Текст книги "Огненный рай"
Автор книги: Сьюзен Виггз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)
– Когда-то ты пошла на многое, чтобы спасти его от виселицы.
– Но можно ли жить с человеком, виновным в смерти отца? А кроме того, это от меня совершенно не зависит – завтра состоится суд. Дориан говорит, что приговор будет исполнен немедленно.
– Бетани… – Голос мисс Абигайль прервался, как будто какая-то мысль пришла ей в голову, но она вовремя остановила себя. – Моя дорогая, мне надо идти – есть неотложное дело.
* * *
Любуясь клюшкой для гольфа и настоящими шотландскими мячами, подаренными ему одним из офицеров генерала Клинтона, Дориан Тэннер светился счастьем; ему хотелось пройтись по улицам Ньюпорта, сообщить его жалким обитателям о своей победе, но он продолжал спокойную и благородную игру в гольф на площадке, возвышавшейся над Истон-Бич.
Как желанна эта победа, как великолепен триумф. Вся его радость сконцентрировалась в ударе по кожаному мячу – первая подача оказалась короткой, но все равно хотелось улыбаться. «Теперь все поместье Систоун в моей власти, пока этот хныкающий ребенок не достигнет зрелости, если вообще когда-нибудь достигнет ее. Правда, Синклер удивил, завещав Бетани большую часть лошадей».
Второй удар оказался более точным. «Но теперь уже ничто не испортит дела: через несколько дней прелестная миссис Маркхэм станет вдовой».
От третьего удара мяч отклонился в сторону. «Обвинение мужа в организации разбойного нападения сделало ее уязвимой и ищущей чего-то надежного в жизни». Ему же удалось завоевать ее доверие, вернув лошадей в конюшни. Багстон потребовал неимоверно высокую плату, но эти деньги ничто по сравнению с тем, что можно получать от поместья Систоун. К лету можно надеяться получить ее согласие на брак, и тогда Систоун перейдет в полную его собственность.
Последний удар был очень удачным, прямым и точным, что говорило об искусстве Дориана Тэннера.
* * *
Мисс Абигайль Примроуз удовлетворенно улыбнулась, услышав щелчок замка в письменном столе капитана Тэннера, который ей удалось умело открыть с помощью булавки для волос. Дверка стола отворилась; под двойным дном находилось то, что привело ее сюда, – пачка документов, обличающих Эштона Маркхэма. Не колеблясь, женщина отрывала листок за листком из дневника и бросала их в огонь. Она только чуть поколебалась, наткнувшись на описание первых шагов Генри, но затем решительно уничтожила и эти воспоминания – от дневника не должно остаться и следа. Затем сожгла письма, а награду «Дерево Свободы» положила себе в карман.
Она тщательно проверила стол, чтобы ничего не оставить важного; глубоко внутри блеснул какой-то предмет – заколка, инкрустированная крупным сапфиром, какими мужчины обычно закрепляют галстуки.
Где-то такая же попадалась ей на глаза. У Эштона дорогих вещей никогда не было. Мисс Абигайль никак не могла вспомнить. И все-таки, раз капитан прячет эту драгоценность, значит, что-то за ней скрывается. Она сунула ее в карман фартука и стала хмуро наблюдать, как горят бумаги в камине – горячие угли полностью уничтожили листки дневника, но волнение и нервозность не проходили: надо было спасти Эштона. Правда, генерал Клинтон у нее в долгу, поскольку пользуется помещениями ее академии в Нью-Йорке для размещения офицеров, и откликнется на ее просьбу не принимать во внимание показания Дориана Тэннера, так как тот является заинтересованным лицом в поместье Систоун. К тому же, возмутившись жестоким убийством Чэпина Пайпера, Клинтон намеревался сурово отчитать Тэннера. А теперь Эштона не повесят – нет доказательств. Его освободят, а потом это его личное дело – доказать Бетани свою непричастность к нападению на поместье.
Ее поступок являлся преступлением против империи, которой мисс Абигайль верно служила, но сейчас приходилось спасать более важное – дать возможность Бетани и Эштону продолжать жить и простить друг друга, и она молила Бога, чтобы эта возможность представилась. Быстро покинув здание суда, учительница заторопилась в печатную мастерскую, к Финли, – возможно, ему будет приятно узнать, что она сделала ради Эштона и памяти Чэпина. Но похвалить ее было некому – несчастный отец был слишком пьян.
