комнате и решили, что в ней тесно, и попросили еще одну. Потом еще… А потом тебе самой осталась только одна комната, и ее уступить ты не захотела, и тебя выкинули из твоего собственного дома. Ведь поначалу наши высокомерные взгляды вас не смущали, но прошли годы, сменились поколения, и вы ощутили себя не гостями, а хозяевами, захотели еще – и мы дали. Уступили. Вам снова стало мало – и мы снова уступили. Но вы же ненасытны, вы хотите иметь все, что видите, все, что сделано не вами. Мы не дали больше – и вы начали убивать нас. Не мы вас, вы – нас. И вот тут нам начали ставить в вину нашу надменность, наше чувство превосходства – и убивать за это. Скажи, почему мы не обвиняли в пренебрежении драконов? А ты знаешь, каковы они… И ничего. Мы мирно жили рядом с ними. Нашего мира хватало на всех, а вам всегда мало. Эльфы делают хорошее оружие, но ведь только потому, что у них хорошие рудники, у них лучшее железо, значит, надо отнять у эльфов рудники, выпытать у оружейников секреты стали – и оружие тоже будет хорошим. Эльфы делают красивые украшения – конечно, ведь лучшие месторождения золота и серебра у них, надо отнять… У эльфов прекрасные города – надо их разрушить! Эльфы живут слишком долго – надо это исправить! Да, это была земля эльфов – так теперь будет наша, не отдадут – заберем. Ты ходила по мирам, ты видела, что это – везде. Мы высокомерны! Да! Но разве за взгляд свысока убивают?

Вы не лучше, Лиасс…

Мы лучше. И ты это прекрасно понимаешь. Просто тебе обидно за людей. Да, я – не люблю. Ну и что от этого меняется? Есть люди, которых я люблю: это ты, Маркус, Карис, Родаг… Но я не могу любить всю вашу расу. Я не люблю и драконов. Ну и что?

А почему я могу любить эльфов? Могу не любить некоторых… Братьев Умо, например.

Потому что у тебя душа шире. Ты – человек. Мы холодны, мы практичны, мы не пылаем безумными страстями... Мы не знаем, что такое – любить всех. Мы любим свои семьи. Своих родителей, братьев, жен, детей. Своих друзей. Вы растрачиваете себя, торопитесь жить, а нам спешить некуда. Мы и так успеем. И разве моя нелюбовь и даже неприязнь ко всей расе исключает любовь к тебе? Или ты не веришь?

Я верю, что ты меня любишь как свою прапрапра и так далее…

А почему не как дочь? Ты считаешь, что у меня не может быть дочери твоего возраста? Или моложе? Или совсем маленькой? Просто мы рожаем детей в семье. А я больше не хочу жениться. Потому что холодный и бесчувственный эльф, проживший больше тысячи лет, не может забыть свою третью жену, потому что до сих пор любит ее и не хочет четвертой. Мы создаем семью только по любви. Только для того, чтобы иметь детей.

А Милит?

Милит… Это большая редкость. К тому же жена его любила. Может быть, не так сильно, как мне мечталось бы, но любила. А он нет. Ему понравилась мысль о том, что они будут самой красивой парой в Трехмирье, – так оно и вышло. Жена не ушла от него, даже когда он прохлопал собственного сына, родила еще двоих детей, надеялась, что он опомнится…

А ты не пробовал с ним говорить?

Нет.

Почему же? Разве нельзя…

Мне – нельзя. Я не вмешивался в решения своих детей… и внуков. Потому что мой совет был бы воспринят как приказ. Я не отец, не дед, я – Владыка.

А они никогда не приходили за советом?

Приходили. Но я не давал советов. Каждый должен жить своей жизнью. Делать свои ошибки. Я не могу регулировать частную жизнь эльфов, тем более своих близких.

А если за советом приду я?

Ты не эльфийка. Я для тебя не истина.

А я для тебя что?

Надежда.

Дождь? Такой сильный, что протекает тент. Струйки воды ползут по лицу, как черви. Гадко. Холодно. Словно уже засыпана землей. Глаза не открываются, потому что на них давит земля. Воздуха мало. Трудно дышать. Трудно думать. Трудно жить. Невозможно трудно.

