Текст книги "Повесть о славных богатырях, златом граде Киеве и великой напасти на землю Русскую"

Автор книги: Тамара Лихоталь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 37 страниц)

Илью с Сокольником в оружейном ряду сразу узнали. С почтением кланялись знаменитому храбру самые искусные мастера. Для каждого большая честь, если выберет его меч или щит сам Илья Муравленин. Илюша едва успевал отвечать на поклоны, то и дело останавливался, чтобы перекинуться парой, слов. Где-где, а среди этих мастеров у него полно добрых друзей и знакомых. Может, и сам того он не ведал, но тут больше всего хотелось ему похвалиться сыном. И довольная улыбка освещала его лицо, когда ловил он одобрительные взгляды, которыми провожали Сокольника эти не щедрые на похвалу люди. А еще радостно было ему поведать сыну то, что хорошо знал и понимал он сам.

– Харалужный – значит кованный в жарком пламени, – объяснял Илюша, – а буесть – это закаленный на ветру. Выкует кузнец меч или наконечник копья, выхватит его из пламени и передаст уже стоящему наготове всаднику. Тот с раскаленным мечом в руках будет мчаться во весь опор, пока не остудит его в струях встречного ветра.

Выбрав, к огромной радости мастера, меч, Илья тут же на глазах у всего оружейного ряда опоясал им Сокольника. Сказал:

– Пусть будет он защитой слабым и малым!

Пока Илья с Сокольником бродили по оружейному ряду, Алёша заглянул в лавку ювелира.

Вот где глаза разбегаются. Подвисочные кольца, бусы, браслеты, пряжки, пуговицы… Серебряные и золотые, украшенные чернью, чеканкой, эмалью. Купец их нарочно выложил на алый бархат. Алёша долго что-то приглядывал и выбирал. Наконец, отобрал десяток золотых пуговиц и украшенный чернью серебряный браслет. Пуговицы – себе для кафтана. А вот для кого браслет – неизвестно. Об этом Алёша даже близким своим друзьям не рассказывал.

У прилавка с украшениями больше всего женок и девиц. Толкутся, не в силах глаз отвести, если даже и покупать не на что. Бывает, иная красавица постоит вот так, поглазеет, повздыхает и пойдет прямо из лавки ювелира в мастерскую стекольного мастера.

В глиняной мазанке, до половины врытой в землю, от большой печи, кажется, и продохнуть нельзя. Мастер и подмастерья без рубах, в одних портках, да кожаный прожженный передник прикрывает голую грудь. Дымное облако клубится под низкой кровлей.

– Тебе, красавица, какое кольцо надобно? Большое на запястье или маленькое на перст? – спросит мастер.

– На руку, – скажет девица, – синее.

– Какое прикажешь, милая, такое и отольём. Можно синее, как реченька, можно желтое, как солнышко, можно зелёное, как лист весной, можно голубое, как твои глаза.

Тут же при заказчице вынет мастер из томящегося в печи тигля вязкий, будто тесто, стекольный ком, отщипнёт от него, малый комок, быстро вытянет его жгутом, а потом ловко завернёт в кольцо прямо на руке заказчицы. Только кивнёт перед тем подмастерью. Тот подскочит с берестой в руках. Береста уже подготовлена. Лежит нарезанная ровными полосками. Мигом обернёт подмастерье белую руку девицы у запястья берестяной полоской, чтобы её расплавленным стеклом не обожгло. А мастер тут же обоймёт её стеклянным кольцом, горячим, чтобы, пока не остыло, успели друг к дружке привариться концы. Потому что у кольца, как известно, нет конца. Так и будет носить девица браслет-наручник, пока не разобьет его. А пока вот он новенький – горит и сверкает на девичьей руке не хуже, чем драгоценные каменья. Придёт девица домой, ещё и бусы поносит па шею – тоже стеклянные, очень подходящие к браслету. Выпросит у матери платок с кистями – тот, который мать по праздникам в церковь надевает. Ну вот, теперь можно и на гулянье с подругами отправляться.

