Текст книги "Повесть о славных богатырях, златом граде Киеве и великой напасти на землю Русскую"

Автор книги: Тамара Лихоталь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 37 страниц)

ЧАСТЬ IV
В ГРОЗНОЕ ЛЕТО СОБАКИ

19

По утрам солнце встаёт на правой – Торговой стороне. Западает на ночной отдых на левой – Софийской. А днём висит посередине над Волховом, над Великим мостом.

Новгород – город просторный, широкий. Вольно раскинулся он по обоим берегам Волхова. На левом – детинец с высокими стенами, сторожевыми башнями, земляными валами и глубокими рвами, с прекрасной Софией – главным городским собором. Потому и зовется вся левобережная сторона Софийской. Но кремль – детинец – это не весь город и даже не полгорода. Из кремля во все стороны ведут ворота. На юг к Гончарскому, или Людину, концу. На север – к Неревскому.

Концы – это районы города. Гончарский и Неревский – концы старые. Заселили их ещё деды и прадеды нынешних новгородцев. Говорят, будто в стародавние времена по берегам Волхова обитали разные племена. На том берегу на Словенском холме жили ильменские славяне – самое большое племя. А тут, где нынче Неревский конец, были поселения финских племен – мери и веси. Соседствовали с ними и славяне кривичи и литовское племя пруссов. Каждое племя жило отдельно. Порознь пахали они свои пашни, и пасли стада, и охотились тоже – каждое в своих лесах и угодьях. Но порой приходилось им вступать в союз, чтобы общими силами обороняться от врагов, строить укрепления. Да и в мирное время тоже находились общие дела. Вели они торговлю между собой и с другими народами. И сами отправляли под охраной дружины ладьи с товарами на юг по Ильменю, по Ловати через волоки к Днепру и на север по Волхову. И у себя принимали гостей – купцов, приплывавших и приезжавших из ближних и дальних земель. И так случилось, что сжились, смешались, породнились эти разные племена. И поселки их слились, огородились одной общей крепостью. И возник на этом месте большой укреплённый город с многолюдными улицами, хоромами и избами, с мастерскими ремесленников и купеческими лавками, с причалами для кораблей и святилищами богов, с известным всему миру торгом. Дети, родившиеся здесь, в этом городе, уже не знали, не помнили, кто к какому принадлежит племени и роду. Все называли себя славянами, русскими. А город свой называли по новой крепости Новым городом – Новгородом. Ныне память о былом хранят только иные названия: Неревский конец – по-старому Меревский – от племени мери, и Прусская улица – в память о пруссах, и Славна, Славянский конец – места, где некогда обитали ильменские славяне.

Сильно вырос город с тех пор, как помнит его Добрыня. Прибывает новый город, строится, селится. На западе от детинца возник ещё один конец города – самый дальний. Потому и называют его Загородским. Всего в Новгороде теперь пять концов, пять районов: Гончарский, Неревский и Загородский – на левом берегу и два на правом – Словенский и Плотницкий. Главные, самые красивые ворота ведут из детинца на восток к мосту.

Вот он, Волховский мост! Повис он огромной дугой над разливанной волховской водою. До того длинен, до того широк, до того могуч и крепок, что не стали новгородцы долго думать и гадать, как назвать получше мост. Само собой это вышло. Назвали Великим.

Мост соединяет обе части города, расположенные по правому и по левому берегу, – Софийскую и Торговую, названную так по большому новгородскому торгу. На Торговой стороне находится и канцелярия посадника Добрыни. Сегодня у Добрыни тяжелый день. Начинается ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ – «ТАК ПРИГОВОРИЛО ВЕЧЕ».

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
ТАК ПРИГОВОРИЛО ВЕЧЕ

Большая вода, затопляющая в половодье прибрежные луга, уже сошла. Но и сейчас ещё Волхов по-весеннему многоводен. Глубоко вниз уходят толстенные, вытесанные из вековых необхватных дубов опоры моста. Меж ними проплывают тяжелые, груженные товарами ладьи и плоскодонные учаны, на которых ильменские рыбаки везут в город рыбу утреннего улова, скользят многовесёльные, быстрые ушкуи, снуют юркие челны.

