Текст книги "Огненный рай"

Автор книги: Сьюзен Виггз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

Глава 2

– Неужели ты не можешь остаться сегодня дома? – сердито бросил Эштон, с трудом сдерживая гнев.

Кэрри прихорашивалась перед небольшим зеркалом у камина, ее каштановые кудряшки сверкали, переливаясь в отблеске огня.

– Мистер Нортбридж пригласил на игру в покер, и мне хочется выиграть сегодня хотя бы полкроны. – Она накинула вязаную шаль на плечи.

– Кажется, отцу сегодня хуже, – с тревогой произнес Эштон. Кэрри завязала шаль на груди.

– Пошли за Гуди Хаас, она приготовит для него лечебную настойку из патоки.

– Ее настойки уже не помогают. – Эштон грустно покачал головой.

– Тогда не знаю, что еще предложить. Спокойной ночи, Эштон. Возьму индейского пони. Меня не жди, ложись спать. Терпеть не могу, когда ты контролируешь меня…

Выбежав на улицу, девушка стремглав бросилась по направлению к конюшням. Эштон с порога позвал ее, но, услышав в ответ беззаботный смех, сердито захлопнул дверь.

– Не удерживай ее, сынок, – раздался за спиной дрожащий голос отца. Эштон обернулся и быстро подошел к нему.

– Папа, я не знал, что ты не спишь.

Он не был уверен, слышал ли отец разговор с сестрой о его состоянии здоровья.

– Тебе ничего не хочется?

Роджер покачал головой.

– Принеси стул и сядь рядом, сынок, нам нужно поговорить.

Чувство безнадежного отчаяния переполняло Эштона. Сын сел рядом с отцом. Роджер превратился в бледную копию когда-то энергичного и сильного человека – невероятная худоба с черными кругами под глазами. Стул заскрипел на неровном полу, когда Эштон придвинул его ближе к кровати.

– Игра в покер… – еле проговорил Роджер сиплым голосом. – Кто такой этот Нортбридж?

Эштон перевел взгляд на дымящую масляную лампу, стоящую на камине.

– Один друг.

Роджер кивнул головой. Возможно, он догадывался о свиданиях дочери, а возможно, и нет. В любом случае, он, как и Эштон, не мог удержать Кэрри от них.

– Наша Кэрри, должно быть, пользуется большим успехом, – проговорил Роджер. – Кажется, девочка счастлива. Если бы мать была жива, она, возможно, воспитала бы ее лучше.

– Ты был для нас и отцом, и матерью.

На сухих губах Роджера появилась улыбка. Но выглядел он так, как будто у него совсем не осталось сил.

– Папа, что с тобой? – насторожился Эштон, готовый прийти отцу на помощь. Роджер чуть приподнял ослабевшую руку.

– Сиди, не волнуйся. Я так много не успел тебе дать, сынок, но восхищаюсь, каким ты стал. Мне нравится твоя серьезность, преданность и даже упрямая гордость, с которой ты ездишь верхом по Ньюпорту, будто город принадлежит тебе.

Эштон молча смотрел на отца, не в силах произнести ни слова. Еще никогда отец так откровенно не разговаривал с ним, видимо, чувствовал приближение смерти.

– Мне еще так много надо тебе сказать, мой мальчик, так многому научить. – Дыхание со свистом вырвалось у него из груди. – Возможно, настало время признаться, что я не был наемным работником, гнувшим спину за зарплату.

– Не понимаю, сэр, – нахмурился Эштон. – Мы ни в чем не нуждались.

– Да, сын, но на это были свои причины.

Казалось, невидимая тяжесть сжимала ему грудь, и каждое последующее дыхание требовало от него все больше сил.

– Пришло время серьезно поговорить, сын, – прошептал он. – Не стоит переживать из-за меня. Я прожил более, чем заслуживаю. Достаточно долго, чтобы увидеть, как ты превратился в настоящего ответственного человека… – Приступ кашля прервал его слова. Эштон наклонился и взял отца за плечи. Роджер дал ему знак снова сесть на стул. – Единственное, о чем сожалею, так это о том, что так мало тебе дал.

– Это неправда. – У Эштона сжалось сердце. – Ты дал мне жизнь. И прекрасное образование. Я горжусь тобой, отец.

