Текст книги "Повесть о славных богатырях, златом граде Киеве и великой напасти на землю Русскую"

Автор книги: Тамара Лихоталь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 37 страниц)

– Сынок, – сказал он, – ох, и погуляем с тобой по стольному! Полюбуемся на Софию, поглядим медяных коней у Владимирова дворца. Хороши кони! Как живые, правда, сынок?

«Сынок!» – бережно и радостно произносил Илья это слово. Он готов был повторять его снова и снова. «Сынок! Сын!..»

Первый раз произнёс его Илья не про себя – вслух там, на поле боя, когда выбил из рук Сокольника меч. Схватил за повод вороного. Всадник прыгнул с коня на Илью. Но Илья увернулся. С мечом в руках стоял он против безоружного теперь противника, тяжело дыша и ощущая еще не прошедший после удара гром в ушах. Так же громко гремело под кольчугой и его сердце. Он не успел отдышаться, и голос его был хриплым, когда он приказал побеждённому врагу: «Подними забрало!»

Но тот, не отойдя ещё от горячки боя, не слышал или не понял, и Илья закричал громко, словно глухому: «Открои лицо!» И тогда безоружный его соперник с яростным воплем сорвал с себя шлем и швырнул его наземь. И Илья узнал молодого богатыря.

«Убей! Убей! Убей!» – исступленно орал он и тянул с себя кольчугу, пытаясь обнажить грудь, чтобы её можно было пронзить мечом. Он шёл на поединок за головой своего противника и теперь готов был расплатиться. Он не просил о пощаде, не сулил выкупа за жизнь и свободу. Вот тогда и сказал Илья: «Сынок!» Он уже не сомневался. Это их с Ладушкой Сокольник.

Всё ещё продолжая держать в руке меч, Илья положил вторую руку на прикрытое сталью плечо своего недавнего противника. А спереди и сзади на них с криком уже неслись, обнажив оружие, русские и половецкие воины. Вот сейчас они схлестнутся вал на вал и… Он вдруг испугался, что в этой сече замнут, зарубят, затопчут пешего без оружия Сокольника, его сына, и встал рядом с ним с мечом в руках, готовый драться за него насмерть – с чужими, со своими – все равно. Но первые всадники русского сторожевого полка уже обошли их, и сеча вспыхнула где-то дальше. Оттуда неслись людские крики и ржание коней. А Илья впервые в жизни, оставив товарищей в бою, продвигался всё дальше и дальше от места битвы, таща за руку Сокольника.

Много раз повторял он потом слово «сынок» своему пленнику, который безучастно сидел, скрестив ноги в шатре у Ильи. Он не хотел ни слушать, ни понимать, ни отвечать. А Илья все говорил – про Ладушку, про их любовь, про проклятого Соловья-разбойника… «Сынок, – говорил Илья, – будем вместе жить. Хочешь – в Киев поедем? Краше Киева нет на свете города! Сынок…»

Заходили в шатёр товарищи. Поздравляли Илью. Рассказывали, степняки бежали, не выдержав боя. Князь с дружиной ушел в Киев. Ополченцев отпустил по домам.

Пленник словно не слышал ни того, о чем говорил Илья, ни рассказов о подробностях боя. Только когда сказали, что разбили степняков на голову и хан бежал до самых своих веж, повел глазами, будто обрадовался.

С уходом княжеской дружины опустело поле. Расходились ополченцы – кто на своем коне, кто на княжеских ладьях, кто пеши. Оставались стоять только шатры обозников, которые приводили в порядок воинское хозяйство, складывали и грузили на возы оружие, брони, защитные телеляи, копали в цепи взятых в бою степняком, чтобы нести их в Киев, на торг.

Илья со своим пленником продолжал жить в воинском шатре. Приносил еду: «Вот поешь, сынок, – хлеб, молоко, мясо».

Сокольник перемалывал крепкими зубами жаренную на угольях говядину, жадно пил кислое молоко, а хлеб оставлял. «Половчанин, совсем половчанин мой сын», – думал Илья. Подвигал поближе блюдо с говядиной: «Ешь, сынок».

Ночью вставал, покрывал Сокольника суконным плащом. Ночи становились холоднее. Обозники уже сворачивали свои шатры. А Илья всё никак не мог решить, что делать ему со своим пленником сыном.

