Текст книги "Волшебный час"
Автор книги: Сьюзен Айзекс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)
18
Бонни хотела позвонить Гидеону, дабы уверить его, что с ней все в порядке, а у меня был свой интерес: позвонить ему до того, как он свяжет ее отсутствие с моей персоной. Я воображал себе, как он уставился на телефон, размышляя: возможно ли это? Неужели этот Бреди – из тех милых психопатов, которые с шутками и прибаутками измываются над своими жертвами? И потом Гидеон не спеша подымает трубочку, звонит в отдел убийств, просит к телефону капитана Ши, сообщает, что Бреди когда-то переспал с Бонни и, вероятно, сдвинулся на почве секса. Опасен для окружающих.
Но я не мог рисковать и звонить из дома. Кто-нибудь из отдела – к примеру, Робби, – запросто мог поставить телефон Гидеона на нелегальное прослушивание, надеясь, что Бонни туда позвонит. Поэтому перед тем как отправиться к Померанцу, я притормозил у магазинчика самообслуживания на бензоколонке. Он назывался «Скопидом-Т-бензин», туда заглядывали исключительно местные, поскольку для любого нью-йоркера сама идея торговли бензином от имени компании, не известной в Нью-Йорке, пропагандирующей скопидомство как принцип и луковые чипсы как закуску, казалась ниже человеческого достоинства. Местечко это находилось возле одной из затерянных дорог, ведущих на север. Я воспользовался телефоном-автоматом.
Трубку взял дружок Гидеона. У него был мощный и сладкий баритон южанина – того и гляди возглаголет: «Веруете ли вы в Спасителя нашего Иисуса Христа?» Я сообщил, что звоню по поводу Бонни Спенсер, и Гидеон немедленно взял трубку.
– С вашей подругой Бонни все в порядке, – сказал я, старательно искажая свой голос, то есть гнусавя как Дядюшка Скрудж. – Она просто решила, что ей рановато под арест.
Гидеон не спросил, кто это звонит. Он знал.
– Я переживаю за нее, – медленно проговорил он. – Мне было бы легче, если бы я знал, что…
– Что с ней все нормально? Она просила передать вам, что лучшая роль Гарри Купера – в «Вестернере».
Просто невероятно, как я согласился передать это наиглупейшее из сообщений.
– Пора закругляться. Сегодня она вам позвонит.
Оранжевая рубашка тесно облегала торс Эдди Померанца, на брюхе болтался крошечный плейер, на оранжевом шнурке подрагивали очки для чтения с половинными стеклами. Рубашка была выпущена поверх бермуд цвета хаки.
Мы стояли в гостиной, где вся задняя стена была целиком стеклянной. Дом Эдди расположился на вершине утеса, с видом на яркое, отсвечивающее белым море, в котором покачивались парусники Северо-Западной гавани. Невероятно прекрасный вид.
– Мы ведь все с вами обсудили в тот же вечер, сразу после убийства, – сказал он. – Помните? Мы говорили о портрете Линдси, опубликованном в «ЮЭсЭй тудей» и ею не одобренном.
Стараясь показать, как он еле сдерживается, Эдди надул щеки и с силой выпустил воздух. Я, в свою очередь, тоже старался не взорваться, хотя было ясно, что он врет как сивый мерин.
– Из-за вашего визита мне пришлось отменить деловой завтрак, – пожаловался он. – Не понимаю, что вам от меня нужно.
Он нервно посмотрел на громадный, стальной с золотом, циферблат своих часов.
Я достал наручники – стальные, но без золота – и помахал ими перед его носом.
– Мне от вас ничего не нужно, мистер Померанц. Я пришел взять вас под стражу. Раздел четыре девяносто два Уголовного кодекса штата Нью-Йорк. – (Это я на ходу сочинил!) – Чинение препятствий уголовному расследованию. Плюс – раздел одиннадцать тридцать восемь, подраздел А: содействие и подстрекательство…
Можно было не продолжать. Он попятился и с шумом рухнул на диван. По-моему, его заворожил блеск наручников. Я убрал их от греха в карман. Он взвизгнул:
– Разве я сейчас сказал что-то противоречащее тому, что говорил на прошлой неделе…
Губы его продолжали шевелиться, но предложения он закончить не смог.