– Ох, Финли. – Она протянула к нему руки. – Только посмотри на себя. Ты весь в чернилах.
– Я хотел печатать листовки о новом призыве в Континентальную армию, – проговорил он, его голова упала ей на плечо. – Абигайль. Боже мой, Эбби, как мне больно.
Мисс Абигайль не отстранилась от него; Финли припал к ней, перепачкав чернилами юбку и фартук. Мисс Абигайль помогла ему подняться по лестнице и лечь в постель, сняла перепачканный фартук и, совершенно забыв о содержимом его карманов, бросила его в кучу старых тряпок.
* * *
Эштон долго стоял в раздумье у обгорелых останков своего дома. Дни, проведенные в холодной камере в подвалах административного здания колониальных властей, превратили его одежду в заплесневелые лохмотья; кружка несвежего пива и четверть пинты риса один раз в день истощили его тело; цепи, которыми его приковали к стене, не давали возможности двигаться по камере, ослабив мышцы. Но самое главное, мысль о том, что Бетани передала его дневник и письма Тэннеру, почти подавляла проблеск надежды, что они когда-нибудь поймут друг друга и простят. Это самый тяжелый удар, и неважно, при каких обстоятельствах таинственно исчез дневник, что привело Дориана Тэннера в неописуемый гнев. Не радовало, что в своем завещании Синклер Уинслоу давал ему свободу; не появилось облегчения от вынесенного оправдательного приговора – новая жизнь представлялась Эштону холодной бесконечной зимой. Подняв воротник от студеного ветра, он направился к большому дому, на встречу со своей женой.
Бетани, очаровательно хрупкая в свете горящего камина, с распущенными по плечам волосами, сидела в гостиной на первом этаже, листая бухгалтерские книги отца, лежавшие у нее на коленях.
«Боже Иисусе, – подумал он, – неужели дьявол может скрываться за такой очаровательной наружностью?»
При звуке его шагов по паркетному полу она удивленно подняла голову, вложив в свой взгляд такую откровенную ненависть, что Эштону показалось, будто ею пропитался весь воздух комнаты.
– Значит, тебя отпустили, – выдавила она из себя низким и хриплым голосом – таким он становился, когда она испытывала страсть, но сегодня в нем звучала горечь.
– Совсем не благодаря тебе, детка. Твой капитан каким-то образом потерял доказательства, которые ты ему передала.
– Я? – Бухгалтерские книги упали с ее колен. От черного шелка ее платья исходил дурманящий знакомый запах жасмина, возбуждая в нем нежелательные эмоции. – Я никогда ничего не давала Дориану.
Эштон поднял грязные руки и зааплодировал, изображая надменного аристократа – покровителя театра.
– Браво, любовь моя. Очень талантливое представление. Ты превосходная лгунья.
– У меня нет причин для этого: больше не к чему добиваться твоей благосклонности. – Ее смех прорезал пропитанный ненавистью воздух. – Да, я расточала на тебя свои нежные чувства, пытаясь быть хорошей женой даже тогда, когда ты не верил, считая своего ребенка чужим. Той романтической девушки больше нет. Да, ты научил меня любить, но еще больше – ненавидеть. Эти два урока мне никогда не забыть.
Он почувствовал, как внутри у него пробежал холодок: жена, конечно, права – той девушки больше нет; перед ним совершенно незнакомая женщина, пережившая боль, научившаяся ненавидеть и заставлять переживать других.
Чувство потери переполнило его, не помня себя, он бросился к ней; руки в грязных, отвратительно пахнущих лохмотьях обняли женщину в элегантном шелковом платье; губы, забывшие все, кроме тюремной еды, наслаждались чистым ароматом ее губ. Ему хотелось вернуть снова то, что существовало между ними; целовать Бетани до тех пор, пока в ней не воспламенится страсть и то глубокое сладкое чувство, которое возникло между ними, когда они расставались в последний раз.
