Текст книги "Волшебный час"
Автор книги: Сьюзен Айзекс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)
– Ты не стал звонить ему на всякий случай?
Он весь обмяк и как будто постарел на глазах. Вся его гордость куда-то улетучилась.
– Я не хотел лишний раз волновать Сая, не хотел, чтобы он подумал, что я струсил. Он сказал, чтобы я ему позвонил, как обычно, но не надо звонить слишком часто.
Истон что-то скрывал от меня. Я это чувствовал. Он улыбался той неуверенной, натянутой улыбкой, которая много лет появлялась на его лице, когда мать спрашивала его: «Как дела в школе?», а он отвечал: «Отлично!», ни словом не обмолвившись, что у него двойка по геометрии и что перед самым возвращением матери он изорвал дневник в клочья.
– Ты не все мне сказал, Ист, – добродушно упрекнул его я. – Давай же, в чем дело?
– Сай оставил мне сообщение на автоответчике.
– О чем?
– Что он доберется до аэропорта на вертолете и вместо утреннего рейса полетит вечерним, в семь, и что он позвонит, как только доберется до гостиницы. Но понимаешь, я обычно не прослушиваю автоответчик, когда возвращаюсь из города. По правде говоря, я даже не взглянул, даже не проверил, кто звонил. Просто не верится, что я мог пропустить такую очевидную вещь. Ужасная оплошность. Это вообще-то мне не свойственно. Но я только переоделся…
– Надел шлепанцы?
– Да. Шорты и рубашку, чтобы выглядеть так, как будто я просто прогуливаюсь.
– Где ты хранил винтовку?
– А, с тех пор, как я вытащил ее из шкафа, я держал ее в багажнике машины, в брезентовом рюкзаке для спортивного снаряжения. Это мне Сай посоветовал и еще посоветовал напихать в этот рюкзак побольше одежды, чтобы, если кто-нибудь меня встретит, это смотрелось бы, как будто я просто выбираюсь на природу, а в рюкзаке у меня вещи, а не винтовка. Он сказал, что, если в рюкзаке будет только винтовка, это привлечет внимание.
– И что?
– Я все сделал, как Сай сказал. Подъехал со стороны гаража. Это место не просматривается со входа. Открыл окно, вырубил мотор и посидел еще минут пять, глядя на часы.
– Он хотел, чтобы ты убедился, что никого вокруг нет?
– Да. Потом я вышел, взял рюкзак и пошел к тому месту, за изгородью.
– Во сколько это было?
– Что-нибудь около четырех. Я знал, что в тот день снимали сцену с купанием Линдси, и надеялся, что она так устанет и озвереет, что они ее отпустят как полагается, вовремя. Они так и делали две последние пятницы.
– Из-за того, что она уставала?
– Нет. Из-за того, что она была связана с Саем, и из-за того, что она отвратительно играла.
– А когда она уходила, съемки заканчивались?
– Нет, они продолжали до шести или до семи, но у них по графику были съемки Ника Монтелеоне. Большинство актеров обычно хотят, чтобы их партнер по сцене присутствовал на площадке, потому что очень трудно играть без партнера, но, уверяю тебя, Ник был просто счастлив, когда она отправилась домой. Я на это рассчитывал.
– Ты не беспокоился, что миссис Робертсон задержится?
Истон хлопнул себя по лбу.
– О Господи! Верно ведь. Это была пятница.
– Ты забыл про нее?
– Начисто. Она меня видела?
– Перестань, Истон, ты же знаешь, я не имею права этого тебе говорить.
Я пытался вести себя так, будто мы были детьми и играли в морской бой, и правил нельзя было нарушать ни в коем случае. И пока он не сообразил, что это вовсе не морской бой, я нажал на него и сказал:
– Значит, ты оказался на том месте с изгородью. Что дальше было?
– Ну, она стояла у бассейна, говорила по портативному телефону. Только это была не она.
– Значит, разговора ты не слышал.
– Каким образом? Шум моря постоянно, да еще музыка играла, там же колонки в траве. – И он стоял спиной к тебе.
– Да, в белом халате, в точности как у Линдси. Понимаешь, у него этих халатов полон дом, он их для гостей держит, но фигура в халате была очень похожа на Линдси. Правда, Стив.
– Я тебе верю. Невысокий, худой, да еще в капюшоне.