До чего же весело! Колотят в бубны музыканты. Пляшут ряженые в масках. А там, где недавно работные люди ставили столбы, летают качели. На них – парень с девушкой. Раскачались. Вверх-вниз, вверх-вниз.

Ой, подруженьки, страсть-то какая! Глядеть и то дух захватывает. И как это только им не боязно!

Сквозь толпу осторожно пробирается разносчик, придерживая на голове прикрытый чистой тряпицей лоток. Под тряпицей – пироги. Только что испёк – с морковью, с горохом, с репой – и несёт горяченькие. Выбрал местечко, стал со своим лотком. Мигом окружили, расхватали.

Маковки на меду!

Орехи! Калёные орехи!

А вот пряники! Печатные пряники!

Парень с девушкой спрыгнули с качелей, пошли пряники покупать. И правда – печатные. На каждом картинка. На одном – косолапый медведь, на другом – заяц – длинные уши, на третьем – птица сирин, сама махонькая, а хвост с тележное колесо. Глядят, выбирают – который пряник взять. Выбрали с птицей сирин – она счастье приносит. Разломили пополам. Стоят и жуют. А качельная доска – свободная. Больше никто качаться не решается. И вдруг над девичьим ухом голос – ласковый такой:

– Пойдём с тобой, красавица!

Глянула девица, и сердце замерло, будто она уже и в самом деле птицей летит в поднебесную высь. Только качели тут ни при чём. Это он виноват – тот, кто качаться ее позвал. Ах ты боже мой, что же делать? Он стоит и ждет! А уж молодец – залюбуешься! Выточенный. Плечи – косая сажень. Волосы русые. И одет богато. Шёлковый зелёный плащ, на светлых кудрях бархатная шапка, брусничная с синим околышем. Наверное, дружинник. А подружки-то её, подружки – глаз с него не сводят, негодницы! Только и дожидаются, чтобы она отказалась. Нет уж, не дождетесь вы этого!

И вот уже девичья рука с синеньким стеклянным браслетом крепко ухватилась за веревку. Пляшут ряженые, высоко взлетают качели. На них парень с девицей. Белое платье, плащ цвета весенней травы. Уж не наш ли это Сокольник? Все может быть. Илюша вон и гостинице сидит, в окошко выглядывает, беспокоится. Уже пора ехать в княжеский дворец, а сынка нет и нет.

* * *

Только недавно у городских ворот теснились возки – в город тянулись. Теперь, напротив, – торопятся из города. Обгоняя их, скачут всадники. Простой народ топает пешком. Все движутся по дороге, ведущей в загородный княжеский дворец. Неужто на пир к Великому князю? А что? Его загородный дворец, построенный недавно в пригороде Киева, хоть и летний – без печей, но зато просторный. Есть где и полировать и отдохнуть. Хоромы с горницами для княжеской семьи и для придворных. Поодаль от жилых покоев – гридница, в которой можно усадить за стол чуть ли не пол-Киева.

Дворцовая усадьба уступами спускается к реке. Здесь у причалов гостей дожидаются разукрашенные челны. Можно покататься по реке. Можно отдыхать в саду под сенью листвы, слушая музыкантов или развлекаться плясками скоморохов. А можно подняться по устланной коврами лестнице на второй этаж терема – в красные сени. Отсюда хорошо видно зеленое поле, где обычно и проводятся турниры. В дни состязаний, сопровождаемые верными оруженосцами, в полных боевых доспехах с копьями или мечами выезжают прославленные витязи. Горячат коней, наскакивают друг на дружку, показывают свою силу и удаль.

Рыцарские потехи! Вот, оказывается, почему столько народу движется нынче в княжеский дворец. Всех, конечно, туда не пустят. Возле ворот, куда въезжают приглашенные гости, толпа. Толкаются, чего-то ждут. Так и кажется, что кто-нибудь сейчас спросит жалобным голосом: «Нет лишнего билетика?»