Когда идёшь по Великому мосту, даже в тихую погоду в ушах свистит ветер. Добрыня остановился, вздохнул полной грудью. С высоты открывались дальние дали: светлой зелени заливные луга, желтые песчаные откосы, темные гряды леса. От самой воды по берегам вдаль и вширь теснятся друг над дружкой островерхие кровли, купола и кресты церквей. Лоскутно лепятся огороды. Причудливым деревянным плетением смотрятся с высоты моста пролегшие крест-накрест по пологим прибрежным холмам вымощенные бревнами мостовые улиц.

Сразу же за мостом начинается торжище. Но сегодня здесь тихо. Не кричат разносчики, не зазывают поглядеть товар купцы. Пусто в торговых рядах. На закрытых лавках диковинными железными плодами свисают хитроумные замки. Зато Ярославово дворище гудит вовсю. До сих пор называют так новгородцы площадь, где некогда стоял срубленный умельцами мастерами несказанной красоты дворец князя Ярослава. После Владимира никому из князей не позволяли новгородцы жить в детинце. Даже сыну Владимира Ярославу, которому сами же помогли потом сесть на киевский стол и стать Великим князем. Хоть и мудр был Ярослав, а всё же пришлось ему уйти из крепости – детинца и построить себе дворец па другом берегу Волхова, уже безо всяких крепостных стен. Но и на бывшем Ярославовом дворище, так же как и в детинце, не велят новгородцы селиться нынешним князьям. Княжеский дворец теперь находится за городом, на том месте, где некогда стоял укрепленный городок Рюрика. Там живет и князь со своим семейством, и его дружина. А на Ярославовом дворище размещается канцелярия посадника. Правда, располагается она не во дворце – прекрасный дворец Ярослава сгорел, к огорчению новгородцев, во время большого пожара, – а в новом, не очень красивом, но просторном и тоже богато украшенном здании. В светелках за столами сидят писцы и знающие иноземные языки толмачи, дожидаются распоряжений гонцы, глашатаи и меченоши – вооруженные копьями и секирами воины городской стражи. Здесь же, на дворцовой площади, собирается вече.

Испокон веку принято было у славян все важные дела решать на вече. Сходились все мужчины племени, кто мог держать оружие. Держали совет и ответ – вещали, потому и зовется вече. Так в старину было и в Новгороде.

Добрыня уже вступил на вечевую площадь. Под сапогами чуть слышно хрупает костяное крошево. Вечевая площадь, по древнему обычаю, вымощена не бревенчатым настилом, не тесинами, как иные площади и улицы, а коровьими челюстями. Никому не ведомо, откуда пошёл этот обычай: мостить вечевую площадь челюстями коров. Может, в стародавние времена сходились здесь племена-соседи на пиры. Пригоняли, похваляясь друг перед другом, скота несчётно, ели, не щадя живота, обильно и грузно. Не только ублажая и веселя себя, но и с тайной надеждой уверить, умолить богов, чтоб и впредь оставалась с людьми эта сытость. И чтобы скрепить этот уговор-поруку, волхвы от имени народа своего приносили богам жертвы, щедро отделяя им свежего мяса. Раскинув на земле сизые, в алой крови, ещё горячие внутренности жертвенных животных, колдовали и гадали, пытаясь заглянуть в грядущее. А может, нарочно мостили так площадь, где решалось, быть миру или войне, пусть видят вражьи послы, соглядатаи и послухи, как богато и могуче племя ильменских славян, если даже землю здесь покрывают не чем-нибудь, а коровьими челюстями. Значит, несчетно скота в их Стадах. А скот, как известно; самое большое богатство. И воины племени, белоголовые, статные, сильные, готовы к его защите.

Теперь уж никто не знал и не помнил, почему и отчего так повелось. Но считали: «Раз отцы и деды так делали, то и нам бог велел!» Дорожили и другим обычаем, хвалились везде и всюду: «Новгород – город вольный! И князь нам не указ! Сами правим свою жизнь».

