Текст книги "Волшебный час"

Автор книги: Сьюзен Айзекс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

Но как я мог не замечать главного? Я считал его плохим копом. А он-то думал, что он Миропомазанная Гордость Саффолк Каунти. Не проходило и пары недель, а то и дней, чтобы помощник федерального прокурора не натыкался на дело, в котором Робби опять арестовывал подозреваемого. Он всегда знал, кто виновен. И всегда старался взять «гада» под стражу.

Улыбочек и сластей, которыми он задаривал копов, подозреваемым не перепадало; обычно все его дознания превращались в допросы с тыканьем пальцем. Не сомневаюсь, он мог заставить расколоться любого. Но он всегда мертвой хваткой вцеплялся именно в тех подозреваемых, которых другие следователи старались как-то успокоить, и вместо того, чтобы дать согласие на признание с видеозаписью, подследственные начинали вопить и требовать адвоката.

Однажды мы с моим лучшим другом Марти Маккормаком занимались одним молодым парнем, у которого неожиданно исчезла молодая жена. Я знал, да что я говорю, – все это знали, что он убил ее и избавился от трупа. Но вот куда он его дел, нам выяснить не удавалось. Мы делали вид, что страшно ему сочувствуем. Марти не прекращал поиски пропавшей супруги, изображая мучительные раздумья, куда же это она запропастилась. А я старался разговорить этого типа. Однажды вечером мы отлучились поесть чили [15]15
  Чили – острое мексиканское блюдо.


[Закрыть]и попросили Робби просто прийти в отделение и посидеть с подозреваемым. Через полчаса после нашего ухода он насел на этого парня. Он был агрессивен, он настаивал на своем. Уж он-то знал, что имеет дело с законченным мерзавцем. А кто ж не знал? Но Робби умудрился все изгадить.

Когда я узнал, что натворил этот болван, – я просто озверел. Я колотил кулаками по стенам, обзывая его кретинским куском дерьма. «Ты, сука, ты ведь все испортил!» – вопил я. А он говорил: «Да брось ты, Стив», – и даже пытался по-мальчишески качать головой, как бы говоря: «Господи, ох уж этот Бреди с его несносным нравом!»

Не сказать, чтобы я его ненавидел. Нет, мы просто были несовместимы. Поэтому, не прилагая больших усилий, мы так устроили свою жизнь и работу, чтобы держаться подальше друг от друга.

До этого случая с Саем.

– Стив Бреди! – воскликнула кухарка Сая Мэриэн Робертсон. А потом повращала указательным пальцем, мол, оборотись-ка, сынок. Я послушно покрутился, чтобы она рассмотрела меня во всей красе в обороте на 360 градусов.

– Не сказать, чтобы ты совсем не изменился со школы, – продолжала она, – хотя ты все еще тот же мальчик. Только лицо взрослое. Когда ты вошел, я сказала себе: «Это тот самый паренек, который играл в команде Марка». Правда, не сразу вспомнила, как тебя зовут. Я видела твоего брата… Истон Бреди ведь твой брат? – Я кивнул. – Такой красавец. Хоть в кино снимай.

Миссис Робертсон могла бы болтать без умолку с той абсолютной самоуверенностью, которую придавала ей слава Самого Незабываемого Персонажа Южной Стрелки. Честно говоря, я так бы ее и не вспомнил, если бы не вошел в эту кухню.

Что это была за кухня! Какой-нибудь фанат XVIII века умер бы от зависти. Связки чеснока, пучки трав и кореньев, медные котлы и плетеные корзины свисали со стен и потолка… На двухметровом кирпичном камине прицеплен железный чайник. Этот камин был таким громадным, что Сай мог бы играть в нем в прятки.

Миссис Робертсон отвернулась, чтобы срезать корочки с сэндвичей, которые она сооружала для копов, и принялась организовывать безупречную конструкцию замысловатой формы: снизу – плавленый сыр, в середине – бледно-розовый паштет, а над ним – темно-красное копченое мясо. Короче, поднос с сэндвичем смотрелся как добротно сделанная архитектурная модель летнего дома стоимостью миллионов в десять.

