Текст книги "Солнце отца (ЛП)"
Автор книги: Сьюзен Фанетти
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)
Когда Магни скользнул руками вверх по ее телу и обхватил ладонями ее грудь, все его разумные мысли исчезли. Его мечта исполнялась прямо сейчас. Сольвейг выдохнула ему в рот и выгнулась, и в этом движении не было страха. Он сжал пальцами ее сосок, и тот затвердел. Ее руки сжались сильнее, и бедро скользнуло по его боку. Боги!
А потом ее рука скользнула по его спине, в его бриджи и сжала его ягодицу. Эта прекрасная, возбуждающая женщина в его объятьях уж точно не была наивной.
А была ли она девственницей? Могло ли это все быть только инстинктом?
Она была взрослой женщиной и уже давно. Она ничего не обещала ему и даже сейчас не дала никакого обещания. Если она и была с мужчинами, это было ее право. Незамужняя женщина, родившая ребенка, могла стать поводом для сплетен, но обычно женщины были так же свободны в своих удовольствиях, как и мужчины. Но сама мысль об этом заставила кровь Магни закипеть. Если она не была девственницей, то позволила ему так думать. Она позволила ему думать – верить, что не принадлежала никому.
Он разорвал поцелуй, подняв голову и отпуская ее грудь, чтобы опереться на руку.
– Магни? – Лица Сольвейг видно не было, но голос срывался и звучал изумленно.
Нет. Он знал бы, если бы она с кем-то была. Как она знала о нем. Люди бы говорили. Весь их мир считал их предназначенными друг другу с колыбели.
Но он ожидал от нее смущения и сомнений. Почему? Она никогда не смущалась рядом с ним. И сегодня именно Сольвейг настояла на том, чтобы они остались вместе. Он не соблазнял ее, это она его соблазнила. Но было ли это потому что она доверяла ему или потому что она знала, что случится?
– Я не причиню тебе боли, – сказал он, как будто она ждала этого ответа, и так, будто по ее ответу он мог бы что-нибудь понять.
Ее рука скользнула выше и погладила его бороду.
– Я знаю, что будет больно. Все девочки об этом постоянно говорили. Но я не боюсь.
Конечно, она была девушкой. Как он мог малодушно думать, что она солгала, и ревновать, когда сам ни в чем себя не ограничивал.
– Я люблю тебя.
– И я тебя, – он слышал в ее голосе улыбку. – Ты потрогаешь меня снова, как только что трогал?
– Я буду трогать тебя везде, – сказал он, и вернулся и к поцелую, и к прикосновению.
Она отвечала на каждое его прикосновение так, будто с кончиков его пальцев срывались молнии. Он освободил себя из хватки ее бедер и подвинулся так, чтобы ее тело оказалось перед ним открытым для изучения. Магни не видел Сольвейг, но очень хорошо помнил, как выглядит ее прекрасное тело. Каждый дюйм – кроме того немногого, что скрывалось меж ее бедер. Она вздрогнула и выдохнула, легко застонав; ее грудь трепетала в его руках. Наконец Сольвейг оторвалась от его губ и втянула в себя воздух, еще и еще, пока не наполнились легкие.
– Магни! – это был одновременно крик и шепот. Приказ и мольба. – Пожалуйста!
Его губы оказались свободны, и Магни наклонился, чтобы сжать жемчужину ее соска меж зубов. Он не кусал, нет, сегодня была ночь нежной любви, но она дернулась и вцепилась в него, схватила его за волосы, будто чтобы удержать на месте. И он позволил себе опустить руку, скользнуть по ее животу и ниже, к завиткам мягких волос.
– О, – выдохнула Сольвейг почти беззвучно. – Магни.
Посасывая ее сосок, он скользнул пальцами между ее ног, к нежным складкам. Сольвейг не была такой влажной, как он надеялся, но была горячее, чем он мог себе представить. Его палец проник в нее, и ее бедра дернулись вверх и застыли в воздухе, как будто она плыла.
– Еще, еще, еще.
Задолго до того, как он познал это сам, другой мальчик объяснил Магни, что удовольствие от соединения тел – это как почесывание зудящего места. Он сказал, что можно делать это и самому. Мальчик тогда был старше, а самому Магни было тогда девять или десять лет, так что не было причин не верить, но звучало это странно.