Сколько лет искал он Ладушку, а ее уже и на свете не было. Сокольник матери не помнит, – значит, умерла давно. Но теперь, когда думал о ней Илья, уже не было привычной боли, будто что-то заслонило ее, затерло, отодвинуло. Думал о Сокольнике. Рос, сиротинка горькая, без отца, без матери, у чужих, за диким полем. И чувствовал, будто виноват в этом он, Илья. Так бы и прожил свою жизнь его сын рабом, если бы не тот неудачный поход черниговского князя на половецкие вежи. Отличился молодой пастух, показал себя изрядным бойцом, спас ханских жен и детей, не дал разгромить становище. Хан оценил молодого богатыря, обласкал, приблизил. И стал Сокольник уже не пленником, не пастухом – воином, ханским любимцем. И влекла, манила его обманная звезда. Сулила удачу, богатство, славу. А платой за все должна была быть его, Ильи, голова.

Говорили, с половцами снова заключен мир. Приезжали в Киев от хана послы с дорогими дарами князю и боярам, пригнали табун коней, стадо коров, овечьи отары, верблюдов. Шли переговоры о выкупе пленных. Некоторых меняли на русских ратников, попавших в полон ещё раньше, за других брали хорошую цену – скотом или золотом.

О Сокольнике ханский посланник и не вспомнил. Оно и понятно: одно дело безродный сирота, половецкий выкормыш, и совсем другое – сын Ильи Муромца. И опять казалось Илюше, что и в этом виноват он перед сыном своим Сокольником.

Знакомый Илюшин дружинник, зайдя как-то в шатер к Илье, похвалился, что взял в этом бою трех степняков. Оказалось, не простые воины, а родня хану. По такому случаю за них можно запросить подороже. Сокольник лежал па кошме, должно быть спал. А Илье не спалось. Проводив знакомца, вышел наружу, сел у шатра. Сидел, глядел в томную степь. Ладно, утро вечера мудреней.

Вернулся в шатёр. Сокольник так и не просыпался. Еда па столе стояла нетронутая. Пожалел Илья, что спит сын не евши – голодный сон не сладок. Снял кафтан, скинул сапоги, растянулся на кошме рядом с Сокольником.

Сон навалился медведем. Давил косматой лапой. Ладушка нарезала ломтями хлеб, горестно кивала головой, жаловалась: «Не ест хлеба Сокольник – одно только мясо. Половчанин наш сынок, чистый половчанин». А потом была не Ладушка – Лытогорка. «Не отдам, – шипела, – не отдам Сокольника!» Подступала с ножом: «Голову тебе отрежу. Пусть Сокольник отнесет ее хану». Все ближе и ближе. Ударила. В грудь. Открыл Илья глаза и схватил ее за руку. Только рука эта не Лытогоркина – Сокольникова. И нож держит, Илюшин, тот самый, которым он хлеб резал, да так и оставил на столе. Заломил Илья Сокольникову руку с ножом. Разжались пальцы, выронили нож.

«Это на отца-то родного с ножом? Сынок, что же ты, сынок?»

А в ответ, будто пес воет, будто змей шипит:

«Если бы не кольчуга, вспорол бы я твою грудь, посмотрел бы сердце твоё ретивое. Боишься! В кольчуге спишь?»

«Да в какой кольчуге?» – не понял Илья и вдруг догадался. Зажег свечу, поднял на груди рубаху:

«Ну, смотри, где моя кольчуга».

На голой груди болтался на цепочке большой крест-складень. Складень, потому что сложен из двух половинок. Внутри полый. Клади, что хочешь. Кто держит пергаментный листок с написанной молитвой, которыми торгуют на монастырском дворе, кто – целебные травы. Купцы или просто путники хранят на груди, в складнях, золото и серебро. Женки и девицы – украшения. А у Ильи… Снял Илюша свой складень, раскрыл, показал Сокольнику. А там – земля.

«Это когда и далекий царьградский поход ходил, с собой взял киевской, чтобы была со мной. И если убьют и похоронят на чужбине – пусть бросят на могилу горсть своей земли. Не по кольчуге ты ножом черканул – по складню».

А потом велел:

«Ложись спать. Утро вечера мудренее. Захочешь в степи свои, отпущу».

Лёг первый на кошму. Даже ножа с земли не поднял. Немного погодя рядом растянулся Сокольник.