Да, всё тут вроде бы точно так же, как было, в старину. Белеют под ногами коровьи челюсти. Стоят, как стояли, посреди площади широченные дубовые скамьи. Разве только вот вместо воинского щита, по которому когда-то били медным билом, созывая на вече народ, висит на дворцовой башенке звонкоголосый колокол. Но это бы ничего. Само вече иное – вот что.

Давно миновали те времена, когда на вече сходились все жители. Правда, нам с вами довелось побывать на одном таком вече в Киеве, когда решать участь осажденной половцами столицы собрались простые горожане, работные люди с Подола. Великий князь до конца своей жизни не мог простить этого киевлянам. Ведь он тогда чуть не лишился Великокняжеского стола. Теперь всё по-другому. И в Киеве. И в Новгороде.

Тихо, не тревожа колокольным звоном город, в положенные дни неспешно собираются «золотые пояса» – вечники. Вот и сейчас они уже сидят на дубовых скамьях, полукольцом охвативших вечевую площадь. Пестреют разноцветные кафтаны, сверкают, в утренних лучах яркого весеннего солнца золото и каменья. Но каждый из сидящих дам на скамьях дорожит своим поясом больше, чем самой богатой одеждой – расшитыми золотом кафтанами и плащами, портами из тонкого сукна, рубахами из заморских шелков. Дорожит больше, чем тяжелыми нашейными гривнами из литого червонного золота, больше, чем перстнями с дорогими каменьями, больше, чем всеми прочими драгоценностями. И гривны, и перстни – всего лишь украшения. Всяк, у кого есть на что, может их купить, надеть на шею или нанизать на персты. А вот золотые пояса имеются только у трёх сотен самых почтенных мужей – у знатных родовитых бояр да кое у кого из богатых купцов. Золотой пояс – это право подавать голос на вече. Потому и называют владельцев золотых поясов вечниками. Они-то и правят жизнью Новгорода. Выбирают тысяцкого – начальника над новгородскими полками и прочих должностных лиц, кому дано ведать судом, сбором налогов, приемом иноземных послов и другими важными делами. Выбирают и правителя города – посадника.

Теперь, пожалуй, настало время рассказать, каким образом оказался Добрыня новгородским посадником. Не раз доносили великому князю соглядатаи, что на Подоле Добрыню больше самого князя почитают. Как увидят его, и здравицы кричат и по-другому величают. «Ты, – говорят, – Добрынюшка, только свистни!»

«Не зря льнёт к Добрыне подольская чернь! – подозрительно думал князь. – Воевода и сам из смердов. А что, если он и впрямь возьмет и свистнет?» Вот и решил отослать Добрыню в Новгород.

Новгородские бояре, которые только и мыслят, как уйти из-под власти Киева, не больно-то будут привечать посадника, присланного киевским князем.

Добрыня дальнозоркими глазами издали разглядел среди одной группы вечников боярина Ставра. Если Ставр со своими сторонниками расположился на левой стороне полукольца, образованного скамьями, то боярина Ратибора – Ставрова противника, следовало искать на правой стороне. Вскоре Добрыня увидел за толпой и его. Ратибор тоже был окружён своими людьми. Сидел на одной из скамей и господин Садко – тоже подпоясанный золотым поясом.

Сегодня на вече среди прочих вопросов должно было решить – идти ли Новгороду походом на суздальцев. Волновало это не только вечников, но и всех других жителей города – и бояр, и купцов, и простых горожан. Воины городской стражи с копьями и секирами не пускали народ на вечевую площадь. Зато никто не мешал любопытным толпиться вокруг. И хотя утро только начиналось, да и вече ещё не приступило к обсуждению вопроса о походе, толпа возле Ярославова дворища всё густела.

Увидев приближающегося посадника, стражники растолкали любопытных, очистив проход. Из толпы, узнав Добрыню, закричали:

– Веди нас в поход, Добрыня, как водил в былые времена!

– В поход!

