Текст книги "Огненный рай"
Автор книги: Сьюзен Виггз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)
Сьюзен Виггз
Огненный рай
Пролог
Форт-Джордж, Род-Айленд, 9 декабря 1774 года
Рядовой Эштон Маркхэм родился, что называется, в сорочке: пуля, выпущенная снайпером, вонзилась в него под углом, пройдя только мягкие ткани, к счастью, не задев жизненно важные органы, и врезалась в дощатую стену оружейного склада. Он попытался ухватиться за выступающие доски, но медленно сполз в сугроб с нелепой мыслью, что горячий свинец – это, пожалуй, первое ощущение теплоты за многие недели. После одиночного выстрела наступила тишина, и раненый почувствовал себя до странности умиротворенным, прислушиваясь к своему затрудненному дыханию, наблюдая поднимающийся пар от яркой крови, окрасившей свежевыпавший снег.
Эштон отвел взгляд от раны и стал всматриваться в мягкие очертания заснеженного Род-Айленда, где мальчишкой ловил черепах, устраивая черепашьи гонки: победительниц награждал ленточками, побежденных приговаривал к съедению. Зыбкий свет луны серебрил очертания форта, бросая глубокие тени на сугробы.
Вокруг царила безмятежная красота, и ему захотелось проскакать по острову на своем любимом Корсаре, но этого удовольствия его лишили еще тогда, когда четыре года назад призвали в английскую армию, а сейчас вообще трудно пошевелиться, хотя тело казалось легким и невесомым.
Лунный пейзаж, окружавший его, сверкал, затем поплыл, теряя свои формы, пока не сменился далекими образами, заполнившими все его существо: отец, домик в поместье под названием Систоун, огромные конюшни и породистые лошади, за которыми они ухаживали, летние скачки и осенняя охота. Боже, неужели жизнь могла быть такой беззаботной?! Эштон поморщился от пульсирующей боли в боку. Какой простой и прекрасной казалась она ему теперь: день за днем обучал лошадей, участвовал в скачках, приносящих победы. Закрыв глаза, он увидел себя на быстром скакуне и осязаемо ощутил морской ветер, бивший в лицо. Пожалуй, со времени получения повестки на службу в армию короля Георга прошлая жизнь ему не вспоминалась. Грустная улыбка появилась на его губах: не вышел из него хороший солдат – не нравилась бесконечная муштра, бессмысленные маневры по болотистой местности, но самое главное, не возникало никакой вражды к повстанческому движению в английских колониях.
Маркхэм попытался вызвать в себе гнев к стрелявшему патриоту, невидимому снайперу, скрывавшемуся в лесах, но вместо ненависти его охватило чувство легкости и невесомости, подобно снежинке, летящей и сверкающей в лунном свете, танцующей перед его глазами. Сквозь шум в голове он расслышал крики, топот ног, приглушенный снегом; с трудом приоткрыв свинцовые веки, увидел качающиеся факелы, приближающиеся к нему. Спустя секунду несколько лиц склонилось над ним.
– Маркхэм? Маркхэм! – раздавался голос сержанта Мэнсфилда, чей лондонский выговор стал еще сильнее из-за выпитого спиртного. – Подними повыше факел, солдат. Боже! Его подстрелили!
Эштон почувствовал, что поднят на носилки, слышал возгласы сочувствия и гневные проклятия в адрес снайпера. Уже в лазарете ему сказали, что отряд солдат послали на прочесывание леса.
Над ним висел фонарь. Хирург, поднятый с постели, снял с Эштона сюртук и, увидев рану, присвистнул.
– Плохи дела, – пробормотал он, – хотя и не смертельны.
Приподняв его голову, поднес к губам бутылку с ромом.
– Черт возьми, рядовой Маркхэм! Вас придется уволить из армии. Уволить.
Эштон почувствовал, как его губы растягиваются в улыбке, а по телу расплывается тепло: этот снайпер, стрелявший из лесу, – патриот. Да благословит его Бог. Мятежник принес ему свободу.
Глава 1
Ньюпорт, Род-Айленд, май, 1775
– Не высовывайтесь из экипажа, мисс, – предупредила свою хозяйку Кэрри Маркхэм. – Не дай Бог, потеряете шляпку. Я потратила несколько часов, прикрепляя к ней ленточки.