Роджер снова приподнял руку, давая ему знак молчать, и вздохнул – его дыхание напомнило шелест сухих листьев.

– Я часто сомневался, правильно ли я поступил, когда много лет назад привез мать и тебя сюда.

– Ты вынужден был сделать это – для католиков в Англии сложилась невыносимая обстановка.

– Да, – согласился Роджер. – Слава Богу, в Ньюпорте нет никаких религиозных предрассудков. Синклер Уинслоу, англичанин, взял меня к себе управляющим конюшнями, ценил мое умение обращаться с лошадьми и смирился с моим вероисповеданием.

– Так и должно быть. – Эштон заметил печальный взгляд отца и понял, что Роджер вспоминает свою жизнь в Кенте.

Роджер Маркхэм научился обращаться с лошадьми не на чужих конюшнях: владея загородным поместьем, держал охотничьих собак для знати, приезжавшей туда на охоту. Но все пошло прахом с появлением лорда Стургроува, фанатичного ненавистника католиков. Роджер мог бы сохранить поместье, если бы отказался от своей веры, но он выбрал тернистый путь изгнанника.

– Ты поступил благородно, это был смелый поступок, сэр.

– Не такой уж смелый, – возразил Роджер. – Разве много нужно смелости, чтобы ухаживать за скотом другого хозяина? Твоя мать так и не смогла пересилить себя и делать то, что считала ниже своего достоинства, – так ведут себя настоящие леди.

Эштон смотрел на свои руки – смутные воспоминания о матери мелькнули у него в голове: она умерла во время родов, дав жизнь Кэрри, а Эштону в то время исполнилось всего пять лет. Он вспомнил ее сидящей у окна, казалось, неспособной понять своего неугомонного сына, с радостными воплями носящегося по саду.

– Отец, – спросил Эштон. – Почему ты больше не женился?

– Да, – свистящий смех вырвался у больного из груди. – После того, как поездишь на чистокровной лошади, трудно пересесть на обычную клячу. Но что ты скажешь о себе? – Роджер прищурил глаза. – Тебе пора жениться, сын.

Эштон отвел взгляд.

– Я не могу ничего предложить своей невесте. – Он беззаботно засмеялся, стараясь скрыть горечь.

– Принеси коробочку с моими четками, сынок.

Эштон подал ему четки, желая, чтобы отец нашел успокоение в нитке бус из оливкового дерева.

– В коробочке есть еще кое-что, – добавил Роджер. – Свадебное кольцо твоей матери. – Эштон извлек небольшое золотое колечко, ровное и блестящее, несмотря на долгие годы. Матери не пришлось очень долго носить его. – Ручаюсь, что любая девушка была бы рада иметь такое. Ты очень похож на мать. От меня ты унаследовал чутье к лошадям, а от Бога – уверенность в себе. И ты называешь это ничем?

– Но я ни разу не встречал, чтобы привлекательная внешность и уверенность в себе давали человеку еду и одежду.

– Да, конечно. – Улыбка исчезла с отцовского лица, глубокие складки залегли на лбу. – Что будет с вами, с американцами? Гражданская война – ужасная вещь.

– Это уже не просто возмущение, а вооруженный мятеж. Создана настоящая Континентальная армия, генерал Вашингтон осаждает Бостон.

В глазах Роджера мелькнул неподдельный интерес.

– Ты собираешься уехать отсюда, Эштон, не так ли?

– Буду здесь, пока нужен тебе.

– Нам обоим известно, что мне осталось немного жить.

– Папа…

– Ничего, сынок. Выслушай меня. Ты собираешься тоже сражаться, Эштон?

Ему вспомнилась военная муштра, безразличие офицеров, праздность и жестокость, царившие в их полку.

– Убедился, что ненавижу армию. Но я и не лоялист [4]4
  Лоялисты (тори) – колонисты, сторонники английской короны.


[Закрыть].

– Значит, ты патриот?

– Пусть сражаются мятежники.

– Тогда куда же ты собираешься уехать, сын?