В Киеве прожили они недолго. Как хотелось Илье, чтобы понравился сыну его любимый город! Показывал ему прекрасную Софию, на золотые купола которой раньше глядел Сокольник из половецкого стана. «Вот она какая, несказанная красота, великое творенье человечьих рук!» Водил сына по крепостным стенам, которые грозился половецкий хан взять приступом, поднимался с ним по витым лесенкам – улитам на высокие сторожевые башни. «Вот она какая, твердыня – наша защита!» Гулял с сыном в обнимку по киевским улицам мимо домов-теремов, мимо хижин работного люда, мимо торговых лавок, мимо ремесленных мастерских, которые собирался Сокольник сжечь и разграбить. «Тут живут мои друзья-сотоварищи!» Как следил Илья, наблюдал за сыновьим лицом, все ждал, сам не зная чего. Но лицо Сокольника оставалось мрачным. Ничто вокруг не привлекало, не радовало его. Только один раз, когда проходили они по площади возле княжеского дворца, где стояла четвёрка медяных коней, которых ещё князь Владимир вывез из Византии после Корсунского похода, заблестели, загорелись Сокольниковы глаза. Остановился он и, вскинув голову, долго глядел на гигантских коней золотой масти. Глядел и молчал и думал о чем-то. Может, вспоминал привольные степи, где пас табуны половецкого хана, может, просто любовался. И правда, дивные кони. Гордо выгнуты лебяжьи шеи, завиток к завитку вьются шелковые гривы. Не оседланы, не взнузданы. Взвились на дыбы, вскинули тонкие ноги. Кажется, вот-вот и зацокают золотыми копытами по вымощенной камнем мостовой, ускачут из города в вольные степи…

«Половчанин сын мой, чистый половчанин, – с грустью думал Илья, а еще думал: – Ну ладно, погуляли по стольному, полюбовались на его красоту. А дальше что? Что делать Сокольнику в стольном? Идти на службу к князю? Оно, конечно, можно. Попросит Илья, и примет князь сына Муравленина в свою дружину. Для молодого быть княжеским дружинником, конечно, почетно. И многие молодцы мечтают об этом. Но ведь это только так говорится – дружинник. Дружинники – они разные. Есть боярские сыновья, которым по роду своему надлежит быть при князе. Они тоже в дружине. Некоторые хорошо служат, учатся воинскому делу и в бою себя выказывают славными воинами. Но таких-то раз, два и обчелся. А другие, другие одно только звание, что дружинник. Их и не увидишь на поле. Они в теремах больше возле князя выслуживаются. Есть среди княжеских дружинников и люди простого звания. Но те что. Пока бой – он на коне с мечом. Кровь свою проливает. А в мирное время простые дружинники ходят за княжескими конями, убирают двор, усадьбу, прислуживают в тереме. Дело ли это для Сокольника, которого половецкий хан называл приемным сыном, ходить слугой у киевского князя? Да такому-то молодцу начинать новую жизнь самое место на пограничной заставе, – думал Илья. – Где, как не там, сможет Сокольник сойтись лицом к лицу со степняками, с врагами, которые погубили его мать и самого его лишили детства, дома, родины». Так и уехал Илья на заставу вместе с сыном.

На заставе и вправду попривык, обжился Сокольник. И хотя по-прежнему был хмур и молчалив, а всё же, когда предложил ему Илья уйти назад в степь, помотал головой, отказался: «Не пойду».

И теперь, поглядывая потихоньку на скакавшего рядом конь о конь сына, Илюша был доволен. Степная дорога постепенно развеселила Сокольника, просветлила его лицо.

Встречались на пути селения и городки. Всюду трудился народ. Всюду был мир и покой. «Надолго ли? – думал Илья. – Глядишь, и опять пожалует хан или затеют брань, не поделив города и волости, братья-князья». Но и Илье не хотелось предаваться мрачным мыслям в эти радостные тихие дни. К тому же впереди отпуск, прекрасный Киев, большой праздник.