Не обращая никакого внимания на предупреждение горничной, Бетани Уинслоу не отрывалась от окна экипажа, видя родные места, которые она покинула четыре года назад. Обрывистые и скалистые берега острова Эквиднек, как и поместье Систоун, совершенно не изменились с тех пор, как в четырнадцать лет она уехала учиться в Нью-Йорк в академию Примроуз. Распустившиеся лиственницы вдоль широкой дороги, яркие клумбы весенних цветов в саду, цветущий кустарник, наполнявший воздух пряным ароматом, – все это буйное цветение придавало удивительный колорит огромному дому под черепичной крышей.
– Вот мы и приехали, Кэрри, – бросила через плечо Бетани. Ленточки от ее шляпки и золотистые волосы развевались на ветру. – Снова дома.
– Хм, – буркнула Кэрри, поправив ярко-каштановые кудряшки и откинувшись на сиденье. – Предпочитаю Нью-Йорк: там мужчины более утонченные, а кроме того, не надо выслушивать нотации Эштона и отца.
Бетани воздержалась от замечания. Возможно, Кэрри нуждается в более внимательном присмотре: в Нью-Йорке хорошенькая женщина не раз оказывалась в затруднительном положении, встречаясь с мужчинами; но сейчас Бетани совсем не хотелось спорить с горничной – ее переполняло чувство восторга от встречи с домом, и никто не мог омрачить эту радость. Она еле дождалась, пока экипаж въедет на вымощенную дорожку; не обращая внимания на предостережения Кэрри, выпрыгнула из экипажа и, едва касаясь земли, придерживая пышные юбки, взбежала по широкому каменному крыльцу к двери, ведущей в фойе.
На нее пахнуло родным и знакомым запахом вербены, исходившим от полированного дерева, ароматом свежеиспеченного хлеба из домашней пекарни и, по-прежнему, помадой, которую мать применяла, сооружая абсурдно высокие прически…
Миссис Гастингс, экономка, поливавшая цветок у дверей в библиотеку, обернулась на звук открываемой двери.
– Мисс Бетани! – поправила она чепец и направилась к девушке, собираясь заключить ее в свои объятия. – Наконец-то ты дома! Ну, только посмотрите! Кто бы мог подумать, что из неуклюжего жеребенка вырастет такая красавица? Повернись, детка, дай рассмотреть тебя.
Улыбаясь, Бетани грациозно покружилась.
– Как я рада снова вас видеть, миссис Гастингс. Где все?
Улыбка погасла на лице экономки. Вытирая руки фартуком, она покраснела.
– В библиотеке, мисс. Но…
Не обращая внимания на обычное ворчание миссис Гастингс, Бетани бросилась к двери в библиотеку, где, похоже, разыгрывалась бурная сцена. Бетани помедлила, держась за полированную медную ручку. Громкий голос отца дрожал от гнева.
– …Подобное поведение не найдет сочувствия в моем доме! – возмущался Синклер Уинслоу. – Боже мой, Гарри, ты же англичанин! Слышишь меня? Я не позволю тебе вести эти предательские речи против нашего короля. Как ты мог связаться с этим сбродом из Лексингтон-Грина [1]1
В Лексингтон-Грине 19 апреля 1775 года произошли первые сражения между британскими войсками и американскими колонистами.
[Закрыть]? За это тебя мало пригвоздить к позорному столбу.
После приглушенных слов Гарри послышался звонкий удар пощечины. У Бетани замерло сердце, она крепко зажмурила глаза.
– На этот раз ты слишком далеко зашел, мой мальчик. Только посмотри на свою мать – она едва может поднять глаза от стыда: мало того, что ты связался с этой католичкой, так еще посмел привезти ее в родной дом и представить нашим гостям как равную. А теперь это… твое недовольство нашим королем, размахивание гнусными памфлетами Отиса [2]2
Джеймс Отис – автор памфлета «Права британских колоний», один из лидеров освободительного движения в 60-70-е годы XVIII века.
[Закрыть]…
Бетани распахнула дверь и вошла в библиотеку, прижимая руки к груди и стараясь успокоить тяжело бьющееся сердце. На секунду ее взгляд задержался на портрете короля Георга III, висевшего над камином. Все сразу смолкли.
