Текст книги "Повесть о славных богатырях, златом граде Киеве и великой напасти на землю Русскую"

Автор книги: Тамара Лихоталь

13

Летят дни, годы, десятилетия… У богатырей ведь своя мера времени.

А сейчас? Где они – наши герои?

Илья и Добрыня, наверное, по-прежнему находятся на службе у киевского князя. Алёша вроде бы тоже, как и раньше, – у переяславского. Во всяком случае, о переходе кого-нибудь из них на новое место ничего не было слышно. Иначе мы бы непременно об этом узнали. Всё-таки герои нашей повести не простые ратники, а прославленные богатыри.

Пожалуй, проще всего нам встретиться с Добрыней. Ведь он живет в стольном. Где находится его терем, мы знаем – не раз там бывали. Самый центр Киева, очень близко от княжеского дворца.

До чего же все-таки хорош Киев! Огромный город! Особенно красив он здесь, в центре, на Горе. Вокруг высокие, в два и даже в три этажа хоромы, рубленные из ровных, одно к другому, бревен. Лесенки и галерейки, башенки и переходы, крылечки и оконца… А кровли… Одни крыты красной черепицей – будто надели высокие боярские шапки. Другие, уложенные рядами похожего на рыбью чешую серебристого осинового гонта, сияют, как парчовые ризы. А третьи, обитые медными плитами, и вовсе сверкают в солнечных лучах золотом, будто переговариваются с золотыми куполами церквей.

День только начался, а город уже проснулся. Идут, разговаривая о своих делах, плотники с топорами в руках. Бегут гурьбой ребятишки. Под мышками доски с азбукой. В школу, наверное, на ученье. Скачут всадники. В шлемах, в воинских доспехах. Кони под ними видите какие – вороные, одномастные. Должно быть, дружинники. Спешат во дворец – заступать на стражу.

Вот и улица, где живёт Добрыня.

Здесь мало что изменилось. Разве только выше поднялись деревья в саду, совсем скрыв терем.

На стук выглянул из ворот сторож.

– Боярина нету дома. Уехал в Новгород.

Вот те на!

– А надолго уехал-то? Когда ждете назад?

– Не скоро.

Зачем и почему уехал в Новгород Добрыня, мы узнаем потом. А сейчас надо подумать, что делать дальше. То ли отправиться следом за Добрыней в Новгород, то ли – в Переяславль к Алёше, то ли – на пограничную заставу к Илье. Наверное, сначала надо ехать к Илюше – все-таки поближе.

На пограничной заставе нам с вами пришлось побывать в те далекие времена, когда князь Владимир городился от степи. Помните, застава казалась не заставой, а огромной стройкой. Воины и работные люди рубили лес, рыли землю. На много дней пути тянулись высокие хребты земляных валов, на них щетинились огромными ежами засеки из стволов толстенных деревьев, поднимались в несколько человечьих ростов бревенчатые стены. Этими валами, рвами, засеками и стенами хотел Владимир защитить Русскую землю от печенегов.

До сих пор высятся в степи Владимировы валы. Когда проезжаешь по тем местам, издали кажется – лежит среди степи огромный змий.

Теперь стеной от степи не огородишься. Намного больше стала Русская земля. Ее стенами не обведешь. Только собой можно защитить её, своим копьём, своим мечом, собственной жизнью. Вот и стоят на границе заставы – военные городки. Небольшая рубленая крепость. Сторожевые башни. Церквушка. Жилье.

До чего же быстро заселяет человек даже самые неспокойные места! Не успеют ещё и крепость возвести, как внутри её за стенами, да и около, снаружи, уже стоят избы. Смерды-насельники уже пашут землю. Уже звенит в кузне железо. Вертится во дворе гончарный круг. Возле тихой речки женки белят вытканные холсты. Подоткнув подолы, в воде по колено колотят их вальками, вздымая тучи брызг. А потом расстилают дорожками по берегу, чтобы сохли на солнышке. В погожий день весь берег выстлан белыми полотнищами.