Теперь, когда у него был собственный опыт, объяснения Эрика казались и одновременно страшно далекими от правды, и одновременно точными. Магни улыбнулся, двигая пальцем вверх и вниз, лаская узелок, дающий Сольвейг такое неистовое наслаждение, лишь чуть поскребывая ногтем, как будто и правда чесал зудящее место. Ее тело содрогалось от каждого движения пальца.
Он потерял ритм, когда она села.
– Сольвейг?
Она схватила его руку и вернула на место.
– Не останавливайся. Но я… я трогала себя и раньше, и я… это… я… думала, что знаю…
Они говорили шепотом. Засмеявшись, тоже очень тихо, он тоже сел.
– Я знаю. Когда делаешь это сам, ощущения совсем другие.
Он переместился Сольвейг за спину и потянул ее на себя, чтобы она откинулась ему на грудь. Потом зарылся лицом в ее шею и нежно прикусил кожу. Поймав ее грудь одной рукой, он опустил другую между ее ног, чтобы снова найти ее «зуд».
Сольвейг нашла удовольствие почти сразу, впиваясь пальцами в его бедра, захватывая кожу. Ее тело напряглось, ноги заскользили по шерсти, но Сольвейг не издала ни звука. Ее соки потекли по его пальцам. Она пришла к освобождению дико и дрожала в его руках почти вечность – и все молча.
Он перестал возбуждать ее тело, но не двинулся. Так и держал ее, оставив руки там же, где были, пока Сольвейг успокаивались.
– Понимаю, почему родители делают это так часто, – пробормотала она, и Маги усмехнулся.
Ну конечно. Она видела соитие всю свою жизнь, как и он. Немногое, кроме, пожалуй, ощущений, оставалось для нее тайной. Неудивительно, что Сольвейг не смущалась. По правде говоря, он встречал немного застенчивых девушек. Застенчивость не была обычным делом среди людей их народа, среди людей, которые жили очень близко друг к другу, иногда даже не отделенные друг от друга стенами, всю жизнь. Магни даже удивился, что ожидал такого от Сольвейг.
Но все-таки он хотел, чтобы она принадлежала только ему. Его сокровище, недоступное другим.
– Ты хочешь еще? Ты хочешь быть со мной, пусть даже это и будет больно? – Она была такой мокрой теперь, что лучшего времени для вопроса и не найти.
Сольвейг кивнула и попыталась лечь, но Магни придумал кое-что получше. Он поймал ее и заставил подняться. Понимая, что он намерен сделать, она помогла ему, повернувшись так, чтобы сесть лицом к нему, на его бедра. Его плоть выскользнула из бриджей и встала меж ними, как копье, так явно, что даже темнота не могла помешать им это почувствовать.
– Хочешь, чтобы я тебя потрогала? – Ее рука сомкнулась вокруг него, и Магни едва не потерял контроль.
Он обхватил ее руку своей.
– Нет. Я не выдержу долго. Коснешься меня в другой раз. А сейчас опустись на меня. Наполни себя мной и остановись, когда захочешь. Если захочешь.
Она поднялась на колени и подалась ближе. Его рука все еще удерживала ее руку сомкнутой на его плоти, и они держали ее вместе, когда Сольвейг осторожно на нее опустилась.
– Ах, боги, – хрипло выдохнул он, когда ее тело приняло его и сжало – даже сильнее, чем его собственная рука.
Она еще не опустилась так, чтобы коснуться их сомкнутых рук, когда Магни почувствовал тонкую преграду, которая без всяких сомнений подтверждала, что Сольвейг никому еще не принадлежала. Кончик его плоти толкнулся в преграду, и Сольвейг выдохнула и приподнялась.
– Это оно?
Он кивнул, а потом вспомнил, что она его не видит.
– Да. Больно будет, когда эта преграда разорвется.
– И сейчас больно. Жжет.
– Ты очень узкая. Я думаю, это от растяжения.
– Да. Похоже на то. Ты большой. – Она засмеялась. – Ты гордишься этим?