У Истона был очень удивленный вид.
– Зачем он надел капюшон?
– Он вышел искупаться, у него были мокрые волосы.
– Это же идиотизм! Если бы он опустил капюшон, я бы сразу все понял.
– Когда ты сообразил, что это он?
Он сглотнул.
– Когда пришел домой.
– Ты застрелил его, повернулся и пошел домой?
– Да. Все как он велел. Ехать прямо домой – ни быстро, ни медленно. Как будто я мог ехать быстро, в этой пробке! А потом позвонить ему в гостиницу и, если его там не окажется, оставить сообщение, что я встретился с директором по кадрам, это означало, что все прошло успешно. А если бы что-нибудь сорвалось, я должен был оставить сообщение, что высылаю ему заказной срочной почтой три копии сценария.
Он выпрямил ноги и сел прямо.
– Не представляешь… Эти сообщения на моем автоответчике. Я прокрутил их и услышал, как Сай говорит, что летит семичасовым рейсом. И потом…
Истон определенно решил снова заплакать, но он уже с этим переборщил. Он встал, подошел к стене, прислонился к ней лбом и несколько раз стукнул себя кулаком по голове. Вот уж каких сцен точно не было в фильмах Сая! Это слишком! Как бы Сай отчитал постановщика! Это – вырезать!
– И потом, – продолжал Истон, – мне позвонил этот парень, ассистент, и сказал, что «может, мне небезынтересно узнать», но Сай убит, в собственном доме. Силы небесные!
– Я не знаю, что тебе сказать, Истон. Это такая травма.
Он повернулся ко мне лицом и встал, прислонившись спиной к стене.
– Что же мне делать, Стив?
Он вытер глаза отворотами халата.
Я сделал вид, что не услышал вопроса, и, в свою очередь, задал ему свой:
– А что ты скажешь про сценарий, который я у тебя тогда нашел? Этот, «Ночь матадора»?
– У него дома были целые шкафы, забитые сценариями. Я просто взял наугад один из них. В прошлую субботу, после того, как ушла полиция. Понимаешь, когда я понял, что натворил, я решил нажимать на то, что у нас с Саем были прекрасные, теплые взаимоотношения, что он был моим учителем. Я хотел, чтобы вы все подумали, что мне не было смысла его убивать. Иначе что бы я без него делал?
– Расскажи мне теперь про Линдси, – попросил я. – Ты делал вид, что сходишь по ней с ума. Это ведь неправда?
– Нет. Конечно, неправда. Я же видел, что она из себя представляет.
– Но ты притворялся, что запал на нее. Зачем?
– Я придумал это потом, – сказал он, чуть улыбнувшись, восхищенный собственной дальновидностью. – Если бы кто-либо вспомнил тот разговор после просмотра, ну, про молнию, и сопоставил факты… Ну, они, разумеется, не совпали бы идеально, но я подумал, если ты… если полиция подумает, что я был в нее влюблен, меня сразу исключат из числа подозреваемых.
– На самом деле, если бы мы знали, что жертвой должна была бы стать Линдси, ты бы немедленно попал в список.
– Почему? – забеспокоился он.
– Потому что у тебя с ней много общего.
– Глупости говоришь.
– Что поделаешь, так оно и есть. Ты сам и есть глупый и неизобретательный человек. У тебя ментальность мелкого клерка. Мы это по книге определяем.
Он обреченно покачал головой.
– Книга какая-то…
– Ну, – сказал я, – книга не книга, а мы тебя поймали. Разве нет, Истон?
– Нет!
Он подскочил ко мне и схватил за плечи.
– Стив, ты ведь не собираешься ничего предпринимать?
Глаза и губы у него совершенно округлились от изумления.
– Стив! Ты с ума сошел! Я же твой брат.
– Знаю.
– Как же ты мог подумать о таком ужасном поступке?
– Одевайся, – приказал я.
Но он не двинулся с места, он по-прежнему стоял передо мной, вцепившись ногтями в мой пиджак.
– Я опаздываю. Давай.
– Подумай. Хорошенько обдумай, что ты собираешься сделать. Ты о матери подумал?
– Она скоро придет, и ты объяснишь ей, что произошло. А если она задержится где-нибудь, я заеду потом и поговорю с ней позже. Но сначала мне нужно доставить тебя куда следует.
