Текст книги "Огненный рай"
Автор книги: Сьюзен Виггз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)
Глава 8
Бетани, лежа в постели с широко раскрытыми глазами, рассматривала грубый потолок из досок, будто читала самую заветную книгу в своей жизни, то улыбаясь, то дрожа: седьмая неделя замужества все расставила по своим местам – кажется, она беременна.
В этом предположении не было ошибки: на четвертой неделе ее удивила появившаяся необъяснимая одышка и необычная чувствительность груди; на пятой – тошнота и, самое главное, исчезнувшие месячные, наступавшие прежде, как по расписанию.
Да, удивляться нечему, решила она и, неохотно поднявшись с постели, умылась над тазом с водой. Дни замужества проходили в тяжком труде, нередко омрачались плохим настроением Эштона, и только ночи скрашивали все – они занимались любовью часто и бурно, что помогало забывать и резкость мужа, и неодобрение родителей, и собственное чувство вины за такой неординарный способ их женитьбы.
Днем иногда в их отношениях появлялись раздражение и недомолвки, но по ночам воцарялась безумная страсть и удовлетворение всех желаний, о которых никогда не говорилось вслух; утро начиналось с напряженного ожидания, что сулит им очередной день, а вечера приносили предчувствие блаженства и успокоения. В их первую ночь Эштон заметил, что их брак не может быть идеальным, и это так и случилось: полное понимание и совместимость, которые они испытывали на узкой скрипучей кровати, исчезали, хотя и не надолго, когда возникали неожиданные жизненные повороты.
Повседневное хлопчатобумажное платье Бетани все еще подчеркивало стройность ее талии, хотя грудь уже немного пополнела, – изменения в фигуре стали заметнее еще и потому, что она перестала носить корсет, мешавший в работе.
Появившийся волчий аппетит утолить было нечем, кроме кукурузного хлеба и бекона, поджаренных мужем на завтрак, – но ее тут же вырвало, в желудке остались неприятные ощущения, сердце защемило, и она решила найти Эштона, чтобы переговорить с ним.
Выйдя из дому, Бетани столкнулась с Дорианом Тэннером, появившимся совсем с другой стороны в своем великолепно сидевшем на нем красном мундире. Его губы гневно сжались, впервые за все время их знакомства он грубо схватил ее за руку.
– Я вернулся с задания, надеясь, что меня ждет невеста, а вместо этого узнаю, что вы – жена другого человека.
Она посмотрела на его наманикюренные пальцы, впившиеся ей в кисть.
– Отпустите меня.
– Жду объяснения: вы были со мной неразлучны в течение нескольких недель, Бетани.
Она опустила глаза.
– Извините, что ввела вас в заблуждение, совсем не хотела этого, но вы неправильно истолковали нашу дружбу.
– А о чем ином можно было думать? Вы нарушили клятву…
– Простите, но мое сердце всегда принадлежало этому человеку.
Бетани опустила ресницы – ей и в голову не приходило причинить боль кому-то другому: стараясь вызвать ревность Эштона, она даже не думала, что Дориан влюбится в нее. Мимолетно взглянув на его почти классически совершенное лицо, она, к своему изумлению, разглядела в нем не боль, а гнев.
– Простите, Дориан. Я вела себя слишком эгоистично.
– Простить ничего не стоит, моя дорогая, но есть условие: не забыть вот об этом, – он, схватив ее за плечи, притянул к себе и впился в ее губы жестким поцелуем. Бетани протестовала, вскрикнула, пытаясь освободиться из его крепких объятий, тем более что исходивший от него сладковатый и резкий запах цветочной пудры еще больше усилил чувство приближающейся тошноты.
Послышались мягкие шаги, и две сильные руки оттолкнули их друг от друга. Споткнувшись, она с изумлением увидела Эштона, стоящего на тропинке, и подбегавшего следом Глэдстоуна. Муж смерил холодным взглядом сначала Дориана, затем ее, и словно острыми иголками пронзил ее сердце.
– Когда вы закончите любезничать с моей женой, – произнес он голосом, разящим, как рапира, – я хотел бы поговорить с ней, – и быстро удалился, оставив после себя ледяной холод, хотя стоял теплый осенний день. Чуть не падая, Бетани бросилась за мужем, ей удалось догнать его у дверей их дома; окликнув его, она поняла – их отделил друг от друга огромный айсберг.
