Текст книги "Волшебный час"
Автор книги: Сьюзен Айзекс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)
– Выходит, убила она его за то, что он ее отверг? – спросил Робби. Кажется, я его не убедил. Ну что ж, он ведь и поставил свои двадцать баксов на Микки Ло Трильо.
Я упрямо гнул свое:
– Она постоянно что-то утаивает, все время врет. Зачем? Если ясно как Божий день, что она не просто дешевка, которая позволяет себя дрючить кому попало, это означает что? Она что-то скрывает. Что? Убийство.
Робби уставился в одну точку, а потом спросил:
– Но почему она его застрелила? Это месть?
– Месть. Плюс отчаяние, плюс соображения материального порядка.
– А где она достала мелкашку? – поинтересовался Чарли.
– Живет она одна. Кто знает, может, эта винтовка хранится у нее много лет – подарочек от папаши Бернстайна. Она вполне могла предугадать, что едет трахаться с Саем в последний раз, и просто привезти оружие с собой. А могла поехать домой, взять винтовку и вернуться. Ну в конце концов, мужики, Сай был в тех же самых брюках на площадке, а там никто не мог забрать у него эту тысячу. Потом он едет домой, вручает эти деньги никому не известной брюнетке, которая, как мы догадываемся, и есть Бонни, идет купаться – и кранты ему. А заодно – и его бабкам.
– Пусть она там и была, но его мог застрелить кто-нибудь еще, – предположил Карбоун.
– Мог. Но кто? Зачем? С Бонни нам хоть все ясно.
– Получается, она убила его из-за тысячи баксов? – спросил Робби. – Знаешь, Стив, пока это ни с чем не вяжется. Особенно с тем, как ты ее описал. Мне она не показалась законченной злодейкой. Ну кроме того, что она спит с кем попало, но ведь, черт побери, она одинокая баба!
– А почему, спрашивается, она одинокая?
Я, разумеется, не посмотрел на Рэя Карбоуна, хотя этот пассаж был рассчитан специально на него, великого специалиста в области психологии.
– Спросите себя, зачем нормальной одинокой бабе оставаться жить в городе, где у нее ни знакомых, ни родственников? В городе, который практически целый год пустует, где нет никого, кроме местных, вроде меня и продавцов антиквариата, с которыми и поговорить-то не о чем. Почему бы ей не продать дом, который можно хорошо продать, не получить те самые деньги, которые ей так нужны, не переехать на Манхэттен, не найти достойную работу?
Чарли поскреб подбородок. В глазах Робби затеплился интерес, а Рэй наклонился вперед.
– Я объясню вам, почему она этого не сделала. Она неудачница, и она об этом знает. Раз в жизни ей выпала фишка, – и что-то удалось, и тогда-то ей обламывается Сай. Вы понимаете, что для нее значило это замужество? Она подумала: «Бонни, детка, да ты потрясающая баба!» А потом ему все это надоедает, и он бежит куда глаза глядят. И она остается куковать одна, потому что прекрасно понимает: как только она переедет в город – у нее не останется никаких иллюзий насчет причин своего невезения. Вот так она и живет, еле-еле сводя концы с концами, зато может вдоволь упиваться надеждами. Что Сай к ней вернется. Что по одному из ее дерьмовых сценариев когда-нибудь поставят фильм. Что она чего-нибудь в жизни да стоит. А потом происходит что?
Сработало! Микки Ло Трильо, может, и следует оставаться начеку, но Робби уже заглотил мою приманку.
– Что происходит? – эхом отозвался он, как будто хотел узнать, чем кончилась сказочка на сон грядущий.
Ну тут уж я и расстарался. Мне до зарезу нужно было иметь Робби на своей стороне и не давать ему гоняться за мафией.
– Сай снова начинает спать с Бонни, у нее появляется надежда. Она вдруг начинает думать: я обалденная баба. У меня еще все наладится. Ко мне вернется муж, и мы заживем в Нью-Йорке, на Пятой авеню, а лето будем проводить в своем имении за семь миллионов долларов. И она наверняка делится своими планами с Саем, иначе чего он вдруг ее отбрил? Пусть даже в мягкой форме. А мог и выложить все как есть: мол, Бонни, деточка, обкушался я своей Линдси, и захотелось мне чего-нибудь попроще, а тут как раз ты подвернулась. Это ведь такое пустяшное дело.