Делу – время, потехе – час. Вечерами на вытоптанной площади, возле журавля-колодца, собираются парни и девицы повеселиться. А немного погодя крестные отцы и матери уже принимают из купели новорожденных, и пол нарекает именами новых жителей еще не достроенного безымянного городка. Словом, жизнь идет своим чередом. Так оно и получается: одни бегут из пограничных земель, из южных княжеств, где часты, подобные моровым вихрям, половецкие набеги. Бросая дома, и поля, и скарб, подаются на север, вглубь. Другие, не взирая ни на что, движутся им навстречу. Строятся, обживаются. И каждый тешит себя надеждой, что на новом месте жизнь будет лучше, сытнее, прочнее. А иначе и дня, наверное, не мог бы дотянуть человек. Если нету веры в грядущее, ложись в гроб и помирай.

Но всё же воинский городок живёт неспокойно. Всегда в дозоре. Всегда па страже. На башне стоят караульные, поглядывают вокруг. Смена за сменой выезжают патрульные отряды.

Таков и этот городок, где несёт пограничную службу Илья Муравленин.

Вот он, Илья. Вы его, конечно, сразу узнали. Илью Муравленина, или Муромца, как его зовут некоторые, ни с кем не спутаешь. В плечах косая сажень. Раньше был, правда, хоть и высок ростом, но в кости тонок. А теперь, как говорится, вошел в возраст, стал покряжистей. Да, время накладывает свой отпечаток даже на богатырей. Русые Илюшины волосы немного потемнели, хотя по-прежнему завиваются кудряво. Но в кудрях уже поблескивает кое-где седина. И густая Илюшина борода тоже в седине. Вы не находите, что с годами стал Илья похож на отца своего Ивана? Только Иван как-то больше спину гнул. Это, наверное, оттого, что ходил за плугом, в землю глядел. А Илья пешком ходит мало. Все больше на коне. И глядит вдаль – степняков высматривает. Постойте, а рядом о Муравлениным кто? Тоже верхом. Молодой совсем. Волосы светлые, глаза синие. До чего же знакомое лицо! Ну, на кого он похож, этот молодец? Да на него же, на Илью – вот на кого! Странно, ведь у Ильи, как известно, не было детей. Илюша и женат-то никогда не был. Впрочем, что нам зря гадать. Сейчас мы всё точно узнаем. Начинается ТРИНАДЦАТАЯ ГЛАВА нашей повести – «ИМЯ ЕГО – СОКОЛЬНИК».

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
ИМЯ ЕГО – СОКОЛЬНИК

Да. Илюша так и не женился. Сначала все надеялся, может, сыщет свою Ладушку. Но шло лето за летом, а о Ладушке никакого слуха не было. Даже когда разбили и взяли в плен душегуба Соловья, ничего не узнал Илья про свою любимую. А о том, чтобы на ком другом жениться, Илья и слушать не хотел. Ни на черниговских красавиц не глядел, ещё когда его в воеводы Чернигова прочили, ни на киевских, когда в стольном жил и Великий князь его привечал – до того, как Муравленина в темницу упрятать.

И все же похож этот парень па Илюшу, будто родной сын. Только Илья всегда глядел открыто, доверчиво, а этот щурится, будто настороже. Непрост. Неулыбчив. А так – хорош собой, ничего не скажешь. Подъехали к колодцу – коней поить, наверное. Возле сруба длинные долбленые корыта. Водопойные. Плюхается в глубину деревянное ведерко, взлетает вверх. Молодые ребята с заставы в простом виде, без воинских доспехов: один – рубаха навыпуск без пояса – вертит ворот, другой – и вовсе в одних портах, босой – подхватывает ведро на лету и наклоняет над корытом.

Илья и его спутник спешились. Ну и богатырь! Даже самого Илью перерос. В наше время сказали бы: «Акселерация». Но тогда таких слов не знали и говорили просто: «Знать, под дождиком стоял, вот и вырос с дубом вровень».

Возле колодца полно народу. Стоят кружком свободные от сторожевой службы воины. Меж собой беседуют, перебрасываются шуточками с девицами. И девицы – нет того, чтобы набрать быстро воды и идти своей дорогой. Посмотрите-ка вот хотя бы на эту. Сарафан холщовый, лапти липовые, а выступает, будто пава. В подвисочных кольцах, спускающихся на тонких цепочках от головной повязки, сверкают голубенькие эмалевые бусины. На шее – ожерелье. Видно, отправляясь к колодцу, нацепила на себя все свои украшения. А украшения – будьте уверены – имеются у каждой, даже самой небогатой девицы, конечно, ежели она с умом. Если батюшка скуп и не раскошелится, если матушка танком от скупого мужа не купит дочке подарка, сыщется какой-нибудь щедрый молодец.

