Текст книги "Волшебный час"
Автор книги: Сьюзен Айзекс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)
Нет, я ехал к своему дому с комком в горле, потому что ужасно боялся, что Бонни ушла. Она хорошо соображает – не хуже, чем неделю назад, когда она убила Сая, и вполне может сделать то, что запланировала – удрать. Нет. Она его не убивала. Я верю ей. Но ведь она могла представить себе, как сидит на стуле, и судья кивает головой, и ее признают виновной – и потому удрать. Или просто испугаться и захотеть, чтобы кто-нибудь обнял ее, успокоил, поцеловал в лобик, вроде ее приятеля Гидеона – и потому удрать. Или, зная Бонни как честную и законопослушную американку, можно было предположить, что она просто бросится навстречу обстоятельствам – с верой в Бога и Конституцию, – зайдет в ближайший телефон-автомат, позвонит в отдел убийств и спросили: «Можно попросить к телефону следователя Курца?»
О Господи. Что мне делать, если она ушла?
Был вечер четверга, но отдыхающие уже стекались в пригород. Пробки на дорогах стали еще плотнее, чем полчаса назад. Казалось, какая-то бесконечная металлическая змея ползет на восток. И каждый из сидящих в этих тысячах машин был очень важной персоной с не менее важными делами. Они должны были услышать, какие новые действительно приятные приглашения появились на их автоответчиках за время их отсутствия, чтобы отменить те, о которых они договорились раньше. Они должны были переодеться в черные прозрачные блузки за триста баксов. Они должны были поменять цветочную ароматическую смесь на свежую до прихода гостей. Поэтому на задних сиденьях автомобилей вытекали всевозможные соусы, пачкая свежие французские батоны. Ситуация непереносимая, но им приходилось набраться терпения и ждать.
Ни одна машина не пропустила бы меня пересечь шоссе на Монток. Я посигналил и начал надвигаться прямо на новый «мерседес 560 Эл-Эл», установил зрительный контакт с водителем и, не глядя на дорогу, поехал прямо на него. Он настолько озверел от моей наглости, что в нужную мне минуту нажал на тормоза. Его щекастое лицо исказила ненависть, но он сообразил, что я выгляжу достаточно «отвязанным», чтобы и в самом деле в него врезаться.
И тут я погнал к дому. Мне, правда, пришлось переждать товарняк на железнодорожном переезде. Это был самый, мать его растак, длинный поезд за всю историю лонг-айлэндовской железной дороги.
Я бросился в дом и споткнулся о Муз, которая кинулась поприветствовать меня. Я сказал ей:
– Отвали с дороги, ты, мешок с дерьмом!
Она вильнула хвостом. Я погладил ее по голове. Ясно, подумал я, Бонни оставила здесь собаку. Умно: она знает, что я о ней позабочусь. В доме царила мертвая тишина. Я доковылял до «ананасной» комнаты и вопросительно сказал «Привет?» в пустоту и безмолвие. Ни звука.
– Бонни! – завопил я.
– Привет, – отозвалась Бонни.
Ну тут я просто подскочил на месте.
– Это ты! А я услышала, как ты говоришь «Привет» и подумала, что это твой голос, но не была уверена. Я подумала: а вдруг это кто-нибудь из его приятелей или грабитель?
Я весь обмяк от облегчения, а напряжение меня настолько опустошило, что мне пришлось на секунду прислониться к стене, чтобы снова понять, где пол, где потолок. Потом я вошел в «ананасную» комнату.
Она свернулась калачиком на кровати и читала «Историю нью-йоркских «Янки» [36]36
«Янки» – бейсбольная команда.
[Закрыть]– единственную книгу, которую нашла в комнате. Она положила книгу на пол и села на кровати, скрестив ноги по-индейски.
– Так кто же там был лучшим нападающим? – спросила она.
– Гедрик, – пробормотал я.
– Там сказано: Генри Гедриг. Это то же самое, что Лу?
Я кивнул и сказал:
– Вот.
И протянул ей теннисные тапочки, расческу, а потом вытащил из кармана белье и зубную щетку. Я все еще был взволнован и не мог говорить.
– Спасибо.