14

И так, мы неожиданно опять оказались в стольном Киеве. Только, боже мой, какое же тут столпотворение! Город и без того населенный, многолюдный. А сейчас и вовсе. Даже привычные к княжеским съездам, к многочисленным гостям киевляне не помнят, наверное, ничего подобного. А гости все прибывают. У городских ворот теснятся возки. Богатые, украшенные резьбой, обитые внутри мягкой кожей, с крытым верхом от пыли, со слюдяными оконцами – будто маленькие терема на колесах. Гости едут знатные. Удельные князья со своими чадами и домочадцами. Их приближенные бояре со своими женами, с недорослями-сыновьями, с дочерьми-боярышнями. Не зря скакали во все концы Русской земли гонцы с приглашениями, отмеченными княжеской печатью. Великий киевский князь звал гостей прибыть в столицу на праздник – день святого Георгия.

Едут и те, кому никаких приглашений не слали – бояре похудородней, купцы, богатые горожане. Всякому охота побывать в столице в эти дни. Погулять по одетому весенней листвой праздничному городу, побродить по ярмарке, открывшейся на большом киевском торгу, посмотреть на состязания богатырей, которые тоже съезжаются в Киев из разных княжеств и городов. Будет турнир – рыцарская потеха, конские скачки, стрельба из луков…

Сегодня с утра на улицах не умолкают звуки бубнов, труб, свирелей. На площади возле княжеского дворца идет веселое гулянье. И, как в старые Владимировы времена, виночерпий преподносит чарку каждому, кто желает выпить за здравие князя, пожелать ему долгих лет жизни, долгих лет правления на благо Руси, на страх врагам. Ведь день Георгия – это и княжеский праздничный день. Князю дано при крещении имя этого святого. И выходит, в этот день как бы два именинника сразу.

Завтра состоится торжественный молебен в храме святого Георгия. Но и сегодня здесь уже полно народу. Церковь новая, и запах ладана ещё не успел заглушить запаха сырой глины и красок. Внутри храм богато убран. Пламя свечей озаряет настенные росписи, лики святых на иконах, парчовые, расшитые золотом занавеси и покрывала – доброхотные дары богатых горожан.

Святого Георгия – отважного воина любят все. Всем памятны его подвиги – как защищал он слабых и малых, как победил страшное чудище – дракона-людоеда. Вот он – святой Георгий – на большой доске, написанной мастером-иконописцем специально к этому дню. Оп па коне, в руках длинное копье, которым смелый воин пронзает чудище. Празднично сверкают яркие краски. Вокруг головы святого, как и положено, сияет золотой нимб. А поглядишь внимательно и видишь: Георгий-то лицом как две капли воды похож на Великого князя. И вот князь на стене, написан в полный рост. Держит на вытянутой ладони храм. Каждому, кто глянет на стену, понятно, что Великий князь привержен к богоугодным делам.

Устраивал великое торжество по случаю своих именин киевский князь не зря. Была у него своя думка. На такой званый пир съедутся почтенные гости – удельные князья из ближних и дальних земель, из малых и больших волостей. Иные из них, может, и казны имеют побольше, чем сам Великий князь, и дружины у них посильнее. А всё же, приехав сюда в стольный на праздник, гости – хотят не хотят – будут оказывать хозяину почет и уважение, как старшему. Будут говорить приличествующие случаю торжественные речи. О подвигах его, о смелости и отваге, о мудрости и святости, о добрых делах, творимых на благо людей и во славу господа. Будут и застольные здравицы, и величание, и песни придворных гусляров и сказителей. Неважно, что, подвигов за все годы своего княжения он не совершил, и воинской отвагой не отмечен, и мудростью не наделен, и вовсе не так уж благонравен и чист душой. Изреченное к месту слово иной раз значит больше, нежели само сделанное дело. Можешь и не делать его – лишь бы слава шла. А уж он постарается, чтобы не умолкла она, эта слава, и потом. Верные люди подхватят ее, подпоют, разнесут далеко за стенами дворца. А человечья натура такова, что любят и почитают больше всех того, кого славят.

Так думал Великий князь, и не его вина, что случилось иначе, чем он загадывал.

Нет, всё было организовано, как принято говорить в наше время, на самом высшем уровне – и торжественный молебен, и праздничный пир, и турнирные состязания, и все прочее. Отшумели праздники. Уже и ярмарка закрылась, и большой загородный дворец, где проходили турнирные бои, стоит непривычно пустой и тихий, и многочисленные гости, простясь, уехали восвояси, а в стольном всё не умолкают разговоры о прошедших торжествах. Но о чем бы ни зашла речь, непременно вспомнят про лучников, что вышли стрелять в золотое колечко, и пойдет; «Ха-ха-ха!», «Хо-хо-хо!»