Мне совершенно не хотелось, чтобы его хватил удар. При дневном свете было видно, что ему хорошо за семьдесят. Подозреваю, что, произойди наша с ним встреча несколькими годами раньше, я бы с ним намучился, он наверняка был малым не робкого десятка. Но сейчас передо мной сидел пожилой, усталый, не очень здоровый человек. И я решил, что запугивать его – подло.
– Окажите мне содействие, и дело с концом.
– Я и оказываю.
Диван был накрыт тканью, отдаленно напоминающей парус, в широкие красно-голубые полоски. На этом фоне оранжевая рубашка Эдди смотрелась кошмарным пятном.
– Расскажите о том телефонном разговоре, – сказал я. – Кто кому позвонил: вы – Саю или он вам?
– Я ему.
– С какой целью?
– У него возникли проблемы с некоторыми аспектами роли Линдси.
– Я был бы вам признателен, если бы вы не полоскали мне мозги, мистер Померанц.
– Сай собирался в Калифорнию, хотел обсудить передачу роли Линдси. Мне показалось, что он вполне готов отправить три недели съемок коту под хвост и нанять новую исполнительницу главной роли.
– А в чем заключалась ваша задача?
– Я пытался его остановить. – Вам это удалось?
– Не знаю. Он хотел избавиться от Линдси. Мне показалось, что он настроен более чем решительно. – Померанц затеребил шнурок от очков. – Я пытался уговорить его хотя бы позвонить мне после встречи с этими актрисами – расставить точки над «i». Тогда-то его и застрелили.
– Два выстрела?
– Да.
– Вы уверены?
– Да. Уж я-то знаю, как звучат выстрелы. Я воевал. Битва при Бульже [40]40
Битва при Бульже – сражение между американскими и немецко-фашистскими войсками в 1944 году на территории Бельгии.
[Закрыть]. – Я уважительно кивнул. – Получил ранение. Смотреть страшно было. Скелет. Попади пуля на десять сантиметров ниже, прямо бы в сердце. Так что я в оружии понимаю. И я слышал именно два выстрела.
– Вы много звоните по работе?
– Конечно. В основном вся моя работа – сидеть на телефоне.
– У вас, наверное, хороший слух.
– Не жалуюсь.
– А вот если кто-нибудь отвечал невпопад или внезапно повел себя не так, как обычно, вы обратили бы на это внимание?
Померанц понял меня с полуслова.
– Да. И ничто не свидетельствовало о том, что в поле зрения Сая попал человек с винтовкой в руках. Или что он услышал подозрительные звуки. Но позвольте, разве он не был застрелен в спину?
– Да, но если убийца был человеком ему знакомым, он мог заметить его угловым зрением, узнать и отвернуться. Я к тому, что вы могли услышать что-нибудь вроде «Привет, Джо» или «Салют, Мэри» в начале вашей беседы.
– Ничего такого, – сказал Померанц.
– И никаких пауз в разговоре? Никаких вздохов?
– Ничего. Пиф-паф – и тишина.
Он протер очки краешком рубашки.
– Теперь давайте поговорим о Линдси. Начистоту. Знала ли она, насколько плохо складываются ее отношения с Саем и что он созрел для того, чтобы ее выставить?
– Да.
– А вы знали, что она спит с Виктором Сантаной?
– Да. Я в этом бизнесе уже пятьдесят два года и знаете, что я понял? Я всех этих людей ненавижу. Даже самые умные из них – идиоты. Идиоты и эгоисты. Им кажется, что они могут поступать как им вздумается, и им плевать на последствия.
– Но ведь с таким человеком, как Сай, не поступают как вздумается?
– Не поступают.
– Так вы полагаете, Сай знал, что она ему изменяет?
– Да.
– Почему вы так думаете?
– Он сам мне сказал. Я уговаривал его оставить ее на главной роли, а он сказал: «Я не могу этого сделать, Эдди. Ты же бывал на просмотрах. У нее ничего не получается». И усмехнулся своей холодной усмешкой. А усмешка у него, как у ледокола, когда он раскалывает лед. А потом он добавил: «Извини, у нее, конечно, все получается, но только в трейлере у Сантаны».
– Как по-вашему, если бы какую-либо из лос-анджелесских актрис устроили условия контракта, означало бы это, что для Линдси все кончено?
– В конечном счете?
– В конечном счете.