– Добрыня! Слава Добрыне! – слышалось в толпе. Но там же кричали и другое:

– Не пойдём на братьев! Не хотим братней крови! – И опять повторяли: – Добрыня! Добрыня!

Даже по скамьям вечников, казалось, при приближении посадника прошла волна. Добрыня, не обращая внимания на крики, по расчищенному стражниками проходу неспешным шагом прошел к своей канцелярии.

Пока новгородский посадник занят последними распоряжениями перед тем, как открыть вечевое собрание, мы поближе познакомимся с некоторыми из вечников и с другими лицами, от коих зависит решение нынешнего вече. Непростое это дело – разобраться в делах города, который носит имя Господин Великий Новгород.

* * *

Новгородский князь год за годом – почти с той самой поры, когда пригласили его сюда на княжение, – жил лениво. Изо дня в день стыл в сонной дреме большой княжеский дворец, одиноко возвышавшийся меж Волховом и Волховцом на косогоре Рюрикова городища.

В кои-то веки, в седую старину сидел тут Рюрик, а вот имя его на Руси до сих пор не забывали. Да и мудрено было забыть, потому что весь княжеский род, многочисленное ныне княжье племя вело свою родословную от Рюрика, как от корня. Что же касается новгородцев, то они больше всех о нём знали – о Рюрике – и больше всех спорили – как оно все было на самом деле, потому что дело происходило на их земле.

Одни говорили, началось всё потому, что порядку не было. Богат был город Новгород, только не шли ему впрок богатства. Спорили, враждовали меж собой населявшие новгородские земли племена. Мало ли из-за чего может выйти спор. То землю не поделили – кому на какой пашню пахать, то пастбища – где кому скот пасти, то охотничьи угодья. А рассудить, кто прав, кто виноват, некому. У каждого племени свои князья. Как сойдутся, ни первый второго не слушает, ни второй – третьего. И нет над ними старшего. А тем временем на город то и дело нападают враги, разоряют его, грабят, жгут. И опять не могут новгородцы договориться меж собой и дать врагам отпор. Вот тогда будто и отправились новгородские послы за море к варягам звать к себе князя оттуда. Там и увидели Рюрика. Посмотрели: князь боевой, дружина у него сильная и решили – пусть будет старшим. Пусть судит судом праведным, пусть защищает от врагов город, оберегает новгородские земли, торговые пути, по которым плавают купцы. А то, что он варяжского роду, не беда – обживётся.

Так рассказывают одни. А другие говорят по-другому. Будто никто этого Рюрика и не звал вовсе. Просто приплыл он однажды со своей дружиной на длинных ладьях под полосатыми парусами. Сказал: «Видите, сколько воинов у меня? Хотите, я у вас поселюсь и буду охранять и город ваш и земли?» Вот и сел княжить за старшего. Не сразу подчинились новгородцы князю-паходнику. Один раз прогнали его туда, откуда явился. По он второй раз пришел с братьями своими Синеусом и Трувором и с ещё большей дружиной.

А третьих послушаешь, так и вовсе говорят, не было никакого Рюрика. То есть князь по имени Рюрик был. Только в Новгороде никогда не княжил. Как пришёл, срубил крепость-городок на косогоре за ручьем Волховцом, который впадает в Волхов неподалёку от Новгорода, и сидел там до самой своей смерти, не смея носа высунуть.

Нынешний новгородский князь – хилый росток от Рюрикова корня – жил на том же городище в своем дворце. Казалось, бурное кипенье городских страстей не докатывалось сюда через водный рубеж, отделивший княжеский замок от вольного города. Новгородцы, занятые своими делами, приняв на всякий случай к себе князя с его дружиной, словно позабыли о нем. Сытно кормили, щедро поили – чего, мол, ещё надобно? Скучал князь, томилась в безделье дружина. Нельзя сказать, чтобы не имелось у Новгорода недругов. Только давно уже не решался никто напасть на него. Другие города – даже стольный Киев – сколько раз, бывало, и разоряли и жгли. То степняки нагрянут, то свои в междоусобицах луже чужих на части рвут. Но с давних лет никто не мог похвастать, что взял приступом новгородские стены. Часовые на сторожевых его башнях не врага высматривали – просто так, для порядка стояли да поглядывали больше, не занялся где-нибудь пожар, – пожалуй, самый грозный враг города. Иной раз, правда, отправлялись новгородцы под предводительством князя вместе с его дружиной походом куда-нибудь на чудь или на юргу. Возвращались с победой, приводили пленных, пригоняли скот. И опять жизнь шла своим чередом.