На короткое мгновение ее губы, казалось, ответили на его поцелуй, воспламенив в ней острое желание, но затем она оттолкнула его, ее лицо стало суровым.
– Не касайся меня, – проговорила жена.
– Бетани, неужели ты веришь, что я имею какое-то отношение к погрому?
Она резко отвернулась от него.
– У королевского суда не было достаточных доказательств, чтобы осудить тебя. Но мне все известно. Возможно, ты не хотел, чтобы это произошло так жестоко, наверное, и не желал смерти отца, но его нет.
– Ты согласна с Тэннером и не веришь мне? – изумленно спросил он. Повернувшись вполоборота, она посмотрела на него горьким взглядом.
– Это ты научил меня сомневаться и задавать вопросы, ведь сам верил только тому, что можно доказать; теперь настала моя очередь: не собираюсь верить только пустым словам.
У него помутилось сознание.
– Кажется, ты собираешься жить здесь.
– У меня нет другого дома. А ты?
– Сниму пансион у миссис Милликен в городе.
– Чтобы продолжить свою предательскую деятельность?
Он посмотрел на нее тяжелым взглядом.
– Чтобы быть рядом с сыном. Меня легко вычеркнуть из этой жизни, но никто не сможет лишить Генри.
Глава 18
В начале года Лондон тешил себя радужными надеждами: в аристократическом клубе «Брукс Клаб» «Красавец» Джек Бургон и мистер Чарльз Фокс заключили пари на пятьдесят гиней. Генерал Бургон уверял, что к следующему Рождеству вернется с победой из Америки – стратеги модных салонов рассчитывали на объединенные силы англичан и немецких наемников под командованием сэра Вильяма Хау, который сумеет организовать успешное наступление на Нью-Йорк.
В Ньюпорте было не до шуток: и тори, и патриоты покидали осажденный город; Лонг-Уарф, когда-то известное многим место оживленной торговли, будто вымерло, витрины магазинов опустели. Горожане боялись встречаться с оккупационными войсками, церкви и общественные здания превратились в солдатские бараки, частные дома и школы верховой езды использовались для военных нужд; повсюду толкались солдаты, бесчестные военные комиссары и интенданты грабили скотоводов и обманывали фермеров, реквизируя у них повозки, упряжки лошадей и домашний скот.
Многие граждане, не имеющие средств, чтобы уехать из оккупированной зоны, – бедняки, вдовы и их дети, освобожденные рабы, чьи хозяева не в состоянии были их прокормить, безработные докеры и их семьи – остались в городе и боролись, как могли, с лишениями войны: чтобы обогреть свои жилища, не жалели мебели и даже брошенных домов, потому что поставщики леса больше не заходили в залив, отыскав более спокойные рынки сбыта; дети попрошайничали на улицах, приставали к сытым и важным военным, надеясь выпросить корочку хлеба или косточку из супа.
Таких обездоленных детей Бетани приглашала в свой дом, намереваясь отогреть их у большого камина библиотеки, накормить стряпней Дадли и дать несколько уроков – подобная благотворительность отвлекала от мрачных мыслей, приносила ощущение сопричастности к тяготам войны.
Ее новое увлечение вызвало недовольство: Кэрри Маркхэм волновалась и ворчала, что мальчишки украдут ценности, большинство из которых были найдены стараниями капитана Тэннера; Лилиан, боясь бедняков, в отчаянии заламывала руки, опасаясь за свою репутацию; Дориан, став опекуном Генри, взял ведение хозяйства в свои руки, но не решался, однако, запретить Бетани привечать в доме детвору.
Ее не останавливали сплетни о муже, которого она вычеркнула из своей жизни, – злые языки устанавливали связь между ним и ее заботой о детях бедняков.
Занятия с детьми наполняли ее исковерканную жизнь хоть каким-то смыслом: вдруг кто-то из детей счастливо улыбался, прочитав отрывок из английского букваря, – и она отвлекалась от собственных несчастий; а если маленькие неряшливые ручки благодарно обнимали ее, то наступало мгновение, когда забывалось, как же ей не хватает прикосновений Эштона. Детский смех, хотя бы на время, нарушал скорбную тишину дома.