Подошла к колодцу. Улыбнулась парню без рубахи– он как раз подхватил полное ведро:

– Плесни, не жалей.

– А тот?

– Для такой красавицы не то что воды колодезной – души своей не пожалеешь. – Мигом наполнил оба ведра. Ну вот и псе, казалось бы. Теперь ступай, Мало ли дел дома. А она стала и стоит. И коромысло плечи ей не тянет, лежит, будто припечатанное. Новенькое, расписное.

Парень шёпотом:

– Приходи, как солнышко сядет, к речке, где дальний омут.

А она во весь голос:

– Ха-ха-ха. Уж не утопить ли ты меня задумал, что к дальнему омуту зовешь?

С парнем хихикает, а сама на Илюшиного спутника глазеет. И не одна она. Другие девицы – тоже. Парень-то видный. А сегодня и вовсе любопытство их разбирает; одеты – и отец и сын – не по-походному. Без кольчуг, без шлемов. Сорочки, порты, кафтаны. Да плащи дорожные поверх наброшены. И всё. На Илье одежка попроще. А молодой наряден, что твой княжич. Под синим кафтаном алая рубаха. На светлых кудрях бархатная шапка, брусничная, с синим околышем. И на конях седла нарядные, с золотым тиснением, золоченая сбруя. Это – верховые кони. А еще, видите, в стороне – молодой отрок держит за поводья двух подсумных коней, навьюченных поклажей. Кожаные с ремнями и серебряными пряжками сумы перекинуты через конские спины.

Вам, наверное, тоже интересно, куда это Илья со своим молодым спутником собрался. Я-то знаю куда, только вот как это получше объяснить? В наше время говорят просто: «В отпуск». А тогда… Впрочем, может, и тогда так говорили.

Кони не спеша тянут воду. Один вороной, другой – серый. Таких коней, говорят, любит домовой. Чистит их, прибирает. Оттого они и гладкие. А вот буланых – обижает. Заплетет им гривы так, что потом не расчесать – колтун на колтуне. Или того хуже: щекочет в ушах соломинкой, отчего конь беспокоится, мотает головой. Бывает, хозяин коня гневается на холопа, приставленного ухаживать за лошадьми. Ругает его по-всякому, а то и лозой накажет, мол, плохо глядишь за конями. А холоп тут вовсе ни при чем. Разве ему совладать с домовым?

Подошло ещё несколько дружинников. Видно, Илюшу проводить вышли. Илья, с кем обнялся, с кем расцеловался.

– Ну, ребята, смотрите тут без меня! Чтобы всё было в порядке. На воеводу не надейтесь. Сами наряжайте сторожей. Оружия не снимайте.

– Всё будет сделано, как ты приказываешь, Илья Иванович, счастливо погулять по стольному, – почтительно говорит молодой воин.

– Покажи, Илюша, сыну столицу, – добавляет другой, постарше, и оборачивается к высокому молодцу, так похожему на Илью: – Ты его полюби, Сокольник, наш Киев. Краше города, наверное, и на свете нет.

– Спасибо, ребята, – отвечает Илья. – И вам счастливо оставаться!

– Доброго пути, Илья Иванович!

– И тебе, Сокольник! – Это девицы. До сих пор так и не ушли от колодца бездельницы. Дома небось у каждой уже матушка в окошко выглядывает, батюшка сердится. А им хоть бы что. Машут руками и кричат:

– Возвращайся, Сокольник!

И эхо им вторит:

– Кольник… ольник…

Сокольник и головы не поворотил. А Илья оглянулся и крикнул:

– Вернемся! Скоро вернемся!

И опять отозвалось:

– …немея… емся…

Значит, мы правильно угадали. Рядом с Ильей – сын.

Сокольник! Красивое имя, не правда ли? Оно-то и помогло Илье найти своего сына.

* * *

Давно уже шла молва о молодом силаче, что вырос за диким полем, в половецких вежах. Свой такой подрастал бы – радовались:

«Вот она какая, наша смена, молодое поколение!» Хвалили бы: «Совсем юный отрок, а проявил себя храбрецом! Выстоял один против силы! Отбился! Жизни молодой не жалея, отстоял родное гнездо! Не отдал его на поругание!»

