Текст книги "Повесть о славных богатырях, златом граде Киеве и великой напасти на землю Русскую"

Автор книги: Тамара Лихоталь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 37 страниц)

Илья с Викулой, выйдя от князя, постояли ещё немного во дворе, разговаривая.

– А как же ты из тех дальних краев назад домой воротился? – полюбопытствовал Илья, услышав историю Викулы.

– Той же дорогой, что и туда попал, – усмехнулся Викула. – По правде говоря, я уже и не чаял, что когда-нибудь увижу Русскую землю, – продолжал он свой рассказ уже серьёзно. – Город этот Бакы – ничего. Невелик, но людный. Дома не из дерева, как у нас, а из глины или из камня. Ну, у бедного люда, конечно, кое-как слепленные избенки, даже окошек нету. А у бояр тамошних или купцов – каменные терема. Из камня и бани, и караван-сараи – так у них дворы для торговых гостей называются, и храмы – по-ихнему мечети. Там молятся пророку Магомету. А есть ещё в Баку и другие храмы – тех, кто поклоняется огню. Меня мой хозяин один раз послал туда по делу. Пошел я, ещё издали увидел высоченный язык пламени. Так и трепещет на ветру. Сначала подумал – не пожар ли. Оказалось, это священный огонь над храмом огнепоклонников. Выходит он, говорят, из-под земли и так и горит извечно над каменной кровлей. За ним приглядывают служки вроде наших монахов, только не в чёрных одежках, а в белых. Много диковинного повидал я в чужом краю. И ханский дворец за крепостью, и башню. Тоже каменная. Высоченная. Рассказывают, строили её по велению ханской дочки. Хотела девица скрыться в ней от преследовавшего её отца. Но, видно, и башня не спасла её, потому что бросилась девица с самой высоты в море. Ну, а я там жил рабом у кузнечного мастера. И язык уже чужой выучил, и свой, казалось, забывать стал. Хозяин не обижал меня, но всё равно иной раз такая тоска нападала, что хотелось подняться на Девичью башню и, как ханская дочка, кинуться с неё в море. И тут вдруг, на моё счастье, купец, родственник моего хозяина, уходил с караваном в половецкие степи. Ему нужны были погонщики верблюдов и носильщики. Вот и упросил я хозяина, чтобы он продал меня этому купцу. Я и сам не знаю, на что надеялся. Думал одно: хоть поближе буду к родине. А когда пришли мы в половецкие вежи, туда как раз приехал один боярин, посланный князем выкупить полоненных в каком-то бою дружинников. Вот и кинулся я в ноги этому боярину. Он и выкупил меня.

Илья распрощался с Викулой. Думал повидать Сокольника. Оказалось, Сокольника нету в Киеве – уехал куда-то по поручению князя. Так и не удалось Илье увидеть сына, не только в этот раз, но и никогда больше в жизни. Но Илья тогда об этом не знал. Дожидаться возвращения Сокольника он не стал. И оружие, и кони – все было получено. И, оставив медленно ползущий обоз, Илья, о двух конях, поскакал вперед. В пути пересаживался с одного коня на другого. Ночевал, где заставала темнота, иной раз в селе, иной прямо в лесу, благо осень была теплая. А когда уже до заставы оставался один перегон, и вовсе решил не останавливаться на ночлег. Только досыта накормил в придорожном селе коней да потом уже в сумерки, выехав на опушку, ненадолго отпустил их пощипать травы.

Когда Илья подъехал к заставе, было уже за полночь. Со сторожевой башни его окликнул часовой. Узнав Муравленина, крикнул, чтобы отворили ворота. На заставе все было в порядке, и, отдав подбежавшим ратникам коней, Илья отправился домой.

Городок крепко спал, но, подойдя к своей избе, Илья увидел в окошке слабый свет. На столе горела свеча, а возле нее, опустив голову на руки, сидя, дремал Михалка. Сон его был чуток. Едва Илья приотворил дверь, Михалка поднял голову, вскочил, закричал:

– Я знал, что ты сегодня приедешь!