Я потряс пакетом с собачьим кормом. Она улыбнулась и все ждала, пока я что-нибудь скажу. И я сказал ей, что пойду и отдам это Муз, а сам приму душ и вернусь. Я остался собой доволен. Я вел себя очень разумно. Как нормальный человек. Не хочет ли она чего-нибудь съесть? У меня там есть какие-то полуфабрикаты. Она сказала: нет, спасибо, я не голодна.
Я засунул в духовку две порции обеда в фольге, подумав, что, когда они будут готовы, она не сможет устоять перед этим жирным цыпленочком, ну, а в крайнем случае, я и сам его съем. Я пошел в душ. Вода, мыло и хвойный шампунь. Вот так-то лучше. Хладнокровный и чистый мужчина вместо потного, обезумевшего, перегревшегося идиота. Я потянулся за полотенцем, слегка разочарованный, что Бонни не вошла в ванну и не подала мне его. Где-то в глубине души я все же представлял себе: вот сейчас выгляну из душа, а там – она. Я ей говорю: убирайся отсюда. А она в ответ: давай я тебе спинку потру. А сама прижалась бы ко мне, обняла бы и начала ласкать, мурлыча: о, Стивен. Я оделся, взял блокнот и позвонил Винсенту Келлехеру, Королю Каталогов.
– Алло, это опять следователь Бреди.
– Да, я слушаю вас.
– Мистер Келлехер, я вас не знаю, но у меня возникло ощущение, что вы были не совсем искренни со мной в тот раз, и это меня крайне огорчает.
Молчание.
– Послушайте, меня абсолютно не интересуют ваши отношения с налоговой инспекцией. Мне плевать, как вы платите: через бухгалтерские документы или же минуя их. Но мне не плевать, когда вы лжете, отвечая на простой вопрос.
– А с чего вы взяли, что я вам солгал? – прошептал он из своего Флагстаффа, штат Аризона.
– Потому что я коп. Я знаю. Ну так как, расскажете мне о своих денежных договоренностях с Бонни Спенсер?
Молчание.
– Если вы все мне расскажете, мы распрощаемся с вами – и точка. А будете меня за нос водить – я передам все свои подозрения на ваш счет своему корешу из налоговой инспекции в Вашингтоне.
– Я заплатил ей… – голос у него упал. У этого парня была ирландская фамилия: просто не верилось, что он оказался таким размазней. Вот что значит дерьмовое смешение кровей, ассимиляция, понимаете ли!
– Как вы ей заплатили?
– Наличными.
– Какую сумму?
– Две с половиной тысячи долларов. Она сама попросила, чтобы ей заплатили наличными. Клянусь вам, я сам не предлагал.
– Каким образом вы передали ей эти деньги?
– Ее отец живет около Скоттдейла. Раз в год она навещает его, а потом объезжает окрестности, ищет работодателей по каталогам. Мы обсудили все и…
Да, если бы этот тип проехал, не дай Бог, на красный свет, он бы, пожалуй, сам на себя надел наручники, сдался полиции и попросил судью назначить ему максимально суровое наказание.
– Вы все обсудили и что? Вы отдали ей деньги?
– Да, в конверте. Но я обещаю вам, что это больше не повторится.
Ну смотри у меня, подумал я, вешая трубку. Один – ноль в пользу послушных мальчиков.
Я порылся на полках, найдя в итоге две книжки – Стивена Кинга и Тома Клэнси. И отнес к ней в комнату. Я не хотел, чтобы она возненавидела свое вынужденное пребывание в моем доме. Я не хотел, чтобы она думала, что я полуграмотный кретин, который если и читает, то только статистическую литературу. Хотя это было очень близко к истине. Она ведь писатель, у нее полки ломятся от книг. А мне чем ее поразить? «Знаешь, Бонни, я книг-то особенно не читаю, зато просматриваю в день по три газеты и не пропускаю исторических познавательных телепрограмм. Хочешь, я расскажу тебе о битве при Мидуэе [37]37
Битва при Мидуэе – решающее сражение американцев с японцами во время второй мировой войны.
[Закрыть]? Или биографию Меттерниха? Только попроси».
– Это тебе на потом, – сказал я. – Я теперь давай поговорим.
Я поднял шторы и выглянул в окно. За окном царили волшебные сумерки – час перед закатом.
– Хорошо, но… Я ни в коем случае не хочу учить тебя, как лучше выполнять твою работу. Но, может, ты позвонишь Винсенту Келлехеру?