Про чужого говорили:

«Показал свои зубы – волчонок! Ишь, как ощерился, когда тронули его логово! – И, чувствуя собственную несправедливость, добавляли: – Оно, конечно, зверь и то свою нору защищает».

А дело было так: разведка донесла, что половецкая конница во главе со своим ханом вдруг снялась и ушла, оставив на месте кибитки и стада.

Получив это известие, киевский князь спешно собрал думных бояр. Впрочем, долго думать, куда и зачем подались половцы, не приходилось. Из-за моря от греков скоро должен был прийти большой караван. Ушли туда, в Царьград, киевские купцы – гречники ещё весной. Назад ждали их – если плавание будет благополучным – в середине лета, примерно после Петрова дня. Вот и отправился половецкий хан к Днепровским порогам, встречать в этом гиблом месте русскую торговую флотилию.

Князь в гневе шагал по залу, ругался как самый последний смерд:

«Чтобы кони твои передохли от безводья и зноя! Чтобы дружину твою поганую мор свалил посреди степи. Чтобы брюхо твое раздуло, как у коровы, объевшейся худой травы. Чтобы тебя волки вместе с сапогами сожрали, проклятый!»

Да и как было не ругаться? Только недавно заключили со степнеками мирный договор. Обязались половцы по тому договору беспрепятственно пропускать через свои степи и посланников, и купцов, и духовных лиц, словом, всех, кто будет ехать с охранной грамотой Великого князя. А чтобы не зарился хан на чужое добро, отправили с послами в половецкое становище дорогие подарки: золотую посуду и шёлковые ткани, меха северных лесов и бронзовые зеркала киевской работы, до которых так охочи половчанки, меды, и вина, и оружие, кованное самыми искусными мастерами.

Всё взял хан с большой охотой. Клялся в любви и верности, князя киевского по-родственному называл братом. И вот на тебе, пожалуйста! Разинул рот на чужой каравай!

«Ах ты, сукин сын! Змий подколодный! Шелудивый пес – вот ты кто!» – гремело па весь дворец.

Слыша гневный голос свекра, пряталась наверху в своих покоях невестка князя, затыкала ладошками уши, плакала на груди у няньки-половчанки. А князь все честил друга своего заклятого, нового своего родственника. Тогда вместе с дарами, чтоб верней скрепить договор, послал князь к половцам и сватов. Просил хана отдать дочь в жены своему сыну, молодому княжичу. Привезли сваты сокровище – немытую царевну, Она уже готовится подарить князю внука – раскосого половчонка. И на это согласен стольный киевский князь. Только и ты, дорогой сват, поимей совесть! Так нет же. Не оглянешься – разграбит милый родственник караван. А в том караване половина товаров принадлежит киевскому князю. Есть там свои доли и у бояр. Подумали думные бояре и решили: «Криком делу не поможешь! Надо собирать дружину и спешно идти к Днепровским порогам, чтобы оказаться там раньше, чем прибудет караван…» Киевский князь со своей дружиной ушёл в поход, а в это время молодой черниговский князь и его братья тоже собрали своих приближенных и выступили с заманчивым предложением: пока половецкий хан далеко, напасть на его становище. Там, по слухам, под небольшой охраной остались женщины и дети. В половецких кибитках можно многим разжиться. Хоть и дикий народ степняки – ни земли не пашут, ни домов не ставят, – а насчет всякого добра соображают неплохо. Любят и золото, и серебро, и драгоценные каменья. Кибитки их – в коврах, а жены – в шелках. Что ж, было ваше, станет наше! Самое время сейчас нагрянуть на степняков, пока нет их главных воинских сил. Быстро собрались черниговцы в поход и пошли искать половецкие вежи. Искать, потому что нет у половцев постоянного места жительства. Кочуют их орды по степи, отделясь пространством одна от другой. Правда, в последнее время, заключив договор с кем-нибудь из русских князей, просят иной раз половцы у него город. Князья охотно пускают их в пограничные городки. Мирные степняки жителей не обижают. Напротив, сами же защищают границы союзного княжества от нападения других удельных князей, от своих же братьев-степняков. Но сами за городскими стенами пребывают недолго. Переждут морозы и метели, а как только засветит весеннее солнце, складывают свои кибитки на телеги, грузят скарб и вместе со стадами откочевывают в степное раздолье. Пасут свои несметные стада и сами движутся следом за ними. У каждого рода свое кочевье. Степь широка. Места хватает всем. Тучнеют на сочных кормах коровы и овцы, дичают в табунах кони. Осенью ловят их степняки арканами и гонят в приграничные города на продажу.