– Ну, как ты жил тут без меня? – спросил Илья.

– Хорошо жил! – отвечал Михалка. – Только соскучился!

– И я по тебе соскучился, сынок, – сказал Илья, снял и повесил на стену дорожный плащ, потрепал Михалку по вихрам. – Даже ночевать не стал, так и думал, в полночь доскачу. А ты-то чего не спишь?

– Тебя дожидался. Знал, что приедешь! – опять повторил Михалка, радостно блестя уже не сонными глазами. – Похлёбку сварил, хлеба припас. Будешь есть? – Но, не успев ещё поставить на стол снедь, вспомнил: – Да, тут тебе письмо. С печатью! Гонец привёз! Уж не от князя ли?

Илья взял в руки бересту.

– Нет, это не княжеское, – сказал он, срывая печать.

Михалка уже и похлебку в миску налил, и хлеба нарезал, но его приемный отец даже не заметил этого. Так и сидел с берестой в руках.

– Что? Худые вести? – несмело спросил Михалка, понизив голос. Илья будто очнулся:

– Нет, нет, ничего худого в этой бересте не написано. Это весть от одного моего друга. Не тревожься, сынок, ложись спать.

Чтобы не обидеть Михалку, Илья похлебал варева и тоже лёг, погасив свечу. Но, как ни устал сегодня Муравленин, проскакав без отдыха два перегона, сон не брал его. Лежал и думал о письме. Он не солгал, когда сказал своему приёмному сыну, что письмо от друга. Береста была от Алёши Поповича.

* * *

Когда в Ростов приезжал гость, ростовчане непременно водили его полюбоваться несравненным озером Неро, получившим свое имя еще в те давние времена, когда на его берегах жило многочисленное и сильное племя меря. Показывали огромный камень, который в старину будто бы считался идолом языческого скотьего бога Белеса. И уж конечно, не забывали проводить гостя в Успенский собор – главный храм города. Но в последнее время ростовчане не могли не похвалиться перед приезжим еще и новым замком, выросшим на окраине города. Замок этот был не хуже княжеских хором, но принадлежал он не князю, а прославленному храбру, большому боярину Алёше Поповичу.

Начиналась весна. Надвигалась масленица. Поэтому, когда из ближних и дальних сел и имений в замок Алёши Поповича потянулись один за другим обозы с разной снедью, ростовчане понимающе улыбались и подмигивали друг дружке: не иначе как дело идет к свадьбе знаменитого храбра с боярской дочкой Еленой, сестрой братьев Петровичей. Как ни хранили свою любовь Алёша с Еленой от чужого глаза, но известно, что шила в мешке не утаишь, и в славном городе Ростове всем от малого до старого было ведомо, что Алёша любит Елену, а Елена – Алёшу. Девицы шепотом рассказывали друг дружке, что кто-то опять видел Алёшу – то ли у терема Петровичей, то ли возле Успенского собора, куда к ранней обедне приходила Елена. И что прославленный храбр, растеряв всю свою отвагу, стоял, потупя очи в тоске и грусти. Вздыхали, тайно примеривая на себя неизбывную эту любовь, будто чужое подвенечное платье. Юноши, сойдясь накоротке, тоже шептались, завистливо вздыхая, но не об Алёшиной грусти-тоске, а об отчаянной отваге, с которой Елена дарила любовь своему ладе. Даже солидные степенные люди, давно позабывшие про собственную любовь, сочувствовали Алёше и Елене и не одобряли братьев Петровичей, вставших поперек дороги счастью своей сестры. Но теперь, по-видимому, дело пошло на лад. Оно и понятно, говорили люди, даже такие упрямцы, как братья Петровичи, должны были признать, что лучшего жениха не найти. Если раньше выхвалялись они перед прославленным, но безродным храбром знатностью своих предков, то теперь поповское происхожденье Алёши было позабыто. Кто посмел бы укорить им княжеского любимца, пожалованного вотчинами, осыпанного милостями, всесильного боярина. К тому же после похода на Киев Алёше перепала немалая часть военной добычи. Так что и по богатству не уступал Алёша никому во всем Ростове.