– Зачем?
– Затем, что он сказал тебе неправду. А я собираюсь сказать тебе правду. Я знаю, что сама все запутала, а теперь ты даешь мне еще один шанс. Ну, и я хотела бы быть достойной твоего доверия. И я хочу, чтобы ты поверил тому, что я собираюсь сказать.
На этот раз коп победил во мне мужчину. Не стоит позволять ей думать, что я на ее стороне. Ей предстоит убедить меня. Я сказал:
– Я, может, потом ему позвоню. А теперь расскажи мне, как вы возобновили отношения с Саем.
15
– Когда вы с Саем расставались, ты испытывала только отрицательные эмоции?
– Нет.
Бонни прислонилась спиной к изголовью кровати. Это была дешевая деревянная развалюха с плетеной спинкой, которая пищала, стоило только лежавшему на ней легко вздохнуть. Бонни была одета так же, как и в тот момент, когда я застал ее складывающей полотенца: красные шорты в обтяжку и черная майка. Белые носки, в которых она была до этого, испачкались, пока мы бежали через лужайку, и она их сняла.
Она сидела, прижав колени к груди, обхватив их руками и положив на руки подбородок. Да уж, гибкости ей было не занимать: в такой позе мог чувствовать себя комфортно разве что восьмилетний гуттаперчивый мальчик.
– В тот день, когда я подписала соглашение о расторжении брака, он пригласил меня на обед. В ресторан «Цирк». Мягкое освещение, мягкие льняные салфетки. Мягкая пища, даже жевать не нужно. Мы сели по одну сторону стола. Он сжал мою ладонь под столом и сказал: «Я очень перед тобой виноват. Я не сумел тебя любить так, как следовало. Но я всегда буду рядом с тобой, Бонни».
Очевидно, умей Муз говорить, она сказала бы Бонни то же самое. Псина положила морду на одеяло и ждала, пока Бонни ее погладит. А потом развалилась на моих ногах.
– Ты отдернула руку, когда он это сказал?
– Нет, зачем же, это было еще до того, как принесли закуски. И потом, видишь ли, Сай вел себя по-своему честно. Он в самом деле верил в то, что говорил, несмотря на то, что через двадцать секунд после нашего расставания на железнодорожной станции, думаю, начисто выбросил меня из головы. Но поскольку я не чинила ему препятствий в разводе… То есть я, конечно, скандалила и требовала объяснений, но и только. Я не претендовала на алименты. Поэтому он был мне благодарен. И если бы его кто-нибудь спросил: «Сай, а что за баба твоя вторая жена?», он ответил бы: «Хм-м, вторая жена? Ну как же, Бонни. Такая милая. Такая непосредственная». Это забавно: зло он помнил всегда, а добро на него не производило никакого впечатления.
– А почему ты не боролась за то, чтобы сохранить брак?
– Потому что…
Она сложила ладони вместе, как в молитве, и коснулась губ кончиками пальцев. Потом сказала:
– Потому что я знала, что он меня разлюбил – если и любил когда-нибудь. Сай мог влюбиться, но вел себя как актер, который вживается в роль. В ту неделю, в Лос-Анджелесе, когда мы с ним познакомились, он скорее всего только что вернулся с ретроспективы Джона Форда [38]38
Джон Форд – знаменитый голливудский режиссер, создатель фильмов-вестернов.
[Закрыть]– так что я стала его девушкой-ковбоем. Он носил джинсовую куртку, по любому поводу презрительно сощуривал глаза и много курил. Это было задолго до того, как он пристрастился к кофе без кофеина. Он отрывал фильтры от сигарет и прикуривал от охотничьих спичек, чиркая ими о подошву сапога. Даже начал носить старые ковбойские сапожки на каблуках. Это смотрелось неплохо, ведь он был на десять сантиметров ниже меня. Бог знает, где он их отрыл – наверное, в каком-нибудь обувном на Мэдисон-авеню. Мы часто ездили верхом. Исключительно на американских седлах. Он говорил: «У английских седел такая бездарная конструкция». Но три недели спустя в Нью-Йорке, через полтора месяца после нашей свадьбы, он слегка подустал от жизни в седле. А еще он устал меня любить. Я это чувствовала.