Эштон замолчал, его взгляд застыл на масляной лампе, в которой уже осталось несколько капель жира. Действительно, куда ему уехать? Где можно хорошо устроиться? Помимо школы, он получил приличное образование, Роджер привил ему манеры настоящего джентльмена, хотя не дал ни копейки денег. От горьких размышлений его отвлек доносившийся шум волн, и в голове возникли другие звуки скачки лошадей и шум толпы: ему часто приходилось участвовать в них в Наррагансетте и под крики толпы пересекать финишную линию на самых лучших породистых лошадях.

– Стану наездником, буду участвовать в скачках, – быстро ответил он. Эта мысль уже приходила ему в голову. – У меня уже сложилась хорошая репутация. Я знаю, как нужно побеждать. И есть люди, которые хорошо за это платят.

Соломенный матрац зашелестел под Роджером.

– По крайней мере, останься на этот сезон – нехорошо оставить мистера Уинслоу без управляющего конюшнями в середине сезона. Ты сможешь за это время подготовить Барнэби Эймза. Не поверю, что ты бросишь сейчас Корсара.

Эштон заколебался.

– Не разделяю твоей преданности Уинслоу, но было бы несправедливо оставить жеребца без призов в этом сезоне.

Выражение тревоги исчезло с лица Роджера. Он лежал такой довольный и счастливый, что у Эштона защемило сердце.

– Большего не могу и желать, сынок, – улыбнулся отец.

Эштон видел, что силы Роджера убывают. За последнее время к нему приходили три разных доктора. Но и врачи, и Гуди Хаас считали положение безнадежным и не могли оказать никакой помощи. Болезнь легких прогрессировала и съедала его последние силы. Чувство пустоты и одиночества охватило Эштона. Не в силах ничего сказать, он крепко сжал руку отца, желая передать ему часть своих сил.

– Кэрри… – Роджер слегка приподнял голову.

– Ее здесь нет, папа.

Роджер опустился на подушку.

– Позаботься о ней, сынок. Не позволяй ей делать глупости.

Эштон кивнул.

– И не суди ее слишком строго.

– Хорошо, папа.

Роджер уснул на несколько часов. Эштон прибрал в комнате, заправил маслом лампу. Отец проснулся с блуждающей улыбкой на лице, слезинка скатилась по щеке, но, странно, в его взгляде не было печали; послышался вздох, а затем сквозь потрескивание лампы раздался слабый голос:

– Да благословит тебя Бог, сынок.

Пламя лампы качнулось и погасло. Поздно ночью навеки закрыл глаза и Роджер Маркхэм.

* * *

Козодой в цветущем саду известил о наступлении яркого солнечного утра, но в домике напротив ставни не открылись, сохраняя сумрак и печаль.

Не обращая внимания на грубый неровный пол, Бетани опустилась на колени у постели умершего Роджера Маркхэма. Слезы текли по ее щекам – она молилась за человека, которого знала всю свою жизнь, воспринимая его неотъемлемой частью Систоуна, некоим смыслом вечности, как скалы, деревья и неумолчный шум волн.

Прочитав молитву, девушка поднялась и поцеловала Роджера в холодную щеку. Собрав все свое мужество, взглянула на Эштона: что сказать человеку, который только что потерял отца? И не только отца. Роджер представлял для Эштона нечто большее – друга, наставника, учителя… Его любовь к сыну была настолько открытой, что вызывала у нее в детстве чувство ревности.

– Очень жаль, – печально прошептала Бетани, – очень… Без него все здесь будет иначе.

В сумеречном свете было едва различимо напряженное и измученное лицо Эштона, и она поняла, что никакие слова не способны утешить его. Бетани быстро пересекла комнату, обняла его за шею и тихо заплакала, гладя его волосы и щеки, только через мгновение осознав, что ее жалость из детской переросла в женскую боль и искреннее, сердечное сострадание.

Эштон отступил от нее и отвел взгляд.

– Не беспокойся обо мне, – хрипло произнес он. Его отчужденность напугала Бетани, которая чувствовала, как велика его печаль, но она не для чужих людей.

– Тебе очень больно, Эштон, – прошептала девушка. – Я вижу это по твоему лицу. Не надо сдерживать себя. Нет ничего плохого в проявлении чувств.

Он покачал головой.

– Не надо так смотреть на меня. Ты заставляешь меня вспомнить, что такое слезы, но… – Он нахмурился и сжал кулаки.

– Но что, Эштон?

Его губы вытянулись в грустную, безрадостную улыбку.