И в самом деле, Лука и Матвей были согласны теперь отдать за Алёшу сестру. И Елена переслала своему любимому бересту, в которой сообщала эту радостную весть. «Присылай сватов! – писала она. – И я, наконец, войду в твой дом венчаной женою, и душа моя, пребывающая в смертном грехе, обретет покой прощения. Твоя Елена!!» В этот раз принесла Еленино письмо не девка-холопка – не желая никому доверить долгожданное это известие, пришла с Елениной берестой к Алёше сама старуха мамка. Её запалые глаза на жёлтом, сморщенном, как пожухлый осенний лист, лице не горели больше сухим гневным огнем. Их застило дрожалой мутной слезой, слезой запоздалого счастья.

Услышала матерь божья заступница мои молитвы! – прерывисто шептала мамка. – Теперь и умирать могу. С превеликой радостью предстану перед господом. А там уж как решит господний суд. В котле адском кипеть буду, не возропщу. Всё приму с благодарностью в сердце за его великую милость ко мне грешной. Ежедневно, еженощно молила я милостивицу нашу об одном: «Не дай мне, неразумной потатчице, умереть, оставив ясочку мою во грехе! Осуди меня па любые муки – только её на казни!»

– Присылай сватов, Алёша! – сказала мамка, впервые назвав его по имени. – Присылай поскорей сватов! Обвенчаетесь вы с Еленушкой, я сразу же после свадьбы и помру. Зажилась я – сил моих больше нету!

В замок Алёши Поповича тянулись обозы со снедью. Слуги готовили комнаты для гостей. Но Алёша не слал сватов к Петровичам. И принесённое мамкой письмо Елены лежало без ответа.

Нет, Алёша не разлюбил Елену. Просто было ему сейчас не до свадьбы.

А гости уже съезжались. Удивлялись ростовчане: обычно на свадебный пир едут родичи и друзья целыми семьями – со своими женами, с дочками-девицами, с холостыми сыновьями. Соединяются двое навек! Это ли не радость! Торжество венчания. Застолье. Свадебные игры! Надолго останутся в памяти каждого эти праздничные дни. А ещё на весёлом свадебном пиру, радуясь счастью молодых, глядишь, не одно юное сердце сыщет себе пару. Или родители присмотрят юношу, годного в мужья своей дочери, или девицу – в жены сыну. Но гости, съезжавшиеся к Алёше Поповичу… Тут и впрямь можно было диву даваться – ехали одни только мужи воинского вида. Кто поодиночке, кто со слугой – да не с каким-нибудь простым холопом, а тоже смахивающим на ратника. А некоторые и вовсе: сам-десят. Не гость званый, а маленький воинский отряд. Видно, Алёша не щадил трудов, собирая своих гостей. Без малого восемь десятков берест разослал он во все концы Русской земли. Посылал он свои письма-приглашения и тем, кого считал верными друзьями, и тем, кто из друзей стал врагами, посылал добрым знакомым и вовсе незнакомым – всем! всем! всем! – кого называла народная молва храбром, отважным воином, готовым, не пощадив себя, отдать жизнь за родную землю. Не знаю, что уж он писал, но слова нашёл Алёша такие, что проникли в сердце каждому. Потому что ехали и ехали в замок под городом Ростовом русские богатыри.

И Добрыня приехал – не стал отговариваться преклонными годами и немощами.

И Илья Муравленин не почел за труд километров тысячу с гаком отмахать – чуть ли не всю Русь пересечь с южной границы до северного города Ростова.

