Текст книги "Солнце отца (ЛП)"

Автор книги: Сьюзен Фанетти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Сьюзен Фанетти

«Солнце отца»

Серия: Саги о женщинах севера (книга 4)

Автор: Сьюзен Фанетти

Название на русском: Солнце отца

Серия: Саги о женщинах севера_4

Перевод: DisCordia

Редактор: Eva_Ber

Обложка: Таня Медведева

Оформление:

Eva_Ber

Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления!

Просим вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения.

Спасибо.

ПРОЛОГ

ДОЧЬ

ДЕВОЧКА, КОТОРОЙ ОНА БЫЛА

Шесть лет

Когда корабли вошли в гавань, Сольвейг выбежала в передний край толпы и протиснулась между своей бабушкой и Хоконом, своим братом.

– Успокойся, дитя, – сказала бабушка, зачесывая назад выбившуюся из косы Сольвейг светлую прядь и заправляя ее обратно. – Ты всегда оказываешься не там, где нужно. И где ты была на этот раз?

– У кошки Хельги родились котята!

Она любила котят. И щенков. И козлят. И всех детей животных. Но котята были лучше всех.

Бабушка покачала головой.

– И неужели котята – такая редкость, что ты готова пропустить возвращение своих отца и матери из похода? Две кошки твоей матери успели окотиться, пока их не было. У нас много котят.

– Дагмар. Что-то не так. – Бьярке, стоявший по другую руку от бабушки Сольвейг, заговорил, его голос был низким и мрачным, как ночной гром. В его тоне было предчувствие, которое поняла даже Сольвейг – даже Хокон, который был на год ее младше; его рука схватила руку Сольвейг и сжала.

Она перевела взгляд на приближающиеся корабли, которые уже подошли достаточно близко, чтобы опустить паруса и перейти на весла, и попыталась увидеть то, что мог видеть Бьярке. Их мать и отец покинули Карслу надолго, подумала Сольвейг, но не слишком надолго; лето все еще было теплым и ярким. Они отправились в набег в далекое место под названием Англия.

Ее отец был ярлом Карлсы. Он оставил Бьярке, своего хорошего друга, присматривать за Карлсой, а их мать оставила свою мать присматривать за их детьми.

Их отец совершал набеги каждый год, иногда по нескольку раз, но это был первый раз в жизни Сольвейг, когда их мать тоже уплыла с ним. Она была Бренной Оком Бога, великой защитницей, и скальды рассказывали много историй о ней – и об отце Сольвейг, Вали Грозовом Волке. Они оба были легендами.

Но для Сольвейг они были просто ее матерью и отцом. Она скучала по ним, когда они уезжали, и была рада, что они возвращались. Но что-то было не так. Она не понимала, что именно, за исключением того, что обычно, когда воины Карлсы возвращались домой, люди шумели и радовались. Так и было, когда она выбежала из дома Хельги, чтобы подождать на причале. Но теперь все притихли. По собравшейся толпе прокатилось тихое бормотание; Сольвейг попыталась раскрыть уши и услышать, о чем говорят люди. Позади нее говорили две женщины, и она повернула голову, чтобы сосредоточиться на них.

– Где он?

– Он всегда стоит на носу, но я его не вижу. Где она?

– Неужели боги забрали их обоих сразу?

– Так и должно быть, возлюбленные должны уходить вместе… Ох, я надеюсь, что они живы. Они слишком молоды. Их дети…

– Ойм! Хватит! – бабушка Сольвейг повернулась к женщинам, и те тут же замолчали. Затем повернулась к Сольвейг и снова наклонила голову. – Не обращай на них внимания, дитя.

Ее рука, прижатая к щеке Сольвейг, дрожала, как будто бабушке было холодно. Или от испуга.

Сольвейг не знала, о ком они говорили. Поэтому она сделала то, что сказала ее бабушка, и перестала раздумывать о словах женщин. Ее взгляд искал отца и мать на приближающихся кораблях. Ее отец обычно стоял впереди, сразу за головой дракона, но на этот раз там никого не было.

Люди на кораблях тоже вели себя тихо. Обычно люди на берегу окликали налетчиков, и налетчики вопили им в ответ. Обычно шума было гораздо больше.