Она отвернулась и начала взбивать подушку, чтобы поудобнее прислониться к ней поясницей.
– Понимаешь, у меня не было стимула сопротивляться разводу. Он изо всех сил старался быть хорошим мужем, и это ноша оказалась для него непосильна.
– Как же у него получалось быть хорошим мужем? Мне помнится, ты говорила, будто он тебе изменял – с какими-то светскими дамами.
– Ну, он был хорош, насколько мог. Гости в доме не переводились. Он помнил обо всех днях рождения, годовщинах. У него был хороший вкус: в один из Валентиновых дней он подарил мне шкатулку. Я открыла, а в ней – прекрасное ожерелье из четырнадцатимиллиметрового жемчуга.
– А что такое четырнадцатимиллиметровый жемчуг?
– Очень крупный.
Она начертила в воздухе круг размером с хороший школьный глобус. Меня разозлило, что ей понравился такой дорогой подарок. Мне захотелось, чтобы она сказала: я говорила Саю, забери этот жемчуг назад, я хочу только шкатулку. Но она не сказала.
– Ты должен понять Сая, – продолжала она. – Он не способен был на верность. Он не способен был на искренность. Ему приходилось… Я не уверена, что «приспосабливаться» это именно то самое слово. Ему приходилось воевать с обстоятельствами. Например, с деньгами. Он всегда опасался надувательства и всех перепроверял: брокеров с биржи, юристов, бухгалтеров. При этом сам постоянно кого-то надувал. Скрывал личные расходы в бюджетах фильмов. Я имею в виду не покупку тренировочного костюма или набора гантелей. Он, скажем, выкроил из бюджета своего второго фильма оплату нашего гимнастического зала и отопления. К нему даже нельзя применить слова «незаконно» или «аморально», потому что каким-то странным образом он все принимал как должное. Рассматривал свои аферы как приключения, а себя держал за Робина Гуда. Но все его «подвиги» сводились к тому, что он грабил богатых, а награбленное доставалось опять же богатым.
– А тебе было об этом известно, когда ты собралась за него замуж?
– Нет. Я видела в нем обаятельного, эрудированного мужчину с морщинками вокруг глаз, который обожал мой фильм «Девушка-ковбой» и хорошо разбирался в вестернах. Не поверхностно, а по-настоящему: я помню, как он в деталях описывал один из немых фильмов Тома Микса «Продавщица из магазина Кактуса Джима». Правда, он знал понемногу обо всем: о камбоджийской архитектуре, о теории Первичного Взрыва, о лингвистических связях венгерского и финского языков. Но думаю, что я купилась на то, как высоко он оценил меня. Мою работу. Мои глаза. Мои волосы. Ну и в таком роде. Этот человек был таким привередой, что я подумала: боже мой, значит, я тоже что-то из себя представляю!
Она начала массировать колено медленными, размеренными движениями – так, как разминают старую травму. Потом взглянула на меня и тут же опустила глаза, уставившись на коленку. Я угадал, о чем она думала: несмотря на наши совершенно разные биографии, мы с Саем оказались очень схожими. Ах, как высоко я оценил ее той ночью: клянусь, я никого не встречал лучше тебя, Бонни. Бонни, твоя кожа похожа на теплый бархат. Знаешь что, Бонни? Глаза твои цвета океана. Не летнего, а как в ясный зимний день, и такие же прекрасные. Я часами готов с тобой разговаривать, Бонни. Бонни, я люблю тебя.
– Но Сай ничем подолгу не увлекался. У него был стенной шкаф, забитый обломками его благих намерений: спортивной одеждой и снаряжением – для гольфа, для подводного плаванья, для тенниса, для поло, для лыж. Если б он мог, он бы и баб своих складывал в шкаф. Пары месяцев не проходило, чтобы он не увлекся чем-нибудь еще.
– Сочувствую.
– Не стоит. На самом деле это было очень забавно.
Она подняла подбородок и улыбнулась мне одними губами, надменной улыбочкой городской воображалы. Выглядело это чудовищно фальшиво.
– Я всегда могла угадать, с кем у него роман на этот раз – просто по тому, как он одевался. Однажды он отложил свой приталенный итальянский костюм и достал заношенную футболку и вытертые джинсы. И я поняла, что он бросил художницу по костюмам, всю обвешанную сюрреалистическими украшениями, и начал встречаться с одной кинокритикессой из «Виллидж войс», девушкой с копной волос, которой только-только исполнилось семнадцать. Это было ужасно смешно.