– Ну как? – поинтересовалась она. – Это мое коронное изделие. Слушай, Стив, когда ты показал мне свой жетон, я, конечно, тут же вспомнила: кто-то мне говорил, что ты стал копом. Хотя, как ты догадываешься, между нами девочками, уж кого-кого, а тебя я представить в униформе не могла. – Она наморщила нос, что означало, думаю, следующее: ну и что, что у тебя оружие и жетон копа, для меня ты все тот же прыщавый мальчуган. – Тебе очень идет форма.

Сама Мэриэн Робертсон ничуть не изменилась с тех пор, как высиживала все школьные бейсбольные матчи в первом ряду. Темнокожая, маленькая, с округлыми чертами лица, – милая пампушка, выглядящая так, будто бы ее слепили из куска теста, пропитанного какао. Единственное, что изменилось в ней – ее волосы. Ощущение такое, что, готовясь к карнавалу, она нахлобучила седой парик – чтобы во время перерыва в матче все просто умерли от смеха. Раньше, бывало, она заявлялась в школу, – и это тоже было незабываемо – и приносила пирожные «для ребятишек», вручая возвращающимся со спортивной площадки по шоколадной трубочке или ореховому печенью и крича при этом: «Там у меня еще много!»

– Миссис Робертсон, я знаю, что с вами уже беседовал сержант Карбоун, но у меня есть к вам еще парочка вопросов. Что за особа здешняя горничная?

– Горничная? Ничего выдающегося. – Миссис Робертсон открыла стеклянную дверцу громадного буфета, оглядела лежавшие там дыни и вытащила одну из них. Это был огромный бежевый шар, долларов, наверное, за двадцать пять, – особый, генетически выведенный сорт мускусной дыни.

Я заглянул в блокнот.

– Здесь только одна горничная, Роза?

– Верно.

– Негритянка, белая, латиноамериканка?..

– Португалка, – отрезала Мэриэн Робертсон. – Росточку небольшого, но все же повыше, чем я. Каких-нибудь метр шестьдесят. Знаешь, была такая песенка. – Она откашлялась и запела: – Метр шестьдесят, лазоревые очи, о, что за метр шестьдесят… Господи, что это я распелась? Прости, Стив. Ну и ну! Четырнадцать лет работала у мистера Спенсера, и вот его убили, а я пою…

– Бывает. Я вижу, как вы расстроены, и это понятно. – Я умолк ненадолго. – Вы ладили с ним?

– Ну… В общем, ладила. То есть он был такой вежливый. Такой обходительный. Впрочем, ты сам знаешь, каковы они в разговоре, эти ньюйоркцы.

Я кивнул. Мы, местные, прекрасно знали, какая пропасть отделяет нас от пижонов из Нью-Йорка. И каждый, кто раз и навсегда это усвоил, считал себя совершеннейшим созданием.

– По правде говоря… Да ты и сам знаешь киношников. Но мистер Спенсер был богачом до мозга костей, – совсем не выскочкой, не транжирой.

– А вам-то самой он нравился?

– Как тебе сказать… Сейчас, когда задумываешься над этим, я не уверена. Уж слишком он был благовоспитанным.

– Он вел себя холодно? Отстраненно?

– Нет. Очень сдержанный, держал дистанцию. Много улыбался. Никогда не смеялся в голос. Никогда не изменил четырнадцать лет назад принятой линии поведения. Будто заучил наизусть сценарий «Как вести себя с кухаркой». Такие дела. Бывало, шутил, что придется заложить дом, чтобы расплатиться за купленных мною цыплят – а я всегда запасаюсь цыплятами впрок. Четырнадцать лет одна и та же шутка. Надо отдать ему должное, он и в самом деле был крайне вежлив, благодарил после каждого обеда, а если чем-то был недоволен, – а это случалось очень редко, – просто замечал: «Что-то я не разобрался в этих фруктах с шоколадной подливкой». – Она открыла пластиковый пакет и дала мне пирожное. – Венские миндальные вафли.

– Спасибо. Вернемся к горничной, миссис Робертсон. Так как она выглядит?

– Как я сказала, небольшого роста. Кожа смугловатая, и вся рябая, бедняжка.