Уже у самого Ростова случайно съехались Илья с Добрыней. Обнялись, по русскому обычаю, трижды поцеловались, перекинулись вопросами о здоровье и жизни, А потом один другому, понизив голос:

– Какой судьбой ты тут оказался? Письмо получил?

– Да. И ты тоже?

– И я. Не знаешь, зачем зовет нас Попович?

– Не знаю.

– И я не знаю. Пишет, важное дело.

– Ну, теперь скоро узнаем.

И правда, спросив у прохожих дорогу, вскоре увидели на холме по-над рекой не просто новый терем, дворец. Едва успели спешиться, сам хозяин на крыльцо вышел встречать гостей. Только в этот раз обниматься-целоваться не стали. Алеша низко поклонился Добрыне и одно только слово сказал бывшему другу и побратиму: «Спасибо!» Илье тоже поклонился чуть ли не до земли и опять одно это слово и вымолвил. А вот Торопок не стал чиниться. Заулыбался, прослезился, кликнул слуг приезжих кормить-поить. А потом проводил в спальню, постлал постели помягче, принес одеяла потеплее.

– Отдыхайте с дороги, дорогие гости!

Но друзья не успели отдохнуть. Только привели себя в порядок, Торопок снова явился – хозяин просит к себе.

Ещё с дороги залюбовались гости Алёшиными хоромами. И теперь опять, пока шли через большую, увешанную дорогим оружием залу да поднимались по устланной мягким ковром лестнице на второй этаж, оба с удивлением поглядывали по сторонам: ну и ну! Что снаружи, что внутри хоромы у Алеши не хуже княжеских. Вот тебе и Попович!

Алеша сидел в своей рабочей светелке. Поднялся, сам пододвинул стулья гостям.

И вот они снова вместе, втроём, как когда-то. Нет, прошлого, видно, не воротишь. Что-то ушло, пропало, то ли веселье, коим богата молодость, то ли доверие, должное быть меж друзьями. Алёша, как известно, на язык востер, но сейчас и он молчит, будто растерял все слова. Молчит, только глядит на своих старых друзей. Глядит, как прежде, тепло и радостно.

Я знал, что вы приедете оба, и ты, Илюша, и ты, Добрыня, – наконец заговорил он негромко. – Я писал, что зову вас по делу, важному для всей Руси. Это правда. Сейчас я поведаю вам свои думы. Я вынашивал их тяжелей, чем мать носит младенца. То радовался, то отчаивался, сам себе, то верил, то не верил. Но одно только помнил я всегда, что не смогу сделать того, что замыслил, один, без вас.

Оплыли свечи в светильнике, прокричали полночь петухи, а они все сидят: Алеша, Илья, Добрыня. Молодости, конечно, не вернуть, и Добрыня уже весь в седине, и Илья побелел, погрузнел, и сам Алёша не тот, что прежде. Но дружба их, будто волшебная птица феникс, воскресает на старом пепелище.

Илья слушает Алёшу, кивает головой. Всё, слово в слово, говорит Алёша то, что думал-передумал сам Илья. И встаёт перед его взором бой под Киевом, тучи стрел над Днепром Словутичем, красная от крови днепровская вода, летящая ладья, копье, которое вонзится остриём в его грудь. «Доколе же будем мы проливать братнюю кровь?»

И Добрыня слушает Алёшу и тоже кивает головой. Разве сам он всю свою жизнь не болел душой о том, как избавить родную землю от междоусобиц. Как бы сильна и богата была Русь, как бы счастливо жили люди. Великое дело замыслил Алёша, Алёша Попович, самый младший из них…

А народ всё прибывал. Встречались старые знакомцы, однополчане, побратимы. И пошло: «Где? Как? Жена? Дети?» Старшие серьёзные разговоры разговаривают, а молодёжь, молодёжь, как говорится, и на похоронах песни играть будет. И вот уже Васька Буслай балагурит и похохатывает, прохаживаясь по дворцовому саду с девицами. Рядом с ним, прихрамывая, семенит коротышка Потаня.