Пасмурным январским днем, закончив урок, Бетани отправляла детей назад в город: завязала шарф Гитти Слокам и помогла Джимми Милликену застегнуть пуговицы пальто, дав им обоим по свертку с едой. Счастливый Джимми сжимал в руках новый букварь, который подарила мисс Абигайль. Понимая, что новые книжки сейчас большая редкость, он широко улыбнулся и поспешил за своими товарищами.
Подняв голову, Бетани увидела улыбающегося Эштона – он внимательно наблюдал за мальчиком, но стоило ему встретиться с ее взглядом, как улыбка мгновенно сменилась гневным выражением. Что же еще случилось, задала она себе вопрос, стараясь сохранять спокойствие. Выйдя из-за письменного стола, она бессознательно сжала руки на груди, будто защищая себя – каждый раз, когда они встречались, боль и гнев были острыми, как свежие раны.
Холодная ярость в глазах Эштона подчеркивала его притягивающую магическую силу – высокий, стройный, подтянутый, словно волк, вышедший на охоту, он внезапно выхватил из кармана газету и с силой хлопнул ею по письменному столу. Бетани вздрогнула от неожиданности.
– Несомненно, ты получишь удовольствие, читая это…
Стараясь сохранять спокойствие, она развернула газету и узнала, что это первый номер «Газетт», которую начал издавать лоялист Джон Хау. Бетани следовало бы радоваться, что преступная, по ее мнению, газета «Меркурий» приказала долго жить, уступив место рупору тори, но ее это нисколько не воодушевило.
– Хорошо известно, – голос Эштона звучал угрожающе, – что «Меркурий» должен был противостоять этой мерзкой газетенке. – Эштон ходил вокруг Бетани, как кот, готовый броситься на мышь. – Но где Хау смог достать шрифт? Посмотри-ка на букву «н», детка. – Он ткнул пальцем в строку. – У буквы не хватает засечки – у шрифта Финли Пайпера был такой же дефект.
– Странное совпадение, – со страхом в голосе ответила Бетани.
– Очень странное, моя любовь. Особенно если учесть, что Финли демонтировал свой печатный станок, а шрифт закопал. Только один человек знал, что его можно найти во дворе дома Килбурна, – мисс Абигайль Примроуз.
Сердце Бетани бешено застучало.
– Мисс Абигайль не откапывала шрифт.
– Совершенно верно – Финли не спускал с нее глаз. Но недавно ты приходила к ней в гости, и вы пили чай.
– Да, приходила, – взорвалась Бетани. – И показала мистеру Хау, где спрятан шрифт.
У Эштона вырвалось ругательство, заставившее ее покраснеть. Вырвав у нее из рук газету, он швырнул ее в огонь.
– Тебе мало, что ты отдала мои личные записи Тэннеру. Теперь решила мелко мстить Финли? Неужели у него без этого недостаточно горя?
– Не имею никакого отношения к твоим бумагам, – произнесла она низким, дрожащим голосом.
– Ты уже говорила об этом, но почему я должен верить тебе?
– Потому, что это правда. – Она взглянула на почерневшие остатки газеты в камине. – И во время нашей совместной жизни ты никогда не верил мне. Так почему сейчас станешь верить?
Ей хотелось произнести эти слова гневно, но вышло грустно.
– Бетани… – Эштон поднял руку, и ей показалось, что ему вздумалось коснуться ее. Но он потянулся за шляпой, лежащей на столе. – Мне надо повидаться с Генри.
Ей бы следовало отказать в просьбе, но она сдержала себя: пусть их, взрослых, разделяет ненависть, но Генри не должен страдать из-за потери отцовской любви.
– Посмотрю, проснулся ли сын.
Через десять минут она с ребенком спустилась в зал, оба тепло одетые – на дворе стоял январский холод. Радость Генри при виде отца разрывала ей сердце – им следовало быть вместе. Всем троим. Бетани отвернулась, стараясь не показать отчаяния, и только плотнее запахнула коричневое пальто.
Когда Эштон взял на руки ребенка, весь его гнев улетучился. Он прижался щекой к ребенку и закрыл глаза, вдыхая сладкий аромат детского тельца. Только любовь наполняла сейчас его сердце.
– Ну вот, – пробормотал он, – сейчас пойдем погуляем, – и быстро взглянул на Бетани, набросившую на голову капюшон. – Зря беспокоишься. Не собираюсь убегать с ребенком.
Щеки ее вспыхнули, что сделало ее неотразимо привлекательной.
– Я не беспокоюсь. Просто решила пойти с вами на прогулку.
Ее присутствие усиливало душевную боль, не оставлявшую его ни на минуту, но возражать не хотелось. Жена прошла мимо и оставила пьянящий аромат жасмина, исходивший от волос. Вроде все изменилось, и в то же время осталось прежним: предательство и недоверие не смогли заглушить светлое чувство, которое много лет назад заставляло его прерывать работу и помогать маленькой девочке из богатой семьи, обделенной родительской любовью, искать пропавшего котенка, выслушивать веселые рассказы, как они с братом-близнецом разыгрывали учителя танцев. И всегда под ледяными сугробами горечи и недоверия скрывалась его нежность, которую он испытывал к той очень ранимой девочке, выросшей под его опекой и покровительством, и ему трудно было это забыть – чувство нежности к ней сохранилось в нем навсегда.
Они шли сквозь тишину зимнего сада. Почти все следы грабежа исчезли: скамейки отремонтированы, кустарник, вытоптанный сапогами грабителей, поправлен. И только один летний домик оставался свидетелем той ночи, как шрам на лице солдата.
Словно зимний призрак, возвышался его остов на краю обрыва, взирая на холодный залив черными стенами, такой же обгорелой крышей и разбитыми окнами, в которых резвился ветер. Эштон украдкой взглянул на Бетани и увидел в выражении ее глаз глубокое возмущение – его охватила злость.
– Неужели ты думаешь, что это моя работа?
– Убеди в обратном, Эштон.
Поколебавшись, он решил рассказать, какое задание выполняли он и Чэпин в те декабрьские дни. Сейчас его признание не сможет причинить никому вреда – Чэпин не нуждается ни в чьей защите, а англичане уже давно оккупировали остров. Он глубоко вздохнул, внезапно почувствовав усталость.
– С Чэпином вдвоем мы плавали на мыс Джудит наблюдать за британским флотом. Когда вернулись на причал, твой друг Дориан схватил нас.
– А кто-нибудь видел вас?
– Никто не может подтвердить этого.
Она вскинула подбородок и внимательно взглянула на него.
– Английская армия не хватает людей, просто плавающих на лодках.
Эштон зло улыбнулся.
– Ты запамятовала свою собственную роль в этом деле – Тэннер заполучил мою записную книжку.
– Только не от меня.
Боже, подумал он, как она упряма.
– А кто же еще мог знать, где хранятся мои личные бумаги?
– Не могу ответить на этот вопрос, – возмущенно сказала она. – Ты должен…
– Поверить тебе? – Эштон рассмеялся так громко, что маленький Генри начал плакать. Отец наклонился и погладил ребенка. – Так же, как и ты веришь мне, любовь моя?
Луч зимнего солнца, пробив облако, в ином свете представил лицо жены: в глубине золотисто-ореховых глаз таилась такая печаль, что ему пришлось отвести взгляд в сторону; его еще больше угнетало утерянное доверие, но не было сил навести мосты через образовавшуюся между ними пропасть.
Чтобы отвлечься от мучительной темы, Эштон стал вглядываться в ребенка – на холодном соленом ветру его пухлые щечки раскраснелись. Бетани, казалось, тоже поняла его мысли, поднялась по ступенькам летнего домика, заглядывая в его мрачную глубину.
– Я собираюсь отремонтировать дом, – бросила она через плечо. – Здесь может получиться прекрасная классная комната.
Эштон невольно улыбнулся – война проникла во все уголки острова Эквиднек, большинство людей думают о том, где найти еду и как не замерзнуть ночью без топлива, а его жена в это время мечтает о новой школе. Она взглянула на него.
– Не вижу ничего смешного в том, чтобы сделать для горожан хотя бы что-то хорошее.
– В этом с тобой согласен, но сейчас больше думают о хлебе насущном.
– Если великое множество неразумных мужчин пытаются убивать друг друга, это еще не значит, что дети не должны учиться читать и писать.
С непонятным для себя вниманием Эштон с интересом слушал планы Бетани об открытии школы: у нее уже давно даже созрело решение, как назвать школу – «Академия Примроуз». Покровительница будущей школы обещала достать на черном рынке учебники и бумагу. Эштон с невольным восхищением подумал о настойчивой учительнице, хорошо обучившей Бетани, привившей ей взгляды, которые превратили девушку в самоотверженную учительницу, хотя ей ничего не стоило праздно проводить время под покровительством Дориана Тэннера, вместо того чтобы искать свою цель в жизни, завоевывать независимость и достоинство.
– Мне нравятся твои планы, – заметил он, когда Бетани закончила. Глаза ее сияли.
– Я намерена их осуществить.
Безумный порыв охватил его: захотелось взять в руки это благородное и прекрасное лицо и насладиться вкусом ее влажных губ. Он стремительно привлек ее к себе, не давая времени опомниться, – сладость поцелуя была глубокой, острой и почти болезненной. Далеко не сразу Бетани сделала попытку освободиться из его объятий.
– Эштон, мы не можем этим заниматься.
– Черт возьми, Бетани, ты же моя жена. Но нас разделяет пропасть.
Он снова впился в ее протестующие губы, обостренными чувствами впитывая ее вкус и запах, ощутив еще большую страсть, которую нельзя было удовлетворить в холодном зимнем саду и на виду у маленького сына. Когда Бетани оторвалась от него, он заметил слезы, которые, словно капли росы, блестели на ее ресницах.
– Бетани, – его голос охрип от желания. – Не сопротивляйся, любовь моя. Не отвергай. – Он провел пальцем по ее щеке и дрожащим губам. Желание, словно шторм, обрушилось на него. – Позволь мне, детка, быть с тобой.
Неуверенность в ее взгляде сменилась отчаянным гневом.
– Позволить тебе быть со мной? А что прикажешь делать при этом: забыть все, тобой совершенное, и пригласить в свою постель в доме отца? – Она отпрянула от него, разрывая его сердце на части яростным взглядом. – Он не желал тебя видеть у себя, когда был жив, и ты думаешь, что можешь прийти в этот дом после того, как твои головорезы добились его смерти?
Ее жестокие слова, произнесенные сквозь слезы, словно ножом пронзили его сердце – настолько поражала ее ненависть, что он даже не сделал ни единого движения, когда Бетани, подхватив на руки маленького Генри, поспешила в дом.
* * *
Весна на острове Эквиднек буйно шумела, когда с материка поступило сообщение, что «Красавец» Джек Бургон уже в Квебеке и готовится к походу на Нью-Йорк, собираясь полностью покончить с мятежниками.
В один из субботних дней, удобно устроившись на диване в библиотеке, Бетани читала новости в «Газетт». Ощущая непонятное беспокойство – может быть, из-за того, что Эштон в это время гулял с Генри в саду, – она отложила в сторону газету и подошла к заваленному бумагами столу. Дориан, сосредоточенно просматривавший бухгалтерские книги, поднял голову – его лицо растянулось в слащавую улыбку. Он с откровенным восхищением рассматривал ее дымчато-розовое платье английского покроя.
– Как вы прекрасно выглядите, моя дорогая. Не знаю, как вам удается оставаться такой свежей в такую жару. – Он бросил взгляд на газету, которую она оставила на диване. – Есть что-нибудь интересное?
– Только сообщение о прибытии генерала Бургона.
– Да. С мятежниками будет покончено к концу этого года. Вам налить мадеры?
– Да, пожалуйста.
Бетани интересно было наблюдать, как он, подойдя к буфету, выбирал для нее хрустальный бокал. Со времени вступления в обязанности опекуна ее сына его поведение было безупречным – Лилиан Уинслоу не могла нахвалиться капитаном, а Бетани… Ни в чем не могла обвинить, хотя и пыталась, чувствуя себя в его присутствии не в своей тарелке, невольно сравнивая его с Эштоном: у этого – вежливая улыбка, у того – искренняя. А прикосновения Дориана – его рука часто касалась ее талии, когда они отправлялись на ужин, – были сдержанными и тоже вежливыми. Отогнав эти мысли, Бетани обошла письменный стол и взглянула на некоторые бумаги. Ее внимание привлекло письмо, написанное старательным почерком Дориана.
– Что это? – спросила она.
Он поставил бокалы и убрал письмо.
– Письма. Вот, возьмите бокал.
Бетани отпила глоток.
– Адресовано Английскому банку. Разве Систоун имеет дела с этим банком?
– Это личное письмо, дорогая.
– Я не собираюсь вмешиваться в ваши дела. Расскажите, каково финансовое положение поместья?
Ставшее хмурым лицо капитана подсказывало ей, что ему не нравится, когда женщина интересуется деловыми вопросами, но ее твердый взгляд говорил, что она намерена постоянно интересоваться всем, что касается наследства ее сына. Дориан вздохнул.
– Я уволил Барнэби Эймса.
Выражение ее лица сразу стало мрачным.
– Он проработал здесь много лет, знал толк в лошадях, почти как… – И замолчала, поднося бокал к губам. Дориан болезненно воспринимал всякое упоминание об Эштоне.
– Подозреваю, что Эймс связан с мятежниками, – объяснил Дориан. – Не потерплю предательства на моей… в Систоуне.
– Кажется, человека нанимают в соответствии с его умением, а не убеждениями.
Снисходительная улыбка появилась на его лице.
– Вы очаровательно наивны, моя дорогая. Но теперь это уже не имеет значения, дело сделано – уже приобретен другой работник на Спринг-стрит.
– А как его зовут?
– Полагаю, можно называть Уинслоу, поскольку он принадлежит теперь Систоуну.
Глаза ее вспыхнули, когда поняла, что он имеет в виду – невольничий рынок находился на углу улиц Милл-стрит и Спринг-стрит. Она схватилась за край письменного стола и перегнулась через него.
– Он африканец?
– Да. И очень хороший работник, но находился в бегах и его схватили несколько недель назад – слонялся по Бристолю. Буду присматривать за ним и куплю еще несколько негров.
Бетани стукнула по столу кулаком, разбросав документы и пролив из бокала вино.
– Нет. Вы не станете этого делать – я запрещаю. Семья Уинслоу никогда не использовала рабский труд и не будет этого делать в будущем.
Его улыбка стала натянутой.
– Бетани, будьте же практичной – мы сэкономим на этом целое состояние. Состояние вашего сына.
– Я не позволю, чтобы Генри стал рабовладельцем. Сделаю все, чтобы сын знал: человек не имеет права лишать свободы другого человека. Придется оформить этому работнику, купленному вами, документы об освобождении и платить зарплату.
– А как насчет денег, уплаченных за него?
– Считайте это платой за урок, который вы получили.
Она поставила бокал и вышла из комнаты.
* * *
Все еще продолжая злиться, Бетани после обеда направилась в конюшни взглянуть на человека, которого купил Дориан. Подняв щеколду, распахнула дверь и в вечерних сумерках разглядела стройную, прямую фигуру и красивое темное лицо. Оно было ей знакомо.
– Джастис Ричмонд!
Негр прищурился.
– Значит, это вы моя новая хозяйка.
Бетани нахмурилась. Он выговаривал слова с сильным южным акцентом. Вдруг ее осенило, что он шутит, изображая покорного слугу.
– Буду твоей хозяйкой, если согласишься у меня работать, Джастис. – Улыбнувшись, она протянула ему документ, составленный после обеда. – Отпускаю тебя на волю, отныне ты свободный человек. Если останешься здесь работать, стану платить зарплату. А вздумаешь вернуться к Гарри – тоже пойму.
Изумление отобразилось на темном лице.
– А что у вас за работа?
Она на мгновение задумалась.
– Фелиция говорила, что ты плотник.
– Умею держать топор и молоток в руках.
– Заплачу дополнительно, если поможешь восстановить летний домик, сгоревший во время погрома. Дориан восстановил все разрушенное той декабрьской ночью, но не хочет браться за летний домик, демонстрируя свое неприятие благотворительной школы. – Бетани кивнула в сторону обгорелого дома, стоявшего на краю обрыва. – Хочу превратить его в школу – у меня учатся несколько детей из Ньюпорта.