Ее мать Лилиан сидела в высоком кресле, сжимая в руке изящный платочек и осторожно прижимая его к напудренным щекам. Старший сын Вильям одной рукой успокаивающе похлопывал ее по плечу, а в другой держал бокал с ромом. Гарри и Синклер стояли друг против друга перед большим камином: отец – весь красный и злой, а сын – усмехающийся и непокорный. Щека Гарри ярко горела от полученной пощечины. Неожиданная тревога омрачила радость долгожданного приезда домой. Вильям, слегка подурневший и совсем не такой, каким его запомнила Бетани, казалось, первым пришел в себя. Он обошел кресло матери и, протянув руки, направился к Бетани. Она без улыбки приблизилась к брату, почувствовав от него запах рома. Затем девушка по очереди поцеловала родителей. Они сдержанно приветствовали дочь, еще не придя в себя после ссоры. Наконец она обернулась к брату-близнецу. С самого рождения их души были мистически связаны: они знали друг друга, как человек знает свое отражение в зеркале, – если Гарри испытывал боль, Бетани ощущала ее, как свою. Она заглянула в его глаза орехового цвета с золотистыми бликами, как и ее собственные, и прочитала в них тревогу, наполнившую ее сердце сочувствием.
– Что стряслось, Гарри? – тихо спросила она, беря его за руки.
– Прости, что омрачил твою радость возвращения домой, Бетани. Меня исключили из Род-Айлендского колледжа.
– Кроме всего прочего, – проворчал сердито Синклер, а Гарри тем временем с нескрываемой враждебностью взглянул на портрет над камином.
– Да, – со сдержанным вызовом ответил он. – Кроме всего прочего. – Гарри взял сестру за руку и повел к выходу. – Пойдем в сад, там мы сможем поговорить.
– Минуточку, щенок! Мы еще не закончили разговор.
– Нет, закончили, сэр. – Глаза Гарри сузились. – Из него следует только один вывод: вы не уважаете женщину, которая любит меня, поэтому ничего другого не остается, как пресечь всякую вашу попытку помыкать мною. Я уеду, как только поговорю с Бетани.
Ошеломленная услышанным, Бетани нетвердой походкой последовала за братом. Он молча шел по узкой тропинке к летнему домику, мимо пчелиных ульев и голубятен матери. Бетани не отставала от него. Небольшой нарядный домик стоял на высоком восточном берегу острова Эквиднек, откуда виднелись крыши Ньюпорта. Она села на скамейку, глядя сквозь мутное окно на бурные воды залива Наррагансетт, и, посмотрев на брата, заметила его откровенный интерес к ее желтому люстриновому платью, отделанному изящным рюшем и кружевом.
– Ты изменилась. – Знакомая мальчишеская улыбка осветила его лицо. – Я помню тебя худенькой девчонкой-сорванцом с голыми ногами и спутанными волосами.
– Я? Сорванец?
– Не говори, что не помнишь, как мы убегали с уроков в наши потаенные места, где прятались от гувернанток и учителей. Тебе нравилось больше скакать на лошади по зеленым лугам Эквиднека, чем слушать в гостиной фортепьянную игру или разучивать па с учителем танцев.
Она почувствовала, что брату хочется поговорить о прошлом, вспомнить добрые счастливые времена. И хотя ее сердце разрывалось от боли, девушка рассмеялась, вспоминая высокомерного и напыщенного Сильвестра Файна, учителя танцев.
– Мисс Абигайль приручила меня, – призналась Бетани, – хотя в некотором смысле она сделала меня еще более отважной.
Гарри удивленно приподнял брови:
– Значит, слухи о мисс Абигайль Примроуз верны. Обедневшая знатная дама, недавно приехавшая из Англии, не так уж строга.
– Она сквозь пальцы смотрела, как мы читали Локка и Тренчарда, разрешала пропускать уроки вышивания и хороших манер – я никогда не придавала им большого значения. Но ты не думай о ней плохо, Гарри: мисс Абигайль очень дорожит своей репутацией – ее престиж может пострадать, если станет известно, что она позволяет своим ученицам читать Гордона и Като.
– Славные мятежные души. Я рад, что ты училась в ее школе. Ты слишком умна, чтобы терять время на всякие мелочи и великосветские манеры.