Почтенные мужи и те трясут бородами, похохатывают. А уж простолюдины подольские… На Подоле рады стараться: «Про нашего князя и поляка-лучника слыхали? Ну и поляк! А князь-то хорош! „Приведите, – говорит, – Ставра. Пусть он на гуслях сыграет, потешит нас!“ Вот и потешил!»

История и правда такая, что обхохочешься. Узнаете, тоже будете смеяться.

Начинается ЧЕТЫРНАДЦАЯ ГЛАВА – «ПИР НА ВЕСЬ МИР».

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАЯ
ПИР НА ВЕСЬ МИР

Илья и Сокольник кружили по улицам. Искали, где бы пристроиться на ночлег, но так ничего и не могли найти. Пора было кормить коней, да и самим поесть и привести себя в порядок после долгого пути. Илья даже стал подумывать, не поехать ли в княжеский дворец. Там, наверное, тоже полно гостей, но всё же для старшего дружинника сыщется место. Мало ли на подворье строений и служб, где отдыхают свободные от дежурства стражники или почуют дружинники. Не очень хотелось ему туда ехать просить пристанища, но, видно, ничего не поделаешь. Не ночевать же им на улице. Куда ни постучишься – нет мест. Выглянет хозяин, увидев перед собой немолодого дружинника, поклонится и тут же разведет руками – мол, рад бы услужить, но сами видите… Забиты все гостиницы, постоялые дворы, дома горожан. Тут расположилось многочисленное семейство боярина, здесь стоит купчина с товарищами. Вот еще один терем, но, пожалуй, сюда и стучаться не стоит. Тоже, верно, все занято. Во дворе холопы ловят испуганно кудахтающих кур. На крылечке стоит молодая, ладная собой женка в цветастой шали и отдает повеления. А на втором этаже на открытой сеннице, подпираемой снизу резными столбами, сидит, отдыхая, молодой боярин. Одет по-домашнему – без кафтана. Но рубаха на нём нарядная, шелковая. Удобно устроился на низком стульце, вытянул ноги в узконосых сапожках. В руках книжица. Сидит, почитывает. Илья уже хотел тронуться дальше, как вдруг боярин вскочил со стула, перевесился через ограду, чуть было вниз не перевалился.

– Илюша! Друг ненаглядный!

Глянул Илья и ахнул. Да ведь это же Алёша! Алёша Попович!

Алёша резво сбежал с лесенки. Илья соскочил с коня. Обнялись, расцеловались.

– Здравствуй, Алёша!

– Здравствуй, свет Илюшенька! Здравствуй, дорогой!

Стоят, улыбаются, друг дружке в глаза заглядывают. Не виделись столько времени, вроде и сказать есть о чем, только сразу слов не найти. Но всё равно оба рады встрече.

– А ты, брат, посолиднел, и в волосах вон серебро проступает.

– Зато ты, Алёшенька, все такой же молодой. Молодой, а всё равно не признал я тебя. Поглядел, ну, думаю, важный боярин сидит.

Посмеялись. Тут только глянул. Алеша па спутника Ильи и сразу догадался.

– Да что же ты молчишь! – закричал. – Вот он значит каков – твой Сокольник! Слышал, слышал я про радость твою. Сначала не верил. Илья, говорят, сына нашел. Какого такого сына, думаю. Ни слова ни когда не слыхал про сына. Ну а потом, когда узнал про ваш… – Про ваш бой, хотел сказать Алёша и не договорил. Сам себя перебил и сказал, глядя на Сокольника: – Что ж, хоть и вырос в половецкой кибитке на кобыльем молоке, а хорош молодец!

Обнял спешившегося Сокольника, а потом – снова Илюшу. Так и стояли они посреди дороги, мешая проезду, пока Алеша не спохватился:

– Да вы куда ехали сейчас? Где остановились?

Услыхал, что Илья в поисках ночлега собирался было во дворец, засмеялся, хлопнул Илюшу по плечу:

– Каким ты был, таким остался! Не хватало тебе ещё вповалку с младшей дружиной спать! Обойдемся и без княжьего гостеприимства!

Кликнул холопов, чтобы приняли у Ильи и Сокольника коней.

– Уж не твои ли это хоромы? – спросил Илья, видя, как кидаются челядинцы исполнять Алешины повеленья.