Сольвейг начала понимать, что что-то не так было с ее отцом. Налетчики были воинами, отправлявшимися сражаться за сокровища, честь и славу – и истории, которые должны будут рассказываться в сагах. Много, много раз Сольвейг наблюдала, как ее мать, отец и другие воины Карлсы упражнялись в бою с мечами, топорами, копьями и щитами, чтобы воевать со слабыми людьми других миров.

Она не видела ни отца, ни мать. Корабли уже подходили к причалам, а она их не видела. Сольвейг отпустила руку бабушки и руку брата и пошла вперед.

– Сольвейг! – позвала ее бабушка, но она двинулась вперед, охваченная ужасным любопытством.

Ее мать была там; она сидела, а теперь поднялась на ноги. Сольвейг увидела ее светлые волосы, заплетенные в знакомые косы, и с облегчением бросилась бежать к ней – как раз в тот момент, когда мужчины выскочили на берег, чтобы пришвартовать первый корабль.

Плечо и шея ее матери были обмотаны грязными бинтами, рука была привязана к боку. Она пострадала во время налета. У нее было много шрамов, но Сольвейг никогда раньше не видела, чтобы она была ранена.

– Мама!

Ее мать подняла глаза. Гнев и усталость искажали ее лицо, и Сольвейг почувствовала настоящий страх, хотя еще не понимала его причину.

Как раз в этот момент бабушка подошла к ней и обхватила рукой ее запястье, удерживая на месте. Оттащив Сольвейг от причала, она крикнула:

– Бренна. Дочь, ты в порядке? Тебе что-то нужно?

Ее мать ответила слабой усталой улыбкой, но не двинулась с места. Она повернулась и снова посмотрела вниз, и Сольвейг наконец увидела, что на самом деле было не так.

Не ее мать была тяжело ранена в этой битве. Ее отца, ее могучего отца, привязанного к носилкам, подняли и перенесли на пирс шестеро рослых мужчин. Он не двигался. Его глаза были закрыты. Его грудь была обнажена, если не считать окровавленных, грязных бинтов. Его кожа была блестящей и серой.

Странный гул – «ох-х-х» пронесся по толпе, когда люди, несшие отца Сольвейг, поднялись на пирс, и люди на берегу увидели носилки. А потом все звуки, казалось, стихли.

Сольвейг стояла в тишине и смотрела, как мужчины несут ее отца в большой зал. В животе у нее было странное ощущение, как будто что-то маленькое и хрупкое внутри нее свернулось и умерло.

– Пойдем, дочь.

Она почувствовала руку матери на своей голове и посмотрела в прекрасное лицо, которое любила больше всего на свете, если не считать еще одного.

– Папа отправился в Валгаллу?

Усталость в глазах ее матери сменилась чем-то похожим на боль, но затем Бренна улыбнулась и убрала непослушную прядь волос с глаз Сольвейг.

– Нет, Сольвейг. Он самый могущественный из людей, и он жив. Теперь Фрида и боги должны помочь ему выздороветь. Привет, Хокон. Я так сильно скучала.

Она погладила брата Сольвейг по голове, затем наклонилась и подняла маленькую Илву, самую младшую из них, своей здоровой рукой. Обернувшись к своей матери, Бренна заговорила:

– Нам нужна Фрида, мама. У него сильная лихорадка, и он уже несколько дней не просыпается.

– Она была на пирсе, ждала Яана. Она уже в зале.

Мать Сольвейг кивнула и направилась по уступу в сторону холла, держа Илву на руках. Ее бабушка и брат пошли за ними. Сольвейг стояла и смотрела на пустеющий корабль. Все были счастливы, когда отряд отправился в поход. Все в Карлсе были счастливы, когда увидели возвращающиеся корабли. Теперь всем было грустно.

Ее отец был Грозовым Волком. В легендах говорилось, что он сражался с Эгиром (прим. – ётун мирового моря, Эгир состоит с богами-асами в дружественных отношениях: он приглашает их к себе на пир и сам их посещает. В поэзии является описанием или олицетворением спокойного моря, владыкой моря), и победил. Он бросил вызов самому Тору и выжил. Он был разрублен надвое в бою и собрал себя воедино, чтобы сражаться дальше.