Он отпустил мои плечи, руки его безвольно упали. Он заговорил, очень тихо, голосом, полным мягкости и понимания.
– Стив, ты должен понять. Это убьет ее.
Какой хороший сын.
– Не думаю.
– Я знаю ее гораздо лучше, чем ты. Она этого не переживет.
– Переживет.
– Ты думаешь, она крепкая. Она слабая.
– Она не слабая. Она пустой человек. Она переживет. И прошу тебя, не вынуждай меня обращаться с тобой как настоящий коп. Я и так изо всех сил стараюсь этого не делать. Одевайся.
Но он сел на стул, тот самый, с прямой спинкой.
– Ну что тебе стоит меня отпустить?
– Это будет мне стоить жизни Бонни Спенсер.
– Да брось ты.
– Правда. Уже подписан ордер на ее арест.
– А как же она попала сюда, да еще вместе с тобой?
– А так, что я ей сам помог. Я не видел необходимости в ее аресте.
Я выглянул на улицу. Дневной свет стал менее ярким, скоро наступят сумерки.
– Ты хочешь меня арестовать? Ты хочешь, чтобы я отправился в тюрьму?
Я все еще сжимал в ладони те два листка с карниза. Я провел пальцем по стеблю, по прожилкам.
– Стив! – закричал Истон. – Да кто она такая, черт ее возьми? Почему ты защищаешь ее и не хочешь защитить меня?
– Я защищаю ее, потому что она невиновна.
Я больше обращался к листьям, чем к Истону.
– Но я ведь тебе брат.
– Ты убийца.
Истон поднялся с места и подошел к окну. Я придвинулся поближе к нему – на случай, если он вздумает прыгнуть, но он стал смотреть на меркнущий свет.
– Сая уже не вернешь, – сказал он.
– Знаю.
Он заглянул мне в глаза.
– Я не хочу, чтобы эта женщина отправилась в тюрьму вместо меня.
– Это с каких пор?
– Послушай меня. Мы можем кое-что придумать. Я могу дать ей алиби.
Я не отреагировал.
– Погоди. Погоди секундочку. Послушай меня.
Истон сложил ладони домиком.
– Значит, во-первых, я скажу, что Сай к ней очень хорошо относился, что с Линдси у него все уже развалилось и что он действительно влюбился в свою бывшую жену и не скрывал этого. Вот. А я ничего об этом не говорил, потому что был так влюблен в Линдси, что не хотел говорить про нее ничего плохого, ничего, что могло бы ей навредить. Я признаю, что был ужасно не прав. Я принесу свои извинения за то, что не был вполне искренен. Тогда они поймут, что у бывшей жены не было мотива его убивать. А потом я скажу… Придумал! Что я по дороге домой зашел в телефон-автомат и позвонил ей по делу. Например, сказать что-нибудь про ее сценарий, и она была дома. Подошла к телефону и…
– Не пойдет.
– Почему?
– Потому что все это шито белыми нитками, это белиберда какая-то. Потому что она и так прекрасный и достойный человек и не нуждается в этом липовом алиби. А если она об этом узнает, ей дурно станет. А еще потому, что ей незачем лгать. Преступник у нас только один, Ист.
– Почему ты видишь мир только в черно-белых тонах? Ты что, не знаешь, что бывает еще и серый цвет?
– Лучше бы ты этого не делал, – медленно проговорил я.
– Но ведь не факт, что это сделал я!
– У меня нет выбора. Я полицейский. Я знаю, что в мире существуют тысячи оттенков серого. Я их различаю. Но что с того? В моей работе есть только черный и белый.
Истон подошел и обнял меня. По-настоящему. Меня никто из родных в жизни не обнимал, кроме разве что папаши, когда тот бывал в подпитии.
– Стив, – сказал он, – я так в тебе нуждаюсь. Моя жизнь – это цепь ошибок. Провал за провалом. А теперь еще это. Я не понимаю, за кого я себя принимал и кем я хотел стать, но понимаю, что сам себя погубил. Хуже того. Я сделал ужасную вещь.
Я потрепал его по затылку. Волосы у него были мягкие-мягкие.
– То, что я сделал, – зло. Я знаю, но я так запутался, я так ослаб, что у меня даже недоставало мужества посмотреть правде в глаза. А теперь ничего не остается делать.
Он выпустил меня из объятий и отстранился.