По правде говоря, в обычных обстоятельствах он бы гордился своим размером. Мальчишки всегда мерились этим друг с другом, и стесняться ему было нечего. Но сейчас он думал только о ее боли. И все же ему нравилось ее чувство юмора, оно говорило о том, что ей с ним легко – и самому Магни становилось легче.
– У меня могучий меч!
Она хлопнула его по животу.
– Ну да. Давай посмотрим, каков этот меч в деле. – Она убрала свою руку с его плоти, одновременно убрав и его руку тоже, и полностью опустилась на него.
Ощущение было настолько взрывным и глубоким, что Магни стал твердым как железо и камень от головы до самых кончиков пальцев. Они оба ничего не видели, и это обострило остальные чувства, особенно осязание, и Магни теперь мог чувствовать каждый трепет Сольвейг снаружи и внутри. Горячая и мягкая, твердая и влажная, она содрогалась на нем так, будто сама жизнь заключалась в их соединении.
Сольвейг молчала. Ее пальцы впились в его плечи, он чувствовал, как она напряжена. Он попытался вдохнуть – глубоко, чтобы найти в себе силы заговорить.
– Сольвейг? – его голос скрежетал, как корабль по песку.
– Болит. – Сдавленный выдох.
Слово пронзило его насквозь.
– Прости. Поднимись. Я не хочу…
– Нет! – Она забыла, что нужно шептать. – Я хочу. Я хочу, чтобы ты тоже почувствовал. Чтобы ты узнал то же, что позволил узнать мне.
– Но необязательно должно быть больно. Ты можешь коснуться меня руками.
Она сжалась на нем, и она застонали, каждый по своей причине.
– Я хочу этого.
Он ухватил ее за бедра и заставил остаться на месте.
– Я не хочу, чтобы тебе было больно из-за меня. Не делай этого со мной.
Его тело хотело ее, неважно, что ей было больно, неважно, что говорил разум, и Магни пришлось напрягать всю свою волю, чтобы заставить себя просить ее остановиться. Когда она напряглась снова, вся его воля испарилась. Он застонал и попытался заговорить, но не смог.
– С каждым разом, как я двигаюсь, болит все меньше, – сказала она, и он решил поверить и сдаться за них обоих. Он отпустил ее бедра и обнял ее, чтобы найти ее губы своими губами в темноте.
Он позволил ей двигаться, как она хотела, чувствуя, как она пытается найти облегчение боли и, может быть, путь к удовольствию. Каждое ее движение уносило его все выше. Он держался так долго, как мог, надеясь, что ее боль вот-вот кончится, но скоро – слишком скоро – начал двигаться вместе с ней в ее ритме, сжимая ее ягодицы, ища собственное освобождение.
Когда потребовалось вдохнуть, Магни оторвался от губ Сольвейг и уронил голову ей на плечо. Ее губы были у его уха, когда он услышал это – легкий вздох, чуть более высокий, чем обычно. Он знал этот звук, наконец-то он был ему знаком. Он слышал это, когда трогал Сольвейг рукой.
Она нашла удовольствие.
Закрепляя свою победу, он перевернулся, снова уложив ее на мех, и лег сверху. С каждым его толчком Сольвейг издавала все тот же задыхающийся звук. Он скользнул под нее рукой, приподнял бедра, чтобы толкаться сильнее, и ее вздохи превратились в имя: в его имя.
– Магни… Магни… Магни!
– Да, – выдавил он. – Со мной. Ты со мной?
Она не ответила, но сжала его волосы – и сжалась вокруг него. Магни отпустил себя, выйдя из нее в последний миг и пролившись на ее живот.
Он упал на нее и некоторое время они лежали, задыхаясь, так. Потом, когда Магни смог двигаться, он нащупал тунику – кажется, это была туника – в темноте и вытер их обоих насухо.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.
Сольвейг замурлыкала и повернулась к нему.
– Все покалывает и гудит.
Слова подходили и его ощущениям.
– Надо одеться до того, как уснем, любимая.
– Любимая, – выдохнула она и больше ничего не сказала. Кажется, сегодня в этих франкских лесах они будут спать нагишом.
Лежа так неподвижно, как только мог, Магни потянулся за своим плащом. Потом накрыл их обоих, обнял Сольвейг и закрыл глаза.