А между прочим, созвал Алёша гостей не на свадебный пир, не на рыцарский турнир. Созвал на совет, какого никогда ещё не бывало ни на Руси, ни, наверное, во всём свете. Во всяком случае, мне ни разу не приходилось слышать или читать в книге, чтобы где-нибудь во Франции, в Англии, в Испании, в Германии или ещё в какой-нибудь стране вот так собрались бы на съезд рыцари, цвет земли. То есть собираться-то собирались. Например, за столом короля Артура или в замке Карла Великого и при дворах прочих князей, королей, императоров. Похвалялись друг перед другом победами, одержанными в честь прекрасных дам, держали военный совет, присягали на верность своему сюзерену. Но здесь в зале новых Алешиных хором звучали иные клятвы. Впрочем, не будем забегать вперед. Пусть все идет по порядку. Вот они уже сошлись в этом зале, украшенном коврами и оружием. Здесь и старые седые бойцы, ветераны, участники многих войн, не раз глядевшие в глаза смерти, и богатыри помоложе, у кого на счету еще только первые победы и первые раны. Они занимают скамьи, расставленные ряд за рядом. Перед скамьями – стол. Не пиршественный, безо всяких яств и питья, застланный простой скатертью. За столом посередине – хозяин дома, Алёша Попович. По одну его руку – Добрыня. По другую – Илья Муравленин. Президиум? Может быть. Во всяком случае, если бы тогда было в обычае избирать президиум, то и Илья, и Добрыня непременно были бы избраны. Но, может быть, все было проще, безо всякого стола перед скамьями. Просто поднялся Алеша, вышёл на середину и сказал:

– Дорогие друзья-сотоварищи! Вы съехались из разных городов и волостей…

Съезд богатырей, созвать съезд богатырей – вот что замыслил Алёша Попович.

Съезд богатырей! Сможем ли мы через столетья осознать всю беспримерность этого события? Прекращение междоусобных войн, долгожданный мир. Наверное, не было в ту пору у русских людей более горячих чаяний, более трепетных надежд. Об этом читали проповеди и молились в церквах, к этому призывали князей мыслители и политики былинной эпохи. И вот теперь Алёша Попович со своим призывом подумать о судьбе родной земли обратился не к пресветлым князьям, не к смысленным думным боярам, обратился к храбрам, к тем, кто проливал в этих междоусобных войнах свою кровь.

Велика Русская земля, и повсюду есть свои богатыри, славные воины, доблестные витязи, храбрецы из храбрецов. И вот они собрались по Алёшиному зову. Приехали из южных и северных, восточных и западных княжеств, из своих дружин, от своих князей.

Съезд богатырей! С уверенностью можно сказать, что история не помнит ничего подобного.

Вот он сидят в большой, увешанной оружием зале нового Алешиного дома, радуются встрече. Но все чаще приходится им встречаться не в гостях друг у друга – в чистом поле, не для доброй беседы – для смертного боя. Воюют: новгородцы с суздальцама, суздальцы с киевлянами, рязанцы, черниговцы, переяславцы… Да что же это творится на их многострадальной земле? Почему они убивают друг друга? Об этом и говорят они сейчас, на съезде. Говорят горячо и открыто, гневно и скорбно. Говорить-то говорят, а потом? Распрощаются, разъедутся – каждый в свою волость, в свою дружину, к своему князю…

– Дорогие друзья-сотоварищи! С давних времен называют Русь страной городов. И правда, много на нашей земле городов, один другого краше. И каждому из нас дорог свой – тот ли, где родился, тот ли, где отличился, тот ли, за который проливал свою кровь. Но стоит на нашей земле город, которому судьбой ниспослано быть старшим надо всеми, быть в ответе за всю Русскую землю. Это – Киев. Потому и называется он стольным.