* * *

Дождливое лето хлебам во вред, траве – на пользу. Стоят в степи травы в человечий рост, не выгоревшие, зелёные. А над ними бескрайнее небо – тоже невыцветшее, как обычно в летний зной, синее, яркое.

Неожиданно встретился дикий табун. Едва своих коней уберегли. Бывает, что и привычный к седлу боевой конь, встретясь в степи с вольными сородичами, словно вдруг вспоминает былое, выходит из повиновения, норовит скинуть со своей спины всадника и, увлекаемый табуном, несётся вслед за ним, не разбирая пути-дороги. И не понимает он, что, когда кончится безумный бег, дикие кони и закусают, забьют и его, и всадника.

Высланная вперёд разведка выследила половецкое кочевье. Теперь шли осторожно, таясь в высокой траве. И вот уже хорошо видны островерхие войлочные кибитки. Возле каждой несколько телег. Съедят стада, траву в округе, мужчины пригонят из степи быков, запрягут их в телеги по шесть, по восемь в каждую. Разберут кибитки. Уложат на возы жерди. Сами сядут на коней. Женщины скатают войлоки и ковры, упакуют в сумы одежду, посуду, резную утварь. Посадят на телеги детей, сами сядут. И орда двинется дальше. А пока жизнь идет споим чередом.

От котлов, подвешенных на жердях над кострами, доносится мясной дух. Как галчата, кричат, играя, черномазые ребятишки, слышится звонкий смех. Это смеются, сидя на разостланных кошмах в тени большой белой кибитки, ханские жены. Вот одна, молодая, узкоглазая, взяла бронзовое, оправленное в серебро зеркало – подарок русского князя – и глядится в него, сверкая белыми зубами. Черные косы змеями вьются по спине, унизанные монетами и бляхами, сверкают на солнце золотой чешуей. Другая, постарше, распустила волосы, будто воронье крыло. Что-то крикнула. Из кибитки вышла девушка с серебряным тазом и узкогорлым кувшином в руках. Светловолосая, в драной одежде. Должно быть, пленница, рабыня. Ханша ещё что-то сказала. Рабыня мигом раскатала поверх кошмы пушистый ковер, уложила атласные подушки. Пододвинула к ним таз, наклонясь, стала выливать из кувшина кислое молоко. Неосторожно пролила мимо таза. Несколько капель упало па ковер. Ханша, сердито крикнув, ударила служанку ногой. Та испуганно прикрыла лицо. Ханша улеглась на ковер. Плечи на подушках, голову откинула. Рабыня опустилась на колени и принялась мыть в молоке черные волосы повелительницы. Лежит ханша, глядит в небо, покрикивает на рабыню и не знает, что вот сейчас, вот сейчас из высокой травы с криком и гиканьем выскочат русские воины с обнаженными мечами. Последнее, что увидит ханша, – это счастливое лицо своей рабыни. А потом кто-то схватит её за волосы, рванет, полоснёт мечом, и померкнет в её глазах небо.

Отчаянным криком кричат половчанки. Хватают детей, пытаются бежать. Но в степи далеко не убежишь. А на крик кто придёт? Хан далеко. Ушёл и лучших воинов взял с собой. А русские ратники, дружинники князя уже обшарили ханский шатер, уже схватили вторую жену хана, скрутили руки, перекинули через седло. Уже согнали женщин и детей. Уже кинулись и степь за табуном и теперь, рассыпавшись в густой траве, ловят лошадей.

Видно, много коней и скота у половецкого хана. Солнце перевалило за полдень, а ратников все нет и нет. Князь, притомившись, прилег на ковре в ханском шатре. Велел отрокам разбудить себя, как только пригонят табун. Надо не задерживаясь двигаться назад.