Шныряют пронырливые киевские мальчишки, стараясь проскочить следом за каким-нибудь возком под руками у стражи. Всё-то им известно. Хочешь узнать, как прошел вчерашний турнир, только свистни им. Отвечают в несколько голосов все сразу. Сведения точные.

Алёша Попович, дружинник переяславского князя, выбил из седла Чурилу-чашника.

Дюк Степанович из Галича потерпел поражение при встрече с не известным никому дружинником Суздальцем.

А черниговец Иван Годинович и Михаиле Казаринов из Владимира-Волынского два раза сходились, и так никто никого и не сумел одолеть. Так что – ничья. Казаринов доволен. Иван же Годинович сильно огорчался, потому что сватается он к дочке черниговского князя Овдотье и очень хотел воротиться к невесте из Киева с наградой.

Вдруг мальчишек будто ветром сорвало с места. Бросились к дороге. Скачут, машут руками, кричат приветственные слова.

Это едет Илья Муравленин с сыном своим Сокольником.

Припозднился Илюша. Алёша Попович уже давно во дворце. И другие гости уже собрались. Прогуливаются по усыпанным жёлтым песком дорожкам, по перекинутым через ручейки мосткам, любуются цветами, слушают музыку.

Под широким раскидистым дубом расположился небольшой оркестр. Посреди сидит на раскладном ременчатом стуле старик с гуслями. Рядом с ним – барабанщик. На коленях у него бубен – барабан. В руках – похожая на плеть вощага с шариком на конце. По другую сторону от гусляра стоит высокий худой музыкант – гудошник. Длинный свой гудок он приставил к плечу, придерживая его подбородком, отчего голова его все время клонится набок. Он не перебирает струны перстами, как гусляр, а водит по ним смычком. А позади них стоят рядышком схожие обличьем, точно братья, три белоголовых отрока, прижимают к губам свирели. Юноша немного постарше держит в руках похожие на два солнца сверкающие медяные пакры.

«Турли-турлм-турли», – тоненько и складно поют свирели, сливаясь со звонким перебором гуслей.

«Дзынь-дзынь-дзынь», – бьются друг о дружку медяные солнца.

Но вот барабанщик взмахнул вощагой, и по тугому бубну глухо застучал кожаный шарик:

«Бум-бум-бум».

А когда умолк бубен, гудошник тихонько провел смычком по струнам, и загудел, зажужжал, точно шмель, гудок.

«Турли-турли-турли…»

«Дзынь-дзынь-дзынь…»

«Бум-бум-бум…»

Пока жужжит гудок, притихли свирели.

– Гостей сколько! – шепчет младший из отроков, несмело оглядываясь. – Сегодня нам небось долго играть?

– Ничего, зато, как кончится праздник, пойдём доедать кушанья с княжеского стола, – отвечает его товарищ. – Только там уж гляди в оба!

– А на что глядеть-то?

– А на то, что в рот суёшь! Ежели чего не знаешь, меня спроси. А то прошлым летом играли мы на свадьбе у боярина, а потом гости отвалили от стола, и придверечник кликнул нас – ступайте, мол, ешьте. Ну мы и налегли, пока челядинцы со стола не поубирали. Очистили блюдо, другое… А тут холоп – чтоб его черти на том свете так потчевали: «Не желаете медку отведать?» – и придвигает кринку. Я зачерпнул ложку и… – и, не успев договорить, он прикладывает к губам свою свирель, потому что гудок начинает жужжать всё тише и тише, будто шмель, круживший над головой, улетает.

В беседке с золоченой кровлей сидят боярыни, обмахиваются опахалами из птичьих перьев, слушают музыку, разглядывают гостей.

– Вот идет Алеша Попович – красавец, острослов, доверенный боярин переяславского князя.