– Ты вернешься к родителям, – очень спокойно произнес он. – Не позволю развлекаться со своим любовником в моем доме.
Она чуть не лишилась дыхания, как будто он нанес ей удар в живот.
– Он не любовник.
– Ты же не назовешь меня лжецом после того, что я видел своими глазами.
– Это было совсем не то, о чем ты думаешь: у меня с Дорианом состоялся разговор… Он меня неправильно понял и разозлился…
Эштон зло рассмеялся.
– Это понятно по его поцелую.
– … разозлился, потому что я вышла за тебя замуж.
Ярость отразилась на лице Эштона. – Ты совершила непростительную ошибку: он – более подходящий для тебя муж.
– Я не стану больше с ним встречаться и разговаривать.
– Твои обещания уже ничего не значат.
– А я, Эштон? – Слезы зазвучали в ее голосе. – Тоже ничего для тебя не значу?
Его глаза сузились в холодные голубые льдинки.
– Ты для меня – все: семь лет работы подневольным на твоего отца; тяжкий груз на всю мою жизнь; и наконец, еще два дополнительных рта, которые нужно кормить, хотя я и не хотел этого.
– Что? – Кровь отлила от ее щек, а рука невольно коснулась живота. – Как ты узнал о ребенке?
– Неужели ты меня считаешь глухим и слепым? Ты помчалась за мной в Бристоль, потому что забеременела и хотела поделиться со мной своим горем, заявив перед военным судом, что ждешь ребенка.
Бетани чуть покачнулась и ухватилась рукой за забор, увитый диким виноградом. Она безмолвно открывала рот, не в силах произнести ни звука, – только протестующие тихие рыдания вырвались у нее из груди: значит, он считает, что во время суда она уже была беременной, и, конечно, развлекалась с англичанином. В ее сердце вспыхнула надежда: как только ему все станет известно, он, естественно, простит ее, и это станет для них новым началом. Бетани смело встретила его взгляд.
– Эштон, послушай: во время суда я сослалась на беременность, чтобы добиться от полковника Чейзона твоего освобождения. Если бы мне не пришла в голову идея о смягчающем обстоятельстве, он бы не изменил своего решения. Можно ли было подумать, что ты поверишь в эту ложь? Разве мне не составляло труда объяснить тебе всю правду?
В его глазах промелькнуло какое-то неясное выражение: не жалость к ней, не собственная слабость, но ей показалось, что его ненависть чуть уменьшилась, – надежда расцвела в ее сердце полным цветом. Но пришлось в очередной раз снова похолодеть.
– Если говоришь правду, тогда почему во время первой брачной ночи ты не созналась во всем?
У нее рот открылся от удивления.
– Ты считаешь, что я была не девственницей?
Эштон почувствовал некоторую неловкость.
– Скажу иначе – во время первой брачной ночи ты была уже не девушкой. – Кровь прилила к ее щекам.
– Не собираюсь разбираться в подобных делах: если я оказалась не такой… как ты ожидал, то это совсем не потому, что раньше отдалась кому-то другому.
Она смело взглянула ему в глаза, и снова в них промелькнуло выражение, которое говорило – ему хочется поверить ей. Но оно исчезло быстрее, чем в первый раз.
– Есть такие вещи, которые невозможно опровергнуть.
– О Боже! Не вынуждай возненавидеть тебя, – в отчаянии крикнула она. Гнев, вызванный унижением, не отпускал ее из своих безжалостных тисков. – Ты считаешь, что хорошо знаешь женщин, и уверен, что каждая во время первой брачной ночи должна быть девственницей? А если и мне предъявить к тебе те же самые требования? Разве я стану меньше уважать тебя из-за того, что ты тоже не был девственником?
– С мужчинами все по-другому, – пробормотал он.
– Разве женщина не может испытывать удовлетворения, зная, что она единственная? Или подобные чувства доступны только мужчинам?
Эштон отвел взгляд.
– Никогда не задумывался над подобными вопросами, когда стал юношей.
Она взглянула ему в лицо, и весь ее гнев исчез.
