355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сьюзен Айзекс » Волшебный час » Текст книги (страница 19)
Волшебный час
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 06:21

Текст книги "Волшебный час"


Автор книги: Сьюзен Айзекс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

– Знаешь, – продолжала Бонни, – ты ни разу не спросил меня, чем я занимаюсь. А в то утро, когда ты пришел со мной побеседовать, выяснилось, что я работала с Саем, и я была так рада. Потому что мне хотелось произвести на тебя впечатление. Мне хотелось, чтобы ты подумал: ух ты! Она сценаристка! Она вовсе не дешевая шлюха, она интересная баба. Хорошая баба. Стоящая. – Бонни расправила плечи. – Я хотела стать женщиной, которую ты смог бы полюбить. Вот почему я тебе солгала.

Резкий порыв ветра захлопнул ставни. Бонни вздрогнула, как от выстрела. Я встал и сказал:

– Я знаю, что внес свою лепту, чтобы сделать твою жизнь более несчастной. Мне очень жаль.

Она отошла от окна и подошла к ночнику у прикроватной тумбочки, остановившись всего в нескольких сантиметрах от меня.

– Сделай милость, – начала она, – вместо того, чтобы без конца извиняться, почему бы не вести себя немного более достойно? Прекрати раcсуждать о том, как меня трахали, дрючили и подстилали, как будто я первая в Бриджхэмптоне шлюха, а ты туповатый максималист из местной банды. Я такой же человек, как и ты, и у меня сейчас чудовищные неприятности. Если ты собираешься мне помочь, может, проявишь хоть каплю великодушия? Или доброты?

– Ладно, – пообещал я.

Бриз за окном превратился в прохладный осенний ветер. Я содрогнулся.

– Извини.

– Спасибо.

Плечи и ноги Бонни покрылись гусиной кожей. Я пошел в спальню взять для нее свитер и что-нибудь теплое. Муз потрусила за мной. Я попытался положить ей в пасть пару носков, чтобы она принесла их Бонни, как охотничья собака приносит убитую утку. Но Муз тут же выплюнула носки и обиженно на меня уставилась, как будто я жестоко ее обманул, предложив носки вместо Биг Мака.

Выключая свет в спальне, я заметил, что на автоответчике горит красный сигнал. Два сообщения, и очень громких. Я убавил звук. Одно от Джереми, который сообщил, что может достать билеты на бейсбол, играют «Янки». Сейчас они в Детройте, но скоро вернутся, и не хотел бы я сходить и взглянуть? А второе сообщение было от Линн: «Привет, я тебя люблю, думаю о тебе. Милый, я понимаю, что ты очень занят, но неужели нельзя найти секундочку и позвонить? Мама спрашивает, что касается стола, не возражаешь ли ты против куриных грудок с рисом или лучше пусть это будет ростбиф? Ты поучаствуй в этом тоже, со своей стороны».

Я позвонил в управление и позвал Карбоуна. Он посетовал, что они пока не напали на след Бонни. И я не напал, сообщил я. Зато осмотрел ее дом и не обнаружил там никаких следов того, что она бежала в спешке и забрала с собой вещи. Думаю, она просто пошла куда-нибудь провести вечер и скоро вернуться. А я тем временем пройдусь по ее друзьям и знакомым. Что ж, пока не повезло. Я спросил, вернулся ли Робби, и Карбоун ответил, что нет, он сидит в офисе, просматривает папки с делами.

Я принес Бонни спортивный костюм и носки. Женщины обычно очаровательно смотрятся в мужской одежде: рукава свисают до колен, брюки волочатся по земле. Но ей моя одежда пришлась впору. Она заправила носки в брюки. Я сказал: там, на автоответчике, записано два сообщения. Это звонили, когда я уезжал?

Она потянулась за теннисками, которые я принес из дома.

– Один – да.

– Ты слышала, что говорили?

Она кивнула. Я вспомнил звонкое «Привет, я люблю тебя..», сказанное Линн, и похолодел, представив себя на месте Бонни.

– Значит, ты знаешь, что у меня кто-то есть…

– Да.

– Я скоро женюсь.

– Поздравляю. – Она сказала это искренне, без издевки.