– Нет, не мои, – улыбнулся Алеша, – одной вдовицы купеческой. Она после смерти мужа, чтобы прокормиться, пускает на постой гостей. Я в этой гостинице всегда останавливаюсь, когда приезжаю в Киев. Удобно – и терем добрый, и от дворца близко. Ну и хозяйка хороша! Сейчас я вас с ней познакомлю.

– Спасибо, хозяюшка! – поблагодарил Илья приветливую женку, оглядывая светлую, чисто прибранную горницу, и добавил шутя, показывая на мягкие постели под шелковыми стегаными одеялами: – На таких ложах даже боязливо спать – ляжешь и утонешь и перине.

– Ничего, вот боярин не жалуется, – бойко отвечала хозяйка, скосив глаза на Алешу. – Ну вы располагайтесь, отдыхайте. Небось устали с дороги.

Слуги, расседлав коней, вносили поклажу. Один невысокий, круглолицый, одетый не в сермягу, как другие, а в господское платье, как вошел с тюком в руках, так и застыл посреди горницы, чуть тюк не выронил. Стоит, глаза переводит с Ильи – на Сокольника и опять – на Илью.

– Или не признал меня, Илья Иваныч?

– Торопок!

– Он самый!

– Ну что ты будешь делать! И Алёшу не признал и тебя, – отвечал Илья, обнимая старого знакомца. У Торопка на реснице слеза повисла, а рот в улыбке до ушей. Смахнул слезу Торопок, кивнул на Сокольника:

– Я думал, видение мне какое, будто святому мученику, – до того сын твой на тебя, Илья Иваныч, походит. Ну точь-в-точь ты был таким тогда под Черниговом!

Там, под Черниговом, и свела их всех троих судьба – Илью, и Алёшу, и Торопка. Заодно и познакомила и на верность испытала.

– А он все со мной с тех самых пор, – сказал Алёша, – так и живём вместе. Ну ладно, ещё успеете поговорить, а сейчас дай им, Торопок, умыться и за конями пригляди.

Не успели постояльцы смыть дорожную пыль и почиститься, как пришёл холоп звать их к ужину. В нижней горнице хлопотала давешняя женка. Не зря хвалил Алеша вдовушку. Да и она, видно, уважала поповича. Расстаралась для дорогих гостей. Полный стол всякой снеди понаставила. Илья с Алёшей щи хлебают в охотку, нахваливают хозяюшкину стряпню, а Сокольника капустный дух не приманил – на говядину налёг.

– Не ожидал я тебя, брат, встретить в стольном, – говорит Алёша, глядя на друга весёлыми глазами, – ты ведь не очень охоч до княжеских пиров. Хотя при Владимире Святославиче, помнится, и ты любил застолье и веселье. Не скучали мы тогда во Владимировой гриднице. Хороший был князь! Умел и, взыскать, умел и наградить.

– Владимир о земле своей пёкся и одаривал дружину за ратный труд, – возражает Илья.

Всегда, когда встретятся после долгой разлуки старые товарищи, непременно зайдет у них разговор о былых временах, о только им памятных случаях:

– …А помнишь ту ночную переправу? Месяц, как назло, висит над рекой, будто светильник. «Ну, – думаю, – сейчас как возьмут нас лучники на пристрел…»

– А тогда под Седневом? Тоже ночью дело было…

Хозяйка, чтобы не мешать друзьям наговориться вдоволь, потихоньку отошла. Сокольник своим делом занят: перед ним на блюде, где недавно лежало мясо, растёт гора дочиста обглоданных мослов. А Илья с Алёшей ведут в два голоса:

– В ту ночь, помнишь, Добрыня ещё велел всем ратникам головы белым повязать, чтобы во тьме свои своих не зарубили. Рубахи на тряпицы разорвали, а Данила Монах…

– Где он сейчас? – спросил Илья. – В монастырь не ушёл ещё?

– Да нет, всё в дружинниках, – отвечал Алёша, смеясь.

Данила был старый Алёшин приятель. Они вместе учились в монастырской школе. Данила до того учён был, что даже в поход возил с собой книги. И всё говорил, что в дружинниках он пребывает временно и, как только разобьют поганых степняков, он непременно снимет кольчугу, оставит меч и уйдёт в монастырь. Поэтому и прозвали его Монахом. Но при всём при том был Данила отважным воином и добрым товарищем. Это уже Илья не с чужих слов знал – не раз приходилось им сражаться бок о бок.