– Ты можешь выслушать меня? Пожалуйста.
– Давай.
– Я знаю, ты думаешь, что я никчемное существо, и ты прав. Я никогда не спрашивал сам себя: что в жизни действительно имеет значение. И даже если бы я спросил себя и решил, что это любовь или дружба, или что-нибудь вроде того, это все равно ничего бы не изменило. Ты знаешь. Я все равно продолжал бы свою дурацкую жизнь. Но теперь мне не отвертеться, я должен услышать медные трубы. Я могу отправиться в тюрьму и провести там остаток жизни. Ты знаешь, что такое тюрьма.
– Знаю.
– Там действительно так плохо, как говорят?
– Даже хуже.
– Клянусь тебе всеми святыми, что весь остаток жизни я посвящу раскаянью в своем ужасном поступке.
Он стоял передо мной, освещенный розово-голубым отблеском заката.
– Мы никогда особенно не были близки. Но мы с тобой родные братья. Я не прошу у тебя особого обращения со мной, Стив, но прошу тебя, умоляю: дай мне шанс. Нам с тобой обоим в жизни особенно не везло, так ведь? И я понимаю, что больше мне судьба не улыбнется. Но может, ты мне кое в чем не откажешь? Именно ты.
– В чем?
– В прощении.
Я посмотрел мимо него, на вечерний свет. Это был тот самый волшебный час, час перед закатом. Правда, в кино такое освещение используется дважды – перед самым рассветом и перед наступлением сумерек. Дважды за сутки нам дана возможность наблюдать это чудо. А в реальной жизни такие минуты, когда на тебя снисходит благодать, могут вообще никогда не случиться.
Если я сдам брата полиции, для него все будет кончено. Он просил прощения. Я мог всего лишь дать ему возможность спасаться самостоятельно. Он был совершенно прав: Сая не вернешь. И прелесть заключалась в том, что я не должен был даже слушать его, стыдливо помалкивая, пока он излагал мне свои идеи о конструировании корявого и идиотского алиби для Бонни. Я просто-напросто мог разрешить ему сбежать и исчезнуть навсегда.
– Ты можешь меня простить, Стив? Разве ты сам не совершал в жизни ничего плохого?
– Смеешься, что ли? Я почти все в жизни сделал неверно. Это ни для кого не секрет.
– Так как? Мы ведь с тобой одного поля ягоды.
– Нет, Ист. Даже в тех случаях, когда я бывал не прав, я знал, что существуют законы. Я знал, что существует Бог.
– Но ведь Бог меня простит!
– Знаю. Может, Бог тебя простит или уже простил. Мне не дано этого знать. И может быть, я лично могу тебя простить. Но ты отнял чужую жизнь.
– Что ты такое говоришь?
Я выпустил из ладони листья, и они плавно упали на пол.
– Мое прощение ничего не изменит.
– Ты ведь не собираешься отправить меня в тюрьму?
– Нет, это не моя обязанность. Моя обязанность в другом. Я только арестую тебя по обвинению в убийстве Сая Спенсера.
– Но ведь это то же самое, что упрятать меня за решетку, черт побери!
– Я сделаю только то, что обязан сделать.
– Я скажу, что ты преследуешь меня, потому что хочешь спасти эту бабу!
– А как же винтовка, Ист? Баллистическая экспертиза. Твои резиновые шлепки с прилипшими стеблями редкой травы «адельфи»?
– Но ведь эту винтовку мог украсть кто-нибудь еще. И шлепки тоже.
– А потом положить их на место?
– Ну попробуй доказать, что это сделал я.
– Существует конкретный человек, купивший пули в скобяной лавке, а потом упражнявшийся в стрельбе из старой винтовки калибра 5,6 на стрельбище возле Риверхеда, и было это за день до убийства. Красивый мужчина лет тридцати шести. Неужели ты думаешь, свидетели не опознают его фотографии? Неужели ты думаешь, они не отличат его от других? А потом будет суд.
Я открыл дверь стенного шкафа.
– Собирайся, Ист. Нам пора идти.
Он прекрасно знал, что сопротивляться мне бессмысленно. Он мог бы попытаться бежать, но будучи тем, кем он был, он в панике начал кружить по комнате. Потом оделся. А что еще он мог сделать? Выскочить на улицу в пятницу вечером, в разгар курортного сезона, в своем куцем и страшном халате? Ни за что. Для этого мой брат был слишком шикарным мужчиной.
