Текст книги "Волшебный час"

Автор книги: Сьюзен Айзекс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

– С какой целью Сай Спенсер собирался в Лос-Анджелес? – спросил Робби.

– У него было четыре или пять проектов, которые он хотел осуществить. Намечено несколько встреч.

Тут снова вмешался я:

– Мне кажется странным, что режиссер покидает съемочную площадку, когда его фильм в полном разгаре.

Истон обернулся, продемонстрировав мне свой профиль, красноречиво свидетельствовавший, кому достались лучшие гены.

– Вовсе необязательно. Сай был продюсером и режиссером. У него был еще так называемый контролирующий продюсер, который следил за всем процессом, а также решал текущие вопросы. А еще у него под рукой был я. Так что он мог себе позволить на пару дней отлучиться.

– Да, но ведь все складывалось паршиво.

– Что ты имеешь в виду?

– Проблемы с Линдси.

– Линдси. – Мне показалось, что Истону на секунду стало дурно, как будто я ткнул в самое больное место, по поводу которого они не раз говорили с Саем. – Значит, до тебя дошли слухи.

– Нам сообщили, как хреново проходили просмотры, – пояснил я. – Это правда?

Он пожал плечами:

– Я не могу сказать, что уверен на сто процентов. Ты знаешь, Стив, что я не так уж давно работаю в этом бизнесе, чтобы быть экспертом. То есть, когда Сай меня о чем-либо спрашивал, я притворялся, что у меня есть своя точка зрения, и молил Бога не выглядеть полным идиотом. Но как бы я ни старался, я все равно реагировал так, как если бы купил билет в кино и сидел там с пакетиком поп-корна, – считая что-то занудным, а что-то забавным. А уж выглядела она – с этим не поспоришь – так, что горло перехватывало.

Робби бессмысленно закивал головой.

– Но, наверное, я чувствовал, что Сай имел в виду. Линдси на экране не захватывала ничем, кроме своей внешности. Я смотрел на нее, но не вслушивался. Мое внимание не было приковано к экрану. И, честно говоря, если бы я к тому же не участвовал в съемках, я смотрел бы еще с меньшим интересом.

– Ты хочешь сказать, что она играла не так уж ужасно? – уточнил я.

– Дело даже не в самой ее игре. Видишь ли, Сай понял, что фильм просто провалится, если зрители не полюбятэту женщину. Но даже я понимал, что полюбить героиню Линдси очень сложно. Она не могла даже вызывать симпатию. Ноль эмоций.

Робби встрепенулся:

– Скажите, в Лос-Анджелес Сай собирался для переговоров с Кэтрин Пурель о передаче ей роли Линдси?

Истон не успел даже обернуться к Робби, а я уже понял его реакцию: он был абсолютно ошеломлен, что мы и это разнюхали.

– Господи, а это вам кто сказал?

Ни один из нас не ответил, и Истон заговорил:

– Что ж, поздравляю! Кто бы ни был источником этой информации, он знал, о чем говорил. – Он обернулся ко мне, и на его лице было написано любопытство. – Так кто вас проинформировал?

– Я не имею права, Ист.

– Ну ладно, – сказал он, – извини. Не буду настаивать. – Он улыбнулся. – Не буду очень настаивать. Как бы то ни было, Сай действительно хотел увидеться с Кэтрин Пурель. Но насколько я понимаю, это его обычный маневр. Понимаете, он хотел, чтобы слухи о его переговорах с Пурель и ее агентом докатились до Линдси. Она бы всполошилась, очнулась наконец и начала… ну… начала нормально играть. Но клянусь, Сай вовсе не собирался отстранять ее от съемок.

– Он вам прямо это заявлял? – спросил Робби и закашлялся. Он вдруг охрип. У нас был трудный день, и Робби напоминал утомленного президента Эйзенхауэра. Даже жизнерадостные горошины его желтого платочка, торчащего из нагрудного кармана, будто осыпались.

– Нет. Но, видите ли, я неплохо знал Сая. Он мог относиться к Линдси объективно, резко, даже жестко – как к актрисе. Но Линдси-женщина владела им безраздельно.

– Секс? – спросил я.

– Да, – ответил Истон.

– Что, только секс, а может, еще и любовь? – не унимался Робби.