Бетани сжала руку брата. Его рука так походила на ее – та же узкая кисть, длинные пальцы, овальные, красивой формы ногти.
– Лучше расскажи, из-за чего произошла ссора.
Его улыбка исчезла, как солнце за облаками. Он провел рукой по волосам.
– Все началось в прошлом году, когда я привез домой Фелицию, чтобы познакомить ее с родителями.
– Ты писал мне о Фелиции. Судя по твоим письмам, она замечательная девушка.
Выражение лица брата смягчилось, он стал похож на прежнего мальчишку, к выражению нежности прибавилось озорство.
– Не просто хорошая. Умная и добрая, а для меня – все. Сначала мать и отец отнеслись к ней хорошо, считая меня слишком молодым, чтобы принимать самостоятельные решения, но скоро им стало понятно, что у меня в отношении Фелиции серьезные намерения. Я собираюсь жениться на ней.
«Жениться». Какое непривычное и удивительное слово. Бетани хорошо понимала, что ей тоже предстоит выйти замуж, но она относилась к этому как к чему-то отдаленному и абстрактному. От слов Гарри ее пробрала холодная дрожь.
Он хмуро смотрел на волны, вздымавшиеся и разбивавшиеся о скалы далеко внизу.
– Мне хотелось дать Фелиции то, чего ей недоставало всю жизнь, но, кажется, сам лишаюсь всего: отец пригрозил, что мне не видать ни единого шиллинга, если мы обвенчаемся.
Бетани почувствовала на губах привкус соленого морского воздуха. Как она скучала по дому, и так много здесь изменилось.
– Не могу себе представить, чтобы отец обошелся с тобой так жестоко. Что он имеет против Фелиции?
– Она католичка, дочь мельника из Провиденса и на несколько лет старше меня.
Бетани непривычно и приятно было осознавать, что брат влюблен, но отношение родителей омрачало.
– А почему тебя исключили?
– Я сжег корабль.
– Что ты сделал?
– В гавани стоял британский корабль «Антониа», его специально пришвартовали в гавани для устрашения американских торговцев. Однажды вечером мы с товарищами слишком много выпили в гостинице «Олд Сабин» и решили, что ему в порту делать нечего. Ночью подгребли к кораблю и подожгли его. Вся команда спаслась, но судно сгорело до самой ватерлинии.
– Боже мой, Гарри. Как ты мог?..
Он жестом остановил ее, продолжая рассказ:
– Помнишь моего слугу Сайкса? Он нашел мои ботинки и одежду, мокрые от морской воды, и представил это как доказательство декану. Меня могли привлечь к суду за предательство, но руководство колледжа не желало скандала. Нет нужды говорить, что Сайкс больше не служит мне.
– О, Гарри…
– Не надо слов, Бетани: понимаю, что поступил глупо. Но уже сыт по горло британскими угрозами. Боже мой, мы же американцы!
– Ты говоришь о наших соотечественниках как о врагах.
– Они могут стать врагами, если Англия будет продолжать предательскую политику в своих собственных колониях. – Гарри всегда отличался пылким и вспыльчивым характером.
– Неужели мой брат мятежник? – мягко произнесла она, беря его за руку.
– Тебя это шокирует?
– Не совсем. Но огорчает. Я, очевидно, соглашусь со словами отца. Ты же англичанин. Независимо от того, говоришь ли это ты сам, или Сэм Адамс [3]3
Видный политический деятель периода Американской революции.
[Закрыть], или Джеймс Отис, или другие недовольные из Бостона, ты прежде всего англичанин.
– Англия не сделала для меня ничего хорошего. Как и ты, я уже взрослый. У меня своя голова на плечах. Отец не хочет этого понять. Он не одобряет моего решения жениться на Фелиции, поэтому мне следует уехать.
– Гарри…
– Другого выхода нет, Бетани.
– Но что ты будешь делать?
– Женюсь на Фелиции. Будем жить в Бристоле. Судовладелец по фамилии Ходжкисс предложил мне работу – вести его бухгалтерские книги. Не смотри так на меня, Бетани. Все образуется. А когда мы устроимся, ты приедешь к нам в гости.