– Спасибо. Она настоящая находка. Преподает у неполноценных детей. И мечтает о том же, о чем и я, понимаешь? Покой, семейный очаг. Она католичка. И это для меня тоже очень важно.

Бонни завязала двойной узел на теннисных тапочках.

– В последнее время – с тех пор, как я начал ходить на сборища Анонимных Алкоголиков, – я почувствовал, что мне нужно вернуться в церковь. Чтобы иметь место для молитвы. И для обряда, думаю, тоже.

Я действительно собирался сходить в церковь. Но мне хотелось рассказать ей, что в последний раз я был в церкви, когда мне было восемь, и месса была на латыни. И я все гадал, как бы это звучало, если бы я понимал слова? Не подумал бы я: только и всего-то? И не перестал бы верить в Бога? Меня всегда это беспокоило.

А еще я хотел ей сказать, что, когда мать вышла замуж за отца, она вознамерилась воспитать детей католиками. Она знала, что от нее требуется. Раз в неделю она забрасывала меня в воскресную школу, но после моей конфирмации сказала: «Стив, дорогой, ты уже большой мальчик. Если хочешь посещать всякие там религиозные мероприятия, можешь добираться туда сам на велосипеде. Я бы отвозила тебя, но я всю неделю на ногах и в воскресенье имею право отдохнуть». И я начал ездить один – каждое воскресенье, до самого Рождества. Потом выпал снег. Зима выдалась очень холодная, дорога обледенела. Потом снег стаял, и больше я там не бывал.

Тут я сам себе улыбнулся. Я уже знал, что Бонни скажет мне, я почти слышал, как она укоряет меня: тебе уже сорок лет. Что ж ты все на мать киваешь?

Но я хотел ей еще сказать, что Истона мать вообще ни в какую школу не отправляла.

Она оберегала его от опасного вируса гриппа. Прошли годы, он начал ошиваться по Саутхэмптону с компанией отдыхающих. И однажды я услышал, как он говорил кому-то по телефону, что его прапрадедушка был архиепископом Лонг-Айлэнда. Уж не знаю, сказала ли ему об этом мать или он сам придумал, понятно только, что это наглая ложь. Но разве нормальный человек станет врать про такие вещи?

Я все не унимался:

– Понимаешь, я знаю, что мне нечего сказать в храме, кроме: «Прости меня, Отец мой, ибо я грешен. С моей последней исповеди прошло уже тридцать два года». Но я все равно хочу это сделать, и Линн мне в этом поможет. Мне не то чтобы нужно, чтобы кто-то взял меня за руку и поволок к священнику, но было бы славно, если бы частью нашей совместной жизни стала церковь.

Бонни отвернулась от меня, оперлась о стену обеими руками и согнула руки в локтях. Я чувствовал себя идиотом. Я трещал, как глупая баба, которая пытается произвести на мужика впечатление и потому не может остановиться.

– Линн для меня слишком молода. Ей всего двадцать четыре. Но она очень волевой человек. И очень красивая девушка. Длинные рыжие волосы…

– Успокойся, – сказала Бонни, не прерывая своих упражнений. – Я не собираюсь тебя у нее отбивать.

– Я спокоен, – уверил ее я, стараясь соответствовать своему заявлению. – Я просто подумал, что тебе будет не так обидно, если ты поймешь, каковы в этой игре ставки.

– А ставки таковы, что тебе вовсе не нужна бесплодная сорокапятилетняя еврейка. Поверь мне, уж я-то знаю, что я не подарок. Но раз уж ты собираешься вернуться в лоно церкви, что похвально, адресуй свои объяснения о размере ставок, например, Святой Троице. А ты рассказал бы мне об этом, если бы не знал, что я слышала запись на автоответчике?

– Я не знаю ответа на этот вопрос.

– А если бы я не узнала о размере твоих ставок, ты стал бы ко мне приставать?

– И этого я не знаю, я только знаю, что мы все еще друг к другу неравнодушны.

– Более чем неравнодушны.

– Ну хорошо, более чем. Много более. Я хочу сказать, что я приложу все усилия, чтобы побороть это влечение. А теперь, когда ты знаешь все про Линн, я чувствую себя значительно лучше. Безопаснее, сказать по правде. А ты?