Джастис Ричмонд взглянул на бумаги об освобождении, подписанные юристом, а затем снова на Бетани.
– Я не стану строить школу за деньги.
Она разочарованно взглянула на него: англичане забрали всех плотников на строительство гарнизонов и земляных работ, так что ей не удастся найти никого, кто бы взялся за ремонт. Джастис взглянул на нее и рассмеялся:
– Только не за деньги, миссис. Хочу нечто большего – научите меня читать.
Радость охватила ее.
– Договорились, – объявила она и уперла руки в бедра, продолжая улыбаться, а обернувшись, увидела стоявшего в дверях Эштона и Генри, державшего отца за палец. Эштон поздоровался с Джастисом, и тот сразу же пошел по тропинке к летнему домику.
Стоявший в стойле Корсар приветствовал хозяина, кивая большой черной головой, но Эштона сейчас не интересовала лошадь – он внимательно разглядывал Бетани, покрасневшую под его взглядом.
– Здравствуй, Эштон.
– Здравствуй, детка. – Для него стало привычным делом сдерживать свои чувства, но сейчас он расслабился, взял ее руку и провел пальцем по ладони – такие прикосновения всегда вызывали в ней ответные чувства. – Слышал, слышал твой разговор с Ричмондом. – Что выражали его глаза сейчас? В них не было обычного холодного недоверия. – Знаешь, – мягко проговорил он, – в тебе много такого, за что могут любить мужчины.
Могут. Любить. Так, условно, – все зависит от доверия, а у них оно утрачено. Убрав его руку, Бетани подняла ребенка. Эштон подошел к стойлу Корсара, тихонько свистнул – и конь сразу насторожил уши, нетерпеливо ударил копытами. Ей стало больно смотреть на это, она испытывала чувство вины: несмотря на ее протесты, Дориан постоянно выезжал на Корсаре, мотивируя тем, что у королевского офицера должна быть соответствующая лошадь. Зная, как это раздражало Эштона, она почувствовала к нему невольную нежность, но ее мысли были прерваны неожиданным появлением Дориана. Вместе с ребенком она пошла ему навстречу.
Капитан бросил хмурый взгляд на Эштона, а затем положил руку на плечо Бетани – она напряглась, беспокоясь, что подумает муж.
– Моя дорогая, – тихо проговорил Дориан, – мы получили плохие новости.
Бетани прижала к себе ребенка.
– Вильям?
Тэннер кивнул.
– Ваш брат умер от кори в тюрьме в Коннектикуте. – Он хотел ее обнять, но Бетани отстранилась, невольно ища сочувствия у Эштона. Сделав три больших шага, он мгновенно оказался рядом. Теплые и нежные руки мужа обняли ее и ребенка.
– Очень жаль, – прошептал он, уткнувшись в ее волосы. – Жаль.
– Ты лжешь, ублюдок, – раздался злобный голос Дориана. – Вильям Уинслоу умер от рук патриотов. Разве вы не убиваете всех, кто предан Англии?
– Вильям был моим другом, – ответил Эштон. – И братом моей жены.
– Однако его убила ненависть, которая гложет и тебя.
– Не я убедил Вильяма вступить в армию, он не был создан для солдатской службы.
Бетани отступила, глядя на них глазами, полными слез.
– Прекратите, вы оба. Можно хотя бы сейчас не устраивать политическую дискуссию? – Прижав к себе ребенка, она бросилась к дому.
* * *
После этого дня они старательно избегали друг друга: Эштон приходил повидаться с Генри, зная, что Бетани давала уроки; она навещала мисс Абигайль, когда Эштон и Финли уходили в таверну, чтобы запить горе и встретиться с друзьями. Время от времени ей очень хотелось воспользоваться возможностью и попытаться помириться с мужем; она скучала по его прикосновениям, улыбке, ласковым словам, которые он шептал ей на ухо. И все же, даже если бы она знала о непричастности мужа к погрому поместья, а Эштон поверил, что она не отдавала его дневники, сама обстановка военного времени разделяла их.