Слуги убрали грязную посуду. Сокольник еще раньше, насытясь, вылез из-за стола, сел посреди горницы на ковер, скрестив ноги, как привык сидеть на кошме в половецкой кибитке. Сидит и слушает – про бой под Черниговом, про Тьмутараканский поход, про оборону Киева…

Сильно разгневался тогда князь на киевлян, – говорит Алёша. – Иноземные купцы всё в толк не могут взять, зачем вдруг понадобилось переносить торг.

И правда, торговые гости, бывавшие в Киеве в прошлые годы, удивлялись. Торговые ряды были так удобно расположены на низком берегу неподалеку от причалов. Размещался здесь торг с незапамятных времен. Казалось, лучше места для торговой площади и придумать нельзя. Рядом Днепр. Корабли подходят чуть ли не к самому рынку. Легко перевезти или перетащить товары. А вот, поди ж ты, порушили, снесли, разобрали все многочисленные лавки, амбары, склады, будки, помосты. Даже площадь, где они стояли, застроили – будто и не было её. Волоки теперь товары на Гору, где нынче находится главный рынок.

Киевляне, когда приезжие гости расспрашивали их, почему перенесен па другое место большой киевский торг, мрачнели и отмалчивались. Не станешь ведь каждому рассказывать о том, что творится у тебя дома. Особенно, если похвалиться нечем. А хорошего было мало – такие уж времена.

Знаменитый на весь свет киевский торг убрали с Подола и перевели на Гору по велению Великого князя вскоре после того, как воротился он в Киев.

Очень гневался князь на киевлян, на мятежный Подол. Не потому, конечно, гневался, что на Подоле плохо торговали или дорого просили за товары. На Подольской торговой площади не только продавали и покупали. Киевское вече тоже собиралось здесь. Последнего вечевого собрания и не мог забыть князь, на котором чуть не скинули его киевляне с Великокняжеского стола. Теперь он знал, чего от них можно ожидать – от подольских черных людишек. Вольно чувствуют себя там смерды, на своем Подоле, – вдалеке от княжеских глаз и княжеской верной дружины.

Вот и решил Великий князь, чтобы впредь неповадно было этим крикунам сходиться на вече, извести даже вечевую площадь на Подоле. И думные бояре это очень даже одобрили. Вечу приказано было собираться на Горе в центре города на площади возле Софийского храма. Сюда, в эту часть Киева, где стоят боярские терема, дома богатых горожан, чернь не посмеет валить так запросто, как на свой излюбленный Подол. Тут и дружина под рукой – разгонит холопов прежде, чем успеют рты раззявить. Потому и сам торг перенесли на другое место, тоже поближе.

Об этом теперь и шёл разговор у Ильи с Алёшей.

Толковали потом в теремах: чернь, мол, из щелей повылезла, крик подняла! А как было не кричать, когда степняки вот они, в Днепре своих коней поили на виду у стольного? Ждать, пока город сожгут и в полон уведут?

– Так-то оно так, – отвечал Алёша, – а всё-таки не подольскому люду решать, когда князю за меч браться.

– А что у князя на мече написано, ты забыл? Князь крест целовал, что будет оберегать Киев и другие города и земли, и сам же клятву нарушил!

Княжеский меч с рукоятью, украшенной драгоценными камнями, Алёша хорошо помнил. Помнил и надпись, выведенную золотыми буквами: «Держи меч не втуне, а на страх врагам». Но сейчас, слушая Илью, он только вздохнул про себя. Он уже давно не верил клятвам, не удивлялся изменам. С Илюшей спорить он не стал, сказал примирительно:

– Ну ладно, у князя с Подолом свои счеты. Давай о тебе поговорим.

– А чего обо мне разговаривать, – недовольно сказал Илья.