Ты же понимаешь, что я все равно получу от тебя то, что хочу.

С чего бы?

Ты не всегда сможешь прятаться за их спины. Ты должна понять, кто ты и чего ты стоишь.

Самоутвердиться хочешь? Как мальчишка? Корин, в твои годы уже можно быть поразумнее.

Я разумен. Настолько, что тебе этого просто не постичь. Ты должна знать свое место.

А что у меня за место? Разве я не доказываю всем, что я самая обыкновенная женщина? Мне не нужен этот почет, не хочу я, чтоб мне смотрели в рот в ожидании, пока я изреку какую-то великую мудрость, потому что я не умею изрекать мудрости. И учиться не хочу.

Мне нет дела до всех. Они могут верить во что угодно, считать тебя богиней, сошедшей с небес на землю. Ты, именно ты должна осознать, что ты – ничто.

В той же мере, что и ты. Я – просто человек. Ты – просто эльф. И ты, и я ничто перед историей или вселенной.

Я? О нет, я не ничто. Я великий маг, который осознанно пользуется своей магией. Я могу созидать и разрушать. По своей воле. Своим трудом. А ты только на одно годишься – давать свою силу магам.

Не много на себя берешь – решать за меня?

Ты что, и впрямь веришь в свое высокое предназначение?

Не хочу даже и думать о нем. Хочу жить мирной обывательской жизнью. Иметь любимого, друзей и собаку. Мне больше ничего не надо.

Ты ничто, женщина.

Ты хочешь в этом убедить себя? Повторяешь так настойчиво, потому что знаешь: это не так? Потому что я могу помешать тебе?

Все плывет и кружит, медленно, словно нехотя, словно карусель только набирает ход, но вот сейчас сорвется и полетит, полетит, а если запрокинуть голову… Если запрокинуть голову, унесешься к звездам, далеким незнакомым и знакомым. Как небо может быть одновременно и своим, привычным, и чужим? Как можно одновременно видеть звезды и слепнуть от солнечного света?

Ну чего ты ко мне привязалась? Вредная баба. Сказал же – отвали.

Почему ты не хочешь поделиться хотя бы минимальной информацией?

Потому что многия знания – многия печали. Вот! Видишь, какой я образованный.

Был бы еще более образованный, если бы я больше хороших книг читала.

Э-э-э, женщина, ты на что намекаешь? Что у меня ворованная образованность? Щас скину к черту! Петлю Нестерова тебе скручу, сама свалишься.

Давай. Интересно даже. Птицы пузом кверху не летают, а у тебя центр тяжести как раз в пузе. Перевернешься – и в штопор.

Да от тебя мокрое место останется!

А от тебя – озеро. То есть кратер от удара такой туши о землю и мокрое место.

Почему я тебе все это прощаю?

Потому что любишь. Но информацией делиться не хочешь. Почему?

Потому что у тебя не хватит мозгов воспользоваться информацией. Ты себя умной возомнила? Зря. Чего нет, того нет. Учишься ты быстро, о чем жалею. Но знать многого тебе пока не стоит. Не по силам, понимаешь? И все. Вопрос исперчен. И посолен. Тем самым пудом, который я с тобой уже сожрал. Мне пора на бессолевую диету.

Американские горки. Лена очень хотела на них покататься – и очень боялась, все обещала себе: потом, потом даже подходила к кассе, видела только зеленый молодняк, чавкающих жвачкой девочек, уверенных, что после двадцати наступает глубокая старость, а после тридцати – климакс и немедленная смерть, – и уходила, припомнив, какая дата стоит у нее в паспорте. Ну вот, дождалась. Американские горки. Почему там всегда восторженно визжат? Голос умирает в горле от ужаса…

Кто ты, Кристиан?

Зачем тебе это знать? Просто любопытство?

Нет, не просто. Хочу понять.

Меня?

А это невозможно?

Не знаю. Давно никто не пытался.

А братья Умо?

Я понадеялся…

Нечего было Книгу Лены писать!

Ее неправильно поняли…

Тишина такая, что слышно, как течет по жилам кровь. Не пульс, а ровное течение. Тихо и холодно. Может, это просто смерть? Та самая, которой не боятся эльфы. Фаталисты эльфы, любящие жизнь больше людей, или нет, не так – привязанные к жизни больше, чем люди, привыкающие к жизни больше, чем люди. И готовые умереть… Так легко готовые умереть.