– Служим мы разным князьям, кто за любовь, кто за милость, кто от души, кто за серебро и золото. И князья наши люди. Один отважен, другой хитр, один щедр, другой алчен. Не будем спорить, кто из них достойней. Потому что есть на Руси князь, которому самой судьбой ниспослано быть старшим над другими. Это киевский князь. Потому и зовётся он Великим.

– Дорогие друзья-сотоварищи! Чтобы не умалялась больше Русь междоусобными войнами, вижу я только один путь, и ведет он в стольный Киев. Всем нам, вот так, как собрались мы нынче, единой дружиной, идти на службу к Великому киевскому князю.

Поклонился и сел Алёша – решайте, храбры.

Шумит богатырский съезд. «Решайте, храбры!» – легко ли? Прав Алёша – нет иного пути. Но идти по нему – призадумаешься. Даже храбрый из храбрых не сразу решится. Рад бы всей душой на коня и – вперёд. А дом, где жена и дети? А город родной, где почёт тебе и любовь? А дружина, с которой славу снискал? А князь, что дарит милостями? Отрезать по живому. Отрывать с болью, с кровью. И все затем, «чтобы не умалялась больше междоусобными войнами Русь». Не слишком ли дорого?

– А Добрыня что скажет, старый тур, воевода прославленный?

– Я с Алёшей. К молодому князю дружинником. Может, и сам помолодею.

Вот он как, сам Добрыня, светлая голова. При Владимире Великом был всесильным, военачальником, а теперь готов простым дружинником.

– А Илюша, пограничник наш?

– Я с Алёшей и с Добрыней.

– Слышите, что сказал он, Илья Муравленин, первый храбр на Руси?!

Пошумели, пошутили, но решать каждому самому за себя.

Один за другим выходят они на середину зала. Один за другим звучат их голоса:

– Перед богом и людьми клянусь, что отныне и вовеки никогда не подниму меча ни на кого из вас!

– Перед лицом своих товарищей даю клятвенное обещание, что никогда не пролью братской крови!

Илья с нежностью смотрит на товарищей. Вот знакомец Ильи отчаянный храбрец, за неистовость в бою получивший прозвище Расшиби Колпак, вот старый храбр Перемяка со своим племянником, совсем ещё молодым юношей. Вот ещё один соратник Ильи по боям и походам Дунай Иванов. Вот добродушный силач Гаврила Долгополый. Ремянник, Пересмета, Иванушка, сын недавно погибшего Годена. Вот удалец Михайло, младший сынок убитого Игната. Самсон Колубаев, боярский сын. Могучий богатырь Иван, спутник Ильи по Царьградскому походу. А иных Илья и не знает, впервые слышит их имена:

– Я купецкий сын Василий Буслаев…

– Я плаватель Потаня Хромой…

– Я Святогор Гурьев из посадских людей…

Добрыня тоже смотрит на богатырей, что один за другим встают во весь свой рост перед лицом товарищей. Думает: «В час опасности не щадили они своей жизни, отвагой снискали славу и почёт. Трудно бывает в бою. Но, пожалуй, ещё трудней покинуть нажитое годами, лишиться того, чем владеешь, отрешиться от того, чем живёшь. Нет, не зря те, кто собрались в этом зале, носят гордое имя храбров. За свою долгую или недолгую воинскую жизнь они выстояли в боях с врагами, а нынче каждый из них выстоял в бою с самим собой. Сыскать силы, способные положить конец усобицам, объединить Русь. Об этом всю свою жизнь пёкся он, Добрыня, об этом мечтал молодой киевский князь, когда пытался собрать княжеский съезд, нашел их Алёша Попович. Да простятся ему за это все его прогрешения!»

* * *

Алёша мог радоваться. Собранный им съезд богатырей постановил: ни один из храбров никогда больше не поднимет меча против своих товарищей, никогда не прольёт братской крови. И чтобы это свершилось, все покидают службу у своих князей, свои волости и идут в стольный Киев в дружину киевского князя. Принесёт ли это на Русскую землю долгожданный мир? Алёша уверен, что принесёт. И не только потому, что воинская дружина киевского князя станет сильней всех прочих. Их не так уж много – богатырей. Всего только восемь десятков. Но имя каждого из них знают все от старцев до детишек. Потому что больше всех почитают на Руси защитников родной земли. И если увидят люди, что самые смелые, самые сильные протянули друг другу руки во имя мира, то больше не станут воевать меж собой.