– oOo~
Магни проснулся от чувства ужаса, распахнул глаза и потянулся к топору. Его не было.
Вали держал его в руках. Он стоял рядом и недобро ухмылялся.
Сольвейг продолжала спать, легко похрапывая, будто они не были на вражеской земле, и ее отец Ульфхедин не нависал над ними подобно разгневанной горе.
Ее отец бросил топор, и лезвие вонзилось в землю рядом с головой Магни. Он не промахнулся. Если бы Вали хотел убить его, топор вонзился бы Магни прямо между глаз.
– Вас бы убили, пока вы тут прыгали друг на друге посреди франкских лесов, как дураки; сделали бы из кожи плащи, а из черепа – шлем. Скоро рассвет. Мы снимаем лагерь и уходим.
Он повернулся и направился к лесу. Магни проследил за ним, пытаясь усмирить сердце.
– Сольвейг. – Он ткнул ее в плечо. – Проснись.
Она застонала и спрятала нос под его плащом. Он потряс ее сильнее.
– Любимая, где мы, по-твоему, находимся? Пора просыпаться и идти. Мы во Франкии, помнишь?
Это заставило глаза Сольвейг открыться.
– Беда?
Она села и Магни тут же забыл обо всем при виде ее тела. Даже со спутанными волосами, все еще испачканными кровью прошлой битвы, она была прекрасна. Алые вершины ее грудей показались из-за сползшего плаща, и в какое-то мгновение он был готов уложить ее обратно на мех.
А потом вспомнил Вали.
Он ответил:
– Твой отец был здесь. Не франки. Хотя я бы охотнее встретился с ними.
– Мой отец?
Магни кивнул.
– Он разбудил меня. Недовольный тем, что ты со мной здесь… если сказать мягко.
Ее смех удивил его – и немного оскорбил. Злой берсеркер – вовсе не смешное зрелище, подумал он, особенно для мужчины, который провел ночь с драгоценной дочерью этого берсеркера.
– Он метнул топор почти мне в голову. Не думаю, что он шутил.
– Ты был бы мертв, если бы он хотел причинить тебе вред. Он не злится. Он почти уговорил меня пойти к тебе.
– О чем ты?
– Только о том, что наши родители будут рады, если узнают, что мы вместе. – Она встала, и снова он был заворожен зрелищем, а потом заметил следы крови на ее бедрах. Она же, казалось, не замечала ничего и надела бриджи без всякого признака боли.
Его молчание, кажется, привлекло внимание Сольвейг, и она обернулась, держа тунику, все еще с голой грудью.
– Мы ведь вместе, да?
Он поднялся и привлек ее к себе, наслаждаясь прикосновением ее обнаженной груди к его, тоже обнаженной.
– Да, любовь моя. Я женюсь на тебе, когда мы вернемся домой.
– В Гетланд. – В ее голосе не было согласия. Там было раздумье – то же колебание, что ночью раньше, когда она поняла, что не задумывалась о таком далеком будущем.
– Или в Карлсу. Я уже говорил тебе, Сольвейг. Мы решим вместе, где именно будет наш дом.
– Но ты – единственный наследник Леифа. Ты однажды станешь ярлом Гетланда.
– Если я захочу. Есть и другие, которые могут править. А ты станешь ярлом Карлсы. Ты отдашь это место брату?
Она нахмурилась и отодвинулась.
– Я… я не знаю. Я не думала об этом.
Магни знал это, знал, что творится в ее разуме – и знал, как это прекратить.
Он поймал ее руку и притянул Сольвейг обратно.
– Сольвейг. Хватит. Все, что имеет значение сейчас – это то, что мы любим друг друга, и мы поженимся, а потом вместе решим, что будем делать. Наши отцы могут прожить еще очень долго. Не стоит торопить их смерть и планировать то, что может за ней последовать. Пока не настанет время, не будем об этом думать. А сейчас можно жить и там, и там – если мы захотим.
Ее глаза разглядывали его лицо, и он почувствовал, что она будто обдумывает каждую его мысль. Придя к какому-то итогу, Сольвейг кивнула.
– Да? Ты выйдешь за меня? – Ему нужно было это слово.
– Да.