Они встали, продолжая держаться за руки. У Бетани перехватило горло.
– Обязательно приеду, – проговорила она, смахнув слезу.
Они обнялись. Гарри поправил золотистую прядь ее волос, выбившуюся из прически, и поцеловал в щеку. Нежная и печальная улыбка играла на его губах. В детстве сестра всегда отличалась от него большей смелостью, и обычно брат всегда искал у нее успокоения, попадая в затруднительное положение, так сможет ли сейчас обходиться без ее помощи? Возможно, да, потому что в глубине его глаз угадывалось мужество и твердость убеждений. Бетани смотрела вслед брату, удалявшемуся по тропинке, обсаженной персидской сиренью, и по ее лицу текли слезы. Она расслышала его указания слуге собирать вещи.
На пароходе, плывшем из Нью-Йорка, Бетани вряд ли представляла свой приезд домой таким драматичным. Счастливой встречи не получилось: мать – в слезах, Гарри и отец – в гневных обличениях, а старший брат Вильям – в подпитии. Почувствовав себя одинокой и потерянной, она припомнила то, к чему всегда прибегала, когда с ней случалась какая-то беда. Приподняв юбки, девушка побежала по тропинке через сад в направлении конюшен, находившихся в полумиле от летнего домика.
* * *
Эштон Маркхэм нежно проводил скребницей по блестевшим бокам породистого коня. Черный как ночь, жеребец отличался необыкновенной резвостью на скачках. Как главный конюх, Эштон мог бы поручить такую работу любому другому, но за своим любимцем всегда ухаживал сам. Такого коня, как Корсар, еще не знали эти места – триумфальная кульминация долгих лет работы самого Эштона и его отца в конюшнях, принадлежавших Синклеру Уинслоу. Долгие годы тщательных селекционных опытов, учитывающих каждый штрих, начиная от четкой, чистой линии крупной головы, гордого изгиба шеи и до высоко ценимого качества, называемого норовом, завершились огненным темпераментом скакуна, прекрасно соответствовавшего тщеславным амбициям, которые возлагал на него Эштон. Конь пользовался особым положением – никто без разбору не мог оседлать его, потому что это было чистокровное породистое животное, предназначение которого не только выводить потомство, но и приносить славу чемпиона. Эштон продолжал любовно чистить бока коню, как внезапно настроение его омрачилось, уступив место чувству безнадежности и пустоты: он был в полном смысле слова хозяином этой лошади, за исключением одного, но немаловажного факта – Корсар не принадлежал ему. В поместье Систоун Эштон работал на Синклера Уинслоу. Надо признать, что хозяин хорошо оплачивал его труд, но работать на кого-то унижало гордость селекционера. Он не желал, чтобы этот кто-то мог указывать ему, что делать. Судьба не всегда была благосклонна к Эштону: обладая даром художника, он безошибочно мог определить красоту и задатки лошади, видя такие качества животного, какие могли проявиться только в будущем, но бедность не позволяла ему самому иметь такую лошадь. Благодаря отцу, он получил прекрасное образование, у него проявлялись задатки исследователя. Однако за исключением отца, Роджера Маркхэма, ему редко предоставлялась возможность побеседовать с кем-то, кроме находившихся в его распоряжении конюхов. Под внешней оболочкой бесстрастного и практичного человека скрывалась мятежная ищущая натура, страдающая от одиночества. Его ум жаждал общения и друзей, но болезнь отца и уважение к нему приковали его цепями к семье Уинслоу. Юноша не проявлял недовольства, хотя тяжесть этих цепей тяготила его. Отец был серьезно болен, и сыну не оставалось другого выбора, как заменить его, хотя ему было трудно понять отцовскую преданность Синклеру Уинслоу. Отбросив грустные мысли, Эштон снова обратил внимание на своего любимца.
– Ты завоюешь все призы этого сезона, мой друг, – заверил Эштон, добавляя корм в стойло. – Тебе повезло, что меня уволили из армии…
Двойная дверь в конюшню широко распахнулась, впустив яркий солнечный свет. Эштон только успел выпрямиться, как женская фигурка в желтом кружевном платье бросилась в его объятия, прижалась к груди и разрыдалась. Машинально он стал ласково гладить густые золотистые волосы, от которых исходил тонкий аромат жасмина, только через несколько секунд узнав, кто в его объятиях.