– Само собой, все кончено, вот только это бы ему дорого стоило. Даже если б Сай смог нанять актрису подешевле, он потерял бы почти три миллиона – жалованье плюс пересъемки с самого начала. И ему не удалось бы привлечь средства со стороны, поскольку и так добился максимального финансирования. Следовательно, если только он не вознамерился поставить на кон две целых семьдесят пять сотых миллиона собственных денег ради того, чтобы избавиться от Линдси, – она бы осталась.
– А он мог поставить на кон такие деньги?
– Подозреваю, он обдумывал такой вариант. Но с Саем я имею дело уже десять лет. Я его знаю. Я знаю, какой он скряга. Видите ли, фильм вышел бы дерьмовым, но в итоге над титулом фильма красовались бы имена Ника Монтелеоне и Линдси Киф.
– А Линдси тоже об этом знала?
– Я сказал ей.
– Она вам поверила?
– Не знаю. Она боялась.
– Чего?
– Сая Спенсера.
Не могу сказать, что Линн задохнулась от восторга, когда открывала мне дверь, но вид у нее был довольный. Она остановилась на пороге. Прекрасные темно-рыжие волосы распущены по плечам. Шелковая белая блузка и мини-юбка в крапинку. Только через минуту я сообразил: она ждет, пока я ее поцелую. Я исполнил ее желание. После этого она впустила меня в дом.
В доме царило воскресное безмолвие. Джуди и Мэдди, ее соседки по квартире, были на работе, и Линн разбросала свои папки на журнальном столике в гостиной. Вернее, не разбросала. Я подивился тому, насколько безукоризненны стопки этих папок. Ручки и цветные фломастеры разложены параллельно друг другу, на равном друг от друга расстоянии и в строгом отдалении от закругленных краев столика – так, что если они покатятся вниз, она успеет не дать им свалиться на пол.
– Ты наш человек, – улыбнулся я. – В 2013 году, когда я буду искать свои документы по налогообложению, ты найдешь их за три секунды.
– Ты не находишь, что я чересчур аккуратна? – спросила Линн.
Я сел на стул. Она примостилась рядом.
– Джуди утверждает, что я чересчур аккуратна. Только потому, что я всегда снимаю туфли и ставлю их рядышком, носочек к носочку. Она говорит: вот если бы ты просто швырнула туфли в кладовку, ты была бы более творческой личностью.
– А ты смотри на вещи проще. Ни ты, ни я наверняка никогда не напишем «Гамлета», но зато мы никогда не затеряем банковские счета и не забудем ребенка на улице. Это уж точно.
– Именно. – Она улыбнулась. – Расскажи, как движется следствие.
– Движется помаленьку, – сказал я.
– Хорошо. На вас, наверное, давит общественность.
– Давит.
Я огляделся вокруг. Гостиная была уставлена разномастной мебелью. Кожаные стулья не сочетались с полосатыми. Журнальный столик пятидесятых годов, массивный металлический торшер, репродукция с цветами – все эти вещи три хорошенькие двадцатилетние девушки привезли из дома. Скоро эти три девицы обставят свои уютные квартирки хорошей мебелью, устелют полы хорошими коврами, и произойдет это до того, как им стукнет по тридцать.
– И что за класс будет у тебя в сентябре?
– Надеюсь, это будет нечто любопытное. Жду не дождусь. У тебя есть время вместе со мной просмотреть список учеников?
– Уложишься в две минуты?
Линн прижалась ко мне:
– И это все, чем ты располагаешь?
– Прости.
– Так что, ты не думал насчет фаршированных цыплячьих грудок?
Я просунул ладонь за ворот ее блузки, под лифчик.
– Какие же это цыплячьи грудки?!
– Ты знаешь, о чем я!
Я улыбнулся и вытащил руку.
Я совершенно ее не хотел.
– Поедем сегодня на море? – спросил я.
– Ну, я бы с удовольствием, но мне нужно привести в порядок волосы. – По-моему, она решила, что эта новость меня огорчит, потому что добавила: – Только немножко, кончики подзавить.
– По мне с кончиками все нормально.
Все это было ужасно скучно, и я почувствовал угрызения совести из-за того, что мне так надоело ее слушать.
Я подумал: такая же беседа – про цыплячьи грудки и кончики волос – могла состояться между мной и Бонни. И, конечно, это не самая волнующая в мире тема, но я бы ловил каждое ее слово.