Пирожное было очень вкусное. Я улыбнулся.

– А волосы какого цвета?

– Эй, парень, как тебе идет улыбка! Ты должен почаще улыбаться. У тебя все лицо засветилось, как рождественская елка.

– Так какие волосы у Розы, миссис Робертсон?

– Что там было с самого начала, только одному Богу да ее матушке знать, хотя думаю, она – шатенка, вот как ты. Сколько она здесь работает, – миссис Робертсон сокрушенно покачала головой, – шевелюра у нее зверски красного цвета.

– Вы с Розой – единственные, кто здесь работает? А где же шоферы, дворецкие, обслуга?

– Никого. Когда он принимал гостей, то нанимал официантов и барменов. Для города держал водителя, но обычно он добирался туда на вертолете, а по городу ездил сам в своей итальянской спортивной машине.

Я протянул руку за следующим пирожным. Когда она дала мне его, я спросил:

– А кто сегодня побывал в спальне вместе с Саем Спенсером?

– Что-что? – переспросила она удивленно.

– Кто-то был в спальне для гостей.

– Кроме мистера Спенсера?

– Да.

– В самом деле? Понятия не имею, Стив. Знаешь, они жили с Линдси Киф. Но там, в квартире. А с чего ты взял, что кто-то побывал в спальне для гостей?

Я откусил еще кусочек пирожного.

– Есть некоторые основания, – ответил я. – Значит, вы не слышали, чтобы кто-то поднимался наверх?

– Только мистер Спенсер. Он был дома весь день, собирался ехать в Лос-Анджелес, говорил по телефону. Должен был отправиться нынче утром, но потом решил заскочить на съемочную площадку, и я подумала, что его планы слегка изменились.

– Выходит, к нему никто не приходил?

– Да нет. – Она задумалась на секунду, а потом добавила: – То есть голову на отсечение я, конечно, не дам, потому что, по правде говоря, по пальцам можно перечесть, сколько раз в жизни я подымалась на второй этаж этого дома. Но насколько я знаю, он все это время был один.

– А где была Роза?

– Она убирается и стирает каждое утро, потом идет домой… У нее малышка. Гладит, возвращается около шести, чтобы прибрать в кухне после моей готовки – чистит кастрюли, протирает пол, забирает мусор, и все такое. Потом остается на обед: моет посуду и накрывает стол для завтрака.

– Миссис Робертсон, я не хотел бы вас смущать, но в полицейском дознании нам приходится задавать некоторые прямые вопросы.

– Валяй.

– Случалось ли, чтобы мистер Спенсер имел сексуальные отношения в какой-либо другой комнате, кроме собственной спальни?

– После обеда я обычно ухожу. Так что, насколько мне известно, он мог заниматься этим в сауне, или в студии, или в винном погребе. Но клянусь, в моей кухне этого не случалось. Я бы в момент об этом догадалась. Никому, даже хозяину, даже самому Господу Богу не разрешается безобразничать у меня в кухне. Понял, Стив?

– Понял.

– Вот и славно.

Местные копы – парни из полицейского управления Саутхэмптона Виллидж – огородили место преступления по периметру. Один из них, похожий на бандита, которого моя бабушка непременно бы назвала дылдой, заглянул в нашу палатку у дальнего края бассейна, где мы поглощали сэндвичи с Мэриэн Робертсон. Он спросил:

– Стив Бреди – есть такой?

Я поставил кружку с кофе на стол.

– Там какой-то тип пришел. Узнал об убийстве и весь трясется. Говорит, он твой брат.

Я отправился объяснить Рэю Карбоуну, какое отношение Истон имеет к Саю. Он как раз ухватил треугольный сэндвич и с подозрением его рассматривал, пытаясь сообразить, с паштетом он или нет.

– Можешь выйти на секундочку? – спросил я.

Рэй брякнул сэндвич обратно на тарелку.