Иногда, чтобы размять застоявшихся коней да потешить себя, скакал князь на охоту. По улицам с гиканьем мчались всадники. Ржали кони, лаяли псы. От нечего делать завел князь в охотничьих угодьях для забавы зверинец. Резвились в клетках взятые живьем волчьи и лисьи детеныши. Облезлый медведь, чем-то похожий на лысеющего кряжистого князя, кланялся толпившимся у клеток любопытным, выпрашивая подачки. На лету ловил брошенные ломти хлеба и пироги и с большой охотой выпивал целую братину хмельного меда, которую ему, потехи ради, подносили шутники. Новгородцы любили приходить сюда по праздникам на гулянье с женами и детьми. А еще рассказывают: в здешнем лесу срубил себе избушку один отшельник и поселился здесь вдали от людской суеты, среди зверей. А потом построили здесь монашескую обитель и назвали ее Звериным монастырем. Может, в память об отшельнике, а может – о княжеском зверинце. Но это просто так, к слову. Сейчас же у нас речь о князе, тихо жившем в своем дворце на Рюриковом городище. Но вот туда, за Волховец, зачастили гости. Не простые. Почтенные мужи – самые знатные новгородские бояре. Даже сам архиепископ посетил замок за Волховцом и всю ночь просидел за княжеским столом. Поднимали гости кубки за воинскую доблесть князя, за его дружину и будущие победы. А боярин Ратибор, разгорячась от вин и медов, кричал:

«Пусть князь начнёт, а мы за ним потянем!»

* * *

Но не только в княжеском дворце продолжалось прошлой ночью позднее застолье. В притворе церкви Параскевы Пятницы собрались торговцы мехом. Гречник Викула, каждую весну отправляющий ладьи в Византию, купчина Еремей, ведущий торг с немцами, датчанами, шведами, и прочие владельцы судов и лавок, промышляющие мягкой рухлядью.

– Худион! – громким шепотом проговорил кто-то.

Да. В почтенное это общество пришёл, будто к себе домой, бывший холоп Худион – ныне правая рука господина Садко.

* * *

Если главный счётчик, с которым мы познакомились в конторе Садко, получил свободу по воле случая, то Худион добился её сам. Ещё во времена своего холопства у мастера-литейщика, владельца мастерской художественного литья, Худион по доверенности хозяина вёл все его торговые дела. Началось всё с того дня, когда в мастерской случилась большая неприятность. Произошло это не без вмешательства нечистой силы. Это, конечно, не я так считаю. Так думал мастер.

«Не перекрестил лба перед тем, как приступить к работе, вот и попутал лукавый, отвел глаза», – запоздало каялся хозяин Худиона. И правда, как иначе могло случиться, что ни сам он, ни подмастерья раньше ничего не заметили.

Работа мастера по художественному литью не менее тонкая, чем работа златокузнеца-ювелира. Так же как и в ювелирной, в мастерской художественного литья изготовляют подвисочные кольца, ушные колты, браслеты, перстни, ожерелья, поясные бляшки, бусы, пуговицы и прочие украшения. Некоторые мастерские специализируются на отливке нашейных крестиков или пластин для украшения церковной утвари. В мастерской, принадлежавшей хозяину Худиона, отливали образки – маленькие иконки, которые носят на груди. На такой иконке образ, лик – либо Иисуса Христа, либо богоматери, либо какого-нибудь святого.

В этот день в мастерской начали отливать святого Георгия. Накануне мастер закончил резать каменную форму для отливки. Изготовить форму не просто. На твердом камне надо вырезать все, что должно быть на образке. Долго и кропотливо вырезал мастер на камне фигуру святого воина Георгия на коне с копьем в руках, чудище с разверстой пастью у конских ног и надпись внизу: «Святой Георгий побеждает змия».