– Бетани! Ты вернулась домой! Что произошло?
Но девушка не могла произнести ни слова, плакала так, словно сердце ее разрывалось от горя, почти как в их недалеком прошлом. Высокая худая девчонка с крупными чертами лица, которую трудно было назвать хорошенькой, умная и сообразительная не по годам, иногда излишне беспокойная, что не укладывалось в строгие рамки приличия, соблюдения которых требовала от нее мать, когда ее что-то волновало – сломанная игрушка или непокорная лошадь, доводившая ее до слез, – прибегала к нему, как это произошло и сегодня. Но сейчас, ощущая ее податливое мягкое тело, он подозревал, что дело гораздо серьезнее. Взяв девушку за подбородок, Эштон приподнял ее лицо и поразился: высокие скулы, полные губы, небольшой восхитительный носик и огромные глаза янтарного цвета, окаймленные темными загнутыми ресницами, – неотразимая гармония и красота. Бетани действительно расцвела. Скрывая изумление, он нашел в ее рукаве носовой платочек и стал нежно вытирать слезы.
– Гарри, – судорожно выговорила она. Даже голос у нее изменился, став мягким, низким и мелодичным. – У него произошла ужасная ссора с отцом, и он уезжает навсегда.
Эштон помрачнел:
– Я слышал разговоры среди слуг, но не знал, что дело зашло так далеко.
– Эштон, я не хочу, чтобы он уезжал, женился и работал клерком в Бристоле, жертвуя всем ради женщины и абсурдной идеи борьбы против Британии.
Он усмехнулся:
– Многие женщины сочли бы его поведение очень романтичным.
– Мне же этого не понять: неужели человек может ради любви отвернуться от своей семьи?
– Похоже, Гарри действительно любит эту женщину. – Эштон задумался. Он хорошо знал Гарри, страстного и пылкого юношу, способного пожертвовать здравым смыслом ради своих убеждений. – Понимаю, что ты будешь без него скучать, малышка, но не стоит удерживать его – он принял решение.
Бетани кивнула головой.
– Наверное, я веду себя эгоистично. – Она прикусила нижнюю губу, стараясь унять слезы, и грустно улыбнулась.
И снова Эштона поразила ее красота. Боже, какой она стала необыкновенной. Сколько же ей сейчас? Восемнадцать? За четыре года отсутствия она совершенно преобразилась. Но почему это так его волнует? Бетани из рода Уинслоу, одной из самых знатных семей Ньюпорта, и ее так же тщательно воспитывали, как и лучших породистых лошадок на конюшнях Синклера. И подобно чистокровным породам и быстрым скакунам, ее холили, учили и воспитывали для единственной цели – выдать замуж, и, конечно, за не менее знатного человека. Ее воспитание сквозило во всем: как она постаралась унять слезы и грациозным жестом пригладила свои блестящие золотистые волосы.
– Ты, наверное, считаешь меня несдержанной, – произнесла она с виноватой улыбкой. – Примчалась к тебе, как будто и не было этих четырех лет отсутствия.
– Я бы огорчился, если бы ты повела себя по-иному, малышка. Хотелось бы надеяться, что мы останемся друзьями. – Он с удовольствием осматривал ее фигуру. – Но ты очень изменилась.
– Гарри тоже так считает. – Она нахмурилась. – Мисс Абигайль не одобряет излишнее тщеславие, поэтому стараюсь не задумываться об этом. – Она озорно приподняла брови, приставила пальчик к подбородку, осматривая свою фигуру. – Возможно, меня стало больше.
– В самых интригующих местах, – так же шутливо продолжил Эштон, притянув ее к себе. От легкого запаха жасмина у него опасно закружилась голова. Ее щеки покраснели от удовольствия.
– И, по мнению мисс Абигайль, я стала умнее.
– Ты никогда не была глупой, детка, – заверил он ее и шутливо поцеловал в кончик носа. – И это совершенно объективно.
– Теперь я более образованна и воспитанна. – Она гордо вскинула подбородок, взгляд ее янтарных глаз невольно притягивал. – Хорошо знаю французский, геометрию, могу вести беседы на философские темы, – с чувством превосходства добавила она.