– Наверное, и то, и другое, – Истон опустил голову. Его плечи подымались и опускались с каждым вздохом. Я вдруг все понял. Как и Сай, Истон мог быть объективным по поводу игры Линдси, но не по поводу ее самой. Он не мог этого скрыть. Он был в нее влюблен.

– Это не потому, что она очень красива, талантлива или умна, – попытался он объяснить, стараясь говорить бесстрастно, – хотя этого у нее не отнять. Она просто умеет захватить мужчину.

Робби снова закивал: да! да! да!

– Сай… Сай слишком нуждался в Линдси и потому никогда ее не уволил бы.

Я услышал, как Истон сглотнул. По-моему, он сам нуждался в Линдси. У него комок стоял в горле.

– Он нуждался бы в ней, даже если бы это и обошлось ему в двадцать миллионов? – спросил Робби.

–  Да.

А как же быть с теорией Ника Монтелеоне о том, что Сай охладел к крошке Линдси и ежедневно, в одиннадцать утра покидая съемочную площадку, шлялся напропалую? Я снова вспомнил те самые длинные волосы, которые мы нашли в изголовье его кровати. Блондинкой там и не пахло.

– Ты присутствовал при том разговоре, когда он сказал, что хорошо бы Линдси убила молния? – спросил я.

Истон выпрямился, как бывалый служака. По-моему, его снова развеселило, что мы так хорошо знали свое дело: прямо как настоящие детективы! Наконец он сказал:

– Господи, ну вы молодцы! И… в общем, да, я слышал, как Сай это сказал. Но даже это пожелание избавиться от нее – буквальным образом… Сай так попросту разряжается.

– Что ты имеешь в виду?

– Она, разумеется, здорово его разочаровала, но он никогда бы ее не уволил. Поверь мне, Стив. Он просто не мог ее упустить. – Истон облизнул губы. – Когда дело касалось Линдси, он становился беспомощным.

Если бы мы были одни, я бы, конечно, не упустил возможности прицепиться к нему, подразнить и позадирать: Сай? Беспомощным? А ты, салага? Я бы задал ему перца по поводу того, что он втюрился в кинозвезду. Но я не хотел смущать его в присутствии Робби. А кроме того, я сообразил, что даже если это и была совершенно безнадежная любовь, это имело большое значение: впервые в жизни Истона возник кто-то, кто его расшевелил на чувства. Над этим не стоило смеяться.

– А что вы скажете о других спонсорах? – спросил Робби. – Ведь это были не только деньги Сая? Как насчет Микки Ло Трильо?

– А, Микки, – сказал Истон. – Да, разумеется. Я про него совсем забыл. О Боже, вы бы его видели. Это нечто. По сравнению с ним Марлон Брандо в «Крестном отце» выглядит драным котом. – Он умолк и принялся обдумывать сказанное. – А может, я и не прав. У него сильный нью-йоркский акцент. И внешность громилы. Наверное, поэтому он и выглядит круче, чем есть на самом деле.

– Сай его боялся?

Молчание. По-моему, Истон кусал губы. Я огляделся вокруг. На журнальном столике лежала рукопись. Я взял ее. На шуршание бумаги брат обернулся. Он увидел, что я держу в руках. Он весь обмяк, его поза выдавала смятение. Кажется, он забыл о Робби.

– Видишь эту рукопись, Стив. – Мне показалось, что он чуть не плачет. – Сай дал мне ее в четверг, за день до… Он дал мне ее и сказал: «А это, Истон, наш следующий фильм. Он войдет в историю».

– Мне действительно очень жаль, – сказал я. – У тебя с ним все складывалось отлично?

– Я наконец… – он оборвал себя, сообразив, что здесь Робби. – Я был так к нему привязан, – тихо проговорил он и глубоко вздохнул. Через минуту это был прежний Истон, демонстративно оживленный.

– Теперь придется подыскивать что-то новое. – Он покачал головой. – Идея переехать в Калифорнию мне ненавистна, но, видимо, придется. Быть поближе к месту действия, к людям из этой среды.