Ее отец отрицал все это, говорил, что это выдумки, но Сольвейг верила. Она никогда не слышала, чтобы ее отец болел. Он был большим, сильным и свирепым. Он был добрым и теплым. Он был могущественнейшим из мужчин, а ее мать была могущественнейшей из женщин. Все знали, что боги благоволят им. Как они могли быть ранены?

Она не понимала. Ее голова наполнилась шумом, похожим на гром Тора, а грудь, казалось, сдулась и сжала сердце.

– Сольвейг! Идем! – бабушка протянула ей руку.

Сольвейг побежала прочь.

Десять лет

Гетланд был гораздо больше Карлсы, и Сольвейг всегда чувствовала себя маленькой и совсем не такой храброй, как обычно, в дикой городской суете. Особенно сейчас, когда здесь гостили люди издалека: друг ее родителей Астрид и ее муж Леофрик. Он был принцем, что делало Астрид принцессой. Когда-нибудь они станут королем и королевой Меркурии.

Меркурия. Королевство в Англии. Сольвейг помнила, что ее отец чуть не погиб во время налета на Меркурию, а мать была тяжело ранена. Она помнила боль неудачного набега; Карлса потеряла много воинов. Они долго думали, что и Астрид мертва. Она не помнила всего, но знала достаточно, чтобы не понимать веселья, которым были встречены Астрид и ее муж. Они оставались друзьями, даже после всего, что произошло.

Ее отец и ярл Леиф однажды отправили огромный флот обратно в Меркурию, чтобы начать войну – и вернулись, заключив союз с людьми, которые чуть не погубили мать и отца Сольвейг.

Она много раз видела подобное в большом зале Карлсы. Ее отец хотел, чтобы бывшие враги становились друзьями. Он верил, что в дружбе больше силы, чем в войне.

Ее мать не всегда соглашалась. Много раз Сольвейг тихо лежала в своей постели, притворяясь спящей и слушая, как ее родители спорят по поводу принятых в зале решений. Она слушала, потому что хотела понять. Она была дочерью Грозового Волка и Ока Бога, ее жизнь была наполнена великими героями саг, людьми, которых коснулись боги, и она хотела знать все, что могла, чтобы, когда придет время, смогла занять свое место среди них.

– Их корабль такой огромный, – сказал Магни, растягиваясь на животе рядом с ней. – Я хочу такой же, когда вырасту.

Сольвейг закатила глаза. Магни был единственным живым сыном ярла Леифа и его жены Ольги. Он был почти на год младше ее и все еще был ребенком, которому еще многому предстояло научиться. Ему нужно было слушать лучше.

– Наши корабли намного величественнее. Он слишком большой и слишком глубоко сидит в воде и может плавать только в море. Наши корабли могут отправиться куда угодно.

– Но там есть даже комнаты. С кроватями.

– Комфорт – это для мягкотелых слабаков, а не для воинов. Вот почему мы во всем лучше их. Где Хокон?

Солвьейг огляделась; ей полагалось следить за братом, но ему наскучило наблюдать за залом, а ей нет. Ей нравилось подслушивать, когда взрослые не знали. Она научилась гораздо большему из того, что от нее пытались скрыть, чем из того, чему пытались научить.

Она слышала, как он уходил, но забыла об этом. Только они двое приплыли со своими родителями в этот раз. Илва, Агнар и маленькая Това остались дома с бабушкой. Хокон был следующим по старшинству. Ему было восемь лет, и он был достаточно взрослым и самостоятельным, даже если их мать так не считала.

– Гулла нашла его и отправила спать. Она и нас ищет, но я прошел через загон для коз, и она меня не заметила.

– Она не найдет нас здесь.

Сольвейг обнаружила эту щель под хранилищем для зерна, у стены большого зала, несколько лет назад. Она держала находку в секрете, пока Магни не решил узнать, куда она так часто исчезала. Когда он заявил, что Гетланд – его дом, а не ее, скрывать от него тайные места неправильно, Сольвейг заставила его поклясться нерушимой клятвой. Они порезали себе большие пальцы, смешали кровь, и Магни дал клятву никому не рассказывать о секрете.