Даже за двухмесячный отпуск я не согласился бы выслушивать ее рассказы о том, какие трудности испытывают ее питомцы в связи с дефектами речи и слуха. И вовсе не потому, что меня в принципе не могли интересовать такие вещи, а потому, что меня в принципе не интересовала Линн сама по себе.
Вот бывает, что у человека безупречная характеристика, но для данной конкретной работы он не годится. Именно о такой девушке я всю жизнь мечтал. Почему же я ее не хотел? Другие ведь хотели. Мы шли по улице, и все мужчины – и местные, и приезжие – оборачивались на нее поглазеть. Просто рты раскрывали. Ее телефон разрывался от звонков ее бывших хахалей или парней, с которыми она была едва знакома, и ни один из них не желал верить, что она на самом деле собирается выйти замуж за кого-то другого, не выслушав предварительно их искренние, невероятно заманчивые предложения руки и сердца.
Линн начала водить пальцами по венам на моей руке. Я вдруг понял, что, как ни старайся, я не в силах заставить себя ее любить. Меня ничто в ней не занимало. Ни ее работа, ни ее семья, ни ее увлечения, ни ее чувства.
Зато мне ужасно хотелось узнать, какие курсы прослушала Бонни в своем университете штата Юта. Я хотел знать, как зовут ее братьев, за кого она голосовала в 1980 году и почему и кто был ее первым парнем. Я мечтал услышать ее рассказ о том, как еврейское семейство уживалось в Огдене, среди мормонов. Я жаждал увидеть ее фильм «Девушка-ковбой». Я хотел прочесть ее новый сценарий и все описания женских купальных костюмов, которые она сделала в каталогах для полных женщин. Я хотел встретиться с ее папашей, похитить его у его новой жены, оторвать от бриджа и отправиться с ним на охоту. Я даже готов был наблюдать за птицами вместе с Бонни – или, по крайней мере, наблюдать, как она наблюдает за птицами. Я хотел пробежаться с ней как-нибудь утром. Поехать на природу с палаткой. Поудить форель. Смотаться поглядеть на китов в Монтоке. Я хотел рассказать ей все о моей работе, о всей моей жизни. Сходить с ней на бейсбольный матч, и чтобы играли непременно «Янки». И просмотреть все ее фильмы, так похожие на фильмы сороковых. Заняться с ней любовью.
– Что-то ты сегодня неразговорчив, – заметила Линн.
– Да. Я обдумываю сложные проблемы.
Я подумал: а может, все это самообман, и на самом деле я всего-навсего захотел приобрести сторожевого пса вроде Муз?
– Ты что улыбаешься? – спросила Линн.
– Так просто.
– Расскажи, что еще нового.
Я попытался отсесть, но она так тесно ко мне прижалась, что я не мог двинуться.
– Знаешь, Линн, прости, но…
Она что-то почувствовала, но все же задала этот вопрос, как будто ожидала, что я возмущенно отрину ее подозрения:
– Что-то произошло?
– Не знаю, с чего начать. Не знаю, что тебе сказать.
– О, Господи.
Она встала со стула и стала передо мной. Такая красивая. Такая милая. Ответственная. Работающая. С крепкими моральными устоями.
– Что?
Как бы было правильно на ней жениться.
– Ты снова начал пить?
– Нет.
Я вовсе не обязан все это ей объяснять, подумал я. Пусть будет что будет. Закрою дело Спенсера, хорошенько все взвешу. Мне необходимо время. Линн так мне подходит: может, что-нибудь да получится?
– У тебя появился кто-нибудь другой?
Мне бы встать, обнять ее. Сказать: кто-нибудь другой? При том, что у меня есть ты?! Да ты что?! Но я сидел совершенно парализованный.
– Да, – сказал я наконец.
– Кто она?
– Я давно ее знаю.
– Ты с ней виделся все это время?
– Нет. Это совсем другое. Я недавно ее опять встретил и все понял.
Линн заплакала:
– Что понял?
– Не знаю.
– Что ты понял, Стив?
– Что я жить без нее не могу.
В конце концов я обрел способность двигаться. Я встал и обнял ее. Я хотел сказать ей, что ужасно сожалею. Но я не чувствовал ничего, кроме нежелания ее обидеть. Она такой хороший человек, она любит меня или, по крайней мере, любит человека, которого она считала мной, и любит саму мысль любить кого-то, кто нуждается в ее помощи на жизненном пути.