– Не морочь мне голову.
Кровать была застелена омерзительным зеленым пледом, который архитектор наверняка считал новым словом буколической моды. Бонни провела пальцем по одной из темно-зеленых полосок.
– Ну ладно, – сказала она тихо. – Он поступал по отношению ко мне гадко. Более чем. Он разбил мне сердце. Я вообще не из тех, по ком сохнут. И вдруг кто-то как бы начал сохнуть. Я так обрадовалась. Но не успела я дописать любовных стихов – сонета из четырнадцати жалких строчек, – как он уже меня разлюбил.
– То есть ваш брак расстроился задолго до того, как вы официально развелись?
Она кивнула.
– Мы по-прежнему спали вместе, но любви уже не было, да и дружбы тоже. Вечерами он уединялся в кабинете, перечитывал рукописи или звонил по телефону. А я после развода вернулась к прежней жизни. Это было совсем нетрудно, мы так и не успели стать настоящей парой.
– Но ведь изменилась твоя финансовая ситуация, социальный статус. Как ты жила?
– Что ты имеешь в виду?
Она преувеличенно внимательно провела пальцем по другой, более толстой линии на пледе.
– Ты была счастлива, несчастлива, тебе было ужасно или очень хорошо?
– Нормально. – Она даже не подняла глаз.
– Ну давай же, рассказывай.
– А зачем тебе это?
– Затем, что я хочу знать обстоятельства, предшествовавшие возобновлению твоих отношений с Саем.
– А обстоятельства были таковы, что я была – и есть – совершенно независима. Без связей. Моя мать умерла, когда мне было семнадцать: опухоль мозга. Отец женился во второй раз на педикюрше из Солт-Лейк. Он продал свой магазин, и они переехали в Аризону, в поселение пенсионеров, они там в бридж играют. Братья мои все женаты, все семейные.
Она умолкла и задумалась. Прекратила свои шуточки с одеялом, запрокинула руки за спину и начала поигрывать кончиком косы. Рассеянно сняла с нее резинку, расплела и в процессе разговора поглаживала волосы, словно успокаивая себя. В свете лампы с зеленым абажуром ее волосы отливали медью.
– А что касается моей жизни… Я живу в милом городке у моря, в общем-то чужой мне части страны. Я дружу с Гидеоном и его любовником, у меня две подруги и масса приятных знакомств. Лето я люблю больше: у меня остались две приятельницы со времен нашего брака с Саем – киноредактор и журналистка из «Уолл-стрит джорнел», и у них здесь летние дома. Иногда мы встречаемся и мило проводим время. Я бесплатно занимаюсь с неграмотными. И частенько ссорюсь с местными жителями. Кстати, так я познакомилась с Гидеоном. Он представлял интересы одного домовладельца, который развел столько розовых кустов на соседнем участке, что они начали угрожать окружающим. Мы долго друг на друга орали, а в итоге подружились. Ну что еще? Я зарабатываю восемнадцать тысяч в год тем, что пишу для каталогов, в местную газету и в специальные журналы вроде «Автомобильных новостей». О чем еще ты хотел бы узнать? Секс? До появления СПИДа я спала с кем хотела. А теперь смотрю два-три фильма за ночь и пробегаю по восемь километров в день. Я сделала аборт от Сая, потому что он заявил, что пока не созрел иметь детей. Мне очень хотелось родить. Но когда мне исполнилось тридцать восемь, я вдруг поняла, что никто об этом больше не попросит, и перестала предохраняться. Оказалось, что забеременеть я не могу. Врач сказал, что у меня проблемы с фаллопиевыми трубами. Из-за гонореи, которой я заразилась от своего мужа спустя полгода после аборта. Вот и все. Бонни шлепнула ладонями по коленям. – А ты ожидал чего-нибудь более интересного?
– Да, пожалуй.
Я не имел права выходить за рамки делового тона. А что я еще мог сделать? Обнять ее, прошептать нежные слова утешения? Я сказал:
– Мы нашли в корзинке для мусора в спальне Сая два презерватива. Если ты не предохраняешься, то зачем…
– Без презерватива ничего не стоило заполучить от него СПИД, хламидию или гонорею – что угодно. Если бы я имела возможность надеть презерватив ему на голову прежде, чем поцеловать, я бы так и поступила. Но согласись, вышло бы как-то грубовато.