Бонни засмеялась довольно и заливисто. Мне бы ужасно понравился ее смех, если бы он не относился ко мне лично. Она сказала:

– Ну-у, я не так уж пеклась о своей безопасности. Но я рада, что мы теперь все друг про друга знаем. Я рада за тебя. Я желаю тебе всего наилучшего. И себе тоже, – добавила она. – И я хочу выпутаться изо всего этого кошмара, если это возможно. Я хочу, чтобы у меня было будущее.

– Я надеюсь, что оно у тебя будет.

– Ну, на то ты и следователь. Что дальше предпримем?

– Я хочу проверить алиби Линдси. Вроде она была где-то в Ист– Хэмптоне, и якобы ее без передышки снимали, но я должен знать это наверняка. Слушай, наверное, съемки отнимают жутко много времени?

Она кивнула.

– Расскажи, как это все происходит.

– При переходе к следующей сцене приходится искать другой угол съемки, и тогда двигают свет, рельсы, камеру. Сколько это занимает, зависит от сложности съемок: если группа поспешит, это займет минут двадцать, особенно, если снимают крупный план. Но коли надо менять вообще все – угол, освещение, – тогда уж и мебель передвигают, и картины перевешивают. А потом специальный человек проверяет, все ли соответствует сценарию: стоит ли стул с афганской обивкой по левую руку актера в финальной сцене. И так далее. И это может длиться часами. А иногда и дольше.

– Я хотел уточнить, может ли это плотно занимать сорок минут? Потому что от площадки до Сэнди Корт как раз двадцать минут езды. Двадцать – туда, двадцать – обратно. Как ты думаешь, кто точно знает, где она находилась в тот момент? Ее агент? Ты слыхала о мужике по имени Эдди Померанц?

Бонни знала это имя.

– Он, по-моему, еще в тридцатые годы начинал. Сомневаюсь, чтобы он был на площадке. Он бизнесмен, а не нянька. Это скорее всего мог быть менеджер или личный помощник, если у нее есть собственные сотрудники.

– Не думаю.

– Она могла общаться с кем-нибудь из актеров.

– Нет. Из всего, что я видел и что рассказывал Монтелеоне, ее никто на дух не выносил. Она холодная, злая баба. Ведет себя, как будто кто-то ее убедил: Линдси, тебе, как особе исключительных качеств, позволено не соблюдать нормальных правил поведения, по которым живут другие, обыкновенные люди.

– Но она ведь и вправду живет вне этих правил. Когда ты достигаешь успеха в кинобизнесе, у тебя появляется как бы лицензия на плохое поведение. И ты это знаешь. И даже если Линдси офигенно плохое существо, она может делать все, что хочет. Она красавица, и у нее лучший в мире бюст. И что самое важное – люди просто торчат, когда ее видят. От нее глаз нельзя отвести. Она настоящая кинозвезда. Поэтому она не станет общаться со съемочной группой. Они просто актеры, а она – звезда. Так же и с Сантаной: даже если он ее любовник, к концу рабочего дня у него возникает столько нерешенных проблем, что нет времени следить за ней.

Я мысленно перебрал все прочитанные мной отчеты и беседы, которые я провел.

– Из того, что я могу припомнить, Сантана целый день занимается тем, чем обычно занимаются постановщики. У него, по моему, не было даже секунды сбегать в сортир, он крутился целый день. Так кто еще мог с ней общаться в тот день?

– Звезды обычно больше всего общаются со своими парикмахерами и гримерами. Так же, как обычные женщины в парикмахерских, это такое вполне естественное, тесное и непринужденное общение.

– Понимаешь, мне нужен кто-то, кто сломает алиби Линдси, а не поддержит его.

– Что-то я не вижу в этой идее стремления к истине. Ну ладно, гримерша, по крайней мере, должна знать, с кем Линдси дружит на площадке. А вот куда она в тот день ездила, знает, конечно же, водитель. Но вряд ли она произнесла что-нибудь вроде: «Джек, отвези-ка меня в Сэнди Корт, а я там прикончу Сая».

– А как мне узнать имена всех этих людей?

– Существует общий список участников съемки. И у Сая в доме должен быть такой.

– Когда Сая убили, он говорил по радиотелефону с Эдди Померанцем. Ты не думаешь, что Померанц знал, зачем Сай отправляется в Лос-Анджелес?