Она вырвалась из моих объятий и посмотрела на меня исподлобья. Что бы она ни делала, она делала очень красиво, даже плакала. По ее щекам скатились две красивых параллельных слезы.
– Ты меня не любишь? – спросила она.
Я снова обнял ее.
– Линн, – прошептал я в ее блестящие волосы, – ты чудесный человек. Ты красивая, добрая, терпеливая…
– Ты меня не любишь.
– Я думал, что люблю. Я правда думал, что люблю.
– Ты хочешь на ней жениться?
– Нет. Не знаю. Я многого не знаю. Я не понимаю, что происходит. Все происходит само собой. По дороге к тебе я думал, что просто побуду с тобой рядом. У меня даже в мыслях не было заводить этот разговор. Я бы к нему подготовился…
Она снова заплакала.
– Подготовился, чтобы не причинять тебе столько боли.
Она снова вырвалась из моих объятий.
– Мама уже заказала открытки для приглашений.
– Мне очень жаль.
Что я мог сделать? Посоветовать ее родителям – Святой Бэбс и Дядюшке Скруджу, атеисту и коммунисту, – откупорить бутылочку шампанского, разорвать на конфетти приглашения и побросать их в воздух, празднуя избавление от неугодного жениха?
– Она красивее меня? – Линн вытерла слезы.
– Нет.
– Моложе?
– Нет. Старше. – Тут я добавил: – Старше меня.
Ее красивые карие глаза стали круглыми от недоверия, как будто она представила себе пенсионерку с трясущимися губами.
– Ну, не намного старше, – добавил я.
– Она хороший человек?
– Да.
Это, конечно, малодушие, но в этот момент мне больше, чем чего-либо еще, захотелось вернуть все свои слова обратно, не говорить ей, что у меня другая, а просто сказать, что это вопрос нерешенный, и я кругом виноват. Я просто старый тюфяк, тяжелый случай, мне на роду написано жить бобылем. И уж тогда Линн проявила бы терпение, сочувствие, отнесясь ко мне как сиделка к инвалиду, которому предстоит долгое выздоровление. Она бы подождала, помогла бы мне встать на ноги, стать хорошим человеком.
– Чем она занимается?
– Она писатель.
– Из Нью-Йорка?
– Нет.
– Богата?
– Нет.
– Так почему же? Секс? – Я не ответил. – Да?
– Это тоже имеет значение.
– Но ведь у нас тоже все было хорошо. Было ведь.
– Было.
– Ты должен мне объяснить, Стив.
– Знаю. Знаю, что должен. Прости меня.
Что, черт побери, я мог ей сказать? Правду. Не всю правду, но по крайней мере не врать.
– Все в тебе меня восхищает. Когда мы начали встречаться, я не мог поверить, что это не понарошку, потому что думал: это невозможно, чтобы человек был таким хорошим, – наверное, она притворяется. Но ты не притворялась. И я понял, что в тебе заключено все, что мужчина может хотеть от женщины.
– Так почему же ты меня не хочешь?
– Потому что ты такая чудесная… А я болван и не достоин находиться рядом с тобой.
– Но я и не просила тебя стать кем-то, кем ты не являешься, кроме как быть самим собой.
– Понимаешь, Линн, то, чем я являюсь, не обязательно хочет того же, чего и ты. Я не могу вести жизнь, которая устроила бы тебя. Я думал, что я смогу. Я думал: если у меня будет красивая и добрая жена, дети и уютный дом, я, наконец, успокоюсь. Всю жизнь об этом мечтал. Но я слишком нецелостная натура, и мне слишком многого в жизни надо. И даже если огородить меня аккуратным белым заборчиком, это не поможет мне стать цельной личностью.
– А что поможет?
– Она.
– Почему? – спросила Линн.
И тут я изрек:
– Потому что… мне с ней весело и интересно.
За две минуты Карбоун послал мне три сообщения по пейджеру. Я заскочил в фешенебельный ресторан, специализирующийся на омарах, и зашел в телефон-автомат.
– Что случилось, Рэй?
– Робби взял ее за задницу.
– Ее?
Линдси. Он сейчас скажет: «Линдси».
– Бонни.
Я понял, что для начала надо успокоиться: я обалдел от ужаса. Я должен говорить спокойно, энергично, как опытный коп, уставший от допотопных идиотизмов Малыша Робби.