Вот черт, подумал я, не повезло Истону с Саем. Только он нашел патрона в любезном его сердцу саутхэмптонском стиле, да еще с редким чутьем, да еще оказавшего ему доверие, да еще давшего такую хорошую возможность проявить себя… Но Сай уже не сможет никому порекомендовать Истона. А какую еще, к черту, характеристику мой брат может показать в Голливуде? Неудавшийся продавец машин? До этого Истон не способен был продавать даже холщовые шорты учителям начальных классов. Ему чего-то явно не хватало – то ли убежденности, то ли уверенности в себе. Что он будет делать в Лос-Анджелесе? Как он будет там жить, плавая среди кровожадных акул кинобизнеса?

– Так на чем мы остановились? – вздохнул Робби. Он начал массировать переносицу с видом специалиста по акупунктуре, только что узнавшего о какой-то специальной точке, помогающей прояснить рассудок и зрение. Только это ему не помогло. Бедняга, он выглядел жутко изможденным. Я подумал: милый, тебе тридцать лет, и ты еще слишком молод, чтобы так быстро уставать. Может, именно поэтому он всегда сразу хватался за пушку и спешил арестовывать. У этого парня не было выносливости. Долгих расследований он не выдерживал.

– Мы остановились на Микки, – напомнил я.

– Точно. Микки.

– Когда звонил Микки, Сай выходил из себя, – сообщил Истон. – Для нас с вами «выходил из себя» означает потерять самообладание, грызть ногти, кричать. Что до Сая, он просто чуть более напряженно говорил. И для того, чтобы это заметить, нужно было его неплохо знать.

– По-вашему, он был напуган? – спросил Робби.

– Не знаю. Просто держался чуть более напряженно. Хотя уже это удивляло. Видите ли, Сай не испытывал волнений. Он заставлял волноваться других. Но каждый раз, когда звонил Микки, Сай качал головой и шептал: «Меня нет».

Пока мой брат говорил, я открыл рукопись. Она называлась «Ночь Матадора», и ниже – «Оригинальный сценарий Мильтона Дж. Мишкина». Я перевернул страницу и прочел дальше:

«Камера снизу, под углом наезжает на матадора, дразнящего огромного, черного, устрашающего быка.

Матадор:

Меня зовут Родриго Диас де Бивар Эль Сид. А я – Франсиско Ромеро, семь столетий спустя, дразнящий быка мулетой.

Голос за кадром: Грозное дыхание зверя. Матадор ли это? Или бык? А я – Маколете, принявший смерть от быка. И юный Эль Кордобес.

Камера идет вверх. Силуэт быка становится все отчетливее, и мы видим матадора в центре поля, в окружении пикадоров и бандельеро. Он угрожающе размахивает ярко-красной мулетой.

Я – воплощение самой Испании.

Камера переезжает на мулету матадора, мы слышим музыку фламенко.

Я – мужчина.

Сцена на красном фоне».

Я подумал: ни за что не стал бы я не то что читать это дерьмо, но даже в руки бы не взял. Вот это, наверное, и означает настоящее искусство.

– А что, Микки Ло Трильо часто звонил Саю? – спросил Робби.

– Да, особенно в последнее время. По двадцать раз в день.

Тут Робби принялся теребить бахрому салфетки, постукивая по ней пальцами:

– А какова была цель этих звонков?

– Как я думаю, до Микки докатились слухи о проблемах с картиной. Сай, конечно же, все отрицал.

– Вы полагаете, Микки ему угрожал?

– Этой части беседы мне слышать не доводилось, – сказал Истон. – Но какой бы ни была эта информация, Сая она… беспокоила. – Он помолчал. – У Сая верхняя губа покрывалась бисеринками пота. Вы не представляете, как это выглядело. Сай был не из тех, кто с легкостью потел.

Я был уверен, что действие, усиливающее способность потеть, по законам штата Нью-Йорк не является достаточным поводом для ареста, но по лицу Робби можно было сказать совершенно противоположное. В его глазах отражался грядущий блеск наручников.

– Эй, Робби, охолони, – бросил я.

– Стив, но ведь это хороший повод, – отозвался Робби, не обращая внимания на Истона, как будто он тоже был копом или членом нашей семьи. – Микки – нехороший человек.

– Разумеется, но он же не идиот. Не мог же он пристрелить Сая из-за того, что сам неудачно вложил деньги?

– Ой, перестань. Он мафиози.