В последнее время работал мастер день и ночь. Торопился закончить поскорей отливочную форму. Приближался день святого воина Георгия, защитника ратных людей. Многие захотят повесить на грудь образок с Георгием. Быстро можно будет распродать товар.

Наконец, форма для отливки была готова. С раннего утра в мастерской пылала печь. Худион вместе с другим подмастерьем, сменяя друг дружку, раздували мехи, нагнетали в печь воздух, чтобы горела жарче. В глиняных тигелях плавился металл для отливки – серебро с медью. Мастер тоже не отходил от печи. То и дело заглядывал в тигели. Юнот – юный отрок, ученик, отданный родителями в услужение, чтобы приучался к мастерству, держал наготове льячку – глиняную, как и тигель, разливную ложку с узким носкому конце и длинной деревянной ручкой.

Мастер скомандовал: «Пора!» Худион, взяв у мальчишки льячку, зачерпнул из тигеля и осторожно вылил металл в форму. Другой подмастерье быстро прикрыл форму каменной крышкой. Вот и готов образок. Остаётся, как остынет, вынуть его и снова залить в форму металл для следующего образка.

Работали до самого обеда. В углу мастерской уже громоздилась груда образков. И вдруг, вынимая очередную отливку, мастер глянул на образок, да как закричит. Подмастерья к нему. Думали, хозяин горячим металлом обжегся. А мастер тычет перстом в образок и кричит что-то про лукавого. Пялят подмастерья глаза – ничего не понимают. Образок как образок. Вот Георгий с копьем, вот змий, вот надпись. Только что это? Батюшки-светы! Надпись-то какова – все буквы шиворот-навыворот! Чтобы на отливке вышли буквы такими, как должно, на каменной форме их надо вырезать не так, как они пишутся, а обратной стороной. Это каждому известно. А вот поди ж ты, нашло затмение, и мастер не перевернул буквы на камне, вырезал прямо. Шутка, ли сказать, вырезать новую каменную форму!

Мастер на все лады ругал нечистого, молил всех святых – то Кузьму и Димиана – покровителей всякого мастерства, то Параскеву Пятницу – святую деву, от которой зависел успех торговли, то самого Георгия Победоносца, чей лик был изображен на иконе. Но Кузьма с Димианом, по всей вероятности, мало что могли помочь теперь, когда работа была уже закончена. Параскева Пятница к литью явно никакого отношения не имела. А Георгий хоть и был смелым воином, но ему, видимо, легче было победить змия, чем перевернуть наизнанку надпись.

Выручил мастера его же холоп Худион. Попросил разрешения нести иконы на торг. Уверял, что продаст их. Раздосадованный неудачей, хозяин сначала турнул попавшегося под горячую руку холопа. И в самом деле, как было не турнуть? Понесет холоп образки на торг. Только кто станет покупать иконки с выворотной этой надписью? Ладно, если засмеют. Ведь и к ответу притянуть могут. А кого? Конечно, ere, мастера, хозяина. С холопа какой спрос?

Но холоп, хоть и был побит, не отставал. Клялся слёзно, что никакой обиды хозяину не будет. Просил только дать ему небольшое бронзовое зеркальце, которое он видел у хозяйки.

В конце концов хозяин сдался. Отпустил холопа на торг с иконками и зеркальцем, недоумевая, впрочем, зачем оно понадобилось Худиону. Но Худион знал – зачем. Выбрав для начала на торгу место потише, Худион показал образок с чудными непонятными буквами нескольким зевакам, приговаривая, что икона эта не простая, заколдованная, и потому очень даже необходимая при всяком опасном деле, когда требуется помощь святого Георгия. А в доказательство предлагал посмотреть на иконку в зеркальце. В зеркальце-то надпись видится как должно. Долго искать покупателей не пришлось. Сами нашлись, налетели, обступили, расхватали все иконки до одной. Вскоре Худион пришел к хозяину за новой партией образков. Хорошо, что не разбил в гневе мастер каменную форму.