– Елки-палки, он все придуривается? Я тут с ног сбиваюсь, накопал кучу улик на Линдси. Самое время сосредоточиться на этой версии…
– Стив, послушай меня. Вчера поздно ночью он вернулся в дом Сая. Осмотрел тот участок, где были обнаружены следы от шлепок.
– И что?
– И нашел еще один темный волос!
– Да брось ты!
– Такой же, как на подушке, Стив. Он застрял в изгороди, окружающей тот самый газон. Наверное, она прислонилась к забору. Он лично доставил этот волос в лабораторию Уэстчестера сегодня утром. Он ждет результатов экспертизы, но мы оба с тобой знаем: это волос Бонни. Так что волосы были и в постели, и в том самом месте, откуда сделан выстрел.
Она мне врала, подумал я. Я уставился на телефон, на идиотскую инструкцию, объясняющую, как правильно им пользоваться. То, что я ей поверил, еще не самое ужасное. Самое ужасное то, что, допустим, я сейчас вернусь домой, начну крушить мебель, швырять вещи, колотить по стенам и орать: ах ты чертова стерва, ты все мне наврала, а она возьмет меня за руку и скажет: Стивен, меня там не было. Клянусь тебе, меня там не было. А каким образом там оказались твои волосы? А она скажет: их кто-то туда подбросил. Тот следователь, который за меня ухватился. Ты же сам говорил, что он собирается меня прищучить, вот он и прищучил. А я скажу: ты думаешь, я тебе, сука, поверю на этот раз? А она скажет: да.
И я поверю, несмотря ни на что.
– Рэй, – сказал я, – у нас не будет неприятностей в связи с этим?
– Что ты имеешь в виду?
– Ты не думаешь, что Робби чего-то насочинял?
– Да нет. Он так далеко не зайдет. Вряд ли он станет изобретать улики. Смотри сам. Пойми, что так оно и есть. – На секунду в трубке повисла такая тишина, что я услышал, как булькает вода в кастрюлях с несчастными омарами. – Стив, ты здесь?
– Я здесь.
– Что ты собираешься делать?
– А как ты думаешь, что мне нужно делать? – спросил я.
– Найди ее.
Я в рассеянности взглянул на полку в пыльном углу телефона-автомата, с полуотклеившимися, давно уже вышедшими из употребления образцами карточек Америкен Экспресс и пепельницей с чьим-то жирным, уродливым окурком от сигары. И вдруг, в этом вонючем, мерзком углу память услужливо подарила мне воспоминание об одной ночи, пять лет назад.
Мы уже поели и перебрались в гостиную. Был закат, и Бонни выключила свет, чтобы лучше просматривался горизонт, – от ультрамарина вверху до ярко-оранжевого внизу. Потом она зажгла свечи, и мы сидели при их дрожащем свете. Она рассказывала мне, как полюбила Южную Стрелку, это огромное и прекрасное небо, океан, болота, птиц. Она сказала, что раньше частенько выбиралась в горы – в туристских ботинках и с биноклем, и гор ей ужасно здесь не хватает. Не только из-за рыбалки, альпинизма и лыж. Она выросла в Юте, и отовсюду – из окна школы, по дороге в магазин за молоком, с веранды ее дома – были видны горы.
– Тебя, по-моему, ностальгия мучает, – предположил я.
– Мучает.
– Ты думала вернуться обратно?
– Там больше никого из моих нет. Это будет уже не то: просто я, горы и мормоны.
– Ты не ответила на мой вопрос.
– Я хотела бы вернуться домой, – сказала она еле слышно.
А я сказал:
– Я научу тебя любить здешние места, Бонни.
Я бросил еще один двадцатипятицентовик и позвонил своей приятельнице из прокуратуры, Сэлли-Джо Уоткинс. Имечко у нее было не ахти и должно было принадлежать изможденной индейской женщине, у которой не семеро, а вдвое больше по лавкам скачут, худющей бабе, портретами которых пестрят документальные фильмы о голодающих. Но Сэлли-Джо, напротив, была в теле и в жизни не голодала. Происходила из почтенного, хотя и простого бруклинского семейства. Передвигалась втрое медленнее, чем нормальные люди, и речь ее отдаленно напоминала собачий лай. Работала она судебным исполнителем, и в окружной прокуратуре курировала Саффолк Каунти.
– Чего тебе надо? Я занята. Ты по делу Спенсера? Этим занимается Ральф. Обращайся к Ральфу.
– Мне нужно поговорить с тобой.
– Зачем? У нас тут тоже свои сферы интересов, как и у вас. Я просто тону в море интриг, Бреди, идиот ты, кретин, ублюдок несчастный. Мне плевать на твои заморочки, ничем не могу тебе помочь. Звони Ральфу.
– Он плохо соображает. С ним невозможно договориться.
– Ну а я с тобой не смогу договориться.
– Сэлли-Джо, когда ты работала в управлении по расследованию убийств, я выручал тебя по меньшей мере трижды. Ты, едрена вошь, моя должница.
– А я тебя водила в ресторан. Забыл? Ты вечно напивался в стельку. Пришлось ждать, пока ты протрезвеешь, иначе я всю оставшуюся жизнь работала бы на твою выпивку, пьяница чертов.
– Да ладно, а я за эти годы двадцать тысяч калорий вложил в тебя в виде чизбургеров, так что признай, что ты мне должна оказать услугу, эквивалентную значительно более роскошному обеду.
– Ну, излагай свою просьбу, засранец. И поживее.
– К примеру, скажем, я все сделал правильно: от консервации места преступления до вскрытия, мои ребята все прочесали и обнюхали. Дождя не было, ветра тоже. Ничего такого, что могло бы испортить вещдоки или помешать нам в работе. Идеальные условия.
– Ну давай, телись.
– Нашли мы не бог весть что – так, сомнительную улику, годную для ДНК-теста. Волосы. Волосы любовницы жертвы. В постели, где они занимались любовью. Вот. Потом, через неделю, точнее, через четыре дня после того, как мы их протестировали, нашлись другие волосы. Вроде бы опять той же любовницы. Ну, скажем, так показала экспертиза.
– Где нашлись эти волосы?
– Они застряли между двух деревянных досок. Если эта самая любовница стреляла из орудия убийства, эти две деревяшки оказались бы аккурат там же, где и голова этой любовницы. А теперь скажи мне как судебный исполнитель, как бы ты рассматривала эти неожиданно возникшие новые улики? Ты дала бы им ход?
– Ага, понятно. Ну, в общем, любая относящаяся к делу улика на суде приемлема, с известной оговоркой. Но и обстоятельства, при которых она была найдена, тоже принимаются с известной оговоркой. В случае вроде того, что ты описал, защита возразит, что поскольку в первый раз ты исследовал место преступления в идеальных условиях, представляется странным, что эти дополнительные волосы не были найдены при первом, дотошном осмотре.
– Они скажут, что эти волосы подбросили.
– Вот именно.
– Адвокат вроде Патерно к этому прицепится.
– Адвокат вроде Патерно нас с дерьмом смешает. Мы заявим, что это по недосмотру. Что человеку свойственно ошибаться. Что копы тоже люди, и, в конце концов, у нас нет специального интереса отправлять за решетку эту самую любовницу. Разве что затем, что мы всем сердцем и душой считаем ее виновной. Но это же курам на смех!
– Если бы ты вела это дело, как бы ты поступила?
– Я бы потратила пару дней и потрясла бы копа, обнаружившего эти волосы, сказав ему, что если он не уверен на сто процентов, что никто из его коллег не подкинул эти волосы, – я бы не стала обвинять его напрямую, – лучше об этом забыть, потому что в противном случае следствие будет под угрозой срыва, а защита получит козырь. А потом я бы села и подумала. Тут могут быть разные варианты, я не стала бы рисковать и спешить в суд. А если и все остальное в деле выстроено очень, очень хрупко, ну уж в таком случае я бы поставила под вопрос весь ход следствия, с самого начала. И коли дело велось тяп-ляп и все притянуто за уши, я бы с судом обождала. Понимаешь, этот одинокий волос не даст надежных результатов по ДНК-тесту и к тому же ставит под сомнение более солидную улику – прядь волос с кровати. И здесь даже не понадобится гений Патерно для того, чтобы суд удивился, что это за чудеса творятся через неделю после убийства. С точки зрения прокуратуры, удивляющийся суд – опасный суд. Сомнения, имеющие под собой основание, – ужасная вещь.
– Спасибо, Сэлли-Джо.