Лежит русский князь в шатре половецкого хана и тешится радостными мыслями. Вот как славно получилось! Богатая добыча оказалась в половецких становищах! То-то будут завидовать его удаче другие князья. Будут обижаться, зачем один ходил, зачем их не позвал. Как хорошо, что пошел он с одной своей дружиной. Вся добыча теперь принадлежит ему. Только что это за крики раздаются у шатра?

Князь зовёт доверенного слугу. Но тот уже и сам влетел в шатер: «Беда, князь. Половчане!»

«Какие половчане? Откуда? – проносится у князя. – Неужели вернулся хан?» Но размышлять некогда. С мечом в руках князь выскакивает из шатра. А навстречу ему летит с копьём наперевес всадник – без кольчуги, без шлема. Русые волосы, синие глаза. Видом свой, русский, а кричит, как половчанин. Налетел, ударил, сшиб, пронзил копьем! Так бесславно погиб в половецком становье молодой князь. Погибла и большая часть его дружины. А тех, что остались в живых, отпустили потом половцы за большой выкуп.

«И что же было? – спрашивали люди, услышав невеселую повесть о бесславном походе черниговцев. – Неужто и в самом деле вернулся хан?»

«Да нет, – отвечали уцелевшие участники похода. – Хан был далеко. И взяли бы мы тогда большие богатства, если бы не тот молодой богатырь, который князя сразил. Он ещё в степи, когда погнались мы за ханскими конями, налетел, невесть откуда. Горяч и силён. И рука у него тверда. И отваге его нет предела».

Так впервые узнали на Руси о молодом богатыре, что вырос в половецких вежах. Говорили, сам хан полюбил его, приблизил к себе, обласкал.

Теперь, после того как снова вспыхнула вражда между киевским князем и ханом, не раз набегают половцы на Русскую землю. И с передовыми их отрядами всегда идет тот богатырь. Многих воинов сразил он. Похваляется, что убьёт самого Илью Муромца.

Дошли эти слухи и до Ильи. Илюша только плечами пожал:

– Что ж, может, когда и встретимся.

В дни Илюшиной молодости и правда случалось богатырям выходить перед войском, сражаться один на один. В таком поединке прославился тогда Ян Усмович – Кожемяка. Илюше видеть этого Яна не довелось. Пограничный полк, в котором был тогда Илья, сражался в другом месте. Но о бое молодого Кожемяки с печенежином знали всё. А уж как победе его радовались! Радостно было, что победил хвастуна печенежина свой русский, совсем молодой отрок. А ещё были все они довольны, потому что Ян этот не боярин, даже не дружинник, а простой парень, такой же, как плотник Ждан, или сын кузнеца Годин, или Данилка-охотник, или сам Илюша – смерд-хлебопашец. Уже и нет никого на свете из старых друзей-однополчан. И Годин и Ждан убиты в боях с половцами. Данилка сам свою смерть призвал, бросившись на копьё. Не хотел стать соглядатаем среди своих, как требовал князь. Задумался Илюша и не слышал, что дальше говорили ему про молодого половецкого богатыря. Да и чего о нем разговаривать. Теперь один на один давно уже не сражаются. Битва ведется по всем правилам военной науки. На то и князь есть, и воевода, и прочие смысленные в воинском деле мужи. Они и думают, как построить перед боем войско. Какие полки – в чело, какие – по крыльям. Где лучше поставить пеших лучников, где конную дружину с мечами и копьями, где ополченцев. Кого сразу вести в бой, кого скрыть до времени. А простые ратники – что? Где велят, там и бьются. Конечно, если случится встретиться в бою с этим половчанином, у которого еще молоко на губах не обсохло, не придется ему больше похваляться. Немало было таких хвастунов. Одни уже под землёй лежат. Другие, хоть и ходят по земле – выкупленные сородичами из плана, – ещё больше умножают славу Муравленина.

Илья и вовсе позабыл бы, наверное, про половчанииа, да тот о Муравленине не забывал.

Русский лагерь готовился к бою. Илья сидел, прислонясь спиной к телеге, перематывал портянку.

– Воевода, – окликнул Муромца один из дружинников, – тебя тут человек спрашивает.

Илья натянул сапог, поднялся, вышел из-за телеги. Рядом стоял человек со шрамом.

– Наконец-то дошел до тебя! – сказал он. – Я тебя давно ищу, с той поры, как вернулся.

– Рад тебя видеть, – сказал Илья.