22
Я наконец позвонил домой Рэю Карбоуну и попросил его прийти мне на помощь. Надеть на Истона наручники, вывести его из дома и доставить в управление оказалось выше моих сил. После долгих размышлений я пришел к выводу: тот факт, что преступник приходится родным братом сотруднику отдела убийств, на газетной полосе займет всего одну строчку, а если задержание произведу я, то завтра же все газеты будут пестреть кошмарными заголовками вроде «СОТРУДНИК ОТДЕЛА УБИЙСТВ АРЕСТОВЫВАЕТ БРАТА-УБИЙЦУ; «СЫНОК!» – ВОСКЛИЦАЕТ УБИТАЯ ГОРЕМ МАТЬ».
Мать, конечно же, ничего подобного не восклицала. Она пришла домой около семи, чуть позже Карбоуна. Была она слегка подшофе, поскольку выпила бокал или пару бокалов мартини с какой-то состоятельной леди – обладательницей собачьего имени Скип, или Лоли, или что-то в этом роде, предводительницей местного благотворительного общества. Сообразив, наконец, что произошло с Истоном, она не вскрикнула, не упала в обморок, не схватилась за сердце.
Она просто рухнула на диван. Я принес ей воды. Перед тем как уйти, Истон склонился над ней и почтительно поцеловал на прощание. Он целился в щеку, но промахнулся и попал в нос. Он сказал, что ему очень жаль, но не себя, а ее. Карбоун заметил, что останется в управлении на ночь и если мне понадобится помощь… Потом он что-то промямлил, обращаясь к матери – о том, какое это переживание для него лично.
Я взял табуретку и сел напротив матери. Надо сказать, что она была миловидной женщиной, с правильными чертами лица, запоминающимися зелено-голубыми глазами – большими и круглыми и стройной фигурой. Она уже успела оправиться от потрясения, и спина ее, как обычно, расположилась строго под углом в девяносто градусов по отношению к коленям.
– Как мне следует поступить? – спросила она.
Я сказал ей, что Истону понадобится адвокат. Отправился в кухню, нашел в телефонной книге телефон Билла Патерно. Она спросила, не дорогой ли это адвокат, и я ответил «да», но это отличный адвокат, и когда она ему позвонит, пусть скажет, что я свяжусь с ним завтра и мы что-нибудь придумаем.
– Ты хочешь сказать, что ты заплатишь? – спросила она.
– Ага.
– Не «ага», а «да».
– Да, – сказал я.
– Ты действительно думаешь, что Истон это сделал?
Да, ответил я. И объяснил, какие у нас есть доказательства. Она спросила, признает ли суд его виновным, и я ответил, что Патерно скорее всего придумает какую-нибудь штуку, скажет, что Истон явился с повинной, поэтому суда как такового не будет, но Истона все равно посадят.
– Что-то я абсолютно запуталась, – тихо сказала она.
– Ты-то – нет, а вот Истон запутался.
Ее безупречная осанка стала еще безупречнее.
– Что-то я не совсем понимаю. Он никогда не доставлял мне хлопот, – сказала она, не называя Истона по имени.
Мать была особой видной. Видной, но несколько старомодной. Она выглядела как некая леди из клуба партии республиканцев времен 1952 года, унесенная не ветром, но мифической Машиной Времени. Даже сейчас, переживая и волнуясь, она выражала сожаления о чем-то давно ушедшем – голливудских фильмах по романам Вальтера Скотта и временах «холодной войны» эпохи Эйзенхауэра.
– Мальчик не нашел себя в жизни, но разве можно за это кого-то обвинять?
– Ну что ты.
– Он так и не вписался в кинобизнес, – пробормотала она.
Никто уже не выглядел так, как выглядела моя мать. Кто стал бы убивать время на то, чтобы выглядеть как персонаж документальных хроник тридцатилетней давности? Каждую ночь она накручивала волосы на крупные бигуди, чтобы они казались пышнее, а по утрам сооружала шиньон при помощи специального металлического гребня, которым она пользовалась сколько я ее помню. Она выщипывала себе брови и рисовала на их месте тонкую светло-коричневую линию. Она пудрилась светлой пудрой, румянилась ярко-красными румянами и красила губы помадой в тон румянам. Сейчас помада слегка облезла, потому что мать пила мартини. Ее ногти, коротко подстриженные, овальной формы, тоже были красными.