Зеленая в белую полоску палатка, в которой мы сидели, была трехгранной. Думаю, так, для разнообразия, для всяких эксгибиционистов или для тех, кто любит спрятаться от солнца или ветра. Она находилась на расстоянии трех метров от мелкого края бассейна, как раз там, где копы могли бы спокойно перекусить. На достаточном расстоянии от места преступления, позволяющем, беззастенчиво уничтожая провиант из холодильника Сая, не притворяться, что его труп – всего лишь сбившийся коврик.

– Послушай, Рэй, там снаружи мой брат – его зовут Истон. Хочет меня видеть.

– Пусть зайдет, посмотрим, – сказал Карбоун. Здесь, под сенью дома Сая Спенсера, он неожиданно превратился в самого гостеприимного хозяина Лонг-Айлэнда. Даже сделал широкий жест рукой, мол, милости просим. А потом переспросил:

– Истон?

– Ага.

– Что ж это за имя такое, Истон?

– Понимаешь, моя мать родилась в Сэг-Харборе. Это ее девичья фамилия. Янки [16]16
  Янки – жители северных штатов США.


[Закрыть]иногда так поступают.

– Я думал, ты ирландец.

– Мой отец – ирландец. А что до моего брата…

– Чем он занимается?

– Всем понемножку. Ничего выдающегося.

– Например?

– Продавал «ягуары», я свой у него купил. Потом пытался торговать дорогой недвижимостью. Подрабатывал в модных магазинчиках.

– Ты имеешь в виду, что он так и не выбрал для себя определенной роли? Отчего же?

– Да я и сам – маргинальная личность. Какого черта мне еще за других отдуваться?

Тем временем там, в палатке, парни все еще копошились вокруг стола с провизией из холодильника Сая.

– Рэй, будь добр, отвяжись на время с этим психоанализом. Я хотел бы сначала закончить с братом. Это имеет прямое отношение к делу.

– К делу? Твой брат?

– Угу. Я, собственно, этого и не скрывал, когда мне позвонили из управления, просто забыл тебе сказать. Истон работал на Сая. В общем, три-четыре месяца назад он оказался без работы: это с ним случается время от времени. Так вот, узнав, что Сай собирается снимать большой кусок «Звездной ночи» в Ист-Хэмптоне, Истон каким-то образом выхмурил приглашение на одну из благотворительных тусовок. Короче, его представили Саю, и он наплел мэтру, как, мол, он тут родился, вырос и всех знает и может оказаться полезен. Саю он приглянулся, он нанял Истона. Предполагалось, что Истон будет чем-то вроде связующего звена с местной публикой. Думаю, для того, чтобы задешево подготовить хорошую почву для начала съемок. Истон выполнил свою задачу настолько хорошо, что Сай решил использовать его и в дальнейшем.

– Что, у них возникли трения?

– Нет. Все шло хорошо. Это-то и есть самое хреновое: наконец-то мой брат нашел дело, которое его не только интересует, да еще и получается. Сай даже назначил его одним из ассистентов режиссера, знаешь, имена которых появляются в титрах. Не в начале, а в конце. В общем, рано или поздно кто-нибудь из наших с ним все равно побеседует. Я просто говорю тебе все это потому, что в отделе все помешались на этике и прочем дерьме.

– Что, если это сделает Робби? – Думаю, Рэй рассмотрел, какую рожу я состроил. – Стив, Робби неплохой парень. Хотя, конечно, самодоволен до тошноты.

– Он неуравновешен.

– Ты не прав, он в порядке, а если нет – дай ему шанс исправиться. Будете работать в паре. Увидишь, все получится. Он на самом деле – орел. Во всяком случае, будет лучше, если твоим братом займется кто-то, кто не является твоим лучшим другом. Не возражаю, если ты поприсутствуешь при этом. Молча. – Он помолчал. – Слушай, а у твоего брата, что называется, с психикой все в порядке?

– Да что ты! Он-то и есть тот самый слабоумный идиот, который схватил ружьишко и разнес Сая в щепу, потому что Сай стал чем-то вроде фигуры ментора-наставника, а у Истона – такая низкая самооценка, что любой человек, проявивший к нему уважение и оказавший ему содействие в самоактуализации, оказывается ipso facto [17]17
  Ipso facto(лат.) – по самому факту.


[Закрыть]лишенным ценности и должен, следовательно, отправиться к праотцам.