– Твои предрассудки обратились против тебя же, не так ли? Но это не обвинение тебе. – Она приблизилась к нему на шаг и взяла его потную руку. – В нашу первую брачную ночь ты имел чистую и невинную девушку… – Она набрала воздуха, чтобы успокоить дыхание. – Но сейчас я действительно беременна.
Эштон поморщился.
– Сколько раз ты солгала мне, Бетани? И сколько еще будешь лгать и смотреть на меня ясными, невинными глазами? – Из его груди вырвался тяжелый вздох. – Ты заявляешь, что ребенок мой. Очень хорошо. Продолжай утверждать, если тебе так хочется, думаю, время покажет, правда это или ложь.
Она судорожно вдохнула воздух.
– Девять месяцев – слишком большой срок, чтобы родилось твое доверие, Эштон. Можно ли все это время терпеть твои оскорбительные обвинения? Предположим, ребенок родится в мае. Что тогда?
Он взглянул на нее совсем не сердито.
– Тогда, надеюсь, ты как следует проучишь меня.
* * *
Порывистый ветер подгонял Эштона, пересекавшего Мальборо-стрит по пути в таверну «Белая лошадь». Ньюпорт казался совсем другим в эти дни. Установилась необычно холодная зима, и разгоралось пламя восстания; город замкнулся в самом себе: по улицам с угрюмым презрением шагали отряды «красных мундиров» – их встречали закрытые окна и ставни домов. Капитана Королевского флота Джеймса Уоллеса называли не иначе, как проклятием залива Наррагансетт: его флот не трогал только друзей английской короны.
Эштон надеялся, что Ньюпорт переживет вторжение английской армии. Что касалось его личных дел, то он продолжал свою обычную работу в конюшнях; их брак с Бетани переживал то взлеты, то падения, зачатый ребенок оставался постоянным камнем преткновения, – словно по взаимному соглашению, они редко говорили о нем. Но иногда, замечая, как Бетани кладет руку на свой припухший живот, он испытывал горечь, смущение и несказанную нежность. Жена с завидным упорством утверждала, что Тэннер не имеет к этому никакого отношения.
Оставалось ненавидеть себя за то, что ему требовались доказательства. Иногда же, во время интимных ласк, она касалась его с такой нежностью, что покоряла душу; в такие минуты его недоверие почти исчезало. Почти.
Ветер гнал перед ним разорванную листовку, он поймал ее и прочитал: «К оружию! Все, кто за свободу, поднимайтесь! Патриоты…» Покачав головой, Эштон бросил обрывок и зашагал дальше. Печатная мастерская Финли Пайпера распространяла преступные воззвания в течение всей осени 1775 года, испытывая терпение английских властей и вызывая гнев богатых тори.
Финли очень упорно настаивал на сегодняшней встрече. Холодный ветер рвал полы длинного плаща, когда Эштон открыл дверь таверны. При его появлении несколько посетителей подняли головы, с любопытством взглянули, а затем продолжили заниматься своими разговорами.
Нахождение в порту английского флота почти свело на нет торговлю, которая являлась жизненно важной для Ньюпорта. Обширное атлантическое побережье – партнер Ньюпорта по бизнесу – блокировалось английским капитаном Уоллесом. Торговля замерла; в порту не было моряков, всегда готовых утолить жажду спиртным, исчезли корабли, ждущие разгрузки, прекратилась торговля чаем и ромом, не составлялись счета, не складировались бочки, даже в борделе мадам Джанипер девушки задумали переквалифицироваться в прачек.
Отыскав глазами Финли и Чэпина, Эштон подошел к их столику. Трактирщик поставил перед ним небольшую кружку горячего, пахнущего специями, ягодного вина.
– От твоих листовок никуда не деться, – с сарказмом заметил Эштон, – ветер носит их по улицам, словно мусор.
Финли усмехнулся.
– Интересно, когда же и ты захочешь найти приют под ветвями «Дерева Свободы»?
– Приют? Мне кажется, что это все больше напоминает пылающий ад, где можно укрыться от холода.
– Но у тебя сердце патриота, – вмешался в разговор Чэпин.
– Скорее всего, здравый смысл. Поэтому я отрицательно отношусь к английской оккупации, но, как трус, не желаю участвовать ни в каких кровопролитиях.
– Ты? Трус? – Финли покачал головой. – Можно ли забыть человека, сунувшего свою голову в петлю, чтобы спасти другого?