11
Сольвейг прислонилась к вельсу (прим. – надводная часть борта корабля) и наблюдала за тем, как Франкия проплывает мимо. Они приближались к следующему городу, самому дальнему в их путешествиях – и в этом, и в ранних. За этим городом, как утверждала тайная карта, которая у них была, лежал Париж. Город золота и чудес, как о нем говорили.
Берега реки здесь были тихи и пустынны. С тех пор, как налетчики снялись с лагеря, они не повстречали тут никого. Не было даже рыбаков. Казалось, этот следующий город был так же беззащитен, как и тот, что они разграбили у устья реки. Франкам явно пришлось нелегко от набегов в этом сезоне.
Позади Сольвейг с кряхтением работали веслами мужчины, и она позволила себе быть убаюканной этим мерным звуком. Нет, ей не нужен был сон. Ей достаточно было спокойствия.
Тень скользнула за ней, и Сольвейг подняла взгляд на Магни, который улыбнулся и сел позади, обхватив ее руками и ногами. Она сначала напряглась от этого жеста принадлежности, но он приподнял бровь, и она расслабилась. К моменту, как они покинули лес этим утром, в лагере совершенно точно знали, как именно они провели ночь; им свистели и гикали так, будто никто и никогда раньше не занимался любовью в лесах, так что скрываться было незачем.
Кроме того, ей это нравилось: осознание того, что он хочет к ней так прикасаться. И ощущение самого прикосновения. Так что она откинулась ему на грудь и позволила себе расслабиться и принять их связь.
Она и Магни касались друг друга всю жизнь, но сейчас все между ними было по-другому. Даже прикосновение руки к ее плечу ощущалось иначе. Каждое прикосновение было как если бы он ее присваивал, говорил, что она принадлежит ему. И Сольвейг ощущала это правильным. Отец говорил ей, что любовь вовсе не делает ее слабой, и сейчас, здесь, в руках Магни, она верила, что это может быть правдой. Если она будет осторожной и не ступит в его тень.
Сольвейг хорошо знала свое тело, не только как воин, но и как женщина. Она исследовала его и нашла все точки наслаждения – или так ей думалось. Но и тут Магни открыл для нее что-то совершенно новое. Она попросила его показать ей, чего лишалась, и он это сделал. Но прошлая ночь была большим, что наслаждение плоти. Казалось, что-то веяло над ними в этом круге деревьев, как аура. Что-то, что не могло быть создано возбуждением.
Когда она попросила его, она имела в виду больше, чем просто плоть. Она просила его показать ей любовь, и он это сделал.
И теперь Сольвейг плыла с ним и с его отцом, потому что хотела быть рядом, и потому что это было правильно – они были связаны, как были связаны Бренна Око Бога и Вали Грозовой Волк, и в глазах своих людей, и в их собственных глазах. Это напугало ее – мысль о том, что теперь она не принадлежит только себе, но потом Сольвейг напомнила себе слова отца. Она заставила его проговорить их снова и снова в ее мыслях.
«Наша любовь не делает нас слабыми. Она придает сил».
Она была права – отец не был зол из-за их с Магни любви. Первыми лицами, которые увидела Сольвейг, были лица ее родителей, и они оба просто улыбнулись, как будто не случилось ничего вовсе или ничего особенного. Просто еще один шаг по пути, который был проторен так давно.
Ее отец спросил, все ли хорошо, когда они отплывали, и был удовлетворен ее ответом. Потом он предупредил ее по поводу Франкии, напомнил об осторожности. И все.
Магни склонил к ней голову, и она почувствовала его бороду, а потом и его губы на своей шее. Ее тело потянулось за этим прикосновением прежде, чем Сольвейг отдала себе в этом отчет. Было что-то такое в их новой связи, что-то, в чем она нуждалась. Что-то, чего она раньше не чувствовала, хоть и любила Магни уже так долго. Так много лет.
– Нам нужно быть осторожными, – пробормотала она, поворачивая голову так, что его борода коснулась ее щеки. След черной краски, которой она пользовалась в бою, остался на золоте его волос.
– Я осторожен. Как ты чувствуешь себя?
Это был их первый момент чего-то похожего на уединение, здесь, на корабле, полном людей их народа, со времени, как они покинули леса.