А потом, уже следующим летом, он позволил Хокону последовать за ним, и ей пришлось заставить и своего младшего брата поклясться на крови. Магни не хотел, чтобы Хокон проследил за ним; он просто не заметил – и это было так глупо.

Мальчишки все были глупыми.

Она не была уверена, как такие болваны, как Магни и Хокон, могут когда-нибудь вырасти в великих людей, таких как их отцы. Это было им явно не по зубам. Почти так же не по зубам, как стремление Сольвейг стать похожей на свою мать.

Сольвейг оценивающе посмотрела на мальчика рядом с ней. Из того, что она слышала, она поняла, что его и ее родители хотели, чтобы они когда-нибудь поженились. С тех пор как она услышала это во время их последнего визита в Гетланд, она пыталась представить себе свадьбу с Магни. Она знала его всю свою жизнь, и он ей очень нравился. Он не был виноват, что родился мальчишкой, а мальчишки – глупые.

На него было приятно смотреть – такой же высокий, как она, хотя и младше, с длинными светлыми волосами и темно-голубыми глазами, как у его отца. Он ей нравился. Но Сольвейг не могла представить, что будет делать с ним то, что делают взрослые мужчины и женщины – кряхтеть, стонать и потеть.

По правде говоря, она не могла представить, что будет делать это вообще с кем-нибудь. Она отвернулась от Магни и продолжила наблюдать. Это выглядело странным и неприятным, хотя и мужчины, и женщины, казалось, постоянно только об этом и думали. Ее родители точно думали. В большом зале уже было мало народу – люди расходились по домам, а те, кто остался – Астрид и ее муж, родители Магни, ее собственные, несколько других пар – закончили разговоры и расселись по парам. Она наблюдала через щель, как ее отец усадил мать к себе на колени и положил руку ей между ног с громким ворчанием.

Она не хотела такого. Чего она хотела, так это другого – того, как ее отец смотрел на ее мать через зал, когда она не знала. Сольвейг не понимала, что это был за взгляд, но он был… бесконечным. И совершенно откровенным. Она хотела, чтобы какой-нибудь мальчик смотрел на нее так. Даже если ей не суждено познать эту плотскую любовь, Сольвейг хотела бы, чтобы какой-нибудь мальчик смотрел на нее так, когда она поворачивалась спиной.

Или вот улыбка, которой улыбалась ее мать, когда слышала смех отца Сольвейг. Эта улыбка была такой же, как тайный взгляд ее отца. Каждый раз, когда она это видела, в груди у нее становилось тепло и хорошо.

В эти моменты, а не в моменты их дикого ворчания и потения, Сольвейг видела любовь родителей друг к другу. Это было то, чего она хотела. Когда-нибудь. Когда она будет достойна такой любви.

– Ох, – тихо простонал Магни рядом с ней. – Я не хочу на это смотреть. Пойдем к воде. Я хочу взглянуть на корабль.

– Как ты думаешь, почему они так часто это делают? – спросила Сольвейг, игнорируя его предложение и его глупую одержимость английским кораблем.

– Эрик говорит, это как будто чесотка. Он говорит, что можно и себя так почесать.

– Кто такой Эрик?

– Ему двенадцать лет, – ответил Магни, как будто этого было достаточно.

Но, возможно, так и было. Двенадцать лет прошло с момента его рождения. Некоторые мальчики в этом возрасте получали наручные кольца и становились мужчинами. И даже брали жен.

– Ты когда-нибудь делал это?

Он скорчил гримасу и покачал головой.

– Ты?

– Нет. – Она снова посмотрела на Магни и подумала, а не стоит ли им попробовать.

– Ты хочешь? – спросил он, прежде чем она приняла решение.

– А ты?

Его плечи поднялись почти до ушей.

– Возможно, это приятно.

Сольвейг сомневалась в этом. Но кивнула.

– Хорошо. – Она наклонилась к нему и поджала губы.