– Вот Дюк Степанович из Галича – меткий стрелок, любитель гусиной охоты.

– Вот боярыня Гордята, жена княжеского стольника.

– Разоделась как! Вся в золоте!

– А колты-то, колты у ней какие! Видите?

– Как же, как же. Наверное, привезённые из Греков.

– Нет, представьте себе, киевской работы.

– Да неужели?

– Верно, верно. Теперь у нас в Киеве такие есть искусные умельцы, золотых дел мастера. Мне муж говорил, что киевские купцы возят их изделия в Европу и там они ценятся дороже царьградских.

– Вот как? Надо будет и себе заказать на Подоле.

– Нет, вы только поглядите на боярыню. Вон она с каким-то молодым юношей. Идёт – головы не наклонит.

– Гордая!

– А чем гордиться-то? Не у нее ли в спальне муж, нежданно воротясь домой, застал незваного гостя!

– Не этого ли, который с ней идет?

– Нет, это какой-то приезжий. Поляк. Его, говорят, князь привечает. Вчера даже пригласил его играть в шахматы. А в спальне у боярыни Гордяты знаете кто был? Это был… Чурила!

– Какой Чурила?

– Да сынок покойного Пленка Сурожанина, у которого усадьба под Киевом, где новый монастырь строят.

– Это который сын его? Меньшой? Рыжий?

– Тише, боярыни, тише. Вон он, Чурила.

– И правда рыжий!

– И ростом не вышел.

– Ничего, все равно по нему многие женки сохнут. Даже сама княгиня, говорят… А что росту малого, так видите, на каких он каблуках? Выше, чем у боярыни Гордяты! Под ними яйцо прокатить можно.

– А кафтан какой! С жемчужными оплечьями!

– И пряжка с цветными каменьями! Так и горят на солнце!

Как ни пялили боярыни глаза на Чурилу, всё равно кой-чего не разглядели – из такой-то дали. Вот если бы подошли поближе, то непременно заметили бы пуговицы, которыми украшен Чурилов кафтан. Ни у кого нет таких! Сами – из чистого золота! И на каждой чернью выведено по зверю. На одной – медведь, на другой – вепрь, на третьей – царь зверей лев. А если бы притихли музыканты, которые сидят под дубом со своими свирелями, накрами, бубном и гудком, то услышали бы боярыни, как звенят при каждом шаге золотые шпоры на сапогах Чурилы.

– Ну и съел ты мёд? – допытывается маленький музыкант, пользуясь новой передышкой.

– Добро бы, как мёд! Сунул я эту ложку в рот, небо с овчину показалось! Будто огнем обожгло! А холоп: «Ха-ха-ха!» И гости потешаются: «Горушну за мёд принял!», «Не видишь, что ли, что на кринке на писано?», «Да он и „Аз-Буки“ небось не знает!» Потом уж разглядел я, и впрямь на кринке высечено: «Горушна».

– Какая такая горушна?

– А я почем знаю. Только уж больно горькая. Одно слово – горчица! А с виду на мёд похожа. Потому и написали на кринке, чтобы гости не спутали.

– А зачем она – эта горушна, ежели она такая горькая?

– А я почем знаю! – снова ответил старший из отроков.

– Это от жадности – чтобы побольше мяса съесть, – сказал старик гусляр. – Оно и впрямь, жаль от стола отваливать, когда он от яств ломится, – добавил он, помолчав.

На княжеском дворе и в самом деле спозаранку шла работа.

На задворках за хлевом холопы рубили на колодах коровьи туши, кололи и свежевали поросят и ягнят, резали кур, уток, гусей. В поварнице девки чистили и разделывали свежую, утреннего улова рыбу, дичь, которой потом за столом во время пира долго будут похваляться вернувшиеся с удачной охоты княжеские гости.