Образки с выворотной надписью пошли ходко. Раскупали их гораздо охотней, чем обыкновенные. Теперь уже мастер и новые формы готовил так же. Не мудрствуя лукаво, вырезал на камне буквы как есть – чего проще! А Худион всё торговал. И хозяина обогатил и сам на волю выкупился. Вот он какой, Худион, доверенный человек Садко.

* * *

Худион окинул цепкими темными глазками празднично убранную залу трапезной, поприветствовал собравшихся. И ему отвечали с почтением, справлялись о здоровье господина Садко, спрашивали, когда прибудет сам. Известное дело, без Садко Сытинича и пира не начнут.

В этот вечер в церкви Параскевы Пятницы, так же как и в княжеском дворце, обсуждался вопрос – идти ли походом на суздальцев. У Новгорода с Суздалем давно уже идет свара из-за заволочных земель. Заволочные – это земли за волоком. Там и лесные охотничьи угодья, и города – Волок Ламский, стоящий на пересечении торговых пугей, Торжок, названный так по расположенному там большому торгу. В этих спорных городах сейчас имеются целые улицы – одна заселена новгородцами, другая – суздальцами. И у тех и других свои гостиницы, в которых останавливаются торговые гости, свои торговые ряды, склады для товаров, конные дворы, где содержатся лошади, нужные для перетаскивания ладей и перевозки путников через волок. Даже церкви и те построили порознь.

Обширные заволочные земли тянутся далеко на северо-восток до Каменных гор. Там промышляют ловцы зверя – и новгородские, и суздальские. Владеет же этими землями народ югра. И вот новгородцы, не довольствуясь тем, что сами берут там пушнину, стали требовать от югры дани. Суздаль, конечно, этого не потерпел. Он и сам не прочь взять дань с югры. А уж хозяйничать там новгородцам ни за что не мог позволить. Недавно суздальцы пошли в поход на югру, разбили её и стали брать с югорских жителей меха. Теперь же Новгород готовился изгнать оттуда суздальцев. Об этом толковали, как мы с вами уже слышали, в княжеском дворце на Рюриковом городище. Конечно, князь стоит за поход. Там и он сам, и дружина его разживется добром. Да и напомнить Новгороду, что не даром он ест хлеб, князь не прочь, и силу дружины своей показать. Боярин Ратибор, который поднимал кубок за победу в предстоящем походе, тоже не зря старается. У него в заволочье имения, которые он надеется расширить. Среди торговых людей, собравшихся в церкви Параскевы Пятницы, тоже есть немало сторонников похода. И тот же гречник Викула. И Еремей. Это понятно. Если примучить югру, новгородские купцы станут покупать мех совсем задешево. Значит, и выгода прямая. Но есть и противники похода. Например, господин Садко. Почему? Что он, враг сам себе, что ли? Нет, господин Садко себе, конечно, не враг и выгоды своей тоже не забывает. Вспомните, хлеб-то он где покупает по дешевке? В Суздале! Зачем же ему надобно ссориться с суздальцами. А что касается югорских мехов… Мех Садко берёт ещё дешевле, чем у югры. Где? Это тайна. И знают её только самые доверенные люди Садко: Худион, который присутствует на пиру, главный счетчик, да еще старик толмач – бывший кормчий, некогда плававший на ладье Садко вместе с хозяином. Но они эту тайну хранят, язык держат за зубами.

Худион не зря явился, как мы видели, пораньше. Он уже успел прислушаться, о чем толкуют собравшиеся, приглядеться, кто с кем сговор ведет, да и сам успел перемолвиться словом с нужными людьми. Кому намекнуть, что господин Садко не оставит его в трудный час, который у каждого делового человека может наступить, кому пригрозить, кому… Впрочем, это его дело, Худиона, как с кем дела улаживать. Не нам его учить, не нам осуждать.

– Тихо! Тихо! Слово имеет сам господин Садко!