Магни наклонился к ней, и их губы соприкоснулись. От него приятно пахло, как от костра и козьего загона. Его губы были теплыми и сухими, напряженными и какими-то сморщенными. Его дыхание щекотало ее щеку.

Это не было неприятно. Или приятно. Или вообще как-нибудь. В их клятве на крови было больше чувства, чем в этом.

Сольвейг не знала, что делать дальше, поэтому отстранилась. Она потерла губы; они покалывали.

Магни тоже потер губы.

– Теперь мы можем пойти посмотреть на корабль?

Испытав облегчение от того, что эксперимент закончился, и более чем когда-либо уверенная в том, что что бы ни нравилось их родителям в их близости, это было не для нее, Сольвейг вздохнула и отодвинулась от стены.

– Он не так хорош, как наши корабли. Пойдем, я тебе покажу.

Тринадцать лет

Сольвейг уставилась в небо: безоблачное полотно ярко-синего цвета, растянувшееся от горизонта до горизонта. Внизу, под ними, Карлса была тихой. Веселье после ухода налетчиков продолжалось долго, и оставшиеся не спешили начинать следующий день.

Время менялось, когда люди уходили в поход, и не только потому что оставшиеся напивались и болели похмельем. Темп жизни в городе замедлялся до вялости; решались только самые важные дела. Казалось, все замирало в ожидании.

С тех пор как ее отец вернулся домой привязанным к носилкам, Сольвейг постоянно испытывала тревогу, когда он уплывал. В тот день она потеряла веру в то, что он силен, как бог. Он был всего лишь мужчина. Великий человек, один из самых сильных, но всего лишь мужчина, и его можно было отнять у нее.

Ее беспокойство было сильнее, когда мать оставалась дома, как в этот раз. Ее отец рассказывал много историй о том, как ее мать спасала его. Он часто говорил, что его жена – часть его самого. Ему было нужно, чтобы она была рядом. Но младшая сестра Сольвейг, Хелла, совсем еще младенец, маленькая и хрупкая, заболела, так что ее мать осталась в зале, ухаживая за ней, а отец поехал один.

– Когда мы поженимся, ты станешь жить в Гетланде или я переберусь жить сюда?

Они с Магни лежали на травяной подушке на опушке леса Верджанди. При этих словах Сольвейг повернула голову и изучила профиль своего друга. Его щеки все еще оставались гладкими, но лицо изменилось с тех пор, как она видела его в последний раз. Он стал более коренастым, более мужественным. И был очень похож на своего отца.

– Кто сказал, что мы должны пожениться?

По правде сказать, все так говорили. Да и сама Сольвейг думала об этом. Это не было неприятно, и иногда она долго размышляла, как это будет. Иногда что-то внутри нее сжималось и болело, и тогда все, о чем она могла думать, был Магни

Он повернулся и встретился с ней взглядом. Его глаза были голубого цвета, темнее, чем у нее, больше похожие на море, чем на небо.

– Все. Ты хочешь сказать, что мы не поженимся?

Она пожала плечами и снова повернулась к небу. Орел пролетел по гладкой синеве небосклона, а затем нырнул вниз, и ей не нужно было поднимать голову и наблюдать, чтобы понять, что он вытащил рыбу из воды под скалой, на которой они лежали.

– Я хочу сказать, что когда мы поженимся, и где и если поженимся – это только наше дело, ничье больше.

Его рука легла на ее руку, лежащую на траве, и он сжал ее. Сольвейг почувствовала новое кольцо на руке Магни, полученное всего несколько недель назад, когда он дал клятву верности своему ярлу и отцу. Она ненавидела эту извивающуюся золотисто-серебристую ленту, но не за то, что она говорила о нем, а за то, что отсутствие ее говорило о ней.

В Карлсе, как и в Гетланде, женщинам не дарили наручных колец. Они клялись в верности и сражались бок о бок с мужчинами на равных, но им знак их верности был не положен. Сольвейг любила безделушки и украшения, но не из-за их блеска она завидовала кольцу Магни.

Она не хотела быть другой.

Магни носил это кольцо на руке, и теперь все, кого он встречал, знали, что он мужчина и его сочли достойным. Сольвейг придется доказывать свои заслуги каждый день.