В нем пробудилось странное чувство грусти: девушка, несомненно, обладала достойными качествами, но к чему они молодой женщине, рожденной для украшения богатых гостиных? Отбросив грустные мысли, он ободряюще сжал ее и отпустил.
– Добро пожаловать домой, Бетани.
Отступив назад, она испытала внутреннее волнение от красоты его голоса с заметным кентским акцентом. В нем тоже произошли неуловимые изменения: по-прежнему красив, хотя черты лица стали чуть грубоватыми, а взгляд сделался более жестким, – но ослепительная улыбка на загорелом лице не изменилась. Эштон Маркхэм давно нравился ей, всегда оставаясь серьезным юношей, очень работящим, но находящим время для маленькой девочки, которая, как она теперь понимала, отличалась необычно надоедливым характером. Он уже давно прошел все стадии юношеской неуклюжести, превратившись в очень привлекательного, высокого мужчину с великолепными каштановыми волосами, небрежно собранными в хвост на затылке, твердым взглядом голубых глаз на загорелом лице, несколько грубоватыми чертами лица с искорками юмора и трогательной нежности. Бетани удивилась: раньше ей почему-то не бросались в глаза его обворожительная ямочка на подбородке, сильные и большие руки, – она невольно покраснела, поняв, что внимательно рассматривает его.
– Спасибо. Приятно вернуться домой.
– Кэрри приехала с тобой?
– Конечно. О Эштон, прости меня. Я так была встревожена своими переживаниями и совершенно забыла, что ты еще не видел сестру.
– Думаю, она не изменилась. Кэрри, как и раньше, считает, что мир начинается и кончается ею. В настоящий момент, вероятнее всего, нарушив отдых отца, выпрашивает у него деньги на новую ленту или какую-нибудь безделушку.
Ее удивил его тон.
– Эштон? – прошептала она.
– Прости, любовь моя. Мне следовало бы быть более добрым к сестре, но это потому, что… – Он усмехнулся, покачал головой, нагибаясь за скребницей.
– Почему? – Его слова заинтриговали ее.
Эштон не смотрел на нее. Бетани подошла и положила ему руку на плечо, почувствовав влажную от пота рубашку, – странное дело, это взволновало ее.
– Так почему? – снова последовал тот же вопрос. Ей показалось, что надо убрать руку, но он перехватил ее и прижал к середине груди – было приятно ощущать жар его тела сквозь домотканое полотно.
– Пока не могу привыкнуть к мысли, что мисс Бетани Уинслоу превратилась в женщину поразительной красоты, – тихо произнес он.
Бетани отдернула руку, словно обжегшись.
– Ты, как всегда, смеешься надо мной.
Эштон смотрел на ее руку, которая еще продолжала вздрагивать от прикосновения к нему.
– Совсем не смеюсь, детка. – Его губы расплылись в улыбке. – Кто бы мог подумать, что мисс Примроуз превратит неуклюжую маленькую лошадку в настоящую леди? – весело бросил он.
– Неуклюжую! Эштон Маркхэм, я никогда не была неуклюжей.
Он пододвинул коробку с гвоздями, сел на нее, вытянув ноги, скрестил их перед собой, а взгляд скользил по девушке с веселым одобрением.
– Именно такой ты и была, любовь моя. Слишком длинные ноги и крепкие ступни, но зато и быстрые. – Его глаза с откровенным восхищением рассматривали ее грудь и тонкую талию. – Не обижайся, любовь моя, у тебя все на месте.
Она снова почувствовала, что краснеет. Казалось странным и непонятным ощущать неловкость в присутствии человека, которого знаешь много лет. Но, несомненно, какое-то неуловимое напряжение появилось в их отношениях. Всматриваясь в глубину его голубых смеющихся глаз, она поняла – уже больше нет друзей по детским играм, и ей вдруг стало грустно от мысли, что нельзя вернуть прежнюю детскую беззаботность.
– Корсар в прекрасной форме и выглядит замечательно, – тихо произнесла она, решив сменить тему разговора.
Эштон взглянул на лошадь с почти отеческой любовью.
– Держу пари, что он ни в чем не уступает своему знаменитому предку Бирли Турку. – Приложив два пальца к губам, он засвистел, за высокой нотой последовала более низкая – Корсар навострил уши и нетерпеливо заржал. Бетани с любовью смотрела на лошадь и человека, тренировавшего ее.