– Ну что, дебил, ты по-прежнему считаешь, что Бонни Спенсер застрелила Сая Спенсера?
– Нет.
– Тогда я умываю руки.
Опасное это оказалось дело – бороться с Бонни. Она мертвой хваткой вцепилась в телефонную трубку, а я схватил ее за кисть, пытаясь оттащить от телефона. Наконец она сдалась, но я сообразил, что следующим номером программы она кинется к дверям и понесется в управление, подымет всех на ноги.
– Остановись! – заорал я.
Я заломил ей руки за спину, но сдержать ее оказалось не легче, чем побороть здоровенного мужика, к ее природной силе прибавилась сила истерички.
– Если ты этого не делала, какого черта ты…
Она что-то сказала в ответ, но задохнулась и всхлипнула. Я крепко держал ее, ожидая взрыва слез или страстной мольбы: Стивен, прошу тебя, поверь мне. Как бы не так – вместо мольбы я получил удар локтем в солнечное сплетение. Это меня вырубило настолько, что я выпустил ее из рук, а сам скрючился, обхватил живот и попытался вдохнуть воздух. Господи, как же больно.
Бонни деликатно поинтересовалась:
– Я тебя не слишком ушибла? Извини.
Я не смог ничего ответить.
– Стивен, с тобой все в порядке? Где болит? О Боже.
Честно говоря, шок от боли, причиненной женщиной, которую я предпочел своей бывшей невесте, – этот шок уже прошел. Но я решил не оповещать об этом Бонни. Я позволил ей довести меня до кровати, старательно изображая полную немощь, и уложить.
– Ляг потихонечку, – посоветовала она. Когда я растянулся на спине, она строго спросила: – Ты в состоянии нормально дышать?
Она вгляделась в мои глаза, наверное, хотела проверить, сузились ли зрачки.
– Стивен?
– Нет, – пробормотал я, – не прошло.
Ей пришлось наклониться близко-близко ко мне, чтобы расслышать.
– Ты сломала мне ребро, и чудовищный обломок кости пронзил мое сердце. Я уже покойник, Бонни. Прощай, детка.
Я схватил ее за руку и потянул вниз, чтобы она села на кровать рядом со мной.
– Один, последний поцелуй.
Она сделала ужасные глаза.
– Ну ладно, – сказал я. – Опять закатишь истерику? Беги. Я не собираюсь с тобой драться. Ты слишком крупная.
– Послушай. Я должна объявить о своем местонахождении. Этот твой Робби – кажется, его зовут Робби, – он меня разыскивает. Если я останусь у тебя, он схватит кого-нибудь другого. – Она волновалась все больше и больше. – Позволь мне вмешаться, пока мой адвокат имеет возможность мне помочь.
– Возьми себя в руки.
Она глубоко вздохнула, вся дрожа.
– Ты можешь это сделать. Но дай мне еще немного времени. Если тебя арестуют, возникнут проблемы с временным освобождением из-под стражи. Это ведь убийство средней тяжести, а ты не местная. Тебя же могут засадить в тюрьму. Понимаешь?
– Да.
– Тюрьма не курорт. Там не веселятся и кино не показывают. Тебе там не понравится. Так что если смогу, я тебя от этого избавлю. А кроме того, я преследую сугубо личные цели, ты мне нужна для консультаций. Потерпи до пяти. В пять ты позвонишь Гидеону, пусть он нанимает Билла Патерно, и тогда машина завертится. Но имей в виду, если ты будешь от меня скрываться, я не смогу с тобой связаться. Твой адвокат может сказать: никаких копов.
– Но я могу объяснить, что ты мне помогаешь.
– Бонни, ты думаешь, адвокат по уголовным делам поверит, что коп из отдела убийств питает слабость к его клиентке и намерен действовать в ее интересах?
– Может, поверит.
Меня тревожила ее наивность, ну прямо какое-то «Боже, спаси Америку». Она явится, свято веря в непогрешимость Системы. И попадется в ловушку. Тюрьму она знает по фильмам про замученных баб, по жалостливым историям о грубых, но добродушных тюремных паханшах. Для нее уродство тюрьмы сводилось к уродству кинодекораций. Она не знала ни черта о ночных кошмарах, о взаимной ненависти, о насилии, о вони. Кроме тех наркоманов, которых она видела в вечерних новостях, с настоящими она не сталкивалась.