Она попыталась вырвать свою руку из его, но он крепко держал ее. Он стал выше ее с тех пор, как они виделись в последний раз, и сильнее.

Магни повернулся на бок, все еще держа ее за руку, и посмотрел на нее сверху вниз. Его длинные волосы спадали с плеч и затеняли лицо. Их концы касались ее шеи.

– Я хочу жениться на тебе, Сольвейг. Не из-за воли наших родителей. А потому что хочу сам.

Волнение, которое Сольвейг иногда чувствовала, вдруг превратилось в спазм, и у нее заболела грудь. Но она хотела большего, чем Магни. Она только начала боевые тренировки, пока еще деревянными мечами. Она хотела обрести свою честь и заставить своих родителей гордиться ею. Если девочки ее возраста выходили замуж, они уже скоро распухали от рождения детей и проводили свою жизнь, гоняясь за ними и за цыплятами.

Ее мать вышла замуж гораздо позже, после того, как создала себе имя. Ее отец был еще старше. Она подождет с любовью. Сначала она должна завоевать себе имя.

– Мои мать и отец – легенды. Я – их дочь. Пока я никто, я не могу быть достойна их. Это все, что имеет значение, – я должна стать достойной своих отца и матери. Я не выйду замуж, пока не напишу свою историю, и она не засияет рядом с историей моих матери и отца.

Ее голос дрожал, и она прочистила горло, чтобы избавиться от слабости. Она чувствовала себя странно беззащитной, и это заставляло ее нервничать. Она только что призналась в чем-то… и не совсем понимала, в чем.

Выражение лица Магни изменилось, и Сольвейг увидела в нем жалость – и поняла, что обнажила в себе что-то некрасивое и слабое. Она резко дернулась и высвободила руку, отталкивая его. Потом села и повернулась, увеличивая расстояние между ними и глядя прямо на него.

– Если ты скажешь кому-нибудь хоть слово об этом, я убью тебя.

Магни поднял руки, словно защищаясь от удара.

– Я храню твои секреты, Сольвейг. Всегда.

Он хранил, но она не успокоилась.

– Поклянись.

– Я клянусь. – Он вытащил свой короткий клинок из-за пояса. – Я поклянусь кровью, если тебе нужно.

Они дали много таких клятв, и у обоих были шрамы от порезов. Большинство из клятв были детскими, требующими только торжественности крови, но сейчас кровь была важна, даже если Сольвейг не была уверена, почему.

– Да. Кровью.

Не моргнув глазом, Магни провел кончиком лезвия по ладони. Она взяла у него лезвие и сделала надрез на собственной ладони. Укус боли был мягким и знакомым. Они сложили ладони вместе.

– Я, Магни Леифссон, – его голос всегда становился глубже, когда он произносил слова, которые считал важными, – Клянусь тебе, Сольвейг Валисдоттир, не передавать слов, которые мы говорили здесь, ни одной живой душе, и не делиться их значением ни с одной живой душой. Клянусь своей кровью и своей честью.

– Поклянись и на своем кольце тоже, – добавила она после паузы, изучая солнечный блеск его новой безделушки.

– Я клянусь своим кольцом.

Удовлетворенная, она попыталась отпустить его руку, но он снова удержал ее.

– Я буду ждать, Сольвейг. Я женюсь на тебе, когда ты захочешь.

Пятнадцать лет

– Подними его.

Мать Сольвейг ухватила свой меч и подняла его перед собой, направив прямо на богов.

На самом деле это был не ее меч. Ее настоящий меч был легендой. Она пользовалась им во время многих великих набегов и убила сотни мужчин и женщин. Она никогда не называла его имени, но все, кого знала Сольвейг, называли его Клинком Ока Бога.

Глаза ее матери не были похожи на глаза других людей. Они были разного цвета. Один был голубым, более светлого оттенка, чем у Сольвейг, у которой были глаза ее отца. Другой, однако, был всех цветов в мире, и через него проходили коричневые линии, будто рисунок дерева с корнями.

Иггдрасиль. Люди говорили, что этот глаз принадлежал самому Одину. Это был тот самый глаз, которым он пожертвовал, чтобы обрести всю мировую мудрость. И Бренна была известна и почитаема во всем их мире как Око Бога.