И все это выращенное, выпестованное, выловленное в реке или добытое на охоте варилось, жарилось, запекалось. Скворчало на раскаленных сковородах в янтарном жиру или томилось на медленном огне в котлах под белым сметанным соусом. Раскладывалось по блюдам, мискам, подносам, украшенное зеленью, клюквой, брусникой, приправленное едкой горчицей или сладким медом, чтобы потом попасть в гридницу на большие дубовые столы.

От пекарни, где с раннего утра тоже дымили печи, растекался запах свежевыпеченного хлеба. Подхваченный ветром, разносился далеко вокруг. И мальчишка-холоп, бежавший через двор с каким-то поручением, вдруг застыл посреди двора и, поводя носом, потянул в себя этот ни с чем не сравнимый дух. Постоял, понюхал, а потом, сглотнув голодные слюни, побежал дальше.

А на поле уже шли приготовления к новой потехе. Вчера здесь сверкали мечи, стукались о кольчужную броню копья. Сегодня будут состязаться лучники, самые меткие стрелки.

Холопы врыли в землю два невысоких столба. Над ними приладили перекладину. Собрались уже и участники стрелковых состязаний. В руках луки, в колчанах стрелы. Вокруг толпятся любопытные. Разглядывают оружие, слушают похвальбу. Стрелки, как известно, самые большие хвастуны. Вот рыжий Чурила нахваливает свой лук. Предлагает биться об заклад, что никто, кроме него, не сумеет даже тетивы натянуть – такой тугой. Вот Дюк Степанович рассказывает, как он метким выстрелом сразил сразу трех гусей. Так и насадил их рядком на одну стрелу.

Развеваются на ветру стяги.

Трубят серебряные трубы, извещая о начале турнира. Рассаживаются по скамьям бояре и боярыни. Аж в глазах пестро от цветных платьев и кафтанов. Сидят, от комаров опахалами отмахиваются, разглядывают лучников.

– И рыжий Чурила тут. И знаменитый стрелок Дюк Степанович. И Алёша Попович, любимец переяславского князя.

– А вот тот молодой, в синем кафтане? Это кто?

– Из младшей дружины, наверное.

– Это сын Ильи Муравленина. Сокольник.

– Тот, что у половцев рос?

– Он самый.

– Смотрите, и поляк тут!

– Посланник польского короля?

– Наверное. Говорят, он к княжне сватается.

– Да не он сватается. А сам Великий князь до того полюбил его, что хочет отдать за него дочку.

К сеням, где сидит со своими боярынями княгиня, подскакал боярин, распоряжающийся турнирными потехами. Сошел с коня, поднялся по лестнице, низко наклонился, что-то промолвил. Княгиня улыбнулась, кивнула милостиво головой, сняла с пальца золотое кольцо и протянула его боярину. Тот бережно принял его в ладони. Снова отвесил поклон, сел на коня, поскакал к столбам с перекладиной. И вот уже меж столбов вертится, кружится на витой веревочке золотое колечко. Ну, кто самый меткий? Кто попадет?

Бояре и боярыни на скамьях спорят, бьются об заклад. Ставят золото и серебро.

Кто на знаменитого стрелка Дюка Степановича.

Кто на известного храбра Алешу Поповича.

Кто на рыжего Чурилу.

Кто на молодого поляка, королевского посланника.

А колечко золотое меж столбами на витой веревочке покачивается. Так что пожелаем успеха стрелкам и пойдем домой. Может, и вы хотите об заклад побиться? Тогда по рукам. Вы на кого ставите? На Алешу? На Чурилу? На Дюка Степановича? Лично я – на Сокольника. Я рада, что стал он повеселей и что в Киеве ему, видно, в этот нынешний приезд нравится.

* * *

Ой, что было! Ой, что было! Весь Киев об этом только и говорит:

– Вы слышали, какая история приключилась? С кем? Да с самим именинником, с Великим князем!

– Жаль всё-таки, что мы тогда не остались поглядеть на лучников! Вот потеха-то была, оказывается! Только сначала я хочу сказать вам, что меня заботит все это время.