– Думаю, знал.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что киномир держится на сплетнях. Даже более того – он из этого состоит. Все – контракты, питание, автомобили, секс, костюмы, – все обсуждается. И я думаю, что, даже если Линдси сама об этом не подозревала, Эдди Померанц прекрасно все себе представлял, вероятно, пользуясь не одним, а несколькими источниками информации, и он пытался убедить Сая отменить поездку.

– Он уверяет, что они спорили об одобрении каких-то там фотографий.

– Как ты обычно выражаешься, – откомментировала Бонни, – чушь все это собачья.

– Ладно. Я поеду, попробую что-нибудь еще найти, а ты оставайся здесь.

Бонни покачала головой в ответ:

– Нет, мне пора возвращаться.

– Ты что, хочешь, чтобы тебя поскорее арестовали?

– Нет. Но я не могу позволить, чтобы ты рисковал своей карьерой из-за того, что ты укрываешь беглую преступницу. Правда.

Я поверил, что она так и думает.

– Ты, скорее всего, начиталась всяких там сказок, но ни черта не смыслишь в законах. Ты не беглая преступница. Ты просто мой гость. Расслабься. Почитай. Поспи.

– Я не могу спать.

– Тогда напиши сценарий о продюсере, которого убили, и придумай, кто мог это сделать.

Она посмотрела сквозь меня, за дверь.

– Ты подумываешь, как бы удрать, когда я уйду? Да, Бонни? Двадцатикилометровая пробежечка до дома Гидеона? Спроси себя: хочешь ли ты поставить приятеля в ситуацию, когда он столкнется с выбором: защищать себя или выдать свою подругу?

– Нет.

– Тогда оставайся здесь. Обещай мне. Я не хочу, чтобы у меня мозги скрутило в бараний рог от размышлений на тему, куда ты ушла и чем занимаешься в мое отсутствие.

Она подошла ко мне и взяла меня за руку.

– Обещай мне, что, если ты поймешь, что ничем не можешь мне помочь, ты лично не будешь участвовать в аресте.

– Господи, ну что ж ты мне так не доверяешь?!

Она сжала мою ладонь, а потом отпустила.

– Если я не смогу помочь тебе, я дам тебе знать. И ты останешься тогда одно-одинешенька.

Она сказала:

– Клянусь честью, как бы все ни повернулось, я никогда и никому не скажу, что ты для меня сделал.

– Знаю.

Мы постояли рядом. Наконец, я сказал:

– Мне нужно идти.

Но уйти я не мог.

– Бонни?

– Что?

– Ты не хочешь поцеловать меня на прощанье?

– Я уже пробовала. Из этого ничего хорошего не вышло.

– Нет, вышло.

– Нет, не вышло. И вообще, у тебя есть дела поважнее, чем поцелуи на прощанье.

– Например?

– Например, позвонить своей невесте и сказать, что ты выбрал: цыплячьи грудки или ростбиф. А потом уж попытайся спасти мою жизнь.

16

Истон валялся в постели, но, слава Богу, не спал с повязкой на голове. Он возлежал на боку, подперев щеку ладонью, и увлеченно читал какую-то рукопись. Я решил изобразить из себя Старшего Брата и рявкнул: «Гав!»

Он испуганно вскрикнул. Так могла бы кричать очень крупная птица.

– Не смей так больше делать! – прорычал он. – Не вздумай больше!

Спустя мгновение он успокоился и спросил:

– Ты как сюда пробрался, тупица? Прокрался по лестнице и даже не сказал «здрасьте» матери?

– Ага. А мне помнится, раньше ты звал ее просто «мамочка», правда, это было задолго до того, как ты решил, что принадлежишь к высшим слоям общества.

– У меня, по крайней мере, нет с этим проблем. Попробуй сам, может, и у тебя получится… – Меня это обрадовало. Истон явно вышел из спячки. Он, правда, не гарцевал еще по улицам города и по-прежнему был облачен в полосатую пижаму, но, бог ты мой, в тех закоулках дома, куда он забредал, он обошелся бы и без пижамы.

– Выглядишь намного лучше. По телефону ты звучал как реклама снотворного.

– Мне уже лучше. И у меня хорошие новости.

– Да? Какие же?