– Да, – согласился я, – но это как раз не их стиль, они обычно решают все как-то более душевно, на личном уровне, а тут – две пули из мелкашки.

Погодите-ка, подумал я, но ведь у Сая могли быть и другие враги. Поэт-алкоголик из его журнала, давний коллега-завистник от шоу-бизнеса, какой-нибудь местный с Южной Стрелки, которого он оскорбил – парень с бензоколонки, электрик, рабочий, обслуживающий его бассейн – любой негодяй с самомнением и полным карманом патронов. Кроме того, не следует забывать о Линдси. Расчетливая, эгоистичная, самонадеянная, скорее всего, жестокая, вполне возможно, с легкостью меняющая облик – то кинозвезда, то наложница. Но умеет ли она стрелять из мелкашки?

Да еще, черт бы ее побрал, эта Бонни. Может, работая над сценарием «Девушки-ковбоя», она заодно поупражнялась и в стрельбе?

– Известно ли тебе что-либо о его бывшей жене? – спросил я Истона. – Я слышал, Сай собирался раскручивать ее новый сценарий.

Истон покачал головой:

– Исключено. Он отдал мне рукопись еще давно, когда я только начинал на него работать. Просил придумать, что можно сказать об этом хорошего. Я полагаю, он хотел иметь шанс, говоря ей «нет», добавить: «Но диалоги такие свежие, такие живые!»

– А ты что сам скажешь про эти диалоги?

– Я не знаю. Не ужасные, во всяком случае. Но Сай сказал, что она лет на сорок опоздала родиться, потому что пишет сценарии женских фильмов образца 1942 года.

– Она когда-либо ему звонила? – спросил Робби.

– Да. По несколько раз в неделю. А однажды заявилась на съемочную площадку, отчего он вовсе не был в восторге. Это я наверняка знаю: мы с ним тогда сидели в трейлере. Вам, наверное, многие говорили, что Сай всегда был очень сдержанным. А в тот раз он буквально вскипел.

Истон умолк. Он крутанул стул и сел лицом ко мне.

– И как бы ты ее охарактеризовал? – спросил я брата. – Всеми презираемая личность?

– Бог ее знает, – задумчиво проговорил Истон. – Я же не коп. Я не знаю, как это расценивать. Но должен сказать тебе, Стив, мне не понравилось выражение лица Сая в тот момент, когда он ее увидел. У меня было ощущение, что тут что-то нечисто.

7

Если бы я захотел быть у Линн вовремя, я бы добрался до ее дома за две минуты. И что же я сделал в результате? Развернулся и поехал прямо к Бонни Спенсер. Запарковал машину за углом, поперек дороги.

Ее дом выглядел простым, разумно спланированным. Аскетическая постройка в колониальном стиле: ни дать ни взять коробка из двух отделений, с крышей и трубой. А перед домом росла большая, мягких очертаний ива, и серпики ее удлиненных листьев при свете луны и на фоне ночного неба казались совершенно серебряными.

Шторы были задернуты, но не плотно, и я разглядел за ними голубые всполохи черно-белого телевизора. Господи, что я успел пообещать Линн, когда звонил из саутхэмптонского отделения? Что буду у нее в десять – пол-одиннадцатого? Было уже десять двадцать восемь. Я пересек дорогу и ступил на вымощенную брусчаткой дорожку, ведущую к дому Бонни.

Да уж, сторожевого пса из Муз не выйдет! Она даже для приличия не зарычала, пока я не позвонил в дверь. Только потом я смог рассмотреть сквозь тонкие стекла входной двери, как она усиленно виляет хвостом – так быстро, что кончик хвоста практически неразличим.

Зажглось наружное освещение. Я засунул руки в карманы. Потом вытащил. Наконец в прихожей показалась Бонни. На мгновение я подумал, что, может, я помешал ей и еще какому-нибудь парню заниматься кое-чем с включенным телевизором. Но когда она приблизилась к дверям, я понял, что никакого парня не было и в помине. Она была в мешковатых спортивных штанах и красном жилете. Не накрашена, – впрочем, может, она вообще никогда не красится. Волосы распущены по плечам, а на затылке свалялись, как если бы она перед этим лежала.

Я попытался угадать по выражению ее лица, что она почувствовала, когда увидела меня. Облегчение – что я не какое-нибудь ползающее в ночи пресмыкающееся? Может, она поняла, зачем я снова заявился? А, может быть, – хотя такого не рассмотришь сквозь дверное стекло – ее посетило недоброе предчувствие? Вероятно, тот момент утром, когда я надвигался на нее, а она пятилась – сыграл свою роль.

– Вы зайдете? – Уголки ее губ на мгновение вздрогнули, словно она раздумывала, улыбаться или нет. И решила, что не стоит. Потом повернулась и пошла впереди меня, в гостиную. Зажгла свет и выключила какой-то старый фильм, который до этого смотрела по видику.

Я отметил, что на диванной подушке осталась вмятина от ее головы. Я сел рядом с этим местом: оно было еще теплым. Муз топталась около моих ног, вытягивая мохнатую черную шею, и, по всему видать было, раздумывала, не вскочить ли на диван рядом со мной. Наконец, здраво помыслив, она опустила свой огромный зад на пол, еще раз бросила на меня собачий вариант страстного взора и, как и в первый раз, всем телом обрушилась на мои ботинки. Хозяйка-то, может, у тебя – заурядная личность, пробормотал я себе под нос, но ты – собака потрясающая. И почесал ей брюхо ногой.

Бонни села в кресло-качалку на другом конце комнаты. Комната мне понравилась – вся в желто-персиково-розово-белых тонах. Правда, как раз такого декора я от Бонни не ожидал. Уютно, конечно, но впечатление такое, что тут приложил руку какой-нибудь манхэттенский дизайнер, возжелавший сельских интерьеров. Такая комната должна быть простой, в крайнем случае, – славной, но никак не очаровательной. А тут всего было понемногу: и плетеные тряпочные коврики на рельефном дубовом полу, и старые перины, и подушки, сшитые из еще более старых перин, и гобелены в рамках, а на полке – батарея старых белых кувшинчиков. Плюс ко всему, слева от камина – крашеные кузнечные мехи, достаточно мощные, чтобы раздуть пресловутый очаг в канун Нового года. Бонни заметила, что я осматриваю комнату.

– Когда мы купили этот дом, Сай увлекался американским фолк-артом.

Дабы не быть голословной, она показала на ряд полок, заполненных книгами вперемежку с деревянными утками-манками.

– Он скупал все, что крякало. Как-то даже заказал ткацкий станок 1813 года, с резьбой по дереву. Ума не приложу, что он собирался с ним делать. Ткать на досуге? В общем, однажды мы собрали здесь гостей. Среди них оказался один известный книгоиздатель. Он вошел в комнату, огляделся и воскликнул: «Очень мило!» Такой противный тип! Зачем он это сказал? С той минуты Сай просто возненавидел этот дом.

Я не отреагировал, и она поспешно заполнила паузу, проговорив:

– Так я поселилась здесь, среди утиных стай. Хотите чего-нибудь выпить?

– Зачем вы поехали к Саю на съемочную площадку?

Она очень долго обдумывала ответ:

– Хотела повидаться с ним. К тому же, думаю, я испытывала что-то вроде ностальгии по добрым старым временам.

– Вы имеете в виду вашу совместную жизнь?

– Нет. Мою совместную жизнь с кино. Бывает так, что… – В ее голосе прорезались хриплые нотки, – я начинаю скучать по тем временам. Когда я писала – кое-что получше, чем «легкое облако ткани, напоминающей шелк». А еще я скучаю по людям и…

Тут я ее прервал, а не то она, чего доброго, спела бы мне печальный блюз на тему «О, как я одинок!». А этого я выслушивать не собирался.

– Вы приехали на площадку «Звездной ночи». И что произошло потом? Сай вам обрадовался?

– Думаю, вы сами в состоянии ответить на этот вопрос.

Пятно света от лампы высвечивало ее плечо и прядь темных волос.

– Я хочу услышать это от вас. – Я вытащил ноги из-под Муз. Собака удивленно на меня воззрилась, пораженная столь резким прекращением теплых отношений.

– В чем проблема? Был ли он рад вас видеть или нет? Это не тот вопрос, над которым нужно задумываться.

– По-моему, он был огорчен тем, что я явилась без приглашения, – произнесла она наконец. – Не то чтобы разъярен, в смысле того, чтобы избить и сделать из меня один кровавый синяк, встать мне на голову и… – внезапно она спохватилась, глаза ее округлились. – О Господи, я совсем забыла о вашей профессии. Извините меня, я не хотела потешаться над…

– Все в порядке. Так вы сказали, что в его намерения не входило нанесение вам тяжких телесных повреждений?

– Верно. Но в его намерения также не входило любезничать со мной: «Тсс, Бонни, дорогая, что ж ты не позвонила заранее?»

– И как же он был настроен?

– Что-то среднее между – скажем так – безразличием и яростью.

– Вы не могли бы выразиться точнее?

– Он не вопил.

Тем временем я произвел молниеносное мини-расследование. Ее красный жилет довольно плотно обтягивал ее тело и позволял рассмотреть ее вполне ординарную грудь. Если взять все взрослое женское население мира, грудь Бонни Спенсер как раз и продемонстрировала бы среднее арифметическое.

– Но вполне возможно, что он не вопил именно потому, что опасался не сдержаться и плюнуть мне в лицо.

– Но если вы были близкими приятелями, какой резон ему был так себя вести?

– Бог знает. Может, он взбесился, что я заявилась в неподходящий момент.

– Может быть.

При мысли о том, что целый день я воображал себе эту родную сестру ковбоя с рекламы «Мальборо» Богиней Чувственности, мне нестерпимо захотелось пнуть себя самого в зад.

И тут Бонни подняла руки и пригладила волосы. На короткое мгновение она собрала их в конский хвост. Кожа на ее подмышках оказалась бархатистой, нежной. Я представил себе, как она лежит на диване рядом со мной, голова – на подушке, руки – за головой, и видна эта гладкая кожа. А я наклоняюсь над ней и целую эти места. Провожу по ним языком.

Мне пришлось прокашляться, потому что я внезапно потерял голос.

– Вы заезжали, чтобы узнать о судьбе своего сценария?

– Нет. – Она отпустила волосы, и они упали тяжелой копной. Движения ее были красивы, грациозны, как замедленное повторение удачного кинофрагмента.

– Мы ведь уже просмотрели все его замечания. Я уже приступила к работе над исправлениями.

– Вы говорили, сценарий ему понравился?

– Да.

– А вам никогда не приходило в голову, что он лгал вам по поводу вашей работы – просто, чтобы манипулировать вами?

– А какой смысл ему было так поступать?

– Хотите откровенно?

– Валяйте.

– А вдруг вы сами интересуете его больше, чем ваш сценарий? Может, вы и сами где-то в глубине души это чувствуете, и…

Она вся вспыхнула.

– По-моему, вы заблуждаетесь. Я не из этих нервных нью-йоркских дамочек, которых хлебом не корми – дай сказать о себе гадость. Да и Сай не был законченным подонком, вроде тех, что говорят: «У-у, крошка, как мне нравится твой монтаж!» Я сделала хорошую работу, и Саю она понравилась. Я точно знаю, что так оно и было.

– Ну-ну, я же не собираюсь вас обижать. У меня такая профессия – предусмотреть все возможные варианты. Идет?

Она успокоилась.

– Дело в том, что мы с Саем действительно были друзьями. Понимаете, я не в его вкусе, и не была, даже когда мы поженились, а прошедшие десять лет тоже не прибавили мне ничего по части аппетитности. Я знаю, что его заводили женщины типа Линдси, красивые, очаровательные. Или утонченные, интеллектуальные, с пылу с жару из Йельского университета. Или темпераментные дамы с французским акцентом, свободно цитирующие Расина, с волосатыми подмышками и собственным замком во Франции. А я всего лишь его бывшая жена, и ему никакого резона не было за мной волочиться. Он лучше, чем кто бы то ни было, знал, что я могла ему предложить, и он уже однажды сказал мне «спасибо, не стоит».

– Ну а так, по старой памяти?

Она резко покачала головой. По ее волосам прошли волны.

– Бонни, вы ведь спали с Саем? И именно поэтому так запросто явились к нему на площадку. Просто вам вдруг взбрело это в голову.

– Нет!

– Учтите, если это так, с вас были бы сняты все подозрения. – (Ерунда, разумеется.) – Потому что было бы ясно: два взрослых человека, давно друг друга знают, испытывают друг к другу симпатию…

– Не принимайте это на свой счет, но все это – чушь собачья.

– Ну хорошо, вопрос исчерпан, – сказал я, поднимаясь с места и подходя к ней. Муз, сума переметная, осталась лежать на месте. – Тогда на сегодня – все.

Тут я решил действовать внаглую. Улыбнулся. Подмигнул ей. Надо ее очаровать.

– Простите, если чем-нибудь вас обидел.

– Нет-нет, – сказала она уже более мягко. Мои чары возымели действие. Она взглянула на меня, и ее глаза затуманились, как будто она ждала, что я ее сейчас поцелую.

– Хорошо, – сказал я. – Рад, что мы достигли взаимопонимания.

Я протянул руку к ее волосам и хотел их взлохматить.

Вот незадача! Пуговица с моего рукава запуталась в ее волосах.

– Простите, – сказал я абсолютно искренне и попытался освободить пуговицу. Ее волосы пахли каким-то ранним весенним цветком, я не мог определить, каким именно: гиацинтом, а может, сиренью. Я вцепился в пуговицу и оторвал ее, но, к несчастью, – вместе с прядью ее волос.

– Не расценивайте это как полицейскую беспардонность.

Она улыбнулась. Потрясающая открытая улыбка – символ Дикого Запада:

– Я знаю.

– До встречи, Бонни.

Сев в машину, я достал пластиковый пакет и поместил туда свою добычу – четыре волоска с головы Бонни Спенсер. Три из них были с корнями. Для ДНК-теста вполне достаточно.

Я терпеть не мог иметь дело с женщинами, которые не умели вовремя заткнуться. Видите ли, мужики в принципе не против ободряющего словца, если оно к месту сказано, дельного предложения, искреннего стона восторга. Но до появления в моей жизни Линн долгое время почти все бабы, с которыми я спал, вели себя как экскурсоводы по Стране Секса.

Они все словно затвердили один и тот же текст. Экскурсия проходила так: О-о, как хорошо. О-о, не останавливайся… Указания водителю: побыстрее. Нет, помедленнее, легче, легче. Нет, выше, выше… А потом сведения о том, какие развлечения ждут туриста прямо за ближайшим углом: я хочу взять его в рот (от этого предложения я никогда не отказывался, потому что оно сулило сразу две радости – приятные ощущения и хоть на какое-то время – полную тишину)… Ну и, разумеется, они неизменно сообщали об окончании экскурсии: О-о, это произошло. О, да, да!.. Подожди секундочку. Ах, это слишком сильно. Пожалуйста, не надо, О Боже, нет, Господи, нет!

А Линн вела себя тихо. Какое счастье. Понятно, впрочем, по какой причине. Она молода и хороша собой и потому уверена в себе. Она знала, что ей не нужно выступать с эффектными монологами, чтобы завоевать внимание партнера. А молчалива она была, думаю, еще и потому, что где-то – наверное, в Манхэттенвильском колледже – ее научили, что хорошо воспитанные молодые леди не должны орать в объятиях джентльмена «трахай меня посильнее».

Но в ту ночь ее молчаливость была какой-то другой. Когда я позвонил в ее дверь в одиннадцать пятнадцать со словами «Ах, черт, прости», она была ужасно рассержена. Я понял, что в тот вечер она простилась с надеждой увидеть меня и поэтому уже надела ночную рубашку. Кроме того, она разозлилась на себя из-за того, что позволила мне открыть стенной шкаф, взять ее плащ, набросить ей на плечи, прямо на ночную рубашку, и вывести ее из дома, приговаривая: «Пожалуйста, я просто хочу сегодня вечером побыть с тобой». В машине она не проронила ни слова.

Но она не только отказалась со мной разговаривать. Когда мы приехали ко мне домой и я развязал пояс ее плаща и сбросил его, она потянулась к выключателю и погасила свет. Она отказывала мне в удовольствии видеть ее.

– Ты совсем с ума сошла, – сказал я.

Я отцепил кобуру с пояса и осторожно положил ее на комод, чтобы злобная разящая сталь не причинила Линн вреда.

– Лучше выскажись.

– Ну хорошо: я на тебя сердита.

– Скажи мне, за что.

– Потому что ты считаешь, что я всегда к твоим услугам, что ко мне можно приходить в любое время дня и ночи. Я понимаю, что ты работаешь сутки напролет. Но, по-моему, ты даже не понимаешь, что у меня существуют свои собственные планы на жизнь. Нет же – ты хочешь секса, ты хочешь поговорить и уверен, что, чем бы я ни была занята, я брошу все ради тебя. Это нечестно.

– Прости.

Я подошел к ней и подсунул руки под пушистую ткань ее ночной рубашки, задирая и снимая ее. Я притянул ее к себе. Она уже не казалась такой напряженной, но все еще не желала мне помогать. Обнимая ее одной рукой, я разделся.

– Я люблю тебя, – сказал я, ожидая ответа.

Она не откликнулась.

Я понял, что она ждала чего-то романтического. Я дико устал, но поднял ее на руки, отнес в кровать и осторожно опустил. Это был рискованный шаг, особенно в темноте, когда мужчина в моем возрасте запросто может врезаться в стол и заработать открытый перелом. Но Линн была легкая, а у меня было премерзкое настроение, и все обошлось. Она не сказала: «Я тебе все прощаю». Она вообще ничего не сказала. Она приподнялась с кровати, нащупала меня в темноте и притянула вниз, рядом с собой.

И мы занялись любовью в кромешной темноте. Я подумал: безмолвная Линн – это вовсе не так уж плохо. Даже лучше, чем ее обычная немногословность. Это усиливало кайф. Я получил возможность сконцентрироваться на звуках: шуршании простыни, участившемся дыхании Линн.

Темнота позволила мне ощутить нечто большее, чем рутинное содрогание. Но как раз в тот момент, когда я хотел сказать «Линн», я забыл, кого я целую.

Я больше не занимался любовью со своей невестой. Я трахался так, как делал это когда-то, когда не имело значения, кто рядом со мной, на мне, подо мной. Эта женщина распалась на отдельные части. Я просто хотел вставить и кончить. И тут…

Произошла удивительная вещь.

Женщина без лица исчезла. Я был в постели с Бонни Спенсер. Она вела себя неистово. Мягкие поглаживающие касания рук, быть может, относились к Линн, но та Бонни, что безраздельно овладела моим существом, обхватила меня ногами и вцепилась мне в спину. Она рычала от удовольствия, и я тоже рычал. Но она – громче. Ее длинные волосы разметались по подушке, цветочный аромат стал удушающим. Когда я вошел в нее, она всхлипнула. О Боже, подумал я, как хорошо. Я сказал ей: «Я люблю тебя! О Господи, как я люблю тебя!» – и услышал, как она вскрикнула: «Помоги мне!», когда начала кончать, а потом сказала: «Я так тебя люблю».

Это было обалденно.

А потом кончилось.

Линн нарушила тишину, сказав:

– Это было славно.

– Ага, славно.

– Разбуди меня в шесть, ладно? Я должна попасть домой как можно раньше. Мне предстоит просмотреть целую гору тестов.

– Хорошо, – пообещал я. И закрыл глаза, чтобы не видеть темноты.

Все воскресенье я провел за писаниной и чтением документов медэкспертизы. А в понедельник с утра пораньше, в пять минут десятого, я уже толкал тяжелую стеклянную дверь-вертушку, направляясь в офис Бриджхэмптонского филиала банка Южной Стрелки, повидаться с первым вице-президентом банка Рошель Шнель.

– Я высоко ценю твою сообразительность, – сказал я и сел у ее стола.

– Лет двадцать пять назад я это уже слышала.

– Ну и как, подействовало?

– Нет. Конечно, нет. Попробуй еще разок, может, получится.

Рошель исполнилось сорок лет. Я знал об этом, потому что мы вместе ходили в начальную школу Сагапонака, а до этого – в детский сад. И поскольку она родилась всего на два дня позже меня, мы вместе справляли в классе наши дни рождения. (Ее мать, миссис Мажейка, отвечала за пирожные в коробочках, а моя – за газировку, но так как моя мать всегда была занята чем-то еще, миссис Мажейка всегда приносила и то, и другое. Она никогда особенно на этот счет не убивалась и даже писала на половине коробочек с пирожными – «Рошель!» (розовым фломастером), а на другой половине – «Стив!» (голубым).