Я недурен собой. Истон – просто красавец. И хотя мы очень похожи, я напоминаю ирландского копа, а он – англиканского адвоката. Другими словами, мой брат – белее, «англосаксонистее» и «протестантистее» [18]18
  Игра слов, от аббревиатуры «WASP» (white anglo-saxon protestant).


[Закрыть], чем я. Он просто утонченная версия меня: и глаза поголубее, и нижняя челюсть поквадратнее, и волосы лучше лежат. К тому же росту в нем ровно шесть футов. Ну а я – бледный слепок с него, я пониже. Всегда меня это бесило, потому что девушки или там женщины постоянно интересуются: а какого ты роста? Ответить, что во мне шесть футов – обман, ответить как есть – пять футов, 11 дюймов и пять восьмых [19]19
  6 футов – 183 сантиметра, 5 футов, 11 дюймов и 5/8 – примерно 177 сантиметров.


[Закрыть], – тут уж и вовсе кретином покажешься.

Истон стоял на посыпанной гравием дорожке недалеко от ступенек главного входа. На этот раз на нем не было свойственного ему облачения: ни яркого блейзера, ни свитера пастельных тонов, в которых он походил на изнеженного праздностью саутхэмптоновского аристократа еще больше, чем настоящий аристократ. Темно-серый костюм с неподражаемым шотландским галстуком. Я отметил, что его кожаные ботинки, отсвечивающие в мягком свете фонарей, невыгодно оттеняли его посеревшее лицо. Был ли он огорчен? Даже при плохом освещении я увидел: более чем. Восковая кожа. Красные глаза – скорее не от слез, а оттого (и подойдя поближе я убедился в этом), что он тер глаза, будто бы не в силах поверить в происшедшее.

– Ист, – окликнул я его. Он вздрогнул. – Ты в порядке?

– Извини. Знаешь, что странно? Вот стою я здесь и вообще-то жду тебя, а тем временем мои мысли блуждают в десяти различных направлениях, и сейчас вот, услышав твой голос, я подумал: какого черта Стив делает в доме Сая?

– Как ты узнал об этом?

– Сегодня, по возвращении из Нью-Йорка, Сай просил кое-что уладить. Я обнаружил запись на автоответчике. Мне позвонил один противный тип, ассистент режиссера. Он сказал что-то вроде: «Хм, э-э, наверное, вам будет небезынтересно узнать, что мистера Спенсера в некотором роде, э-э, убили в собственном доме», – Истон внезапно умолк. Его била дрожь.

– Черт подери, а здесь свежо, – с усилием произнес Истон. Он унаследовал от матери дурацкую манеру выражаться витиевато. Он говорил «свежо» вместо «холодно» или «прохладно» и полагал, что речь выгодно отличает его от простонародья. – О Господи! – Он передернул плечами, но это не помогло. Его зубы выбивали чечетку, часто-часто, совсем как черепаха в глупых рассказах.

– Ты говорил с Саем сегодня?

– Вчера вечером.

– Тебя ничего не насторожило?

– Да нет.

– Тебе известно о каких-либо угрозах в его адрес? – Он покачал головой с недоверием. – Есть ли у тебя основания полагать, что он чего-либо или кого-либо опасался?

– Нет.

– Заметил ли ты какие-либо перемены в его поведении?

Он все никак не мог совладать с дрожью.

– Да говорю же тебе, все у него было хорошо.

Удивительно, но мой брат умудрялся даже трястись, не теряя достоинства, не издавая при этом никаких непристойных звуков. Впрочем, тем и удобно нервное потрясение, что, в отличие от тех, кто потеет или блюет, нервы никому еще не помешали как ни в чем не бывало отправиться на вечеринку, не тратя время на утомительные переодевания.

– Завтра с тобой скорее всего побеседуют. Шел бы ты домой. Выглядишь препаршиво.

– Даже не понимаю, зачем я здесь. – Он бросил взгляд на дом. – Знаешь, я подумал, что нужно появиться. Где-то в глубине души я надеялся, что во всем этом хаосе – с копами и Бог знает кем еще, – я смогу чем-нибудь помочь Саю. Конечно, это чистое безумие, но должен тебе сказать, Стив, это для меня такое потрясение. Ну, я имею в виду, известие об этом.