– Я все собирался сделать несколько телефонных звонков, разузнать насчет работы. Но руки так и не дошли. Никак не приду в себя. Ну вот, а приятель Сая, я с ним тоже знаком, Филип Шоле, постановщик… Он в июле снимал дом в Куоге. Ему тогда срочно понадобилось сделать ксерокопии, он позвонил Саю узнать, куда обратиться, а Сая не было, и я предложил свои услуги и сделал это менее чем за час. Так вот он мне сегодня позвонил! Ему понадобился ассистент, и он вспомнил обо мне. Короче, он оплачивает мои транспортные расходы, и я могу поехать в Калифорнию обсудить возможности работы.

– Хорошие новости!

Истон засучил рукава своей пижамы, словно я и есть тот, кто будет проводить с ним собеседование.

– Ужасно рад за тебя. Мне было жаль, что со смертью Сая у тебя все сорвалось. Так все хорошо складывалось, я тебя никогда не видел таким радостным.

Брат удостоил меня снисходительным кивком, и я почувствовал, что в его душе уже воцарился светлый образ Филипа Шоле.

– У меня к тебе просьба.

– Какая?

– Дай мне список лиц, участвовавших в съемках «Звездной ночи». Можешь?

Истон вылез из постели, нащупал ногами кожаные шлепки и погреб в соседнюю комнату – кабинет. Задники тапочек шлепали по пяткам.

– А зачем тебе? – поинтересовался он.

– Я проверяю все по прошлой пятнице: кто где был…

– Например, кто?

– Например, все, с кем мы беседовали. Рядовая проверка.

Но Истон упрямо и недоверчиво покачал головой:

– Линдси?

– Линдси.

– Стив, поверь мне, ты не там ищешь.

– Ист, поверь мне, если уж ты в нее втюрился, ты не способен судить о ней объективно.

– Ну, возможно. Но ведь и Сай к ней так же относился. Он бы никогда с ней не расстался. – Он заволновался. – Я же говорил тебе.

Он открыл ящик письменного стола и вытащил скоросшиватель с оранжевой наклейкой. Его движения были точными, он хорошо знал, где и что искать. Забавно: здесь мы были очень похожи. Всякая вещь должна знать свое место. Даже в дни выхода из тяжелого запоя я находил порожние бутылки и банки аккуратно выстроенными около раковины. А в последний год своей пьяной жизни, начав находить пивные банки на полу около кресла, где я смотрел телевизор, а в один прекрасный день обнаружив пустую бутылку в ванной, в раковине, я вдруг осознал, как низко я пал.

Истон вручил мне список участников съемок.

– Я помню, что ты мне говорил про Линдси, но у нас появилась масса доказательств того, что ты был не прав – Сай все же собирался дать ей коленом под зад.

Взгляд Истона выражал недоверие, казалось, его поразила наша бесцеремонность. Я решил его приободрить.

– Понимаешь, не исключено, что она была в своем трейлере с четырех до семи, с дюжиной свидетелей, заслуживающих доверия. Но недавно выяснилось, что у них с Саем в последнее время жутко испортились отношения. К тому же она от него шлялась…

Мой брат запрокинул голову – словно не желая этого слышать.

– … С Виктором Сантаной.

На лице Истона не отразилось никаких чувств – ни удивления, ни печали.

– Да еще оказалось, что она умеет стрелять из винтовки. Ее обучали, когда она снималась в «Трансваале».

Истон швырнул папку в стол, будто бы хотел прихлопнуть огромное мерзкое насекомое.

– А как же бывшая жена Сая? Черт побери, я думал, она уже в тюрьме.

– Мы пока в этом сомневаемся. Да, кстати, Сай поручал тебе купить для нее компьютер с принтером?

Истон на секунду обалдело на меня уставился. Потом перевел взгляд на потолок, словно искал там ответа на вопрос. Я перепугался. А вдруг она и на этот раз наврала? Наконец, он выдавил из себя:

– Точно. Вспомнил. Я купил и компьютер, и принтер со скидкой. Сай сказал: Ай-Би-Эм не надо, это слишком дорого. Он слышал, что корейские тоже неплохие, и хотел уложиться за все про все в тысячу долларов.

– Он объяснил тебе, по какому поводу этот подарок?

– Нет. Я решил, что это ей в утешение, поскольку он отказал ей со сценарием.

– А у тебя есть копия ее сценария, «Перемена погоды»?