Она говорила, что это была выдумка, как и все истории о ней и истории об отце Сольвейг. Но Сольвейг внимательно слушала, куда бы ни пошла. Она смотрела и видела. И она думала о том, что слышала, и о том, что видела.

Она думала, что эти легенды – настоящие, независимо от того, насколько они правдивы. Легенда – вот что действительно имело значение.

В вере в них была правда, и в том, что они рассказывали, была магия. Сольвейг не знала, был ли чудесный правый глаз ее матери тем самым глазом Одина. Она не знала, почему он не может им быть. Но она знала, что ее мать была великим воином.

Ее мать хотела благоговения и страха – но перед собой, а не перед своим глазом. Сольвейг думала, что это одно и то же. Люди знали Бренну как могущественную Деву-защитницу, но верили и в то, что ее глаз обладает силой. Как бы они ни пришли к этому, благоговение и восхищение, которые они испытывали к ней, были настоящими.

То же самое относилось и к отцу. Он говорил, что великие истории о нем на самом деле были рассказами о его спасении. Он не сражался с Эгиром, ётун просто выплюнул его из моря и спас. Он был тяжело ранен в бою, почти разорван надвое – и у него был длинный широкий шрам на спине, чтобы доказать это, – но в тот день он упал на землю только для того, чтобы больше не сражаться, и он бы умер прямо там, если бы мать Сольвейг не спасла его. Скорбя о потере своего сына, старшего брата Сольвейг, который умер в день его рождения, он бросил вызов Тору, но Тор проявил милосердие и оставил его в живых.

Сольвейг видела, что отец говорит правду, но почему она не могла быть той правдой, которую видели люди? Люди говорили свою правду. То, что произошло, было не так важно, как то, что из этого получилось.

А еще они говорили, что его сердце было пронзено копьем, но он не упал, и что его сердце само вытолкнуло копье из раны. Сольвейг знала факты – она живо помнила, как отца уносили со скейда на носилках, его душа была всего в нескольких шагах от дверей Валгаллы. Это было одно из ее самых ярких ранних воспоминаний. Многие из людей, что теперь рассказывали историю могучего сердца Вали Грозового Волка, были там в день, когда его унесли с корабля. Многие видели, когда он был ранен. Они знали факты, и все равно рассказывали легенду. Факты были одним, но правдой была именно она.

В отца попали три толстые стрелы. Одна из них попала ему в сердце, и раны загноились еще до того, как его доставили домой. Он чуть не умер. Часто, в те недели, когда он лежал без чувств, они думали, что он не выживет.

Но он выжил и полностью выздоровел, если не считать новые шрамы на его широкой груди. И это была настоящая легенда. Снова и снова Вали Грозовой Волк получал раны, которые убили бы любого смертного, и снова и снова он выздоравливал и становился так же силен, как раньше. Вот что было правдой.

Его сердце оказалось достаточно сильным, чтобы вытолкнуть копье. Его тело было достаточно сильным, чтобы вынести такую рану. Его воля была достаточно сильной, чтобы сразиться с богами. Это была правда, о которой рассказывали легенды.

– Подними меч, дочь. Начнем заново.

Клинок Ока Бога висел в ножнах в большом зале, рядом со щитом Бренны. Но тусклое железо тренировочного меча, который держала ее мать, казалось легендарным в ее руках.

Сольвейг уставилась на кусок железа, который мать выбила у нее из рук. Ее ждал настоящий клинок, тот, который ее отец подарил ее матери на их свадьбе. Придет день, когда она будет достойна владеть этой сверкающей вещью. Но не сейчас. Пока она не могла удержать даже этот кусок металла. Ее ладони и пальцы все еще болели и дрожали от силы удара матери. Ей потребовалась вся ее концентрация, чтобы не затрясти руками от боли.

Она была дочерью двух легенд, и ничего на свете не хотела так сильно, как быть достойной их историй.

Стоя перед матерью, чувствуя, как боль поет в ее руках, Сольвейг пока не чувствовала себя достойной чего-либо.