– Откуда тебе это известно?
– О проявленном героизме не молчат. К концу лета слухи о твоем поступке распространились по всей колонии.
Эштон совсем не считал себя героем. Разве герой позволил бы спасать себя слабой женщине?
– Нам нужно обсудить с тобой один вопрос. – Финли сразу стал серьезным. – Это касается брата твоей жены.
– Гарри Уинслоу?
– Его нашли. Он арестован.
У Эштона сжались кулаки. Все, что он сделал для Гарри, свелось к нулю.
– О его местонахождении знало не больше четырех человек, и никто бы из нас не выдал его.
– Не знаю, как это произошло, но подозреваю того же английского соглядатая, который пытается разрушить наше сотрудничество с фирмой «Ортале и Си».
– Черт возьми, – пробормотал Эштон. – Значит, парень обречен?
– Не совсем так, – пояснил Чэпин. – Это удивительно, но, кажется, у этого соглядатая есть сердце: он выдал местонахождение Уинслоу при условии, что молодого человека не приговорят к смерти.
Финли согласно кивнул.
– Нам предоставляется возможность обменять его на англичанина. Но вся беда в том, что у нас сейчас нет такого заключенного, которого «красные мундиры» согласились бы выменять на Уинслоу.
Эштон внезапно понял, чего от него хотят, и вино сразу показалось ему горьким.
– И вы хотите, чтобы я добыл вам такого.
– Да. – Финли поднял кружку. – И ты очень удивишься, когда узнаешь, кто намечен.
* * *
Бетани быстро изобразила спокойное выражение лица, когда дверь стукнула, и в дом вошел Эштон. Она отложила в сторону крошечную распашонку, которую любовно вышивала весь вечер, ожидая мужа. Огонь в печи разгорелся ярче от порыва ветра, Глэдстоун радостно заскулил, приветствуя хозяина.
– Напрасно ждешь, пора было лечь спать.
Эштон сбросил с плеч плащ, холодный морской воздух разгорячил его щеки, резко обозначив выступающие скулы.
– Уже поздно. Где ты был?
– А зачем тебе знать, где я бываю?
Она отвела взгляд – в течение четырех месяцев ей приходилось терпеть его недоверие, привыкая к боли, но не настолько, чтобы ее не чувствовать.
– А кто запретит мне волноваться о собственном муже?
Он прислонился к серым камням камина, когда-то черным от сажи, а теперь отчищенным до блеска руками Бетани. Она видела, как напряжены его плечи, как устало опущена голова.
– Волнуйся, если нравится, но только избавь от своих вопросов.
Как всегда, он избегал проявления чувств, как будто боясь их. Бетани поднялась со стула, подошла к нему и провела рукой по спине – от ее прикосновения он весь напрягся.
– Поговори со мной, – мягко произнесла она. – Не отворачивайся от меня – я твоя жена.
Он обернулся, его ледяной взгляд заставил ее замолчать.
– Брак строится на доверии и взаимной любви, а мы с тобой поженились по непредвиденной случайности.
– Я люблю тебя, Эштон. Это правда.
– Ты любишь свои девичьи фантазии, некий образ, который создала в своем воображении и не хочешь расстаться с ним. – Взмахом руки он показал на гостиную. – Разве это то, о чем ты мечтала? Семь лет терпеть участь жены крепостного и ютиться в доме, настолько маленьком, что в нем трудно повернуться. На тебя теперь с пренебрежением смотрят люди, которые готовы были чистить твои туфли, и избегают те, кто с замиранием сердца ловил твой взгляд, в надежде получить приглашение на чай. И ты счастлива от этого?
Слезы блеснули на ее ресницах и затуманили взор.
– Мне безразлично, где приходится жить и кто не пригласит меня в свой дом, лишь бы было твое доверие. Хочу, чтобы у нас сложилась крепкая семья.
– Доверяя свое сердце мне, ты думаешь, что мне ведомо, что с ним делать?
– Знаешь, я чувствую это. – Ее рука потянулась к нему, коснувшись его теплой и сильной груди, которая часто поднималась и опускалась. – Чувствовала это всякий раз, когда ты, забывшись, улыбался мне, или носил для меня воду, чтобы в холодные дни я не стирала на улице; чувствовала каждой ночью, попадая в твои объятия, занимаясь любовью.