– Нет. – Он помолчал. – Стив, я не собираюсь тебя учить, но у нее были все основания для убийства.

– Почему?

– Он отказался от ее сценария.

– Ты читал какие-нибудь его записки, письма, где он прямо говорит: «Я отказываюсь»?

– Нет. Он такие вещи диктует секретарше по телефону, иногда она пересылает их обратно по факсу – на одобрение, а подпись на такие случаи у нее уже заготовлена. Так что до его кабинета такие пустяки даже не доходили.

– Так значит, ты наверняка не знаешь, что он завернул ее сценарий?

– Ну зачем ему налаживать с ней отношения, с какой стати? Он прогнал ее с с площадки. В очень резкой форме. Думаю, это было для нее страшным унижением.

– Даже если так, это еще не мотив для убийства – если только она не сумасшедшая, а мне кажется, она не сумасшедшая.

– Значит, тебе нужен другой подозреваемый, и на этот раз ты избрал Линдси.

Что за черт? Мой брат, Мистер Сдержанность, вел себя совершенно несдержанно. У него покраснели шея и уши. Он из кожи вон лез, защищая свою зазнобу.

– Почему? Объясни мне, зачем ваш отдел убийств за ней охотится? Славы жаждете?

– Не пори чушь.

– Мне кажется, ты ведешь себя в высшей степени отвратительно!

Я пожал плечами. Истон доковылял до кожаной кушетки и рухнул на нее. Закрыл ладонями лицо и начал качать головой туда-сюда. Я было собрался вмешаться, но он вдруг поднял голову.

Настроение у него изменилось. Он сделался спокоен и задумчив. Как будто решил согласиться с моими доводами.

– Не знаю, хоть я и не могу судить объективно. Но, возможно, ты прав.

– Прав относительно чего?

– Что Линдси была ему неверна… И даже не слишком его любила. Вполне вероятно, что она ему изменяла. Отрицать не стану. Но видишь ли, при мне никто об этом не заговаривал, потому что я был человеком Сая, так сказать. И все-таки я слышал пару сплетен про нее и Сантану.

– Сай мог об этом знать?

Истон глубоко задумался. Ну это перебор: времени у меня было в обрез. Я заглянул в список, а потом посмотрел на часы. Большая часть съемочной группы проживала в ист-хэмптонском мотеле. Может, удастся кого-нибудь застать. На уик-энд некоторые могли податься в город, но вряд ли все до одного по доброй воле покинули место, считавшееся современнейшим курортом Америки.

– Ист, мне пора идти.

– Сай принимал это очень близко к сердцу, – со значением сказал Истон, не расслышав меня. – Но я помню одно. И, возможно, это очень важно. Каждую субботу, за неделю до и первые две недели съемок Сай преподносил Линдси разные подарки. Он оставлял их в ее комнате на столе, чтобы она, придя выпить кофе, сразу их обнаружила. Я говорю не о коробке конфет. А о дорогих бриллиантовых серьгах. О кашемировых шалях всех цветов радуги по пятьсот долларов каждая. Как-то он подарил ей сразу семь или восемь таких шалей. Они висели на стуле, и это было незабываемое зрелище. Картина Пиаже. Он не дарил ей вещей дешевле чем по две-три тысячи долларов, а в среднем это была сумма в пять тысяч. Но в последнюю субботу он оставил только записку: «Ушел играть в теннис. Увидимся вечером».

– Ты видел эту записку?

– Да. Она лежала на столе. Без конверта, даже не сложенная. Я, в общем, не так уж щепетилен, как притворяюсь. Думаю, тебе хорошо это известно. У меня нет предубеждений на предмет чтения чужой корреспонденции – особенно, когда она адресована Линдси.

– Он что, действительно пошел играть в теннис?

– Сомневаюсь. Он играл неважно. У него слабая подача, он быстро устает. И знаешь, Стив, когда Линдси спустилась, я там был. Я ее видел. Она посмотрела на то место, где обычно лежали подарки. А там – ничего. Ни на стуле, ни под столом. Ничего. Она прочитала записку. И вылетела вон из комнаты.

С недавних пор я посещал бары только с деловыми целями. В противном случае возникал риск, что я войти-то войду, а вот трезвым не выйду. В нарушение всяких правил, переступив порог бара мотеля «Саммервью», я немедленно схватил стакан содовой и жадно начал пить.