Если Викула и Еремей говорили о выгодах, которыз принесет поход, то по словам господина Садко выходило – от этого похода будет один только вред. Войско уйдет, и город останется без защиты – это раз. Суздальцы перережут пути, нарушится торговля – это два… То ли речь господина Садко убедила многих, то ли Худион успешно потрудился, но как ни возражали Викула с Еремеем и их сторонники, союз торговцев мягкой рухлядью принял решение поддержать тех, кто на предстоящем вече будет голосовать против похода.

Пир продолжался.

На серебряных блюдах громоздились бараньи бока, нежно белели молочные поросята, золотом отливали острые спинки стерляди. Дышали теплом пироги с говядиной и рыбой, с грибами, горохом, морковью. Сладко пахли варенные в меду овощи и заморские фрукты. Из храма в раскрытые двери глядела на уставленные яствами столы трапезной пресвятая дева с чудным именем Параскева Пятница. Глядели с икон на людское пиршество и другие святые угодники, отшельники, постники. Глядел глазами своего распятого сына и сам господь бог.

Может, вас это удивит: пир, застолье, деловые беседы в церковных стенах. Всё-таки храм, божий дом – неудобно. Не беспокойтесь! Бог не обидится на тех, кто решает в его доме свои земные дела. Ведь иные храмы и построены на доброхотные деяния деловых мужей. Так что у тех, кто справляет в нём застолье, дом вроде как бы общий с самим господом.

Хотелось бы рассказать поподробнее о боярине Ратиборе и ещё о некоторых владельцах золотых поясов, но нам пора на вече.

* * *

Время уже шло к полудню, когда посадник Добрыня в окружении писцов, глашатаев и меченош вышел из канцелярии и поднялся на помост перед скамьями. Писец с берестой и писалом устроился за стоявшим тут же на возвышении столом.

Скамьи вечников гудели. Сквозь общий гул прорезались бранные слова, которыми обменивались сторонники Ставра и Ратибора. При выходе посадника вечники немного притихли, но ненадолго. Вскоре по рядам снова прокатился рокот. Сначала глухой, потом погромче.

Голос у Добрыни зычный, а что говорит посадник, все равно не слышно. Да и чего его слушать – пришельца – новгородским мужикам, решающим здесь на вече свои дела. Наперед известно, что скажет посадник, присланный киевским князем. Это у новгородцев на уме – поход. А у киевского князя и его посланника другие заботы. Так и есть. Посадник начал свою речь о данях, которые новгородцы должны посылать Киеву.

Вопрос о данях – старая болячка. Со времён Олега платит Новгород, как и все другие города, дань Киеву. Еще при князе Владимире попытался было своевольный Новгород отделиться от Киева. Уговорили новгородские мужи сидевшего в их городе княжича Ярослава, сына Владимирова, чтобы тот отказался платить Киеву дань; Весть об этом привёз Добрыне юный Алёша Попович. Добрыня первый советовал тогда Владимиру идти войной на сына. Владимир стал готовиться к походу, но вскоре умер. Великим князем стал Ярослав. До сих пор, как только наступает срок платить дань, шумят «золотые пояса». Доказывают: дескать, Ярослав Мудрый, став Великим князем, пожаловал Новгороду грамоту, в которой освобождал новгородцев от дани. Только грамота эта затерялась. Но это пустые слова. Добрыня уверен: никогда никто не давал Новгороду такой грамоты. Добрыня и при Владимире считал, что Новгород, как и другие города, должен платить дань. И теперь так считает. И не потому, конечно, что хочет пополнить казну киевского князя Киев – столица, старший над всеми городами. Он должен объединять и держать под своей рукой иные города. Русь должна быть единой. И дань нужна Киеву, чтобы держать войско, оборонять земли от степняков. Правда, теперь у Киева только что и осталось название – стольный. А на самом деле давно уже потерял Киев свою силу и власть. Суздальский князь, пожалуй, посильней киевского. Да и Галич, и Чернигов не уступают Киеву. Ну, а про Новгород и говорить нечего. И все же пока стоит стольный Киев, пока сидит там на столе Великий князь, старший над князьями, никто не смеет нарушить закона и обычая.