– Откровенно признаюсь – восхищена.
– Он меня еще ни разу не подводил. Как только слышит этот свист, возвращается ко мне.
– Ты уже выступал на нем в этом сезоне?
Эштон огорченно покачал головой:
– Корсар, может быть, в отличной форме, чего не скажешь про меня – недавно выздоровел после ранения.
– Какая же я глупая гусыня, – смутилась Бетани. – Даже не поинтересовалась, как у тебя дела.
Она взяла его за руку, испытывая приятное внутреннее волнение от соприкосновения с его грубоватыми пальцами.
– Тебя ранили, Эштон?
– Подстрелили.
– Подстрелили? Боже мой! Кто?
– Один патриот, когда я стоял в карауле, охраняя оружейный склад в Форт-Джордже.
– Снова проклятые мятежники. Эти негодяи?
– Фермеры и торговцы. Священники и писатели. Твои соседи, дорогая, – засмеялся он.
– Как ты можешь смеяться? Ведь тебя могли убить.
– В английской армии мне было суждено умереть медленной смертью, – ответил он.
Внезапно ее охватил страх.
– Эштон, ты не… как Гарри, не так ли? Неужели собираешься сражаться с англичанами?
Он покачал головой:
– Не намерен ни с кем сражаться.
Страх отступил, она машинально продолжала гладить его руку, которая нередко выхаживала птенцов с пораненными крыльями, выпускала на волю собранных Гарри бабочек. У нее возникло желание коснуться его загорелой щеки и сказать что-то ласковое.
– Пора возвращаться к родителям, – проговорила она, подавляя искушение.
– А мне к своей работе, – согласился он.
Девушка направилась к двери, но затем обернулась.
– Ты меня будешь иногда брать на прогулки верхом, как прежде?
Эштон в последний раз окинул ее взглядом.
– Ничего не будет как прежде. Но я, конечно, возьму тебя на прогулку.
* * *
– Боже милостивый, каким же скучным ты стал в свои двадцать пять лет, Эштон, – с раздражением бросила Кэрри. – Как будто я не заслужила немного отдыха после того, как весь день прождала Бетани.
Он сердито взглянул на сестру и стал собирать посуду после ужина, стараясь не разбудить отца, который дремал в кресле, держа на коленях дневники, куда тщательно заносил все наблюдения о лошадях.
– Гектор Нортбридж в два раза старше тебя, Кэрри, а кроме того, покалечен на охоте. Как он может тебе нравиться?
Девушка рассмеялась и потянулась, словно кошка.
– Не будь наивным. Какое мне дело до возраста Гектора, если он дает мне все, чего хочу? – Она отвернула рукав и показала золотой браслет, инкрустированный гранатами. – Красиво, не правда ли? – Кэрри помахала рукой перед его лицом. Он сердито отвернулся и начал мыть посуду.
– Если тебе безразлична собственная репутация, подумай хотя бы об отце. Он растил тебя не для того, чтобы ты стала забавой богатых мужчин.
Она фыркнула и презрительно посмотрела в сторону дремавшего отца.
– Что он такого для меня сделал, чтобы стоило волноваться из-за него? – Она обвела рукой вокруг. – Эта грязная лачуга с прогнувшимся полом и жизнь служанки.
– У тебя есть отдельная хорошая комната в особняке и нетрудная работа горничной Бетани.
– Это не его заслуга, – возразила она, кивая головой в сторону Роджера.
– Он сделал для нас все, что мог, Кэрри.
Она сузила глаза.
– Для тебя, Эштон. Потратил практически все до последнего шиллинга, послав тебя учиться в Род-Айлендский колледж. Ты получил прекрасное образование, в то время как я должна была прислуживать никчемной дочери Синклера Уинслоу. – Она снова бросила возмущенный взгляд в сторону отца. – Что толку от твоего прекрасного образования, если ты по-прежнему вычищаешь навоз из конюшен мистера Уинслоу?
Эштон молча стиснул зубы. Сестра говорила правду, но он не хотел давать волю гневу. Пока отец не выздоровеет, придется оставаться в поместье Систоун и работать на хозяина.