– Даже сейчас ты заставляешь меня вспомнить, какая ты нежная и как я тебя держал в своих объятиях.

У нее перехватило дыхание, кровь прилила к лицу.

– Я не старалась быть… Мне только хотелось утешить тебя.

– Знаю. – Он шумно выдохнул. – Сам виноват. Просто не могу привыкнуть к мысли, что ты изменилась. – Кулаки его разжались, и он взял ее руки. – Благодарю тебя за твои слезы, любовь моя, потому что у меня сейчас их нет.

– Нет, так нельзя. – Слезы снова брызнули у нее из глаз.

– Боже мой, – он притянул ее к себе. – Иди ко мне.

Она прижалась лицом к его груди, оставляя следы от слез на рубашке.

– Какая же я эгоистка, надо успокаивать тебя, а не меня.

Он еще раз крепко прижал ее к себе, как делал это много раз в прошлом, и утер ее слезы.

– Мне с тобой хорошо, – нежно произнес он. – Даже не осознавал, что отец так много значил для тебя.

– Это действительно так. – Она грустно взглянула на камин у дальней стены комнаты. – Я так часто приходила к нему сюда, сидела с ним у камина, положив ему голову на колени, и слушала его рассказы – он умел так интересно рассказывать, что забывалось о дожде, который мешал поехать на прогулку. В твоем отце было столько любви и юмора. Мне приятно было прибегать к нему по всякому поводу. Когда пони повреждал ногу или его мучили колики, он всегда выслушивал и сочувствовал, хотя мой отец все это считал пустяшными проблемами и не удосуживался заниматься ими.

Эштон вытер ее мокрые щеки носовым платком.

– У тебя есть все, чего может желать девушка. Но то, что ты ценишь больше всего, нельзя купить за деньги.

– Да, ты прав, – она судорожно вздохнула. – Неужели так всегда и будет? Мы всегда будем желать того, чего не имеем, и не ценить то, что у нас есть?

– Вы задаете трудные вопросы, мисс Бетани Уинслоу, – грустно улыбнулся он.

В дверях появилась Кэрри Маркхэм. Ее нарядное платье было помятым и запыленным после верховой езды, волосы растрепались. Широко улыбаясь и напевая, она сняла с себя шаль.

– Как я замечательно провела время, – заявила девушка. – И очень выгодно… – Она вдруг запнулась, увидев в доме Бетани. – Что заставило вас прийти так рано, мисс? – поинтересовалась Кэрри. – О Боже, вы плакали. Что-нибудь с вашим братом или…

– Кэрри. – Голос Эштона прозвучал так резко, что она замолчала и удивленно взглянула на брата.

– Эштон, ты же не станешь отчитывать меня в присутствии мисс Уинслоу. – Кэрри заговорщически взглянула на Бетани. – Она, по крайней мере, настолько добра, что позволяет мне заниматься моими делами.

Бетани отвела взгляд, чтобы скрыть недовольство поведением своей горничной.

– Кэрри, папа умер, – тихо произнес Эштон.

Кэрри бросилась к постели отца и остановилась в нескольких шагах, спина напряглась, руки прижались к груди. Бетани ожидала проявления горя, но Кэрри стояла и молча смотрела на человека, который был ее отцом. В течение некоторого времени в комнате царила долгая, напряженная тишина. Наконец Кэрри обернулась, лицо ее ничего не выражало, хотя и стало бледным.

– Такова воля Божья.

Она вышла из дома и направилась прямиком к особняку. Бетани прикусила нижнюю губу, с болью наблюдая за Эштоном. Она заметила, как гневно сжались его губы, он весь напрягся, его кулаки сжимались и разжимались, глаза сверкали холодным гневом.

– Эштон, – тихо произнесла она, опасаясь его негодования. – Она не хотела показаться жестокой. Для нее это большой удар. Ее горе проявится позже.

– Нет, – четко проговорил он. Бетани видела, что гнев его отступил, на лице появилась ядовитая и усталая усмешка. Жалость сжала ей горло. – Кэрри не будет переживать. Может быть, это хорошо, что она не любила отца, – не будет испытывать боли.