– А оттого, что служишь ты бессменно верой и правдой, а князь твой… Да у другого такому бы храбру цены не было. Подожди, подожди, знаю, что ты бескорыстен, и не княжеское жалованье имею я в виду. А почет и уважение? Разве ты не заслужил этого? И о сыне подумай. Он отважен и молод. Он жаждет славы. Что тебя держит? Ты не холоп! Ты волен уйти от князя, отъехать к какому-нибудь другому. Тебя всяк примет с распростертыми объятиями. Вот хотя бы и мой князь. Он просил тебе передать, что если бы ты захотел…

– Я не стану с тобой спорить, – перебил Алёшу Илья. – И князя твоего видел я не только на пирах, но и в бою. Ты прав! Он добрый воин и не лукав и привержен к простому люду. Всё правда, но пойми и другое. И так все время идут меж князьями усобицы. То один поднимает рать на другого, то другой – на третьего. Хорош ли, плох ли киевский князь, но он старший над остальными. И хотя он не в большой чести у своих собратьев, все же хоть немного, но придерживаются они его слова. И не мне подбрасывать сучья в костер вражды меж ними. Ну вот заговорились мы с тобой, всю свечу сожгли. Небось уже за полночь. Давай спать ложиться.

– Сынок, а сынок! – окликнул Илья Сокольника. Но Сокольник не ответил. Он спал богатырским сном, растянувшись на полу.

* * *

Новый торг тоже был многолюден и богат товарами. Не говоря уже об изделиях киевских ремесленных мастеров, но и заграничных, или, как принято говорить в наше время, импортных товаров было вдоволь. К открытию ярмарки прибыли первые гречники – купцы, которые вели торговлю византийскими товарами. Ещё осенью ушли они последним рейсом на Константинополь. Там и зимовали. Л вот теперь привели назад полные заморских товаров корабли. Прибыли и другие торговые гости – свои и иноземные. Походи по торгу. Не успеешь заглянуть в лавку, купец раскатает шерстяное фландрское сукно или раскинет струящийся волна за волной легкий бухарский шёлк:

– Чего прикажешь, боярин? На кафтан? На плащ? На рубаху? А вот гляди, переливчатый бархат. Из такого французский король себе порты сшил, на всю Европу красуется!

– Боярыня! Красавица! Тебе какую шаль? Гладкую? С узором? С кистями? С каймой? Видишь, как сверкает золотая нить? Будешь ходить в золоте, как княгиня!

Зазывают покупателей, нахваливают свой товар торговцы тканями, обувью, разной утварью…

Зато в оружейном ряду, куда отправились Илья с Сокольником, – тишина и порядок. Здесь не услышишь ни зазывного крика купцов, ни громких женских голосов. Продавцы – оружейные мастера знают цену своему товару, но лишнего не спросят, не станут ронять достоинство. Не зря кузнец, коваль – издавна самый уважаемый на Руси человек. В старину и вовсе считали: кузнец сродни кудеснику. Знает кову – хитрость, без которой не сваришь железо, не скуешь оружия. И кова, и кузнь, и козни – всё ведет начало от одного корня. Потому и просили: «Кузнец, кузнец, скуй мне счастье!» И на свадьбу старались в числе почетных гостей непременно позвать кузнеца. И товар тут особый. Серебрятся на прилавках, будто речная рябь, кольчатые брони. Неярко поблескивают клинки мечей и лезвия сабель. Всё строго, неброско. И только где-нибудь на рукояти вдруг ослепительно вспыхнет в солнечных лучах драгоценный камень. Да червленые щиты притягивают взгляд своим густым красным цветом.

И покупатели в оружейном ряду люди степенные. Не торгуются. Потому что не гоже выгадывать малую толику, когда выбираешь оружие. Кто знает, покупая этот меч, копье, лук, может быть, покупаешь себе жизнь. По оружейному ряду ходят не спеша. Постоят в тихом раздумье, проведут пальцем по лезвию меча – хорошо ли отточено, натянут тетиву у лука, долго и придирчиво разглядывают наконечники копий или стрел. А если и заспорят иногда, то опять-таки без крика, со знанием дела. Вот у этого шлема искусной работы, украшенного серебряными пластинами, длинный, тоже высеребренный «нос». В рукопашном бою он удобен. А вот от стрелы, пожалуй что, и не убережёт. Зато вот тот позолоченный шлем, он с бармицей – опускающейся при надобности кольчужной сеткой. В нём не только всё лицо прикрыто, но и шея. Никакие стрелы не страшны в таком шлеме. И щиты тоже. Круглые удобны всаднику на коне. А продолговатые, похожие по форме на косточку миндаля, те лучше для пешего ратника. Таким щитом хочешь – так прикройся, а при нужде – воткни в землю и хоронись за ним, как за оградой.