– А я не просто свидеться с тобой пришел, – сказал человек со шрамом и покосился на дружинника, – слово одно хочу тебе сказать.

– Говори. Здесь все свои…

– Я искал тебя, чтобы предупредить: поостерегись! Помнишь того парня русского, что у половчан видел?

– Парня? У половчан?..

– Да борца, которого ты вместе с другими выкупить хотел…

– А!.. Ну и что?

– Ищет он твоей головы. Эта думка у него в башкё засела ещё с той поры, как увидел он тебя. А боец он, по правде говоря, изрядный. Да ты и сам видел. А сейчас он и вовсе в силу вошёл. Из-за него, можно сказать, я и в плену очутился. Когда увёз ты Соловья, я сбежал и подался на Черниговщину – я оттуда родом. А к Соловью попал, как и ты. Только ты… А я остался, душу продал. Ну, а потом поступил я в дружину черниговского князя. Вот с ним и пошел, на свою беду, в половецкие степи. А этот богатырь половецкий славу ловит, будто дикого коня. А главное, хан обещал, если убьёт тебя Сокольник…

– Сокольник? Ты сказал Сокольник? – закричал воевода так громко, что дружинники, сидевшие неподалёку кружком, удивленно оглянулись.

– Сокольник, – недоуменно повторил Илюшин знакомец. – А что?

– А мать его? Как мать его звали? – Теперь воевода уже не кричал, а пересохшими губами опросил шёпотом.

– А я почем знаю! Родила сука змееныша и умерла… – в сердцах сказал человек со шрамом, и опять не успевает договорить. Илья наотмашь ударил его, и тот полетел наземь.

Дружинники опешили. Первый раз видели они, как, воевода Муромец нот так – ни с того ни с сего ударил человека, да еще немощного старца. Илья уже и сам спохватился, помог подняться своему незадачливому вестнику, сказал:

– Ты того… Не обижайся…

* * *

С тех пор ходил Илья будто не в себе. Твердил: «Сокольник! Сокольник! Сокольник!»

Это они с Ладушкой загадывали: «Родится сын – назовем Сокольником». Никогда – ни раньше, ни потом – не слыхал Илья, чтобы кого-нибудь так называли. Должно быть, Ладушка и придумала: Сокол, Сокольник. Она ведь ждала ребенка, Ладушка. Все эти годы думал о ней Илья. А вот о ребенке ни разу и не вспомнил даже. Да а как было о нём вспомнить, когда он ещё и не родился тогда – их ребёнок. Только имя успели они придумать будущему сыночку. Почему-то верили, что родится непременно сын.

Теперь уже Илья искал встречи с половецким богатырем не меньше, чем сам Сокольник. Нет, не для того, чтобы сразиться с ним. Увидеть! Взглянуть в лицо!

Только как взглянуть? Не поедешь ведь в половецкую орду к хану – дозволь, мол, мне полюбоваться на сына моего родного, которого ты вскормил и вспоил, которого моей головой приманиваешь. И к своему князю не придешь пред его светлые очи – так, мол, и так: в орде у хана растет мой сыночек, родная кровь, как бы мне к нему в гости съездить.

А встретиться Илье с Сокольником все-таки пришлось.

Чтобы верные дружинники, оберегая своего воеводу, не уложили бы в сырую землю хвастливого половецкого богатыря, неведомого его сыночка, Илья строго-настрого приказал ребятам:

– С Сокольником в бой не вступать! Это чести моей дело.

…Так и не увидел Илья лица Сокольника. Что Сокольник, сразу угадал. Да и как не угадать. Летит всадник – меч в руке. Плечи под латами – пошире Илюшиных. От своих оторвался. Гонит и гонит. И прямо к Илье.

Конь вороной, половецкой породы.

Кольчуга кольчатая, киевской работы. Верно, княжеский подарок половецкому хану в дни мира. А может, просто купил половчанин эту кольчугу у русских купцов.

Шлем пластинчатый.

Меч харалужный.

Всё заметил Илья. Только лица не увидел – прикрыто забралом.

У Ильи, как всегда, лицо открытое. Пусть видит противник, с кем довелось биться.