– Да, должно быть, это удар поддых.

– У меня земля ушла из-под ног. Просто не верится. Господи, ну кому понадобилось его убивать?

– А ты как думаешь?

– Никому и в голову это не могло прийти, – отрезал Истон и засунул руки в карманы своих модных нью-йоркских брюк.

– Но ведь убили.

– Наверное, какой-нибудь грабитель.

– Нет.

– Но ты же не знаешь наверняка?

– Здрасьте-пожалста, у меня работа такая – «знать наверняка».

– И что, ты никогда не ошибаешься?

Вот так всегда: стоит нам хоть немного побыть вместе, как мы начинаем друг друга «подкусывать», раздражаясь все сильнее и сильнее. Но тут я решил: сегодня буду с ним помягче. Как-никак брат. Такое потрясение. Надо с ним подобрее.

– Пока нет никаких улик, указывающих на то, что это попытка ограбления, – произнес я насколько мог сдержанно.

– Как он был убит?

– Выстрелом с расстояния. Скорее всего из винтовки калибра 5,6. Случайное убийство исключено. – Мы надолго замолчали. – Значит, завтра с тобой кто-нибудь из ребят побеседует. А сейчас иди домой.

Он снова вздрогнул.

– Он так хорошо ко мне относился.

– Угу. Мне, правда, очень жаль. Слушай, Ист, Сай хоть раз говорил о том, что у него проблемы с кем-нибудь?

Надо отдать должное моему брату, он, кажется, действительно погрузился в раздумья.

– Собственно, я и знаком-то с ним всего три с половиной месяца. Так что экспертом быть не могу. Но по-моему, если ты снимаешь кино, у тебя проблемы будут с кем угодно.Приходится иметь дело с киношниками и сотнями примадонн, плюс их агенты и профсоюзы. А тот, кто распоряжается твоими финансами, и вовсе может превратить жизнь в сущий ад. Продюсер должен хорошо соображать и быть крутым. Сай таким и был. Его никогда не останавливали конфликты. Он просто пер напролом. – На мгновение лицо Истона осветила нежная улыбка. – Сай был как бульдозер. Его невозможно было остановить. Отойди – или тебя задавят. Наверное, чуть ли не каждый, имевший с ним дело, не раз говорил ему или хотел сказать: «Чтоб ты сдох!»

– Сукин сын! – заорал возникший перед нами Карбоун. Он имел в виду Эдди Померанца, агента Линдси, который к тому времени благополучно убрался восвояси. За две минуты до отъезда сообщил Курцу, что Линдси приняла парочку таблеток валиума и отрубилась. Когда же Карбоун принялся вопить, Эдди сознался, что таблеток было четыре или пять. Я так думаю, все шесть, хотя Померанц упорно уверял нас, что его клиент не имеет пристрастия к наркотическим средствам. Карбоун нам объяснил:

– Я привел к ней в комнату доктора – ну это, лопоухого. Он сказал, что она будет спать еще часов восемь. Стерва такая, агрессивно-пассивная.

Кабинет Сая на втором этаже, где мы сидели, вероятно, когда-то был детской. О том, что это все-таки кабинет, можно было догадаться по телефону с умопомрачительным количеством кнопок и небольшому компьютеру. На этом современная обстановка исчерпывалась. Остальная часть комнаты выглядела как кабинет помешанного на рыбалке английского джентльмена: на стене – морские снасти и какие-то выцветшие картины, изображающие резвящегося в стремнинах лосося, пучок глянцевых, совершенно новых удочек, заботливо и со вкусом размещенных в углу.

Карбоун погрузился в свой блокнот.