– Надо было ему заняться банковским делом. Директором банка он, разумеется, не стал бы. Я на этот счет никогда не обманывалась. Но ведь он пробовал себя в торговле, и у него ничего не получилось. А потом кино, эти люди. С ними так тяжело. Он не создан для такого рода работы.
– Не создан.
– Я думаю, он любил этого человека, несмотря ни на что. Того, который был убит.
Я объяснил, что Истон действовал по указке Сая, что он думал, что стреляет в Линдси. Она спросила:
– Почему же он не сказал: «Я не стану этого делать»?
– Не знаю, мам.
– Вот и я ума не приложу.
Я спросил, не хочет ли она, чтобы я сготовил что-нибудь поесть. Нет, она не голодна, она обойдется. Я понял, что она хочет остаться одна, но спросил, не хочет ли она, чтобы я остался ночевать, или составить мне компанию и поехать ночевать ко мне. Она сказала: нет, благодарю. Если возникнет необходимость, она позвонит. Я сказал, что заеду к ней утром.
– Все это появится в газетах, – сказала она. – И по телевизору.
– Нам предстоят трудные дни, – сказал я. – Ну, в смысле дурной славы. Смею предположить, что и потом тебе легче не станет.
– Ты полагаешь, меня уволят?
– Нет. Ты для них слишком ценный сотрудник. И я думаю, большинство отнесется к тебе с пониманием.
– Они могут и не понять. Просто будут вести себя вежливо. А в глубине души будут думать, что я что-то не так сделала и толкнула его на этот путь.
Она встала.
– Я хочу побыть одна.
– Мне очень жаль, мам.
И тут она произнесла вещь, которая меня поразила.
– А тебе-то чего жаль? Ты же не виноват. Ты же никого не убивал. Это твой брат убил, а не ты.
И пока я соображал, как выразить ей свое сочувствие, может, взять ее за руку или сказать, что всегда буду рядом с тобой, мам, что бы ни случилось, мать добавила:
– Ступай.
Поэтому я пожелал ей «спокойной ночи» и она мне тоже.
Рэй Карбоун и Ляжки записали признание Истона на видеопленку и прокрутили его по монитору, что стоял в кабинете Фрэнка Ши. Что-то не заладилось с камерой, и экран отсвечивал лиловым. Карбоун спросил: «Вы заплатили за пули наличными или чеком?», а брат, гордый тем, как гениально они с Саем все продумали, отвечал: «Чеком. Нашим девизом было: никаких следов».
Ши начал занудно объяснять: «Ты потом посмотришь начало, как мы разъясняем, какие у него права. Мы дали ему все шансы…»
Я перебил его:
– Если парню приспичило поговорить, его уже не заткнешь.
– Как мать восприняла?
– Если это можно назвать «восприняла»…
Я уж не стал объяснять, что она от рождения неспособна к восприятию. Но потом, поскольку мы с Ши собачились на протяжении всего следствия и много крови друг другу попортили, я решил продемонстрировать, какой я хороший мальчик.
– Я бы остался с ней, но она меня прогнала. Сказала, что хочет побыть в одиночестве. По-моему, она собирается поплакать и не хочет, чтобы я переживал.
Образ моей матери, на грани нервного срыва желающей оградить меня от переживаний, не имел ничего общего с реальностью, но по крайней мере, так мы выглядели нормальной семьей. Впрочем, не очень нормальной, поскольку красивый парень с экрана словоохотливо объяснял Карбоуну, как он почистил дома винтовку калибра 5,6, а когда приехал на стрельбище, обнаружил, что затвор очень плохо ходит, и один из тамошних людей – чернокожий, с бородкой – помог ему наладить ружьишко. Я обратился к Ши:
– Ты только послушай его. Господи, не могу поверить, что у нас одни и те же родители.
Он встал и подошел к монитору. Золотая цепь на его шее звякнула.
– Потом посмотрю, – сказал он. – Если только ты сам не хочешь посмотреть, но просто между нами, – он говорил голосом Сочувствующего Вождя, – думаю, тебе лучше себя поберечь.
– Можешь выключить, – согласился я.
Он так и сделал и вернулся на прежнее место, то есть встал за моим стулом и положил руку мне на плечо.