Сольвейг чувствовала последствия ночи телом и душой, но они ее радовали: боль, которую она никогда не хотела бы избежать, боль как цена счастья.
– Хорошо. А ты?
– Прекрасно.
– Наши имена этим утром у всех на устах.
Он рассмеялся.
– Ты хотела, чтобы люди рассказывали твою историю.
Мысль об этом заставила Сольвейг забеспокоиться, а не рассмеяться, и она напряглась, отстранившись от его тела.
Но прежде чем она успела проговорить резкий ответ на его шутливое замечание, свист разорвал воздух между ними, и Магни упал назад, врезавшись в ближайшего гребца, который крякнул и тоже повалился назад.
– ЩИТЫ! – закричала Сольвейг, краем глаза замечая стрелу, торчащую из бока гребца. Когда она схватила лежащий поодаль щит, еще одна стрела вонзилась в дерево корабля, совсем рядом с ее рукой. – ЩИТЫ!
Леиф подхватил крик, его могучий голос разнесся над рекой, и она услышала гром сотен щитов, стучащих о скейды.
– Магни! – прикрывая голову, пока налетчики соединяли щиты в одну сплошную непробиваемую стену, она упала на колени рядом с Магни. Он зажимал лицо руками, кровь текла сквозь его пальцы.
– Все хорошо, все хорошо, – запротестовал он, пока она пыталась оторвать его пальцы от лица, чтобы увидеть самой. Длинная царапина рассекла его щеку от носа до уха, пройдя по скуле, чуть выше бороды. Кровь лилась, но рана – Сольвейг почувствовала, когда прижала ее, – не достигла кости. Стрела лишь слегка оцарапала его.
Облегчение взорвалось в ее груди, и Сольвейг изо всех сил прижалась губами к его губам. Он дернулся, обхватил ее лицо окровавленными руками и удержал ее рядом. Быстрый и жесткий – таким был их поцелуй, пока стрелы подобно рассерженным пчелами летали над их головами. Франки наконец-то опомнились и начали защищаться.
Настало время сражаться.
– Лучники! Они стреляют с обеих сторон! – заревел Леиф. Пробравшись на нос, он встал там, открытый врагу.
– Отец! – Магни отстранил Сольвейг и бросился за отцом.
Сольвейг рванулась было тоже, но потом Леиф воздел к небу щит, и она увидела, куда он смотрит и что делает. Она подошла к боку корабля и увидела на соседнем скейде своего отца. Они о чем-то договаривались, но грохот стрел был слишком громким, чтобы Сольвейг могла понять, о чем именно.
И вот Леиф и Магни присели, и ее отец тоже скрылся за бортом.
– Гребем к порту! К причалу! – крикнул Леиф.
Когда гребцы вернулись на свои посты, Сольвейг увидела, что другие корабли тоже поворачивают налево, и все поняла. Они не могли сражаться с противниками одновременно с обеих сторон. Если бы они разделились, их оказалось бы слишком мало для боя на том и на этом берегу. Но если они выберут одну сторону и переместят поле боя за пределы досягаемости другой, то им, возможно, придется сражаться только с одним противником. Кровавая победа на одном берегу может оказаться победой на обоих.
Ее отец и отец Магни хорошо умели использовать истории, которые рассказывали о них христиане. Они называли налетчиков «язычниками» и «варварами» – словами, которые означали нечто отличное от человеческого. Что-то большее, дикое и пугающее. Они сделали их монстрами.
Часто истории предшествовали их набегам, путешествиям в те части света, где они сами еще не бывали. И когда они прибывали туда, люди тех земель готовы были отдать им все, что они пожелают, умоляя их уйти.
Сольвейг знала, что набеги, которые вели люди Гетланда и Карлсы, были не так страшны, как набеги отрядов других ярлов. Ее отец и Леиф установили правила, которых не соблюдали другие ярлы – запрещалось брать много рабов или причинять вред детям, старикам или женщинам, которые не участвовали в бою, – поэтому они не были такими варварами, как другие. Но они пожинали плоды этих историй.
И они неистовствовали в битве, добавляя в общую поэму свои собственные строки.