Летел всадник, половецкий выкормыш, именем Сокольник…

 
А Муромец… Муромец медлил.
Коня навстречу не тронул.
Меча из ножен не вынул.
Стоял как вкопанный.
Сокольник – это Ладушка придумала имя сыну.
А сына, может, и не было.
А была дочка.
Дочка, которой имя
Они не успели придумать.
Летел всадник. Именем Сокольник…
А может, был сын.
Может, он – был.
Может быть – был
И звали его Сокольник…
 

– Чего он стоит? – сказал князь. – Чего он стоит, как идол?

– С высокого холма было отлично видно поле, половецкий дозорный отряд, вырвавшегося вперед всадника и Илью Муромца, застывшего на коне чуть впереди своего сторожевого полка.

– Со страху ополоумел наш храбр, – прогудел длинный Меньшик Путятин, племянник Мышатычки. – Уж я не стал бы стоять столбом, как этот смерд, дожидаясь, когда снесет половчанин голову.

Князь повёл плечом.

«Помалкивал бы, хвастун! Это тебе не прохожих на киевских улицах пугать, не девиц позорить». Подумал, но промолчал. Всматривался вдаль.

А Меньшик Путятин своё:

– Жаль Муравленина! Эй, отцы духовные, помолитесь за упокой души раба божьего Ильи! – крикнул попам, стоявшим поодаль, и захохотал в голос. А потом опять склонился к княжескому уху: – Дозволь, князь, я с половчанином встречусь, или всё ещё на храбра своего надеешься?

«Надо бы пустить, чтобы укоротил тебя половчанин на голову». Князь сердито засопел и уже хотел сказать длинному Меньшику, чтобы… Но так и не успел. Сшиблись копи – вороной половецкий и серый Илюшин. Ахнули в один голос сотни глоток за спиной князя. И только теперь увидели – поднял Илья над головой свой меч.

 
Чиркнула сталь о сталь —
Это мечом об меч.
Кони – на дыбы —
Серый и вороной.
Имя такое – Сокольник – сыну придумала Ладушка.
Может, он – был?
Может быть – был?
Может, он – есть?
Может быть – вот он?
Как хорошо па шлеме
Каждую видно пластину,
Каждую видно заклепку.
Виден чеканный узор.
Вмятину видно косую,
Чёрную – без позолоты.
Только лица не видать.
Чиркнула сталь о сталь —
Это мечом по шлему.
Крепок пластинчатый шлем —
Киевская работа.
Как хорошо, что крепок!
Мастер, тебе спасибо!
Может, под этим шлемом
Сыновняя голова.
Чиркнула сталь о сталь —
Это мечом по шлему.
Мастер, тебе спасибо,
Что голова цела!
Только в ушах гремит,
Только а глазах плывет,
А голова под шлемом
Пока ещё на плечах.
 

На диком поле, на ничейной земле вертело коней – серого и вороного, словно в водовороте. Раскидывало в стороны и снова сводило. Словно бились кони сами в стороны и снова сводило. Словно бились кони сами по себе. А может, так и было. В бою и конь звереет.

Вот они разом, вскинув копыта, поднялись на дыбы. Слились воедино, будто пляшет средь поля, двухголовый дракон, ощерив разверстые пасти. Вот и разорвало дракона напополам, расшвыряло половины – черную и серую. Вот опять их тянет друг к дружке, будто в одиночку им невмоготу.

Вороной на серого – сшиблись. Это чей без всадника? Серый! Это он – серый конь – Илюшин! Ускакал. Теперь не поймаешь. Вот и все, Илья Муравленин!

Нет! Встал! Стоит на ногах! Ну, и что же? Пеший конному не товарищ. Пеший конному не противник.

А Илюша стоял среди поля. А Илюша смотрел и видел: летит всадник.

 
Конь вороной половецкой породи.
Кольчуга кольчатая киевской работы.
Шлем пластинчатый.
Меч харалужный вскинут в руке.
Не было у Ладушки сына.
Не было, нет Сокольника.
Летит половецкий выкормыш —
Лицо под забралом.
Чиркнула сталь о сталь —
Это вышиб меч,
Вышиб меч из рук
Пеший
У конного.
 

* * *

Они ехали молча. Илья неприметно поглядывал на Сокольника. Лицо у Сокольника было хмурое, будто ничуть не радовало его ни прохладное росистое утро, ни степная дорога, ни ожидавший их праздничный город. И всё же Илья был доволен.