– Хочешь пойти в отпуск, Стив?
– Может быть.
– Ты заслужил. Рэй считает, что тебе нужно побеседовать с доктором Неттлз, это наш новый психоаналитик, просто для консультации. Просто для профилактики. Сам решай. Рэй говорит, она ничего. Я ее видел, морда как у бульдога.
Он угнездился в кожаное кресло. Цепь снова звякнула.
– Слушай, ты уж меня извини. За эту историю с твоим запоем. И за эту чушь, будто ты влюбился в бабу Спенсера.
Я забеспокоился. А вдруг Бонни не сможет пережить этой истории, возьмет и уедет в свои горы?
– Этот говнюк Робби, – выдохнул Ши.
– Робби отсиживается в отделе, – сообщил я.
– Знаю. Ты с ним разобрался?
– Нет. Я даже не входил. Я на пределе. У меня такой короткий бикфордов шнур, что я взорвусь в момент, а не хотелось бы. И потом он совершил нечто гораздо более серьезное, нежели распускал сплетни. Я про мое пьянство. Тут уж тебе предстоит разбираться, а не мне.
– А, с волосами Бонни, – кивнул он.
– Ага, с волосами Бонни.
Он снял трубку, нажал кнопку селектора и сказал:
– Робби, зайди ко мне. Нет, прямо сейчас.
Он повесил трубку и посмотрел мне в глаза.
– Слушай, я тебе очень сочувствую, тебе многое пришлось пережить. Семейная трагедия. Но в данный момент я не об этом. Ты знаешь, что наше отделение полиции – организация как бы военная. Смекаешь, к чему я?
– К тому, что ты капитан, а я нет.
– Смекаешь, значит. А то у тебя бывают с этим проблемы. Так вот, у тебя свой зуб против этого подонка, а у отдела – свой. Угадай, кому достанется пальма первенства, когда он явится…
В это самое мгновение в дверях показался Робби.
– Садись, Робби.
Прозвучало это не как приглашение, а как приказ, и Робби сел, предварительно кивнув мне. На фоне чернявой и грубоватой красоты Фрэнка Робби смотрелся еще более опухшим и несвежим, чем обычно. Он напомнил мне одного из своих любимых печений.
– Ты чуть не загубил карьеру Бреди, – сказал Ши.
– Я не хотел.
– Как же ты мог назвать его «пьяницей»?
– Потому что я действительно был в этом уверен.
– С чего это?
– Я думал, что он слишком часто меняет свои мнения, и мне показалось, что от него пахнет алкоголем.
– Это почему же я часто меняю свои мнения, хрен ты моржовый, говно недоделанное?
– Бреди, заткнись, – сказал Ши.
Потом, припомнив, что я переживаю личную драму, он добавил:
– Пожалуйста.
И обернулся к Робби:
– Не буду утверждать, что ты лгал намеренно, но ставлю под вопрос твои способности к наблюдению.
– Мне известно, что экспертиза показала, что я был не прав. Приношу свои извинения.
По-моему, никто не ожидал от меня реакции на его извинения, поэтому я откинулся на спинку стула и на секунду прикрыл глаза. Я хотел позвонить Гидеону и узнать, как там Бонни. Я хотел сказать ему, что дверь бокового входа не заперта, и они могут забрать Муз, которая, наверное, хочет попить или прогуляться.
– Давай-ка вернемся к волосу Бонни, а Робби? – говорил Ши. – По этому делу все работали. Лучшие люди. Мы проверили, перепроверили, пере-перепроверили то место, где стоял преступник.
Он сделал паузу, давая всем понять, что, оберегая меня от переживаний, он не называет преступника по имени.
– Да, мы с этими волосами разобрались. А потом – бац! – на следующей неделе происходит чудо! Решающая улика! Найден еще один волос Бонни Спенсер – с корнем, ни больше ни меньше, пригодный для ДНК-теста.
– Ты хочешь сказать, что я подбросил этот волос, Фрэнк? – поинтересовался Робби.
– Я хочу сказать, что Рэй Карбоун обследовал пакетик, который нам вернули из лаборатории, и заподозрил, что печать выглядит как-то не так, и одного волоса не хватает. Что скажешь: ты ничего не подбрасывал?
– Нет. Это в лаборатории затеряли. Ты же понимаешь, что люди есть люди.