Поэму этой битвы должны были услышать франки по ту сторону реки – и они должны были увидеть, что налетчики именно такие ужасные, как им говорили. Сольвейг усмехнулась и набрала в легкие воздуха, пропахшего франкским страхом. Когда скейд ткнулся в берег, она наклонила голову, опустила щит, прикрыв им грудь, и выхватила меч.
Боевое безумие. Оно поднималось из самой глубины ее существа, из той части, которая все еще пульсировала с прошлой ночи. Оно билось в ней, заставляя сердце тяжело стучать, наполняя мышцы огнем и жаждой крови. Она забывала, что она дочь. Она забывала, что теперь у нее есть любимый мужчина. Она забывала, что она женщина. Она становилась только своим мечом и щитом, своей жаждой и своим огнем.
Поднялся рев, и сотни голосов закричали об общей жажде победы. Сольвейг добавила к этому реву свой собственный, а затем спрыгнула с корабля и выбежала на берег.
Франкские лучники сразу же рассыпались в стороны и побежали прочь, а налетчики преследовали их, нанося удары по спинам и ногам, чтобы повалить на землю. Сольвейг двинулась вперед: все вокруг нее было размытым, четкой была только ее цель. Она могла ощущать бой вокруг себя, но для этого не требовалось сосредоточенности, а только чутье.
Она знала, что ее мать и отец сражаются бок о бок на некотором расстоянии слева от нее. Она слышала их крики. Она знала, что Леиф сражается впереди, а Хокон – позади.
Она знала, что Магни сражается рядом с ней, так близко, что на нее попадали брызги пролитой им франкской крови. Обычно Сольвейг старалась держаться немного особняком от других; она лучше сражалась, имея возможность свободно перемещаться и контролировать ход боя, но в этот раз она осталась рядом – и поняла, что Магни и она действуют, как единая сила, против франков, поворачиваясь спиной друг к другу, закрывая друг друга от атак.
Осознавая это, но не думая об этом, Сольвейг двигалась вместе с Магни, атакуя, делая ложные выпады, поворачиваясь. Его щит закрыл ее от удара; позже она отразила удар, направленный на него. Когда франк оказался между ними, они атаковали его разом. Когда другой прыгнул к ним с фланга, они поменялись местами.
Тела франков падали и падали, они перелезали через них и находили еще больше. Закованный в перчатку кулак угодил Сольвейг в ухо, когда она вонзила клинок в шею павшего воина, и Магни был рядом, чтобы подхватить ее. Она стряхнула звезды, заставшие зрение, и ударила боковой стороной своего щита в живот нападавшего франка, вложив в атаку всю свою силу. Он сложился пополам над ее щитом, и его вырвало на изображенный на нем красный глаз. Сольвейг полоснула клинком по его шее, отрубая голову. Она осталась на ее щите, как ужин на подносе. Сольвейг отбросила ее и обернулась к следующему противнику.
Там никого не оказалось. Все франки были мертвы или бежали. Сольвейг стояла, тяжело дыша, на залитой кровью земле, подняв щит и все еще держа наготове окровавленный меч.
Легкое прикосновение задело ее щеку, и она развернулась, поднимая меч для удара. Магни вскинул свой щит, защищаясь.
– Сольвейг!
Она моргнула и задержала дыхание, заставляя себе замедлиться. Когда битва покинула ее тело, она опустила меч. Лицо и борода Магни блестели, и с них капала кровь, и его нагрудник был пропитан ею.
– Ты ранен?
– Не больше, чем раньше. – Он провел рукой по открытой ране на щеке. От его ухмылки она раскрылась. – Но у меня наконец-то останется шрам.
Она рассмеялась, и как только начала, уже не могла остановиться. Вскоре к ней присоединился Магни, и они стояли на холме над великой рекой франков и смеялись, пока не заболели животы.
Леиф подошел к ним, его лицо было похоже на маску, такую же окровавленную, как у его сына.
– Хватит. Мы еще не закончили. – Он кивнул в сторону реки.
Сольвейг и Магни опомнились и повернулись посмотреть. На том берегу стояли строем воины.
Она огляделась вокруг и постаралась понять, скольких они потеряли в этой битве. Но потери, если и были, были совсем малы.