– Расскажи мне еще о своей жизни.
– А что рассказывать? У меня было такое счастливое детство. Потом мой сценарий стал фильмом, и такие чудесные были отзывы, а потом возник Сай и женился на мне. Не думай, я знала, что в жизни бывают всякие подводные камни. И даже трагедии: я потеряла мать. Но знаешь, не могу сказать, что в целом моя жизнь сложилась, как я хотела. Нет, не сложилась. Не то чтобы все было совсем ужасно, но я никогда не думала, что доживу до такого одиночества.
– На этот раз тебе предстоит борьба за вещи поважнее, чем личное счастье, – напомнил я.
– Знаю.
– Например, с возможным обвинением в убийстве. – Голос мой прозвучал глухо и низко, как пластинка в сорок пять оборотов, проигранная на тридцать три. И в крошечной спаленке повисло душное напряженное безмолвие.
По-моему, Бонни не собиралась предаваться унынию. Она просияла в своей потрясающей улыбке.
– Что ж, не везет так не везет, пусть меня осудят за убийство. Представь, какой сценарий я смогу написать за эти двадцать-тридцать лет. Что там «Блондинка в цепях»! Такой буду, понимаешь ли, тертый калач, тюремная паханша в изодранной робе, титьки – наружу. Нет, само собой, я напишу общественно значимый сценарий, и обо мне появится отзыв в «Энтертейнмент тунайт».
– Расскажи мне о своем последнем сценарии.
– Ради бога. Назывался он «Перемена погоды». Основан на реальных событиях второй мировой войны. У побережья Лонг-Айлэнда всплывает немецкая подводная лодка, и с нее убегают два дерезтира. В моей истории их укрывают две женщины: домохозяйка средней руки и барменша, которая по выходным откалывает разные номера. В общем, о том, как они помогают изловить фашистов, и про дружбу, которая при этом возникает.
– Ты отправила Саю этот сценарий сразу, как написала?
– Я позвонила ему.
– И что произошло?
– Ну, сначала я поговорила с его секретаршей, попросила передать, чтобы он перезвонил – что он и сделал двумя днями позже. Мне показалось, что он встревожился. Честно говоря, думаю, он всполошился, что я могу попросить у него денег. Но когда я сообщила ему, зачем звоню, он успокоился и был очень мил: «Как я рад тебя слышать! Отличные новости. Пошли факсом, срочно. Руки чешутся прочитать». Дело было не в том, что она совершенно не красилась, и не в том, что у нее были потрясающие ноги: таких женщин, как Бонни, я в жизни не встречал. Казалось, она вообще не способна к кокетству. Я смотрел ей прямо в глаза, и она не сделала ничего из того, что обычно делают женщины, чтобы как-то защититься от прямого взгляда. Не дотронулась до носа, проверяя, не блестит ли он, не поправила прическу, не стала ни широко раскрывать глаза, ни прищуривать их, не расположила ноги в более выгодной позе, не изогнула бедро. Нет, она продолжала бесхитростно на меня смотреть. Я подумал: может, это оттого, что она выросла со своими старшими братьями, отцом – охотником на лосей и поджарой, широкоплечей матерью. А может, она когда-то уже пыталась эффектно взмахивать ресницами или кокетливо хихикать, да никто не обращал внимания. Или решила состроить кому-нибудь глазки в своем магазинчике, окруженная браунингами, ремигтонами и винчестерами, или глупо поинтересовалась, уставившись на мотор семейного бьюика: «Ой, а что это за штучки?», и тут же получила пинок под зад, реальный или символический. Она не была женственной, она просто была женщиной.
– Ты говорила, что Саю твой сценарий понравился?
– Ага.
Я вспомнил, что мне говорил Истон.
– Тогда зачем он попросил одного из своих людей придумать, что можно хорошего сказать про сценарий, чтобы отвязаться от тебя? И почему он говорил Линдси…
Я начал придумывать, как объяснить ей, что Сай называл ее сценарий дерьмовым, по возможности избежав этого слова.
– Я точно не знаю. Что касается Линдси, думаю, вполне естественно, что он старался скрывать любые взаимоотношения со мной. – Бонни начала разминать ступню. – Я хочу сказать, что Линдси обладает сверхчутьем на любую женщину в радиусе ста километров. Отправляясь ко мне, Сай соблюдал все возможные меры предосторожности: разве что не носил темных очков и фальшивого носа.
Она перестала разминать ступню и начала тянуться всем корпусом к пальцам ног. Это напоминало разминку перед марафонским бегом: Бонни готовилась к побегу. Она была не из тех, кто позволил бы ограничивать свою свободу.
– Почему он попросил своего помощника найти какие-нибудь хорошие слова для тебя?
– Может, занят был.
– Нет.
– Когда он попросил своего помощника прочитать сценарий?
– Пару месяцев назад.
– Как раз тогда я прислала ему второй вариант. Сай сказал, что ему все очень понравилось, но нет времени посерьезнее им заняться, пока он не окончит «Звездную ночь».
– Второй вариант – это то, что ты переписала, основываясь на его замечаниях?
– Да.
– Зная Сая, могло статься, что сценарий ему не понравился, хоть он и сказал, что понравился?
Она подумала и сказала:
– Могло. Может, он – ну, я не знаю, – хотел, чтобы я просто снова возникла в его жизни, ненадолго.
Вид у нее был обескураженный, как будто она только что прочитала письмо с бесцеремонным и грубым отказом.
– Но он в самом деле написал мне очень милый отзыв. Что-то вроде: «Наскоро проглядел. Восхищен. Не могу дождаться, когда смогу прочесть его с толком, с чувством, с расстановкой».
Это может сыграть ей на пользу. Ведь если Саю понравился сценарий и у нее осталось письменное доказательство того, что это так, тогда какой ей смысл его убивать? Мертвые продюсеры фильмов не ставят.
– Он написал тебе записку? – спросил я.
– Да. У него были такие специальные именные карточки. Он написал на одной из них.
– Напечатал или написал от руки?
– Кажется, написал от руки.
– Ты не сохранила записки?
– Она, скорее всего, осталась в папке со сценарием «Перемены погоды». В моем кабинете.
И вдруг она замерла.
– Ах нет, подожди. Ты хочешь доказательство того, что ему понравился сценарий. Да? Хорошо. Посмотри в той же самой папке. Там есть другая записка, которую он написал, когда прочел первый вариант. Сай во всей своей красе. Восемь страниц, через один интервал, мелким шрифтом. Там обо всем: начиная с главного персонажа и кончая тем, как я неправильно употребила сослагательное наклонение. Вперемежку со словами «отлично», «аттически», «ядовито».
– А что означает «аттически»?
Она покусала губу.
– Понятия не имею, честно говоря. Это одно из тех слов, которых никто за всю историю человечества вслух не произносил, да и в книгах не встретишь. Он еще написал, что это «ко времени». Вот что его больше всего поразило. Сай всегда мне говорил, что я родилась слишком поздно, что у меня дар писать сценарии предвоенных фильмов. Он никак не мог поверить, что я, наконец, написала сценарий, который мог понравиться не только моей тете Ширли или профессору из киношколы с извращенным вкусом. В духе восточных, а не западных штатов.
Она встала с кровати и начала расхаживать по комнате, хотя в комнате шириной и длиной в три шага особенно не порасхаживаешь.
– У тебя ведь был ордер на обыск. Как же получилось, что ты не просмотрел ту папку?
– Наверное, Робби Курц взглянул на нее и решил, что ничего интересного в ней нет.
Я вытащил блокнот и нацарапал: «Бонни, погода, папка».
– Ничего интересного? Тебе все кругом говорят, что Саю ужасно не понравился мой сценарий, что он прислал мне отказ, который мог послужить мотивом для убийства, если бы я была маньяком-человеконенавистником. И ты говоришь, что в этом нет ничего интересного?
– Вовсе не подразумевается, что мы должны выискивать всякие оправдательные доказательства.
– Ничего подобного. А что, это должны делать трубочисты?
– Сядь, пожалуйста.
– Не хочу сидеть, – отрезала она. – О Господи, здесь так душно.
Я заерзал. Мне ужасно хотелось, чтобы ей у меня понравилось.
– Что, хочешь сменить эту комнату на тюремную камеру?