И снова Бетани бросилась к нему и обвила руками за талию. Как ему удается оставаться таким сильным, таким спокойным, когда он только что потерял отца? Неожиданно для себя она стала нежно целовать его щеки, глаза, как бы не давая появиться слезам.

Но слезы и не появились: вместо них у него из горла вырвался стон, он схватил ее, заключил в объятия, сжав лицо руками, впился в ее губы.

В отличие от поцелуя на пляже, сейчас в нем не было нежности. С отчаянием сжимая ее, он как бы пытался избавиться от чувства безысходного одиночества и пустоты. Его поцелуи стали настойчивыми и жесткими, принуждая ее раскрыть губы, чтобы проникнуть языком внутрь ее.

Невыразимое и незнакомое чувство охватило Бетани – горе не смогло затмить жаркого желания, приведшего ее в дрожь. Даже ее первый поцелуй, после которого прошло несколько недель, не подготовил ее к этому безрассудному чувственному испытанию. И в этот момент она поняла, что его желание такое же сильное, как и ее собственное. Он нуждался в ее близости, в ее утешении. И ей хотелось дать ему то, в чем он сейчас так нуждался.

Бетани расслабилась и подалась навстречу ему, пылко отвечая на его поцелуи и лаская его плечи, спину, желая принести облегчение.

Внезапно он остановился. Она видела, как вздымается и опускается его грудь.

– Извини, – тихо произнес он.

– Не надо. Не надо извиняться. Я сама обняла тебя.

– Думаю, тебе надо уходить, Бетани.

– Ты не должен сейчас оставаться один.

– Как и не могу оставаться с тобой – в тебе есть что-то такое, от чего я теряю голову.

– Эштон.

– Уходи, Бетани. Со мной ничего не случится.

Она с сомнением посмотрела на него, но его взгляд был таким жестким и неумолимым, что у нее не хватило смелости продолжать спор. Подойдя к дверям, Бетани обернулась.

– Я еще вернусь, – пообещала она.

* * *

Синклер Уинслоу недовольно нахмурился, когда дочь быстро вбежала в столовую. Бетани прекрасно поняла выражение отца, который не терпел никаких нарушений хорошо отлаженного распорядка дня и считал пунктуальность одним из самых достойных качеств.

– Из-за тебя мы задержали ужин на целый час, – упрекнул он после того, как Вильям пододвинул стул Бетани. – Что тебя задержало?

Бетани не собиралась извиняться: после печальных похорон на кладбище она проговорила с Эштоном несколько часов, снова не могла удержать слез, в то время как Эштон хранил мрачное молчание.

– Я была с Эштоном, – объяснила она отцу.

– В самом деле, Бетани, нет никакой необходимости проводить с этим человеком столько времени, – поддержала Лилиан мужа. – Мы уже отправили ему необходимые продукты.

Синклер согласно кивнул.

– Я хотел заказать для него отпевание, но этот проклятый Континентальный Конгресс бойкотирует даже церковные службы. Вместо этого выплатил Маркхэму приличное пособие.

– Неужели ты считаешь, что это уменьшит его боль? Думаешь, несколько монет успокоят его? Эштон нуждался во мне, мама. Не в деньгах, не в пище, а во мне.

– Бетани, – медленно и сдержанно произнес Вильям. – Нам всем жаль этого человека. – Он дал знак слуге снова наполнить его бокал.

– Тогда почему вы никак не проявляете это?

– Успокойся. Эштон – сильный человек и сможет пережить смерть отца, – заверил дочь Синклер. – Сейчас у него будет слишком много работы, нужно готовиться к скачкам.

Ей не хватало слов, чтобы выразить возмущение – никакая беда не способна вызвать у родителей сочувствие к Эштону. Ей стало ясно, что они не считают его достойным их сострадания. Для них он оставался наемным работником, у которого не может быть никаких чувств, а есть только обязанность трудиться на своего хозяина.

Вильям заметил, что сестра даже не дотронулась до жареного цыпленка с овощами.

– Ты не заболела, Бетани? Совсем ничего не ешь.

– У меня нет аппетита.

Лилиан с тревогой взглянула на дочь.

– Нельзя быть такой замкнутой и необщительной, дорогая. С тех пор как ты вернулась из Нью-Йорка, с тобой стало трудно общаться. На балу у Мэлбоунзов на прошлой неделе твое плохое настроение было слишком заметным.