Я подумал: вдруг Бонни не захочет остаться со мной? Вдруг она считает меня слишком ненадежным человеком?
– А чего это вдруг волосу Бонни Спенсер оказаться как раз в том месте, откуда преступник произвел выстрел, если Бонни Спенсер сама преступником не является?
– Может, она просто мимо проходила?
Голос Робби упал до шепота. Он все больше обмякал на стуле. Единственное, что в нем по-прежнему победно торчало, был одеревеневший от лака чуб.
– И это все, что ты можешь сказать? – прогремел Ши. – Она просто слонялась на территории в три гектара, а ее волос каким-то образом застрял на этом, бесконечно малом пространстве?
Робби не отвечал. Ши наклонился вперед.
– Можно задать тебе один вопрос? Ты всерьез уверен, что ты лучше, чем все эти говнюки, которых мы сажаем?
– Я хочу, чтобы меня выслушали.
Робби говорил так, как будто уже успел проконсультироваться со своим адвокатом.
– Не волнуйся, это тебе еще предстоит.
– Благодарю.
– Но еще до того, как тебя выслушают, знаешь что?
– Фрэнк…
– Сложи в портфельчик свои ручечки и карандашики.
Насколько мне известно, Робби Курц не стал складывать в портфель свои пишущие принадлежности. Он наверняка ни с кем не попрощался. Он просто покинул нас навсегда.
Я взял у брата ключи от принадлежащего ему жалкого подобия машины с откидным верхом – «мустанга», вернулся домой и забрал Муз. Она вспрыгнула на боковое сиденье, гордо задрала морду и подставила ее потоку воздуха, который немедленно задул ее волосатые уши назад. Когда мы встали на красный свет, она уставилась на каких-то столичных яппи в «вольво» с фургоном и одарила их покровительственным взглядом прекрасной дамы, которая путешествует исключительно в авто с откидным верхом.
Я подъехал к дому Бонни. Бюрократическая машина наконец-то сработала: наблюдение было снято. Ее «джип» стоял в гараже. В доме темно, передняя и задняя двери заперты. Я несколько раз позвонил в дверь. Никто не ответил. Я догадывался, что она должна быть у Гидеона, но тем не менее испугался. В голове у меня зароились безумные предположения, вроде того, что она приехала домой, поскользнулась на одном из своих дурацких плетеных ковриков, разбила башку и лежит там, внутри, мертвая. Нет. Тогда бы моя машина стояла снаружи. А вдруг что-то испортилось в машине, она потеряла управление, и машина грохнулась с моста или сгорела? До меня доносились только крики диких уток и громкий неестественный смех, раздававшийся с веранды ее соседки Уэнди Прыщ.
В течение следующих десяти минут я занимался тем, что загонял Муз обратно в машину. Она вернулась домой и не желала уезжать. Она сходила по-большому, погонялась за зайцем, а потом улеглась на газоне перед домом. Я начал перед ней выделываться, хлопать в ладоши и звать: «Ко мне, детка! Давай, Муз! Гей-гей, пошли прогуляемся!», да еще посвистывал при этом. Она не повернула головы. Наконец, я взвалил эту тушу – килограммов пятьдесят – на руки и отволок в машину.
Когда я отыскал дом Гидеона, уже стемнело. Это был перестроенный амбар, всего в метрах двадцати от дороги. Амбар украшала табличка с надписью «Фридман-Стерлинг», но Фридман со Стерлингом чересчур густо засадили свой двор дурацким английским плющом, и я проскочил мимо раз пять, пока заметил табличку.
Я открыл дверь машины, собрался выйти. Муз перелезла через меня и застыла в ожидании, вывалив розовый язык. Я не спешил выходить. Я перевязал галстук. Ослабил узел. Потом вовсе снял галстук. Затем снял пиджак, закатал рукава рубашки. Снова надел пиджак.
А вдруг она напилась снотворного, полагая, что я скоро женюсь на Линн? И я больше ее никогда не увижу?
Мне хотелось обнять ее. Мне хотелось взять ее к Джерми в гости, посмотреть тот фильм про Ди Маджио и сказать Джерми: – А это моя девушка.
Я подумал, что не следовало брать у Истона машину, раз он прятал в багажнике винтовку. Теперь вся машина в моих отпечатках пальцев и в собачьей шерсти. Парни из лаборатории замучаются в этом разбираться.