И ещё одна радость у Алёши: старые его друзья снова с ним. Вот только недавно сидели они у него в светелке. Говорили о прошедшем съезде, о будущем Руси, вспоминали молодые годы. Улыбался Илюша доброй своей улыбкой, и Добрыня, сам Добрыня глядел на Алёшу с почтеньем и любовью.

Алёша мог радоваться. Разве не достиг он всего, чего хотел. Достиг, всего достиг, вот одно только… Когда сидели они тут, Илья и Добрыня, пришло непрошено то, что пытался он позабыть на время, отодвинуть на срок – Елена. Мелькнуло: вот и сваты. Разве не об этом мечтал он? Придут сваты в терем к Петровичам: «У вас – товар, у нас – купец, добрый молодец, свет Алёшенька, богатый боярин, любимец ростовского князя». Ах, Елена, Елена, где твой суженый? Сегодня здесь, завтра нет его. Говорят же: «Бедному жениться – ночь коротка». Твердит молва о богатствах княжеского любимца Алёши, о хоромах его златоверхих, о конях его лебяжьей стати в табунах несчитанных. Ну, коней-то он с собой возьмёт. А хоромы князь приберёт. Куда везти ему жену, безродному храбру Поповичу?

* * *

Через некоторое время богатырская дружина выступила в поход – в поход мира. Нам неизвестно, как называли это беспримерное в истории событие современники, но я не могу назвать поход доблестных храбров, снискавших себе славу воинскими подвигами, никакими иными словами.

Жители Ростова, высыпав на улицы, в суровом молчании глядели на невиданную эту рать, покидавшую их город. Да, я не думаю, что они радостными криками приветствовали колонну богатырей. Современникам не всегда дано понять всю глубину и истинный смысл того, что свершается на их глазах. Да и что могли думать ростовчане? Как они должны были отнестись к происходящему? Мне кажется, по-своему они были правы в своих рассуждениях. Ну, ладно, все эти храбры, снискавшие воинскими подвигами славу богатыри, они вольны: захотели – приехали, захотели – могут и уехать. Но вот впереди полка – их земляк Алёша Попович. Он-то куда же? Разве мало обласкан он был родным городом? Разве не дали ему они всё, что могли отдать? И вот, восседая на своем коне, едет он, вперив взгляд куда-то вдаль. Небось совестно людям в глаза посмотреть!

Алёша и правда ехал, не глядя по сторонам. Не оглянулся на свой новый замок, который покидал, так и не успев обжить. Не взглянул на старый двор, где когда-то стоял домик его отца, священника Федора. Не посмотрел на терем Петровичей, где осталась непросватанная невеста боярышня Елена. Если бы позволил он себе хоть на миг взглянуть на этот дом, куда столько раз тайно проникал по ночам, то не хватило бы у него духу вот так покинуть всё, что покидал. Может быть, соскочил бы он с коня, да так больше и не сел бы на него, не стал бы догонять всё дальше и дальше уходившую по дороге им же созванную богатырскую рать. И не в том дело, что услышал бы он, как бесчестят его, называя отступником, изменником, предателем, имеющие для этого все основания братья Петровичи. И не потому, что испугался бы проклятий, которые призывает на его голову в отчаянных своих молитвах старая мамка.

Загляни он в терем Петровичей, он увидел бы, что Елена разорвала мелкими полосками и кинула в огонь листок бересты, который он всё же написал ей перед тем, как тронуться в путь. Он узнал бы, что сегодня призвала она своих братьев и объявила им о том, что… Но Алёша не зашёл. Проехал мимо.