– Подними его, мое солнце.

Тень ее отца упала на Сольвейг и тупой клинок, который она еще не успела поднять. Должно быть, отец вышел из зала, чтобы посмотреть на ее унижение.

Она сделала, как он сказал. Когда Сольвейг выпрямилась и сжала руку на рукояти тренировочного меча, отец шагнул ей за спину и обнял ее, сжимая в своей ее руку с мечом и прижимая к телу локоть ее руки со щитом. Его оружием были топоры, а не меч, и он не сражался ни щитом, ни доспехами, но хорошо знал, как обращаться со всеми инструментами воина. Он был берсеркером Ульфхеднара – самым свирепым и смелым из всех воинов.

Увидев отца, ее мать расслабилась и опустила свой тупой меч острием вниз.

В объятиях отца, ничтожная по сравнению с его телом, Сольвейг чувствовала себя сильнее, как будто часть его легендарной мощи проникла в нее через его прикосновение.

– Всегда держи в поле зрения местность вокруг себя. Спереди, сзади и по бокам. Никогда не обнажайся перед врагом. Защищай свое тело от шеи до бедер. Всегда разворачивай свой щит лицом к противнику и крепко держи его.

Отец поднял ее руку со щитом и поставил ее так, как надо, толкнув ее плечом вниз и внутрь.

– Наноси удар сбоку. У тебя не выбьют из рук меч, если противник не ударит тебя по нему. Отойди в сторону и толкнись вот так.

Он передвинул тело Сольвейг вбок, а затем вперед, опустив ее руку с мечом вниз и поперек, чтобы рассечь воздух. И еще три раза.

Сольвейг почувствовала, как он кивнул у нее над головой, а затем ее мать снова подняла меч и щит. Бренна атаковала, и отец передвинул руку Сольвейг так, чтобы ее щит принял удар. Он толкнул ее вперед, двигая рукой с мечом, и она впервые коснулась тела своей матери, полоснув своим безвредным лезвием по ее животу.

Ее мать улыбнулась, ее волшебные глаза сначала остановились на Сольвейг, а затем поднялись, чтобы задержаться на ее лице отца. Двигаясь, как вода, ее мать отступила назад и снова атаковала, и отец Сольвейг помог ей блокировать удар.

Все это было медленно и грациозно, больше похоже на танец, чем на драку, но позволяло Сольвейг понять, что она должна видеть, чувствовать и делать.

Она расслабилась и наслаждалась танцем, позволяя своим родителям, Грозовому Волку и Оку Бога, показывать ей эти шаги любви и войны, и на сей раз впервые почувствовала, что когда-нибудь может стать Девой-защитницей, достойной своего происхождения.

Часть 1. ИСКАТЕЛЬ

1

Сольвейг завизжала и прыгнула вперед, перепрыгнув через тело франкского солдата, который только что пал от ее меча. Земля вокруг нее была усеяна телами. Жидкий жар, который всегда наполнял ее суставы и мышцы в бою, пульсировал и нарастал. Ее мать описывала это чувство как жажду крови. Боевую ярость.

Силу.

Франки были одеты в блестящие доспехи с головы до ног, так что едва ли походили на людей. Было трудно нанести смертельный удар по закованному в металл человеку, нужно было быть очень точным; но тот же металл, который защищал их, делал их медленными и слепыми. За три года набегов Сольвейг хорошо научилась использовать недостатки доспехов, и смогла найти возможность нацеливать свой меч на щели и стыки в них.

Некоторые из ее друзей и сами стали носить некое подобие доспехов. Оно было сделано из звеньев, называемых кольчугой, и кузнецы Гетланда обработали ее так, чтобы она была легкой и не стесняла движений. Сольвейг предпочитала свободу кожаной одежды, но ее мать теперь всегда носила кольчугу – по настоянию отца. Год назад она получила удар ножом в живот и чуть не умерла.

У Сольвейг было пятеро братьев и сестер, трое из которых были еще достаточно малы, так что теперь их мать носила кольчугу.

Старшие из ее братьев и сестер, Хокон и Илва, сражались вместе с Сольвейг и их родителями здесь, во Франкии.

– СТЕНА!