Ее отец, мать и брат были залиты кровью, но, по-видимому, целы и невредимы, и сейчас шли к ним. Обращаясь к Леифу, ее отец сказал:
– Они готовы. Переправимся и сразимся?
Леиф кивнул, а затем резко оборвал себя.
– Подожди. – Он повернул голову, оглядывая их компанию. Налетчики уже добивали раненых солдат и обирали трупы. – СТРОЙ! – крикнул он вдруг.
Сольвейг не поняла, но повиновалась, как и все они, и вскоре налетчики выстроились в две шеренги поперек поросшего травой холма над рекой. Чуть ниже этого небольшого возвышения их ждали четыре больших корабля со свернутыми парусами.
Казалось, поняв, что имел в виду Леиф, отец Сольвейг стукнул топорами друг о друга. Ее мать подняла свой щит и ударила по нему клинком с Оком Бога. Хокон тоже застучал мечом по своему щиту, и этот ритм прокатился по рядам.
Сольвейг, Магни и Леиф присоединились к остальным, и вскоре сотни раскатов грома наполнили воздух. На другом берегу реки шеренга воинов начала колебаться.
Ее отец, и мать, и Леиф, все вместе сделали шаг вперед. Остальные последовали за ними. И вот уже сотни налетчиков выступили как один, направляясь к реке, к своим огромным кораблям, неся с собой гром Тора с каждым шагом.
К тому времени, когда налетчики добрались до воды, холм на дальнем берегу был пуст. Воины бежали.
– оОо~
Сольвейг и Магни стояли на высоком холме вместе со своими родителями и ее братом. Никто не произнес ни слова. Голоса смолкли, когда перед налетчиками открылся вид.
Париж.
Ее разум не соглашался с ее глазами. То, что она увидела, никак не могло быть реальным.
Сколько людей жило в таком большом месте? Тысячи и тысячи, конечно. Карлса была приютом почти для двух тысяч душ, и она казалась ничем в сравнении с Парижем. Гетланд был в четыре раза больше Карлсы, и он казался ничеи в сравнении с Парижем.
Десятки тысяч? Сотни тысяч? Могло ли оказаться так много людей в одном месте?
Это был не город. Это был целый мир.
Мир ее дома был мал, она это знала. Карлса процветала, потому что поколения налетчиков каждый год привозили домой огромные богатства из далеких земель, но она было очень далеко на севере, с зимами, которые длились большую часть года, и ветрами, которые дули с убийственной суровостью в самые мрачные дни. Только самые преданные люди называли это место своим домом.
Гетланд, расположенный гораздо южнее и ближе к этим далеким землям, был самым большим миром, который она знала. Для нее он всегда был огромным. Даже Меркурия в Англии, с ее многочисленными городами и замками, показалась ей меньше во время той единственной поездки, потому что в Меркурии людям было не так тесно, как в Гетланде.
Но это… сам город казался больше, чем все владения Карлсы, вплоть до ее границ. Это не могло быть правдой, но смятенный разум Сольвейг никак не мог отделаться от этой мысли. Этот город был больше, чем весь ее мир.
Предатель, Омори, сказал правду, хотя и не полностью. Город был хорошо защищен, окруженный не одной стеной и даже не двумя, а тремя, одна внутри другой, каждая из которых во много раз превышала рост человека, и была выше предыдущей.
Даже река была надежно защищена – через воду был перекинут огромный каменный мост. Не было бы никакой возможности сжечь его дотла, а пройти под ним означало бы нечто большее, чем дождь стрел. Она слышала истории о валунах и – что еще хуже – кипящем масле, выливаемом со стен на налетчиков внизу. Конечно, франки, настолько боящиеся потерять свои земли, что построили три стены, умели всем этим пользоваться.
Но в центре, на острове прямо посреди реки, находился дом их бога – и наверняка замок и король. Защищенный мощным мостом и третьей каменной стеной, которая казалась высотой в несколько миль.
Если были они шли по реке и прошли бы под этим мостом, им пришлось бы иметь дело только с одной стеной. Самой высокой – слишком высокой, чтобы взобраться на нее. Но там были ворота, а ворота можно было сломать, независимо от того, насколько хорошо они были укреплены. Сольвейг не видела другого возможного пути: они должны были доплыть до этого острова и пробить эти огромные врата.