– А ты? Может, тебя посадят в соседнюю. Когда поймают за уголовное преступление средней тяжести.
Бонни расхаживала все быстрее и быстрее. Вид у нее был несчастный. И вдруг она остановилась. Улыбнулась. Такой фальшивой, якобы неотразимой улыбкой шоу-дивы.
– Слушай, у меня потрясающая идея. Мы можем вместе сидеть, в одной камере! И друг друга любить, когда будут выключать свет. Не супружеской любовью, а настоящей, страстной. Наговоримся вдоволь. Расскажем друг другу истории своей жизни. Настоящие, со всеми леденящими душу подробностями. Не всякие там байки застольные. Ну и сексом будем заниматься. Стоя, сидя, спереди, сзади…
– Бонни, уймись!
– А что? Говорю тебе, это было бы чудесно. Этого же никто до нас не делал. А потом на следующий день…
– Прошу тебя, перестань.
– … На следующий день тебя освободят. И ты забудешь о том, что было. Забудешь, как много это для тебя значило.
Она подняла воображаемый бокал.
– Друзья, я поднимаю тост за эту чудесную идею!
– Мне очень жаль, если я причинил тебе зло, – начал я. – Я вел тогда странную жизнь.
Я встал и пошел в туалет. Муз отправилась за мной. Салфеток там не оказалось, и я захватил рулон туалетной бумаги, потому что понял: она вот-вот расплачется. Я вернулся и положил ей руки на плечи, приготовившись ее утешать. Но она оттолкнула меня и отвернулась. Она не заплакала и вовсе не хотела, чтобы я ее утешал.
– Бонни, – обратился я к ее спине, – в Обществе Анонимных Алкоголиков кроме всего прочего мы составляли список всех тех, кому причинили зло. А потом нужно было захотеть, чтобы они тебя простили. Я знаю, что причинил тебе зло. Я не собираюсь просить у тебя прощения…
– Гидеон сказал, что ты ничего не вспомнил.
– Тогда не вспомнил. Но позже, когда он ушел… я кое-что припомнил. Я понимаю, что никогда не смогу точно вспомнить, что между нами произошло, о чем мы говорили. Но позволь мне просто сказать тебе, что мне, правда, очень жаль…
Она обернулась и посмотрела мне прямо в глаза. Я не выдержал и отвернулся.
– Никаких прощений, ладно? Мне не нужно повышать самооценку. Да, ты причинил мне зло. Но ведь это я позволила тебе так поступить. Я разыграла перед тобой эффектный эротический спектакль и захотела, чтоб при этом еще скрипочки пиликали. Так что, это моя вина.
– Ты прекрасно знаешь, что спектаклем там и не пахло.
– Я знаю только одно: это уже в прошлом.
Она села на кровать, свесив одну ногу на пол и положив руки на колени. Какая-то мормонская поза, не свойственная Бонни. В воздухе повисло долгое молчание. Его прервал крик чайки, спешащей к морю. Наконец, Бонни сказала:
– Извини меня за истерику.
– Ничего страшного.
– Я не хочу быть тебе в тягость. Я просто не сдержалась. Я устала, не выспалась. С тех пор, как убили Сая – а не с того дня, когда ты явился ко мне побеседовать. Я боюсь. Эти дни я просыпалась, солнце светило в окно, я зевала и потягивалась, и вдруг меня охватывал ужас. Как будто я живу посреди ночного кошмара, и даже солнечный свет не освещает моей жизни. Да еще ты. Я все еще тебя боюсь. Мне очень тяжело находиться здесь, в твоем доме.
– Я понимаю и просто хотел сказать тебе, как мне жаль…
– Давай не будем об этом.
– Но позволь мне…
– Пожалуйста, не надо.
Уже темнело. Я вспомнил, что мне нужно позвонить Линн. Я вошел в кухню, но вместо того, чтобы позвонить, положил в одну миску собачий корм, а в другую налил немного воды. Потом вытащил из духовки цыплят и отнес их в комнату Бонни – на тарелках, с вилками и салфетками. Я думал, она скажет: нет, благодарю, я слишком расстроена, чтобы есть, но когда я вернулся с бутылками кока-колы, она уже обсасывала косточки и картошки с кукурузой на ее тарелке осталось совсем немного.