Почему вы такие, Ариана? Вы так равнодушны к смерти, что это пугает.

Это пугает людей. Потому что люди боятся жизни.

Ариана, объясни, откуда это? Я никогда не пойму эльфов. Никогда. Я понимаю, Владыка готов к смерти, Гарвин, ты наконец – вы пожили немало и насыщенно, даже Милита могу понять… Но Кайл! Откуда у Кайла то же самое равнодушие?

Это не равнодушие. Мы не хотим умирать, как и люди. Просто понимаем, что это необходимо. Что это приходит рано или поздно, ну что ж, если рано… Значит, судьба. А бывает, что смерть предпочтительнее жизни.

Нет.

Да. И Маркус это понимает, хотя и человек. Ты живешь, потом приходит время – и ты умираешь.

Маркус это понимает, потому что прожил, как эльф. Откуда этот фатализм у Кайла? Паира? Вианы?

Я никогда не пойму людей. Если я даже тебя не понимаю… Почему тебя не удивляет, что мы радуемся жизни, любим, рожаем детей, а удивляет, что мы умеем умирать? Достойно. Жить достойно и умирать достойно. И это вовсе не означает стремления к смерти! Ни в коем случае.

–Лена, видишь меня? Гарвин! Гарвин, она меня услышала!

Гарвин мгновенно оказался рядом, и такими теплыми оказались его слишком светлые голубые глаза, что Лена заплакала. Просто так. С всхлипываниями, шмыганьем носом и подвывом. Шут поднял ее, прижал к груди, как ребенка, и укачивать начал тоже, как ребенка. Лена обрыдала ему всю рубашку, и свежий шрам на горле, и руки, которыми он вытирал ей слезы. Кто-то помогал ей плакать. Подвывал и скулил. И тыкался здоровым – холодным и мокрым – песьим носом в руку.

– Почему она плачет?

– Откуда я знаю? Пусть выплачется. Этому миру не повредит.

– Почему? – в нос спросила Лена.

– А он пустой. Все? Проревелась? Умываться будешь? А то можно и помыться. Вода теплая-теплая.

Лену качало, и шут повел ее к берегу, раздел, наспех скинул одежду, поддерживая ее одной рукой, усадил на дно у самого берега и принялся намыливать ей все, что торчало из воды. Лена не сопротивлялась не только потому, что не имела сил, но и потому, что это было так хорошо… Болезнь смывалась с нее. Если это была болезнь. Очень уж реальными были разговоры. Очень уж реальными были картины, которые она видела, но не запомнила, ушли, словно сон, и Лене казалось, что ей просто повезло, что они ушли…

Не спрашивая, Гарвин высушил ее волосы, но тут же несколько виновато пояснил:

– Ну вдруг простудишься.

– А что это со мной было?

Гарвин покачал головой.

– Не знаю. Боюсь, что моя магия. Ты прости…

– А лучше было бы, чтобы нас достало их оружие? – удивился Маркус. Привычно так удивился. Они это обсуждали.

– Долго я?

– Долго. Девять дней. Ты говорила что-то – никто из нас не понимал. Даже шут. Нас будто не видела и не слышала. А если вдруг и смотрела осознанно, не понимала, что мы говорим.

– Я тебя не чувствовал почти, – прошептал шут. – Где ты была?

– А я и подавно. Я осматривал тебя… Знаешь, все нормально. Совершенно все. Здоровая женщина. Так что скорее всего магия. Наверное, нельзя сочетать твою и нашу. Или твою и мою.

Девять дней они за ней ухаживали. Тут судна нету и памперсы не водятся… А даже Дарующие жизни… того… Вот ужас-то какой.

– Почему ужас? – удивился Гарвин. – Ты за нами можешь ухаживать, а мы за тобой – нет? Интересная логика. Женщина может за мужчинами горшки выносить, а…

– Да заткнись ты! – засмеялся Маркус. – Она уже краснеет. Делиена, не переживай, шут нас к тебе не подпускал, разве что одеяло подоткнуть. Ему ведь можно, правда?