– Значит так, во сколько бы мы ни ушли отсюда сегодня или завтра, я хочу, чтобы в десять вы допросили Линдси Киф. Я скорее всего задержусь в управлении, мы с Ши будем обсуждать, как это все организовать. Это вам почище, чем «Ньюсдей»! Эта штука затрагивает интересы страны. И даже мировые интересы. Робби, – продолжал Карбоун, – до десяти разберись с братом Стива, Истоном. Потом пересекитесь здесь со Стивом и работайте с Линдси. Когда закончите с ней, займитесь деловыми партнерами Сая. Прежде всего, киношниками. Потом начните отрабатывать все заново. Ты, Стив, сосредоточься на всех киношниках, не связанных с бизнесом. Ах да, и займись-ка его бабами. Разузнай, не встречался ли он часом с кем-нибудь, помимо Киф. Проверь его бывших жен. У него их было две. Одна живет в Бриджхэмптоне, может, заскочишь к ней до десяти. – Он снова справился в блокноте. – Ее зовут Бонни Спенсер.

Я покачал головой. Это имя смутно о чем-то мне напоминало, но я был уверен, что никогда ее не встречал.

– Она сценарист. – Он вручил мне клочок бумаги с адресом. – Ты знаешь, где это?

– Две минуты от того места, где я вырос.

– Другая живет в Нью-Йорке. Она-то и есть первая. К завтрашнему дню я выясню адрес и имя. Лады? На ближайшие два дня объявляю командным пунктом полицейское управление Саутхэмптон Виллидж. Увидимся завтра. – Он умолк, уставился на меня и вздохнул. – Вот такие дела. Староват я уже, братцы, для такой работенки.

Я болтал с Линн по телефону из спортзала. Вся та чепуха, которой я забил голову днем, о том, что мне с ней «ни весело и ни интересно», теперь казалась мне еще более глупой. Бредни помолвленного, лебединая песня холостяка. На самом деле Линн – обалденная.

Меня в ней всегда поражала одна вещь: она вела себя так, как будто у меня была нормальная «непыльная» работа. Вроде менеджера в какой-нибудь солидной компании. Она намеренно не заостряла внимания на том, чем я занимаюсь на работе. Я понимал почему: убийство для нее было крайней степенью нарушения закона и порядка, а вся жизнь Линн – и как учителя и как личности – была посвящена созиданию. Она давала людям шанс, а не отнимала его. Убийство не щекотало ей нервы. Она считала это грехом и притом исключительно подлым. Проще говоря, она полагала, что убивать нехорошо.

И еще: упорство и профессионализм не подавили в ней здорового женского отвращения к рассказам о том, как кого-то забили до смерти или как во время вскрытия скальп снимается с черепа. Вот почему она не зациклилась на предмете моей деятельности – мертвых и как «дошли они до жизни такой», – а думала о жизни.

Так что мы не обсуждали подробностей убийства, я просто сообщил, как дела и где нахожусь. Мы болтали, перемывая кости разным людям. Тридцать секунд мы уделили Карбоуну и как он умудряется одновременно быть занудой и обалденным парнем и полторы минуты на то, почему я не выношу Робби, а затем переключились на моего брата.

– Сказал бы что-нибудь вроде: поверь, Истон, мне искренне жаль, что так случилось с мистером Спенсером. Я знаю, как он нравился тебе и какую важную роль играл в твоей жизни.

– Не сыпь мне соль на раны, Линн.

Спортивный зал, за исключением пола, был весь в зеркалах. Я был здесь единственным незеркальным предметом. Помимо велотренажера, просто тренажера и штуковины вроде шведской стенки, – все с дисплеями в красно-зеленых лампочках, – здесь висело водолазное снаряжение. Я посмотрел в зеркало и расправил плечи. Должно быть, Сая тренировка среди этих зеркал либо забавляла, либо стимулировала.

– Стив, – кротко произнесла она, – так ты никак не утешил брата?

– Утешил. Я сказал: мне очень жаль.

– И все?

Как раз в тот момент, когда я подумал, что там, в одном из зеркал, я выгляжу вполне сносно, я увидел свое отражение в другом. Я снова попытался не сутулиться. Я был уверен, что брюха у меня нет, но зеркало на потолке возмутительным образом опровергло это мое убеждение, и я втянул живот.

– Пожалуйста, не наваливайся на меня сейчас по поводу Истона. Я позвонил просто пожелать тебе спокойной ночи и сказать, что я тебя люблю.

– Что ж, спокойной ночи, я тоже тебя люблю. А насчет Истона… Просто я знаю, что ты стараешься держаться от него подальше. По-моему, у вас появилась возможность наконец-то сблизиться.

Я сказал ей, что я тоже так думаю, а потом опять последовали «спокойной ночи» и «я тебя люблю». Мы говорили уже пять минут, и мне нужно было закругляться.

Повесив трубку, я растянулся на ковре и на десять секунд прикрыл глаза. Я отдыхал про запас, на следующие сорок восемь часов.

Я знаю, это сентиментально и к тому же, наверное, не очень порядочно, сказать, что Линн спасла меня, но мне правда казалось, что это так. Да, конечно, пить я бросил благодаря Анонимным Алкоголикам. И с тех пор, как вернулся в отдел убийств, я стал работать лучше, чем когда-либо. Но до встречи с ней мне было как-то не по себе. Я был один как перст. Не пил. Никаких наркотиков вообще.

Через два месяца после лечебницы в «Саут-Оукс» я простудился. Я обливался потом, валяясь в жару, но боялся «сесть на тайленол». Меня совершенно перестали волновать женщины. В старые добрые времена, когда в настроении, я заводился от ерунды. А теперь мне что-то не попадалось ни одной, ради которой стоило бы расстегнуть ширинку. Разумеется, оставался футбол – «Джайентс», которых я очень любил. Но не бейсбол, поскольку был январь. Я пробегал ежедневно по пять миль, чтобы не потерять форму и чтобы в мозгах образовался некий химический фермент, название которого я забыл. В «Саут-Оуксе» мне говорили, что это какой-то натуральный наркотик, вырабатываемый в теле и, следовательно, полезный. В выходные я иногда пробегал все десять, двенадцать и даже пятнадцать миль, доводя себя до изнеможения. Я страшно переживал, не зная, куда деть столько энергии и свободного времени.

Видите ли, один психоаналитик из саут-оукской «богадельни» как-то объяснил мне то, что в глубине души я всегда знал, а если и не знал, то догадывался. Что стремление к алкоголю, наркотикам и бабам – это приблизительно одного поля ягоды, элемент того, что он назвал «модель саморазрушения». Как пить дать, я однажды уже достиг этого пика, но не задавался целью перепрыгнуть его. Все это время я если и стремился к чему-нибудь, так это ничего не чувствовать. Полная отключка.

В конце концов, я дорос до того, чтобы повернуться к отключке – спиной, а к миру – лицом и начать жить как следует.

Но на протяжении всех первых, опьяняюще трезвых лета и осени, меня не покидали кошмары о том, что я снова запил. Я просыпался среди ночи. Мне снилось, что я вынимаю из холодильника ледяную густоватую водку, почти против воли наливаю ее в стакан и делаю жадный отчаянный глоток. Я запаниковал, меня тошнило от ужаса. Я понял, насколько зыбка моя стабильность. К тому же от моей былой безмятежности не осталось и следа. И если я снова сорвусь, то упаду в бездонную пропасть и ни сил, ни мужества взобраться наверх у меня недостанет. Я буду потерян для жизни навсегда. Я умру. Какая к черту отключка!

И тут неожиданно возникла Линн, прилаживающая домкрат к машине. Когда я подъехал, она повела себя очень вежливо, но посмотрела мне в глаза и сказала: «Спасибо, я и сама справлюсь». Я показал ей жетон копа и сказал, что меня нечего опасаться; я побуду рядом и понаблюдаю. Обожаю смотреть, как женщины меняют покрышки.

Она вручила мне домкрат, и когда я закончил, то пригласил ее на гамбургер. Неожиданно я поймал себя на том, что мы вполне нормально беседуем. В отличие от случаев, когда хочешь доказать женщине, что пригласил ее не только для того, чтобы потом трахнуть. Нет, мы и в самом деле обсуждали эмоциональные проблемы глухонемых детей. Может ли общение глухонемых друг с другом превратить их в потенциальную жертву преступления? Чем государственные школы отличаются от католических. Как я был алкоголиком.

Через две недели мы оказались в одной постели. Я лежал потом и думал: О Господи, у меня завязались отношения.