Водители машин, их было шестеро, все как один ирландцы с огромными животами, напоминали безбородых Дедов Морозов. Среди них оказались парни, чьи братья или сыновья работали копами, и, стало быть, питавшие уважение к полицейскому жетону. Поэтому первым делом надо было с ними закорешить. Водитель Линдси оказался жирнягой с румяными щеками, по имени Пит Дули.

– Так значит, нет у нее лимузина с шофером? – спросил я.

– Не-а. – Классическое бруклинское произношение. – Это, знаешь, у какого-нибудь Сталлоне. А у Линдси есть я и трейлер. – Он скосил глаза на мой стакан. – Хочешь чего-нибудь покрепче?

– Мне нельзя. – Он понимающе кивнул. – Ну и что она за баба, Пит?

– Я и похуже возил. Она стерва. Обычное дело. Даже не понимает, что с людьми надо здороваться и прощаться, спасибо говорить. Но с другой стороны, не нюхает кокаин, не пристает, не орет и не просит пристегнуть чулок к подвязке.

– Она вообще с тобой разговаривает?

– Не-а. Только говорит, куда и чего ей надо.

– Какие у нее были дела в тот день, когда застрелили Сая Спенсера?

– Ничего особенного. Я забрал ее в шесть утра. Домой не повез. Плохие новости ей сообщил агент, он же и доставил ее домой.

– Так ты ее днем вообще не видел?

– Ну, так, знаешь, издали. До обеда она прислала мне ассистента с запиской. Чтобы я забрал ее покупки из магазина белья на Хилл-стрит в Саутхэмптоне. Заплатить, взять счет и тщательно пересчитать сдачу. Ну и стерва! Поэтому я подождал до обеда, выполнил поручение и вернулся.

– Покупки были упакованы? – Он кивнул. – На ощупь это действительно было белье или что-нибудь более увесистое?

– Белье. Четыреста шестьдесят три бакса и восемнадцать центов за белье, да еще для бабы, у которой сиськи болтаются туда-сюда. Она же не носит лифчик. Что такое, черт побери, может стоить четыреста баксов?

– Сдаюсь. Ну, может, какая-нибудь кружевная фигня. Она тебе деньги наличными дала, Пит?

– Да, двадцатками.

Я взял еще один стакан содовой. Мы вместе с ним и другими водителями просмотрели список съемочной группы. Они сказали, что гримерша Линдси, Барбара, на уик-энд уехала в город, а парикмахер и костюмерша скорее всего остались. Они указали их имена и сказали, что они, наверное, сейчас в мотеле.

Я в жизни бы не догадался, что парикмахер Линдси – это именно парикмахер, а не таксист и не водопроводчик, если бы у него в комнате не висело четыре или пять «линдси-подобных» блондинистых париков на безглазых пластмассовых болванках. Стильности в нем оказалось не больше, чем в разводах соуса, кусочках сыра и красного перца, усыпавших его рубашку. Он и еще несколько мужиков (он представил их рабочими ателье) смотрели один из тех тягомотных, тупых и похабных фильмов из жизни стюардесс, которые всегда крутят в мотелях по кабельному. Он поведал, что в сцене вечеринки, которую они в тот день снимали, Линдси, как героиня, маскирующая ранимость души под внешней беззаботностью, разодетая в пух и прах, бросается в море. В это время по телевизору стюардесса – в короткой юбчонке, но без трусов – наклонилась подать бокал вина пассажиру, и парикмахер весь извертелся, чтобы получше разглядеть ее, словно никогда в жизни до этого не видал голой задницы и не знал, какое это дивное зрелище.

– Так что Линдси? – потормошил я его. Мы говорили о Линдси.

– Ах, да, – спохватился он.