Его лицо смягчилось настолько незаметно, что она решила, что это ей показалось. Бетани отвернулась, но он заключил ее в свои объятия. И тогда она поняла, что ее слова пробили брешь в стене безразличия и тронули его. Обнимая ее, он уже не чувствовал горечи; погрузив пальцы в волосы, крепко прижал к себе, будто собираясь никогда не отпускать.
* * *
Дрожа от холода, Бетани плотнее запахнула коричневую шерстяную накидку, защищаясь от порывистого декабрьского ветра. В витрине магазина Пелега Терстона, разрисованной морозом, были выставлены случайные по ассортименту товары, но один из них, словно маяк, притягивал ее внимание.
– Боже, только посмотрите! – воскликнул кто-то рядом с ней. Не требовалось разъяснений, чтобы понять: эта женщина с нарумяненным и напудренным лицом, в ярком платье, выглядывающем из-под потертого пальто, – из борделя мадам Джанипер. Она широко и бесстыдно улыбнулась Бетани и указала на витрину.
– Какие большие страусиные перья. Боже мой, может, мне купить их в дополнение к моему плюмажу.
– Они довольно привлекательны, – заметила Бетани. Женщина засмеялась.
– Но вам они не нравятся, не так ли? – пропитым голосом спросила она. – Вам это не подходит. А что вам понравилось здесь?
Бетани указала на записную книжку в переплете из телячьей кожи с позолоченными краями листов.
Женщина уставилась на нее.
– Не люблю читать.
– Там чистые страницы, она предназначена для записей.
– А-а, чтобы записывать свои мысли и тому подобное?
Бетани кивнула, чувствуя себя свободнее с этой раскрашенной незнакомкой, чем с собственной матерью.
– Собираюсь подарить эту книжку моему мужу на Рождество.
– Прекрасный подарок, миссис. Должно быть, ваш муж очень необычный человек. Мне тоже нравятся такие мужчины.
Бетани улыбнулась – вряд ли Эштон стал бы платить за то, что она дает ему каждую ночь.
– Я пошла. – Женщина укрыла рыжие кудряшки потертым шарфом. – Сегодня мне предстоит хорошая ночь. Веселого вам Рождества, миссис, и многих лет счастья.
Бетани нагнула голову от ветра и вошла в магазин, с наслаждением вдохнув аромат кофе и специй.
– Ну и ну, это же наша Бетани, – раздался высокий женский голос. Бетани вся ощетинилась, увидев Мейбл Пирс и Кита Крэнуика, – прошлым августом все друзья покинули ее так быстро, словно их никогда не существовало. Ее замужество стало пищей для сплетников, а после того, как беременность стала явной, она чувствовала, как загибаются их пальцы, подсчитывая срок, и как высказываются предположения о таком неожиданном решении. Резкий ответ чуть не сорвался с ее губ, но она сдержала себя – ничто так не обезоруживает, как ослепительная улыбка, часто говорила мисс Абигайль, – и улыбнулась.
– Здравствуй, Мейбл. Здравствуй, Кит. Ужасно холодно, не правда ли?
– Да, конечно, – Мейбл откинула завитые волосы на меховой воротник накидки. – Если бы это зависело от меня, я бы осталась сегодня дома, но необходимо сделать несколько покупок к приему у твоих родителей. – Ее рука небрежно похлопала Кита по рукаву. – Мистер Крэнуик настолько любезен, что согласился сопровождать меня. – Она пощупала пальцами шерстяную ворсистую ткань в красно-зеленую клетку, а затем кивнула своей горничной, худой девушке, которая буквально сгибалась под тяжестью многочисленных свертков.
– Можно представить, какая это трудная для тебя работа, – пробормотала Бетани.
– Ты будешь на приеме? – задал вопрос Кит. – Слышал, что приехала твоя бывшая учительница мисс Абигайль Примроуз.
Бетани внимательно рассматривала записную книжку, которую хозяин магазина уже достал с витрины. Мистер Терстон знал, что она уже несколько недель присматривалась к ней. Эштону должен понравиться подарок; он делал подробные записи в журналы, занося все наблюдения о лошадях, но ей хотелось, чтобы у него была записная книжка, куда бы он записывал свои собственные мысли.
– Я обязательно увижусь с мисс Абигайль, но не на приеме. Рождество мы отпразднуем с Эштоном дома.
– Жаль, – быстро ответил Кит. – Не могу себе представить, как ты можешь жить в таком жалком домике с каким-то конюхом.
Улыбка моментально исчезла с ее лица.
– Простите. Но мне нужно выбрать рождественский подарок мужу.
Мистер Терстон завернул записную книжку и получил от нее деньги, которые она украдкой собирала в течение нескольких недель. Бетани обернулась и увидела, что Мейбл и Кит продолжают наблюдать за ней. Мейбл что-то шептала Киту, прикрыв рот рукой в лайковой перчатке. Их лица выражали такую презрительную жалость к ней, что она разозлилась.
– Извините, но, к сожалению, у меня нет больше времени оставаться здесь и развлекать вас.
– Бетани, – произнес Кит. – Мы тебе сочувствуем. Конечно, ужасно, что ты замужем за немытым мужланом, и к тому же мятежником.
Она закусила губу. С тех пор как они поженились, Эштон не имел никаких дел с патриотами.
– Почему ты называешь его мятежником?
– Много раз видел его в «Белой лошади».
– Он свободен ходить туда, куда хочет.
– В «Белой лошади» подают не только эль. Туда приходят люди, занимающиеся преступной деятельностью. Между прочим, я видел, как час назад он вошел в пивную.
– Нет никакой необходимости сообщать мне, куда ходит мой муж.
– Бетани, дорогая, – проговорила Мейбл. – Мы не хотим, чтобы он позорил тебя.
Бетани быстро прошла мимо них и остановилась около мистера Терстона; взяв у него ручку с пером, подписала на большом конверте: «Счастливого Рождества, любовь моя». Выйдя на улицу, она накинула капюшон и направилась к небольшой коляске, на которой приехала в город. Усилившийся ветер нес над заливом тяжелые низкие облака и вздымал огромные свинцовые волны; снежные вихри носились в воздухе, наметая сугробы и обжигая лицо. Послышался с детства знакомый звук – красивый перезвон колоколов церкви «Святая Троица», разносившийся в снежных сумерках.
Охваченная неожиданно острым желанием скорее попасть домой, она быстро села в коляску и, хлестнув вожжами пони, поехала по Мальборо-стрит, сопровождаемая снежинками, кружившимися в сумасшедшем танце; сквозь густую пелену снега мелькали здания из красного кирпича. Вдали появился человек в темной шерстяной накидке, вышедший из таверны «Белая лошадь», из-под воротника его серого плаща выглядывала косичка каштановых волос. С радостью узнав мужа, она позвала его по имени, но ветер отнес в сторону звук голоса, – не обращая ни на что внимания и явно озабоченный чем-то, он спешил в противоположном направлении. Бетани повернула за ним, но животное, как назло, не прибавило ни шагу. Бетани с тревогой следила за удалявшейся фигурой. Пройдя мимо магазина ювелирных изделий и здания крытого рынка, Эштон замедлил шаг, остановившись перед домом с розовым фасадом и приветливо освещенными окнами – бордель мадам Джанипер!
Бетани натянула вожжи – к чему эта погоня? У нее похолодело на душе, все протестовало. Словно окаменев, она наблюдала, как Эштон, оглядываясь по сторонам, быстро вошел в бордель. Наконец, все прояснилось, и холод ледяными пальцами сжал ей сердце: так вот где прошел его прошлый вечер, а возможно, и много других. Почему? Что заставляет его искать объятий куртизанок мадам Джанипер? Ей незачем плакать – слезы не помогут, проклинать Эштона тоже ни к чему, слова не способны выразить разочарование и отчаяние, бурлившие в ней.
– Почему? – шептала Бетани, а ветер подхватывал, кружил и уносил звук ее голоса. Почему муж ищет искусных, но безрадостных объятий проститутки, когда дома ждет любящая жена? Неужели она ему так опостылела, что утешение он ищет у другой? Может, находит ее тусклой и невзрачной, и захотелось яркого оперения птичек из борделя? Ей представилось, как Эштона обнимает женщина с пухлыми белыми руками, как та, которая восхищенно рассматривала страусиные перья в витрине магазина. Все в ней протестовало. Повернув на север, она направилась к дому, ставшему чужим.
* * *
Поскрипывая мерзлыми сапогами, Эштон свернул на тропинку, ведущую к дому. Снег, не прекращавшийся весь день, укрыл деревья и кустарники, ветер утих. Капитану Дориану Тэннеру, запертому в сарае для хранения соли, что на восточных пастбищах, было достаточно одежды и одеял – не замерзнет до смерти. Хотя ни единый звук не нарушал снежной тишины, гневные и испуганные крики «красных мундиров» все еще звучали у Эштона в ушах.
Похищение прошло гладко: один кошелек с золотом для мадам Джанипер, второй для соблазнительной мулатки, развлекавшей Тэннера, и злополучный капитан упал, словно перезревшее яблоко, в руки патриотов. Нетвердо держась на ногах от выпитого рома и пунша, он очутился в полной темноте – куртизанка задула лампу, сделав его легкой добычей похитителей.
Когда пленника привезли в грубо сколоченный сарай, удар, нанесенный Эштоном, вернул его к реальности.
Эштон не чувствовал никакого удовлетворения от того, что высокомерный капитан Тэннер стал пленником мятежников. На душе у него было мрачно – ситуация останется рискованной до завтрашней ночи, а ему придется перевозить его в форт Баттс-Хилл. Тяжело вздохнув, он тихо поднял щеколду и вошел в дом.
* * *
Что-то изменилось в нем, хотя сразу и не понять, что именно: все вещи стояли на месте, в чисто прибранной гостиной висел рождественский веночек из тиса; в воздухе витал запах хвои и свечей, создавая праздничное настроение; на диване появилось яркое стеганое покрывало; у печи ожидала своей очереди корзина с сосновыми шишками; на стене висели пучки засушенных трав, – Бетани удалось создать в их маленьком домике комфорт и уют. Непередаваемое чувство нежности охватило его. Заметив небольшой сверток на диване, он подошел посмотреть, что это. «Счастливого Рождества, любовь моя», – прочитал он аккуратную надпись на конверте.
– О Боже, – пробормотал Эштон, раскрывая конверт. – Я забыл о Рождестве.
Внимательно разглядев подарок – красивую записную книжку, – он подумал, как замечательно придумано и как хорошо подписано. Они мало разговаривали с ней в последнее время; возможно, она догадалась, что ему хотелось записывать свои мысли на бумаге. Но как узнала?
Его губы растянулись в улыбке. Действительно, как? Глупый вопрос. Она обладала сверхъестественной способностью угадывать его малейшее желание, иногда предугадывая то, чего он еще сам не осознал.
Эштон положил книжку в карман, восхищаясь ее благородством и щедростью души и сожалея о собственной невнимательности к жене. Испытывая непреодолимое желание подарить что-то Бетани, у которой когда-то было много слуг, платьев и драгоценностей, он решил вручить ей обручальное кольцо матери – эта мысль уже давно приходила ему в голову, но срочные дела, связанные с Гарри, заставили его забыть о Рождестве. Появлялись сомнения – примет ли она его и сможет ли оценить значение. Бетани просила так мало, но желала невозможного: ей хотелось, чтобы он поверил в ее девственность в их первую брачную ночь и что это его ребенок растет у нее в чреве; ей хотелось его веры и доверия, – она желала любви.
Подойдя к очагу, Эштон подложил сосновое полено на тлеющие угли, оно зашипело, издавая запах смолы. Но его все еще не покидало неспокойное чувство – в доме что-то не так.
И вдруг осенило: еще никогда ему не приходилось возвращаться в такой тихий дом и неестественную тишину; не видно Глэдстоуна, обычно встречавшего его радостными прыжками, чтобы лизнуть языком, – когда бы он ни возвращался, пес всегда встречал его радостным повизгиванием, весело виляя хвостом. Внезапно похолодевшей рукой Эштон толкнул дверь в спальню и заглянул в темноту комнаты. Прислушавшись, ничего не услышал – ни повизгивания Глэдстоуна, ни тихого дыхания Бетани, ни скрипа соломенного матраца. Эштон распахнул дверь шире – огонь от очага осветил комнату, подтвердив самые худшие предположения, возникшие с того самого момента, как он вошел в дом, – Бетани покинула его.