– Не знаю, заметили ли вы, что среди множества гостей, собравшихся в Киеве на эти торжества, не было Добрыни. Ни Алёша с Ильей, ли мы с вами ни разу его не встречали. Правда, город большой, народу вон сколько, можно и разминуться. Алёша вот тоже теперь утверждает, что и его не было в тот день, когда состязались лучники. Во дворце, мол, находился, как и все прочие гости, но в турнире участия не принимал. И лука в руки не брал, и в золотое колечко не стрелял. Может, оно и так – сами-то мы его с луком в руках не видели. Но скорей всего, неохота Алёшеньке признаваться, что стрела его пернатая за молоком полетела. А насчет Добрыни – это точно: его не было. Вы, может, внимания не обратили, а я все время смотрела. Не было Добрыни ни на торжественном молебне в Софийском соборе, ни на пиру, ни на турнире. Значит, он всё ещё пребывает в Новгороде. Даже на княжеские именины не приехал. Странно, не правда ли? А сейчас я вам расскажу, что случилось в княжеском дворце.

Первым номером выступал кто-то из приезжих дружинников. Неплохой, говорят, стрелок. Но в этот раз промахнулся. За ним другие – тоже мимо. Даже Дюк Степанович пустил стрелу бог знает куда. Конечно, в гуся легче попасть. Гусь – он побольше колечка. А о Чуриле и говорить нечего – промазал, хотя и ставили на него многие женки, а как вышел он в свой черед с луком, махали платочками, желали удачи.

– Попал в колечко только… иноземный гость, молодой поляк!

Кой-кому, конечно, здорово обидно было. Но Великий князь был доволен. Ласково поздравил меткого стрелка, милостиво сказал, пусть он, то есть победитель, просит себе в награду чего пожелает. Может, гостю неизвестно про старый этот русский обычай, а у нас, дескать, принято награждать отличившегося. Так вот пусть Дорогой гость сам выберет себе подарок – шубу дорогого меха, либо платье цветное из заморского шёлка, либо серебро с золотом.

И тут молодой поляк всех удивил. Казалось бы, лови удачу! Мог бы молодец свою судьбу устроить. Был бы умный, оказал бы: не желаю, мол, ни шубы дорогого меха, ни заморского платья цветного, ни золота с серебром. А прошу тебя, князь, отдай мне в жены твою дочь – юную прекрасную княжну! По правде говоря, княжеская дочка не так уж хороша собой – чернявая и раскосая по половецкой своей родне, и годами не очень молодая. Но немало нашлось бы женихов, которые с радостью пошли бы с ней под венец. При таком приданом можно и что косявчата не заметить, и белое вместо чёрного разглядеть.

Но молодой стрелок не попросил себе в жены княжеской дочери. Не просил он и дорогих подарков. Поклонился князю в пояс и сказал по-мальчишески звонким голосом:

– Спасибо тебе за милость твою большую, князь! Есть у меня одна просьба! – И попросил… Ну что бы вы думали? Нет, не ломайте зря голову, всё равно не догадаетесь. Те, кто слышали, и то своим ушам не поверили. Потому что сказал молодой поляк:

– Выпусти, князь, из темницы боярина Ставра!

Вот это обрадовал! Почтенного новгородского боярина Ставра, приехавшего в Киев по каким-то делам, Великий князь только недавно упрятал в подземелье. Одни говорят, будто за то, что похвалялся Ставр, мол, богаче он самого Великого князя. Другие – что, напротив, о богатствах своих Ставр помалкивал, потому что ограбил он со своими отроками, отчаянными головами, каких-то богатых купцов. За эту вину и попал в тюрьму. А третьи вовсе свое толкуют: и вины в разбойничестве за Ставром не было. Это на него всё наклепали. И не бахвалился он богатством, а просто вёл разные вольные речи – что и князь ему не указ, а старшой над ним один – Господин Великий Новгород. Мы теперь не станем доискиваться, за что попал Ставр в темницу. И за разбойничество, могло статься. Мало ли встречается среди почтенных людей самых настоящих разбойников-грабителей. А мог и без вины попасть – за вольные речи. Это тоже случалось в те времена. Мы такое на примере Илюши Муравленина видели. Но речь у нас сейчас вовсе не о Ставре, а о его жене.

«О какой жене? – удивитесь вы. – Разговор-то о чем шёл? О турнире в княжеском дворце, о состязаниях лучников. Победитель, молодой поляк, попросил Bеликого князя выпустить из темницы какого-то боярина Ставра. Вот о чем мы говорили».

Ну ладно, пусть пока будет – поляк. Сказал он, значит, про Ставра. А князь до того оторопел – слова вымолвить не может. Поляк же дальше говорит. Даже до земли польского короля дошел будто бы слух, что Ставр очень здорово на гуслях играет. Сам он, дескать, тоже большой любитель музыки, затем и на Русь приехал, чтобы игру этого Ставра послушать. Вот и просит он Великого князя, чтобы тот послал за Ставром и велел ему па гуслях сыграть.

Удивился князь. Ничего подобного не знал он за Ставром. Но и гостя иноземного обижать неудобно, тем более тот нынче – победитель. Послал за Ставром и гусли велел принести. «Пусть, – думает, – поиграет – и гостю в удовольствие и нас потешит. А потом можно его назад в темницу отослать».

Привели по княжескому велению Ставра. И тут, откуда ни возьмись, оказались наготове добрые кони. На одного вскочил сам Ставр, на другого – польский посланник, за ними – конюхи и пустились вскачь по тенистым аллеям, через светлые ручейки, мимо беседок с лавками – вон из княжеского дворца, подальше от Киева.

А польский посланник – ха-ха-ха-ох-ох-ох – никакой он не посланник был, а была, в мужском платье, Ставрова женка, молодая, удалая молодица.

Когда посадили Ставра, решила жена выручить мужа. И что придумала! Надела портки и рубаху. Сверху плащ накинула. Косы остригла, взяла с собой верных отроков и поскакала в Киев. А там явилась в княжеский дворец, назвавшись поляком-путешественником, близким боярином польского короля. Почему поляком назвалась? Потому что иноземцу всегда легче попасть к Великому князю, нежели своему, русскому. Своего как начнут допрашивать – куда, зачем, по какому вопросу. Расспросят, а потом назад отошлют ни с чем. Хорошо еще, по шее не надают. А иноземца что расспрашивать. Стражнику он пролопочет: не понимаю, мол, по-русски. Толмачу наговорит с три короба. И вот уже глядишь, он у дворецкого или у боярина, который ведает приемом иноземцев. Тот почешет в затылке: «Чёрт его знает, кто такой и зачем в Киев прикатил», а потом рукой махнет, скажет толмачу, чтобы перевёл: «Приглашаем на княжеский пир». В самом-то деле, не объест гость князя. А не пустишь его, ещё какая-нибудь неприятность выйдет – международные осложнения.

Вот как все это и приключилось. Так, во всяком случае, рассказывают на Подоле. Правда, находятся люди, которые говорят, что все было совсем по-другому. Никакого поляка не было. То есть поляк, может, и был – мало ли гостей разных наезжает в княжеский дворец, – только это не имеет никакого отношения к тому, что случилось. И женка Ставрова вовсе не наряжалась в мужское платье и по колечку не стреляла. Просто ирисхаля в Киев не с пустыми руками. Навезли дорогих мехов, золотя, жемчуга и дала, кому надо. Нот и оказался Ставр на свободе.

Хотите верьте, хотите нет.

Я вам передала всё точно, как на Подоле рассказывают. А теперь пора нам расстаться с Ильей и Алёшей и отправиться к третьему нашему герою – Добрыне в Новгород.