Рэй принялся раздирать на куски пластмассовый стаканчик из-под кофе.
– Лады. Наверное, ее огорчил отказ Сая. Просто сшиб с катушек. Только вот подтолкнул ли на последний шаг?
– Я в этом уверен. На этот раз он покинул ее, не оставив ей никаких иллюзий. Его больше не интересовала ни она сама, ни ее сценарии. Помнишь, когда она приехала на площадку, он ведь ее унизил, он обращался с ней, как с дешевой шлюхой. И, в отличие от нее, не ностальгировал по «добрым старым временам» и даже ради этих воспоминаний не собирался спасать ее в хреновой финансовой ситуации. Итого ей пришлось пережить сразу два удара: однажды он ее использовал, чтобы пролезть в кинобизнес, а теперь решил отвлечься от Линдси. А потом – бац! – чмок-чмок, киска, я улетаю в Лос-Анджелес. Голову даю на отсечение, он вышел из той спальни, оставив ее у разбитого корыта.
– Ну, это все теория, – пробормотал Робби. Судя по голосу, он уже почти со мной согласился.
Рэй – тоже.
– Лады, Стив и Робби, – сказал он, – не забывайте о других подозреваемых и доведите до конца эту версию с Бонни. Сдается мне, нужно уделить ей побольше внимания.
Толстяк Микки Ло Трильо напоминал мне сицилийский вариант Шалтая-Болтая. У него совершенно отсутствовала шея. Темно-голубой шелковый галстук, казалось, произрастал прямо из недр одного из его подбородков, возлежащих на груди.
– Я вырос вмьестес Саем, – доверительно сообщил он нам с Робби. – Он мне был как брат. Я вам так скажу: как только найдете парня, который с ним разделался, – позвоните мне. Скажите: «Микки, мы нашли того, кто ухлопал Сая», и клянусь небом, уж я…
– В тот промежуток времени, когда Сай был убит, – вмешался адвокат Толстяка Микки, – мистер Ло Трильо был на коктейле со своими деловыми партнерами, которые, разумеется, могут засвидетельствовать его присутствие.
Адвокат – мне ровесник – был счастливым обладателем круглых очков с тонкой оправой. Он как будто все еще лелеял надежду походить не на гнусного адвоката мафии, а на Джона Леннона.
– Послушай, – Микки обернулся к адвокату. – Я не на коктейли хожу, а выпивать. – Он развернулся к нам и пояснил: – Он у меня новенький. А прежний был Терри Коннели, часом не сталкивались? У него случился обширный паралич. Мы поместили его в больницу на Род-Айлэнде. Бедняга. Печально все это. А теперь это вот говенное убийство… – Он покачал головой, как бы не в силах поверить. – То, что Сая больше нет, – нож мне острый в сердце.
– А что теперь будет с вашими вложениями в «Звездную ночь»? – спросил я.
– Участие мистера Ло Трильо в этом предприятии не афишировалось, – сказал адвокат.
– Нам известно, что Микки не только вложил в фильм четыреста тысяч, но подбил своего зятя и дядю вложить еще шестьсот, – заметил Робби.
На этот раз он выдал эту реплику со знанием дела, в отличие от своей обычной мстительной манеры, типа «поглядим, как ты запрыгаешь». Я почувствовал: свершилось. В тот момент, когда Рэй и Чарли вышли из комнаты, а Микки и его адвокат – вошли, мысли Робби переключились на Бонни Спенсер. Я тихонько усмехнулся. Я ужасно обрадовался. Таки перетянул я Робби на свою сторону. Могу и в сторону отойти: Бонни теперь – добыча Робби, уж он в лепешку расшибется, а ее достанет.
– Так как обстояли дела с вашими, Микки, вложениями?
Толстые веки Микки затрепетали. Он попытался изобразить невинность.
– Ой, да что я понимаю в этом киноделе?
– Но должны же вы хоть что-то понимать, раз вложили в это дело миллион баксов?
– Слушай, мой друг Сай просит дать немного денег, и я даю.
– Финансовые службы мистера Ло Трильо находились под большим впечатлением от рекламного ролика будущего фильма, представленного мистером Спенсером, – вкрадчиво разъяснил адвокат. – Им показалось, что «Звездная ночь» – исключительно выгодный способ вложения денег. Хотя понятно, что любые инвестиции в кинобизнес несут в себе некоторую степень риска. И это мы в полной мере осознаем.
– Сай информировал вас о том, как обстоят дела с фильмом? – спросил я. Толстяк Микки отрицательно покачал головой, при этом вся армада его подбородков заколыхалась. – Микки, ведь это миллион баксов. Вы что, даже не проявили любопытства?
– Не-а. А мне-то чего? Сай обещает, что фильм получит «Оскара». Он говорит: «Микки, до марта, пожалуйста, потрудись вычистить свой парадный фрак». А больше мне ничего и знать не надо.
– Что же, вам невдомек было, что с фильмом не все складывалось удачно?
Микки улыбнулся. Вернее, уголки его губ поползли вверх. Он скрестил руки на брюхе:
– Что значит «не все удачно»?
– «Не все удачно» значит, что вместо фильма получался кусок дерьма.
– Да иди ты. Я не слышал ничего подобного.
– «Не все удачно» значит, что единственным спасением фильма было избавление от Линдси Киф. И это потребовало бы от продюсеров – и в том числе от вас – дополнительных несколько миллионов, не считая того, что уже было вложено.
– Чушь все это, – отрезал Микки.
– Вы ведь на прошлой неделе говорили с Саем по телефону? О чем вы говорили? – спросил Робби.
Микки уставился на своего адвоката. Тот, по-моему, мух не ловил, вперившись бессмысленным взором в свои шнурки.
– Паршивец, зря, что ли, я тебя из Гарварда взял?! – взревел Микки. – Давай, пошевеливайся. У меня напряги с памятью. Мне нужен кто-то, чтобы напоминать то, что я забываю. Хоть что-нибудь-то я тебе говорил? О чем мы беседовали с Саем на прошлой неделе? Я припоминаю, что пару раз мы, кажется, разговаривали, но клянусь потрохами, о чем – не помню.
– Кажется, вы говорили, что ваша беседа с мистером Спенсером носила неконкретный характер. «Привет», «как поживаешь», «как дела», и он уверил вас, что с фильмом все нормально.
– А, точно, – сказал Микки. Он повернул голову и уставился прямо в глаза Робби. – Все было так хорошо. А потом – эта сраная пуля. Двесраных пули. Я вам уже говорил, со смертью Сая во мне чего-то убавилось. Мы с ним были как плоть и кровь. Наши с ним старики, когда мы были от горшка два вершка, таскали нас на свои мясокомбинаты, и пока они обсуждали, какого бы еще дерьма подешевле напихать в эту чертову салями, мы с Саем толковали… О жизни.
– О жизни? – переспросил я.
– Ну да. О жизни. Философствовали. Да, теперь-то я припоминаю. Тогда, по телефону, на прошлой неделе мы тоже философствовали.
Адвокат предостерегающе пошлепал Микки по огромной колбасообразной ляжке, но Микки то ли не почувствовал, то ли решил не обращать внимания.
– Так что мы, два взрослых деловых человека, два старых друга, о деле не говорили. Мы говорили… О Платоне.
– Микки, где вы провели вечер прошлой пятницы? – вмешался Робби.
– Вы имеете в виду, какое у меня алиби?
– Мистер Ло Трильо находился в местечке «У Рози», это бар в районе, где живут мясники, – сообщил адвокат. – Там его все знают. Многие его видели, а несколько человек с ним беседовали.
– О Платоне? – не удержался я.
– Нет, козел ты безмозглый, – ответил Микки, – о ливерной колбасе, будь она неладна!
Один из мужиков, с которым я иногда бегал по утрам, бывший марафонец, Т. Дж., владел несколькими местными видеосалонами. Он был без ума от моего «ягуара«, посему мы с ним заключили соглашение. Когда мне требовалась конспирация, я брал у него одну из его тачек – «хонду аккорд» или «плимут вояджер», а свою машину оставлял, наоборот, в его гараже.
Итак, днем, в самом начале пятого, я запарковал «вояджер» неподалеку от дома Бонни и принялся ждать. Слежка никогда меня особенно не напрягала. Я обычно брал с собой бутылку минералки, термос с кофе, баночку, чтобы в нее писать, откидывался на спинку сиденья и погружался в какое-то сумеречное состояние. Это было все равно что спать с открытыми глазами. Я не спускал с объекта глаз, но разум мой блуждал где-то еще, и я совершенно терял ощущение времени. Я узнавал, что пролетела ночь, по тому, что на восходе небо багровело.
Но сейчас я сгорал от нетерпения. Я поглядывал на часы каждые две минуты, словно подгоняя стрелки. И страшно жалел, что не заскочил по дороге в кафе-мороженое, потому что мне ужасно вдруг захотелось врезать чего-нибудь шоколадненького. Я сам на себя злился. Надо было, конечно, послать на такое собачье задание кого-нибудь помоложе. Ну ладно, в конце концов, подумал я, ждать долго не придется.
Она вышла из дому в пять, одетая для пробежки. Странное дело: одета она была точно так же, как я сам обычно одевался бегать. В шортах и футболке, в грубых шерстяных носках, на поясе повязан легкий шерстяной свитер – вдруг задует холодный ветер с океана. В руках – красный мяч. Рядом с ней заходилась от радостного лая местная потаскуха Муз. Я вжался в сиденье. Бонни уперлась руками в почтовый ящик, растянула мышцы икр, а потом – голеностопа. Ай да ноги! Как будто она с ясельного возраста была капитаном женской футбольной команды. Они с Муз сорвались с места, поддав оборотов, когда огибали угол, и направились к пляжу.
Боже мой, подумал я, когда они скрылись из виду: я определенно влюбился в эту собаку. Может, потому, что она была черная и напоминала мне лабрадоршу Инки, с которой мы вместе выросли. Инки жила у нас на ферме. Это была безмозглая и добродушная зараза, относившаяся к нам с Истоном, как к своим щенкам. Она присматривала за нами, когда мы играли, лаяла, если мы отходили слишком далеко, рычала на любого, кто подъезжал к дому и приближался к нам.
Я натянул резиновые перчатки, которые мы обычно используем на месте преступления, отключил клаксон и произвел беглый осмотр местности. Все чисто. Я пересек улицу, оглядел дом. Попробую-ка проникнуть через цокольное окно. Если и придется разбить стекло, она наверняка не сразу это обнаружит. А можно отмычкой открыть дверь черного хода. Но как я и предполагал, ничего этого не потребовалось. Бонни оставила дверь незапертой.
Даже если она бегает со скоростью гоночного автомобиля и только разок швырнет мяч на пляже, в моем распоряжении добрых двадцать минут. Для начала я отправился наверх, чтобы – заявись она раньше, – иметь время выскользнуть через черный ход.
Удача! Одну из своих спален она превратила в рабочий кабинет, и там, под огромной афишей фильма «Девушка-ковбой», рядом с компьютером, наполовину заклеенным записочками, в раздрызганной пухлой папке с заголовком «Неотложные дела», я нашел ксерокопию описи ее дома, сделанной агентом по недвижимости. Она была датирована четвертым августа, значит, Бонни решила продать дом, пока здесь полно отдыхающих, пока они могут прийти и заахать: «Ах, Иен, гляди-ка, какие прелестные балки на потолке!» Интересно, к тому моменту она уже заводила разговор с Саем? Продавала ли она дом, потому что уже грезила о жизни в огромном особняке на берегу океана, о студии, о счетах в банке, об обручальном кольце? Или она составила эту опись, не переговорив с Саем? Закрутила ли она это дело на полную катушку? Я нацарапал у себя в блокноте координаты агента по недвижимости.
Нужно было работать быстро. И аккуратно. С аккуратностью у меня проблем не возникло, потому что все бумаги Бонни валялись в жутком беспорядке. Все-таки то, чем я здесь занимался, не было официально санкционированным обыском, поэтому я не мог рисковать, оставляя следы.
Я обшарил ее спальню, обнаружив, главным образом, что она регулярно берет книги в местной библиотеке и что связка ее лифчиков выглядит именно так, как я и предполагал: типичные для бой-бабы, очень незатейливые и невпечатляющие, чего не скажешь о трусиках – маленькие бикини, черного и красного цвета. Я опять начал представлять ее, но тут же сказал себе: прекрати. Время не терпит. К тому же было что-то такое в ее спальне: безмятежность, покоившаяся в складках белых кружевных занавесок, простая кровать и старомодное трюмо с прицепленной сверху салфеточкой, при виде которой мне сделалось не по себе. Я хотел поскорее отсюда выбраться. Я был уже на полпути к дверям, собираясь спускаться вниз, когда вдруг вернулся и решил посмотреть, что там у нее в стенном шкафу.
И опять – удача! Я нашел это внутри сапога, в самом мыске – там, где все женщины прячут драгоценности. Пачка денег, свернутая в рулончик и перетянутая резинкой. Восемьсот восемьдесят долларов. Больше, чем на ее счету в банке. Большие бабки для голодранки Бонни.
Сдача с той самой тысячи.
9
Знаете, что самое ужасное? То, что секс, даже с такой потрясающей женщиной, как Линн, может стать чем-то привычным. Ничего страшного в этом нет: стоит только представить себе, что вместо своей горячо возлюбленной ты трахаешь другую бабу, и банальное соитие приобретает черты Траха, Который Потряс Весь Мир. Бывает такое, особенно, когда мужик привык шляться. Так ли уж это плохо? Никакого предательства в этом нет. Никто от этого не страдает.
Но если бы это была просто мимолетная фантазия на сон грядущий – нет, вся моя жизнь, и не только расследование, клином сошлась на Бонни. Скажем, когда я ходил в банк поговорить с Рошель, я заглянул в кассу и разменял парочку пятнадцатицентовиков. Даже не парочку – их хватило бы, чтобы по разу позвонить изо всех телефонов-автоматов Южной Стрелки. Так что раз или два – да что там, все три или четыре – я опускал монетку и набирал номер. Только лишь для того, чтобы услышать, как Бонни произносит: «алло». В один из таких разов я почувствовал, что ей трудно говорить (она, наверное, уже поняла, что трубку опять бросят, потому что кто еще, к чертям собачьим, будет ей названивать?!). А я стоял в телефонной будке рядом с истхэмптонской почтой, и у меня спирало дыхание. Мне так хотелось крикнуть ей: «Бонни!»
Может, я просто жалел ее? Часом раньше, просматривая документы, собранные по ее делу, я обнаружил на распечатке из автоинспекции, что помимо того, что ее рост 175 сантиметров, – довольно высокая для женщины, ей уже сорок пять лет. Сорок, твою мать, пять лет! Я несколько раз перечитывал, и все никак не мог поверить. Какого дьявола я давился от жалости к этой всеми покинутой, пожилой, можно сказать, неудачнице? Зачем я, как идиот, забился в телефонную будку, мокрый от дождя, и молил Бога, чтобы она хоть раз сказала мне «алло», перед тем как бросить трубку.
Послушай, сказал я себе, то, что с тобой творится, – это явно какая-то сексуальная одержимость. Но вместо того, чтобы наплевать на все это или как-то в этом разобраться, я продолжал одалживать машины у Т. Дж., чтобы Бонни не засекла моего «ягуара». Я подъезжал к ее дому по дороге на работу и по дороге с работы, а иногда во время работы. Все, что мне удавалось увидеть, – промельк тени в окне второго этажа или трепет белой занавески. Но это дарило мне ощущение Божьей Благодати, снизошедшей на меня. Один раз на газоне перед домом я увидел Муз. Она всерьез занялась маникюром когтей на передней лапе, вылизывая ее своим огромным розовым языком, и я испытал головокружительный приступ счастья.
А тогда, во время обыска, перед уходом я заглянул в ее гараж и обнаружил там старый джип «рэнглер». Это привело меня в немыслимый, идиотский восторг: подумать только, Бонни водит эту смешную машину!
Но равную по силе радость я испытал, когда нашел в ее сапоге ту пачку денег. Я подумал: Отлично! Наконец-то я прищучу эту суку!
Так что когда Карбоун и лейтенант по имени Джек Бирн (то ли от застенчивости, то ли из природного кретинства не говоривший, а шептавший все время) зашли ко мне и сказали: слушай, нужно повидаться кое с кем в городе, а именно, с первой женой и адвокатом Сая по бракоразводным делам. И ехать лучше тебе, а не Робби. Нужен кто-то с чутьем… Ну, в общем, я должен был почувствовать облегчение. Вот он, хороший шанс к ядрене фене выбраться с Южной Стрелки, встряхнуться, напрячь мозги и излечиться от этой «бонни-мании», расставив все точки над «i».
Черта с два: я катился на запад по лонг-айлэндовскому скоростному шоссе и все думал о ее темных блестящих ароматных волосах. Я представлял себе, как я буду их перебирать, обмотаю прядь вокруг пальца после того, как мы позанимаемся любовью. Но так же сильно я желал увидеть эти волосы в пластиковом конверте с надписью: «Образец для теста».
Проклятье, мне нестерпимо хотелось взять у Т. Дж. машину с фургоном, припарковаться на ее улице и весь день пялиться на ее дом, чтобы хоть одним глазком ее увидать. Мне не хотелось работать. И совершенно в лом было тащиться на Манхэттен.
Представьте себе карикатуру на богатую американку – бесцеремонную и самодовольную. Именно так и выглядела Филис Томпкинс Спенсер Вандервентер, только в трехмерном варианте. Да, она слышала, что ее первый муж был убит. Что ж, очень жаль.
Не то, чтобы «ужасно жаль» или «чудовищно жаль», – она предпочла не разглагольствовать на эту тему. Все в Филис выглядело очень строго: начиная с ее лица (прямоугольного, похожего на сувенирную коробку из-под бутылки спиртного, только вместо бантика сверху на ее макушке прикорнул тощенький пучочек в форме цифры «8», пришпиленный двумя заколками) – и кончая ее платьем, будто бы сшитым из громадного куска коричневой туалетной бумаги и перетянутым посередине узким коричневым пояском.
Она была одного возраста с Саем, то есть ей было пятьдесят три. Может, когда им было по двадцать, они хорошо смотрелись вместе, но теперь, если бы он остался жив и они оставались мужем и женой, ей пришлось бы то и дело парировать нескромные вопросы типа: «А это ваш сын?» Они очутились не только в разных мирах, но и в разных поколениях.
Как и сама Филис, ее гостиная на Пятой авеню выглядела старомодно. Но не в смысле аскетизма обстановки. Во-первых, в этой огромной зале преспокойно можно было бы играть в баскетбол, рискуя, правда, сломать себе шею: комната ломилась от барахла. Вся эта рухлядь наводила меня на мысль, что кому-то в голову взбрело скупить все, что оказалось под рукой в лавке, торгующей громоздкой, уродливой антикварной мебелью. Здесь и в помине не было того уюта, с его обшарпанностью и следами былой роскоши, который я с удовольствием наблюдал у Джерми, просто все было захламлено массивной мебелью на когтистых лапах. По-моему, только для того, чтобы сдвинуть с места один из этих дурацких резных стульев черного дерева, понадобилось бы пять грузчиков. Картины – в золотых рамах, с фруктами, кувшинами и убиенными кроликами – тоже казались неподъемными.
– Когда вы в последний раз разговаривали с мистером Спенсером?
Я переминался с ноги на ногу, и мой левый ботинок издавал ужасающий скрип. Сесть она мне не предложила.
– Около десяти лет назад.
День был солнечным, но сумерки, царившие в комнате, не позволяли мне даже разглядеть ее лица – вот разве что зубы. Они были вдвое крупнее, чем у нормальных людей. Полное ощущение, что ей трансплантировали зубы замученного пахотой старого мерина. Филис была настолько вопиюще непривлекательной, что, по здравым размышлениям, я пришел к выводу, что именно она, а не мистер Спенсер и не мистер Вандервентер, безраздельно владела пятиметровыми потолками и всем, что располагалось ниже.
– Приходилось ли вам встречаться или беседовать с его второй женой, Бонни Спенсер?
– Я видела их вместе мельком, один раз, перед Карнеги-холлом. Сай представил нас друг другу.
За окном – единственным светлым пятном в помещении – распростерлась Парк-авеню – обитель богатых воображал. В центре улицы выделялся островок золотых цветов: они мерцали, как сокровища в сказочных сундуках. На обочине тротуара пожилой швейцар открывал дверцы лимузина, помогая выйти из машины состоятельным особам.
– В тот период, когда вы были с Саем, упоминал ли он хоть раз о человеке по имени Микки Ло Трильо?
– По-моему, да.
– Что он говорил об этом человеке?
– Не помню. Что-то о том, что их отцы вместе занимались колбасным бизнесом. – Она произнесла слова «колбасный бизнес» с отвращением, как будто Сай занимался оптовой продажей отбросов и всякой падали. – Я никогда не придавала значения этой стороне его жизни.
Я уделил беседе еще пять минут, но мне не удалось узнать ничего, кроме того, что Филис вышла замуж за Сая, потому что тот запросто мог с любого места цитировать уордсвортовские «Рассуждения на тему бессмертия, основанные на воспоминаниях раннего детства». А развелась она с ним, поскольку в итоге обнаружила, что он больше заинтересован в «социальном продвижении», нежели в поэзии. И так и быть, раз уж я спросил (ее верхняя губа искривилась, обнажая ряд лошадиных зубов), потому что выяснила, что он ей изменял. С кем? С ее кузиной Клодией Гиддинг, финансовым распорядителем Нью-Йоркской филармонии. Он сообщил Филис, что влюблен в Клодию и собирается на ней жениться, но, разумеется, он этого так и не сделал.
Мне показалось, что я промотался на Манхэттен впустую. Что я в итоге получил? Дополнительное подтверждение тому, что Сай не пропускал ни одной юбки, в особенности если под этой юбкой можно было отыскать что-нибудь привлекательное, а носительница юбки могла как-нибудь поспособствовать его карьере. И что Джерми совершенно прав: Сай был хамелеоном. Для Филис – рафинированный поэт-трепач. Для Бонни – заботливый простой парень. Для Линдси – холодный и влиятельный киномагнат. И проделывал он это не только с женщинами: неизвестно, каким образом, но он умудрился для каждого казаться тем, чем им хотелось бы, чтобы он был. Для Грегори Дж. Кэнсфилда – кинобогом. Для Николя Монтелеоне – гениальным продюсером. Для Микки Ло Трильо – братом по крови. Для Истона – спасителем.
Я прошелся по Парк авеню – размять ноги и избавиться от скрипа в ботинке. Я прошел двадцать пять зданий – от бурой крепости Филис до серебристого офиса из стекла и гранита. В этой части Манхэттена природа испуганно забилась в Сентрал Парк. А на Парк авеню остались золотеть лишь чересчур безукоризненные цветы и голубеть – тонкая, застиранная полоска неба. О Боже, как же я не любил Нью-Йорк!
Ну, не то чтобы совсем не выносил. Мальчиком я ходил с классом на экскурсию в Эмпайр Стейт Билдинг, а потом – смотреть рождественскую елку в Рокфеллеровский центр, и искренне восхитился, и у меня вырвалось не менее искреннее «Ух ты!». Но позже я никогда не мог придумать, куда себя деть в этом огромном городе, кроме того, что куда-нибудь да нужно деть– например, осуществить культурное мероприятие. Однажды я был по одному делу в Нью-Йоркском управлении, а потом, проехав пару остановок метро до центра, очутился в Музее искусств «Метрополитен». Ну и огромным же он оказался! Мне пришлось предъявлять свое оружие службе безопасности, и тамошний главный отнесся ко мне одновременно и с подозрением и с презрением, как будто я был каким-нибудь психом, заявившимся из южных штатов с целью выразить протест против засилья порнографии и отстрелить хрены всем греческим статуям. В конце концов я очутился в зале, битком набитом египетскими мумиями, и когда поинтересовался, где же тут картины, то служитель, очень смешной и похожий на постаревшего комика, переспросил: «Картины? Вы имеете в виду живопись?» Вот тебе и культурное мероприятие.
Вот и сейчас, прогуливаясь по улицам, я либо встречал бездомных, нездорового вида шлюх, либо натыкался на наркоманские сделки, либо, стоило мне толкнуть тяжелую дверь офиса, – на сытеньких вроде Сая людей, которые клокочущими голосами мурлыкали «Ха-ай!». В таких случаях я всегда чувствовал себя недоноском. Вроде и одет нормально, а пойти некуда. И совершенно не важно, какой пиджак я надел бы в Бриджхэмптоне, стоило мне попасть на Манхэттен, мои обшлага неизменно оказывались чуточку длинноваты.
Что до обшлагов пиджака Джонатана Тулиуса, эсквайра, – длина их, натуральное дело, была безупречна. Этот человек представлял интересы Сая в обоих бракоразводных делах. Судя по всему, его дела шли неплохо. Его офис был обставлен мягкой кожаной мебелью, пахнущей, как внутренность дорогих мокасин.
– Присаживайтесь, следователь Бреди.
Природа наградила его глубоким мелодичным голосом и бочкообразной грудной клеткой оперного певца. Он сказал:
– Узнав об убийстве, я немедленно начал звонить в ваше управление и беседовал с сержантом Карбоуном. Теперь я понимаю, что поступил совершенно правильно. Ваши люди наверняка проявляют особый интерес к Бонни Спенсер, так что ваш визит фактически совпал с предметом моего звонка.
Мужик, по-моему, просто тащился от звуков собственного голоса.
– Приступим к делу, следователь Бреди. Мы договорились с сержантом Карбоуном, что этот разговор не будет фиксироваться и будет предан огласке только в случае крайней необходимости.
– Конечно.
– Видите ли, в некотором роде, интересы клиента оказываются для меня важнее, чем его смерть.
– Ясно.
– Таким образом, мне не следовало бы с вами разговаривать. – Он крутанулся вместе со своим кожаным троном и водрузил локти на письменный стол. – С другой стороны, Сай был мне не просто клиентом, но близким другом. Он позвонил мне в прошлый четверг. За день до смерти. Он был очень, очень обеспокоен.
И лицо у Тулиуса было из тех гладких, холеных, самодовольных лиц, какие можно увидеть на съездах республиканской партии.
– Что же послужило поводом для его беспокойства?
– Деньги…
Я замер, ожидая продолжения.
– …И его бывшая жена, Бонни Спенсер.
Я подумал: мать твою!
– Она требовала с него денег?
– Нет. Но Сай опасался, что начнет требовать. Понимаете, он случайно столкнулся с ней в Хэмптонсе. Она там постоянно живет. Ей достался их старый летний дом. После развода Сай с ней не общался, но потом она прислала ему письмо о каком-то сценарии, ею написанном… – Он помолчал. – Думаю, вам известно, что когда-то она была сценаристом.
– Да, – сознался я. – Я в отделе главный эксперт по Бонни Спенсер.
– У них состоялся некий телефонный разговор по этому поводу. Он старался быть любезным, хотел как-то ее ободрить. А потом почти все лето он провел в Хэмптонсе на съемках «Звездной ночи». И вот, уж не знаю зачем, он заехал к ней. – Одно цеплялось за другое.
Адвокат покашлял, прочищая горло.
– Половое сношение? – предположил я.
– Да. Он мне потом позвонил и все рассказал. По-видимому, у нее очень плохо с деньгами, и Сай – post hoc ergo propter hoc [27]27
«После этого, следовательно, по причине этого». Логическая ошибка в выводе, характерная для обыденного сознания.
[Закрыть]– забеспокоился, что она может попытаться использовать это недоразумение в качестве повода и предъявить претензии на алименты. Из-за того, что они возобновили сексуальные отношения. Я уверил его, что у нее нет на это никаких оснований. Их брак распался, и вместе с этим он освободился от каких бы то ни было обязательств по отношению к Бонни.
– Он сказал, что они переспали только один раз?
– Да. Это абсолютно точно. Понимаете, он ведь живет с Линдси Киф. В силу каких причин, несмотря на это обстоятельство, он избрал для себя интрижку с Бонни – это одна из тех загадок, которые может разрешить только Небо, но тем не менее – это так.
– Бонни ему угрожала?
– Нет, но Сай, мне кажется, уж слишком встревожился на этот счет. Он потерял покой, его мучило сознание вины. И все из-за какого-то ничтожного повода. Это не «сработало», как говорят в киномире. Вот почему я решил позвонить вам в управление. Что-то подозрительно с этой Бонни. Я встречался с ней во время бракоразводного процесса, и, откровенно говоря, она не произвела на меня впечатления. Уж такая спонтанная, славная натура – до неестественности. Я просто ей не доверял. По моим предположениям, Сай в конце концов тоже почувствовал, что все может обернуться против него. Он наверняка тревожился по поводу возможного шантажа с ее стороны. Заплати мне, а то я скажу Линдси. А может, он опасался, что она захочет ему отомстить, главным образом, посягая на его имущество. Понимаете, он действительно был тронут тем, насколько бедно она живет. Он сказал, что заметил дыры в одной из ее бельевых тумбочек. Мелочь, конечно, но он ведь подчеркнул, что почувствовал что-то вроде жалости и род ностальгии, когда побыл с ней недолгое время: «Я подумал, интересно, во что мне это обойдется». У меня из головы не выходит одна мысль, с самого дня его убийства… Неужели он почувствовал, что это ему обойдется ровным счетом в его собственную жизнь?