Бетани привыкла к подобным замечаниям: мать постоянно находила у нее недостатки.

– Пыталась быть вежливой, танцевала со всеми, кто меня приглашал.

– Но ни разу не пошутила, не пофлиртовала, не обменялась с гостями любезностями, – упрекнула ее Лилиан. – Ты должна уметь поддерживать разговор с людьми из нашего общества. Тебя не должны находить скучной.

– Вообще не хочу ни с кем общаться.

– Ей незачем волноваться, – заметил Вильям. – Она могла бы быть бедной, как церковная мышь, но все равно бы привлекала внимание мужчин, – засмеялся он. – Мне не повезло, что самая привлекательная женщина в Ньюпорте – моя сестра.

– Вильям, пожалуйста, не надо.

Бетани было невыносимо тяжело сидеть за этим элегантным столом и выслушивать комплименты, когда Эштон находился совсем один со своими грустными воспоминаниями.

– Даже Кит Крэнуик, эта холодная рыба, отметил необыкновенный цвет твоих глаз, – продолжал Вильям.

– Внешность очень важна, – заметила Лилиан. – Но, Бетани, сделай над собой усилие и будь любезной в обществе.

– Мне совсем не нравятся ваши друзья, мама. – Хотя обычно Бетани уважительно вела себя по отношению к родителям, сегодня у нее был очень тяжелый день и ей трудно было выносить замечания матери. – Мне не нравится, когда какой-нибудь глупец исполняет Баха деревянными пальцами, или меня вынуждают танцевать с жеманными щеголями, или нужно притворяться заинтересованной в бесконечных разговорах, кто и в чем был одет на балах в этом году. – Она поднялась и бросила салфетку на стол. – Очень хотелось бы не присутствовать на всех этих скучных вечерах!

Уединившись в своей комнате, Бетани не могла успокоиться. Она понимала всю безнадежность своего положения. Плохое настроение пройдет, и она снова станет послушной дочерью. Будет обмениваться любезностями, вести легкие бессмысленные беседы, делать то, чего от нее ждут. Как это сказала однажды мисс Абигайль? Чем отвратительнее задача, тем больше сил нужно на ее выполнение.

* * *

Легкий ветерок разносил ароматы душистых летних трав. Бетани и Эштон пришли на кладбище и стояли у холмика земли, под которым уже две недели лежало тело Роджера Маркхэма. Несмотря на упорные возражения Кэрри, Эштон потратил большую часть пособия Синклера Уинслоу на каменное надгробие, которое заказал в мастерской Джона Стивена. Сегодня его установили окончательно, и оно останется здесь навечно.

Простые и трогательные слова, высеченные на надгробии, привлекали взор и бередили душу. Два имени – Роджера и его жены – стояли рядом, а ниже его любимый библейский псалом.

– «Душа наша уповает на Господа; Он – помощь наша и защита наша», – тихо прочитала Бетани. – Покойный был бы доволен. – Она наклонилась и положила на могилу букет желтых первоцветов.

Эштон кивнул. Его боль немного притупилась, хотя пустота и одиночество не отпускали. Он взглянул на Бетани, ее глаза были мокрыми от слез. Она приходила к нему почти каждый день. Не обращая внимания на его мрачное настроение, втягивала в разговор, иногда молча сидела рядом, скрашивая одиночество.

Ему вспомнились ее приходы в конюшню и молчаливое наблюдение, как он старательно вел записи о скаковых лошадях, словно писал эпическую поэму. Она сидела рядом с ним за столом, положив голову на руки. Это воспоминание вызвало у него прилив нежности.

– Мой отец был бы счастлив иметь такую дочь, как ты.

– О, мне совсем бы не хотелось быть твоей сестрой, – застенчиво улыбнулась она в ответ.

– Почему?

– Братья не ведут себя с сестрами так, как ты совсем недавно, – щеки ее вспыхнули.

Его лицо стало жестким. Воспоминания о поцелуях преследовали его.

– Лучше об этом забыть, Бетани.

Девушка покраснела еще сильнее.

– Не смогу. – Длинные загнутые ресницы скрыли блеск ее глаз. – Храню тот цветок, который ты мне дал на пляже, положила его в томик стихов Энн Брэдстрит.

Он бросил на нее суровый взгляд, пытаясь скрыть приступ желания. Сначала ему представлялось, что она быстро забудет их встречи, но он оказался неправ – девушка оставалась такой же упрямой, какой была в детстве, только теперь ее порывы стали более сложными и опасными. Нежность, с которой Бетани смотрела на него, не оставляла сомнений, о чем она думает.

– Я провожу тебя домой, – резко произнес он, ведя ее вниз по поросшему травой холму. Они шли вместе по причалу Ньюпорта. Моряки в перепачканной рабочей одежде перетаскивали тюки с шерстью или бутыли с грогом. Мелочные торговцы горячились из-за каждого пенса, продавая ткань каламянку. Чайки, привлеченные запахом рыбы и пролитого рома, громко кричали, еще больше усиливая невообразимый шум порта. Они прошли мимо причала и, держась за руки, направились в сторону дома. Приблизившись к тихому богатому поместью, Бетани замедлила шаг – ей не хотелось расставаться с Эштоном, несмотря на его мрачное настроение. В саду буйно цвели цветы, распространяя дурманящий аромат. Летний домик стоял в небольшой рощице айвовых деревьев, предлагая уединение и блаженство. Бетани повернула по тропинке к летнему домику, дав знак Эштону следовать за ней. Остановившись около цветущего кустарника, она сорвала цветок, вдыхая его пьянящий аромат.

– Гуди Хаас как-то говорила мне, что этот цветок способен привораживать, – весело проговорила она. – Если положить по цветку в каждую туфлю, то станешь неотразимой.

Эштон рассмеялся и покачал головой.

– Тебе нет нужды пользоваться привораживающими средствами. Не сомневаюсь, что многие мужчины считают тебя неотразимой.

Ей хотелось спросить, не является ли он одним из них, но она не осмелилась. Эштон слишком добр, чтобы отрицать это, и воспитан, чтобы признать. Сев на скамейку около летнего домика, Бетани отложила в сторону цветок. Далеко внизу волны разбивались о скалы.

– Как здесь тихо и спокойно, – заметила она.

– Да, – согласился Эштон. – Хотя я предпочитаю, чтобы строения имели какую-то практическую цель.

– А я считаю, что здесь просто замечательно.

Его губы крепко сжались.

– Почему ты так на меня смотришь?

Он глубоко вздохнул.

– Ты напомнила мне о пропасти между нами.

Она только открыла рот, чтобы возразить, но он предупреждающе поднял руку и продолжал:

– Ты очаровательна, любовь моя, и необыкновенно наивна. Я не считаю это отрицательными качествами. Ты заслуживаешь роскошной жизни и снисходительности. И вполне естественно, что тебе нравятся такие вещи, как этот летний домик, увитый плющом.

– Что плохого в том, чтобы любоваться красотой?

– Совершенно нет ничего плохого. Ты должна простить мне мое плохое настроение. – Эштон подтянул колени к груди и посмотрел на нее ничего не выражающим взглядом. – Я скоро уеду из Ньюпорта.

Бетани изумленно раскрыла рот.

– Ты уезжаешь?

– Да, детка. После смерти отца здесь меня почти ничто не держит.

– Систоун – твой дом. Ты не можешь уехать. Не должен.

Он только покачал головой.

– Это твой дом, любовь моя. А для меня это место моей работы.

Она смотрела на него невидящим взглядом, на глазах выступили слезы. Эштон отвернулся.

– Я не хочу чувствовать себя виноватым перед тобой. – Затем, как бы через силу, он снова взглянул на нее. – Раньше мне не раз приходилось успокаивать тебя в своих объятиях, заставляя снова смеяться, но в последнее время, когда я это делаю, никто из нас уже не смеется.

– Куда ты собрался уехать? – спросила она дрожащим голосом.

– Я еще не решил. Уеду, когда закончится сезон скачек.

– А как насчет Кэрри?

– Моя сестра живет собственной жизнью и будет, несомненно, рада моему отъезду. Я буду по возможности присылать ей деньги.

Импульсивно она взяла его за руку.

– Мне не хочется, чтобы ты уезжал.

Эштону показалось, что он ощутил боль ее сердца. От теплого прикосновения ее руки его охватил жар. Ее красота приносила наслаждение: длинные волосы медового цвета каскадом спускались на плечи, они словно излучали солнечный свет; от девушки исходил невыразимо приятный аромат жасмина; белая, словно сливки, кожа и полные губы молили отведать их спелость. Его твердая решимость поколебалась, когда он прочел желание в ее глазах. У него вырвался стон отчаяния, когда он стремительно привлек ее к себе и поцеловал. Бетани сладко вздохнула в его объятиях. Каждый раз, когда они обнимались, связь между ними укреплялась – шелковые нити страсти становились все прочней. Ее вздрагивающие ресницы коснулись его загорелой щеки, и он почувствовал, что Бетани с наслаждением вдыхает запах его кожи. Ее руки нежно гладили его спину, нарастающая страсть пробудила в нем горячее желание. Под его настойчивым поцелуем губы ее раскрылись ему навстречу, его язык скользнул сквозь ее зубы, и он услышал приглушенный стон в ее груди. Он упивался вкусом летней сладости, исходившим от нее, а ее теплое страстное тело таяло в его объятиях, которые, казалось, длились бесконечно, пока он не опомнился и с трудом не оторвался от нее. Бетани вся дрожала, сердце бешено стучало в груди.

– Эштон, не покидай меня, – выдохнула она дрожащим шепотом. – Мне кажется, что я только нашла тебя.

– Мы зашли слишком далеко. Если бы ты знала, что делаешь со мной, то убежала бы в страхе за свое целомудрие. А теперь позволь уйти, потому что, если останусь, не смогу уйти вообще.

– Останься, чтобы быть вместе.

– Вот так все просто, – грубовато ответил Эштон, кентский акцент стал более явным. – Даже если я останусь в Систоуне, мы никогда не сможем быть вместе.

– Нет, сможем, Эштон.

Его глаза источали гнев, рука крепко сжала ее плечо.

– Неужели ты действительно этого хочешь? – Он чуть встряхнул ее. – Встречаться украдкой, прятаться в саду, как нашалившие дети?

Она покачала головой. Погрустнев, отошла, обдумывая слова Эштона. Его взгляд скользил по саду, на лице появилась безрадостная язвительная улыбка.

– В чем дело? – поинтересовалась она.

– Я только что подумал, в какой скандал мог бы превратиться мой отъезд, если бы кто-нибудь увидел нас сейчас. Твой отец выгнал бы меня, как последнего негодяя.

Бетани попыталась улыбнуться – Эштон никого и ничего не боялся, и меньше всего гнева ее отца. Он отступил от нее, увеличив расстояние между ними.

– Меня ждет работа. До свидания, – резко произнес он и направился по тропинке к конюшням.

* * *

Как только гости намекнули, что им пора уходить, Бетани тут же вскочила с дивана, обитого парчой, – ей надоело с холодной вежливостью принимать ухаживания поклонников, особо не заботясь, что они начнут шептаться за спиной, называть ее высокомерной и неприступной.

Девушка протянула руку Киту Крэнуику, ее самому частому и нежеланному визитеру. Он склонился, целуя ей руку, его глаза блестели, что не укрылось от Мейбл Пирс, которая относилась к Киту как к своей собственности, считая, что Бетани перешла ей дорогу.

Приклеенная улыбка исчезла с лица Бетани; придется когда-нибудь рассказать Мейбл, как безосновательна ее ревность: Кит не вызывал у нее ничего, кроме зубной боли.

Затем хозяйка протянула руку второму гостю – необычайно красивому, темноглазому и темноволосому капитану Дориану Тэннеру, совсем не похожему на Кита Крэнуика. Его черты напоминали ей статую в вечерних сумерках, полную таинственности и теней. Но все же красивая военная форма придавала его внешности надежность и уверенность. Дориан не только поцеловал ее руку, но и склонился в грациозном поклоне.

– Приходите к нам снова, – сказала Бетани, вспомнив о манерах. – Возможно, в следующий раз сосредоточусь во время игры в карты, сегодня я все время проигрывала, не так ли?

– Мне совсем не доставляет удовольствия выигрывать у вас, мисс Бетани, – ответил Дориан. Стараясь улыбаться, Бетани проводила гостей к парадному входу и помахала вслед отъехавшему экипажу. Еще никогда ей не было так скучно.