В сцене «купания» собственные волосы Линдси были убраны под парик, и когда она вбегала в воду, на ней был сухой парик, а когда выбегала – его меняли на мокрый. А он все это время стоял на серфе и причесывал эти парики. Она всегда должна быть готова к съемке. Где она была, пока ее не снимали? В своей гримерной, в трейлере. Да, она всегда может уехать и вернуться. Иногда во второй половине дня она отлучается на час-другой. Со светом на этот раз проблем не было, только оператор долго возился с инвентарем. В это время ее никто не видел, она любит побыть одна. Что она делала, никому не известно, наверное, читала журналы, потому что весь ее трейлер доверху забит свежими журналами, наверное, искала свои фотографии или статьи про себя, они все этим занимаются. А может, спала или медитировала. Кто знает? И кому какое дело? Я подумал, что, если бы Линдси вздумала в тот день улизнуть незамеченной, ей пришлось бы поторопиться. К тому же, как объяснил парикмахер, порой ее зовут обсудить костюм или диалоги в сценарии. И вообще, она очень заметная персона.

Я спросил, привез ли он с собой другие парики. Не блондинистые. Он сказал, что в трейлере гримерши есть пара париков с каштановыми волосами, но они мужские, для Ника Монтелеоне.

В это время по телевизору одна из стюардесс припала к соскам другой, уютно расположившись в проходе самолета с приспущенными блузками. Я зевнул. Я так устал. Рабочие ателье пялились в экран, пихая друг друга локтями. Внимание парикмахера целиком переключилось на стюардесс. Как он меня достал! Я ушел из номера.

«Саммервью» был типичным мотелем – то есть, продолговатым двухэтажным параллелепипедом с длиннющим балконом на втором этаже. Он не предназначался для амбициозных персон, здесь не останавливались знаменитые журналисты, политики и модельеры, не принюхивались подозрительно к ароматным пирожным в местном кафе. Это было место для нормальных отдыхающих, желающих загорать на благоустроенном пляже днем и развлекаться на свой лад по вечерам, как то: глазеть на витрины магазинов, слишком дорогих, чтобы в них что-то покупать, или испепелять взглядом проходящий «роллс-ройс» в надежде узреть Стивена Спилберга.

Компания по производству «Звездной ночи» занимала весь второй этаж мотеля. Я прошелся по балкону. По звукам, доносящимся из номера 237, если только они не исходили из телевизора, где одна из стюардесс наконец-то познакомилась с парнем, я заключил, что там находится пара, и сейчас в их жизни происходит незначительное, но приятное событие. Я снова зевнул, подождал секунд тридцать, пока они оба кончат, но, судя по всему, они еще не собирались, так что я постучал в дверь, требовательно и громко. Через минуту Мирна Фишер, костюмерша, открыла дверь и стала разглядывать меня через цепочку. Ей было уже за хороший полтинник, на ней был пеньюар, надетый наизнанку. Я показал ей свой жетон и сказал, что прошу, дескать, прощения, что разбудил ее, но у меня есть к ней вопросы, и нельзя ли мне войти. Она сказала, что у нее… гости. Я сказал, что долго ее не задержу. Просто задам пару вопросов, и все.

Она отцепила цепочку и впустила меня. В постели, накрытый простыней по самый нос, только ребра проступали, лежал Грегори Дж. Кенфилд собственной персоной – тщедушного телосложения и двадцати лет от роду.

– Привет, Грегори, – сказал я.

– Привет, – пискнул Грегори.

Я хотел успокоить его, сказать, что все нормально, ябедничать его мамочке я не стану, но не сказал, а подошел к Мирне и сел за круглый пластмассовый столик, стоявший у плотно задрапированного окна.

– Расскажите мне, как прошла прошлая пятница Линдси Киф. Как она себя вела? Виделась ли с Саем Спенсером, когда он приехал на площадку? Все, что припомните.

С минуту Мирна ощупывала пуговицы своего пеньюара, но поскольку он был надет наизнанку, она, наконец, решила просто его придерживать. Я все никак не мог поверить, что она работает костюмершей, толстая, седая и потрепанная, она больше походила на кассиршу из местного магазина.

– Мы снимали сцену вечеринки. Сначала предполагалось, что я одену ее в желтое «скаази» – это такой тесный лиф и пышная юбка, но потом они что-то изменили в сценарии, и она должна была бросаться в воду, поэтому мы ее переодели в шафрановые юбку и блузку. В общем, дешевка: у нас их штук шесть. Бижутерия от Элизабет Гейдж, сабо от Чарлза Джордана, она их потом потеряла где-то на пляже.

Грегори пробубнил из постели:

– Сабо – это такие туфли. На каблуках и без пятки.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю