Текст книги "Волшебный час"
Автор книги: Сьюзен Айзекс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)
– Это ваше право, мистер Фридман, нанять хоть Патерно, хоть черта в ступе. Но Бонни все равно придется сдать эти пробы. И тогда она у нас в руках.
– Но на каких основаниях? Только потому, что она умеет стрелять? Я вас умоляю. В штате Юта любая девушка может обращаться с винтовкой.
– И что, им вместе с тампаксом в аптеке бесплатно выдают по винтовке калибра 5,6?
– Кстати сказать, а где эта винтовка? – поинтересовался он.
Я не ответил.
– У Бонни нет никакой винтовки. И она не имеет никакой возможности ей воспользоваться. – Гидеон помолчал и добавил: – Вы ведь не обнаружили орудия убийства?
Я молчал.
– Почему именно Бонни? Почему не Линдси?
– Линдси?
– Линдси тоже умеет стрелять. Не верите? Возьмите в прокате фильм «Трансвааль». Это, конечно, белиберда несусветная, но там она вовсю скачет с винтовкой.
– Она ведь актриса. И то, что у нее в руках винтовка, вовсе не значит, что она умеет с ней обращаться.
– Но ведь это можно выяснить.
– Видите ли, мистер Фридман, нам известно, где Линдси Киф находилась в момент убийства.
– И что? – осведомился он, снимая невидимую пылинку с рукава своего твидового пиджака. – Вы намекаете, что моя клиентка в момент убийства находилась где-то поблизости от дома Сая?
– Вполне вероятно.
– Чепуха.
Я снова пожал плечами.
– Прекратите пожимать плечами, – потребовал он, – это раздражает. Давайте поговорим начистоту. Вы ведь не собираетесь мучить эту женщину? Вы просто хотите слегка ее припугнуть. Вам это уже удалось. Она запугана до предела. Почему бы вам не поставить меня в известность о цели этих проб? Подумайте хорошенько. Может, я соглашусь с вами – если только это не глупость или не делается с целью каким-то образом ей навредить.
Я уже думал над этим. Единственный случай, когда подозреваемому позволяют узнать, какими уликами располагает следствие, – это случай, когда его рассматривают как главного подозреваемого и хотят добиться от него признания. А я, собственно, так уж не спешил, я мог еще сутки подождать. Я чувствовал, что еще полно неотслеженных вариантов. К тому же мне нужно было прикрыть себя на предмет нелегального обыска у Бонни и получить ордер, чтобы потом официально «обнаружить» опись дома и деньги в сапоге. Эти два момента развязали бы окружной прокуратуре руки и позволили бы прищучить Бонни.
– Понимаете, – объяснил я Гидеону, – преступник, конечно, вел себя очень разумно. Но не настолько. Он или она, – тут Гидеон состроил кислую мину, – наделал так много оплошностей, что мы до сих пор то там, то сям на них натыкаемся. Ящик с уликами, таким образом, столь тяжел, что судебному исполнителю придется вызывать целый грузовик, чтобы внести его в зал суда. Так что сами понимаете, глупо рассказывать вам, чем мы располагаем, раз уже сегодня в полдень у нас будут новые улики – может быть, решающие.
– По-моему, вы блефуете, – заметил Гидеон.
– Сделайте милость, мистер Фридман. Передайте вашей клиентке кое-что от меня. Скажите ей, что, если она это сделала, ей лучше признаться сейчас. Может, мы придем к решению, которое устроит обе стороны.
– Почему вы не хотите вести себя достойно? Она действительно хороший человек. Почему вы не допускаете даже малейшего сомнения насчет ее невиновности?
– С вашего разрешения я продолжу. Если она не захочет нам помочь, если она не явится с повинной, ситуация сложится худо для нее.
– Скажите мне одну вещь, – начал Гидеон. – Вы и вправду думаете, что способны объективно судить о моей клиентке?
Ох и не понравилось мне, как он меня рассматривал. У меня внутри возникло нехорошее, тошнотворное ощущение. Интересно, он что-то во мне заметил? Или Бонни ему что-нибудь сказала? А что она вообще могла сказать? Что один раз я стоял слишком близко от нее? Что пару раз она заметила, что кое-что выпирало из моих штанов, и это вовсе не был пистолет?
– Конечно, я абсолютно объективен. Она очень милая дама. У нее хорошее чувство юмора. Она очень дружелюбна. Я лично думаю, что она чрезвычайно мила. – Гидеон внимательно слушал. – Но, будучи чрезвычайно милой, она совершила дурной поступок.
– Вы ошибаетесь.
– Мне очень жаль, но я не ошибаюсь. Понимаете, я уверен, что Бонни чувствовала себя, – как бы это сказать, – униженной. Разведенная, одинокая, бедная неудачница. И тут возникает бывший муж. Подмигивает ей, пару раз трахает… Мы ведь все уже знаем, хоть она и клянется, что это неправда. Она постоянно лжет. На самом деле он ведь с ней спал, а потом сделал ей ручкой. Ни дружбы никакой, ни женитьбы, ни денег не посулил. Ах, да, ни фильма по ее сценарию. Ни черта. Вот она с ним и расправилась.
– Но вы ведь сами в это не верите.
– Верю.
– У вас нет доказательств.
– У нас полно доказательств. – Я положил ноги на стол. – Должен вам сказать, я убежден, что даже милым дамам негоже убивать. Но мое мнение не играет роли. Ей предстоит отправиться куда следует. Пусть готовится. Может, стоит подумать о прощальном вечере?
Мэриэн Робертсон, кухарка Сая, осталась при исполнении своих обязанностей. Кинокомпания решила платить ей до окончания съемок «Звездной ночи».
– Готовить? – усмехнулась она. – Для Линдси? Вы представляете себе, что она ест? Фрукты. Ну, иногда, – орешек. Ничего удивительного, что она сама похожа на стакан молока. Я целый день тут сижу, так что, может, когда она приедет, я ей нарежу с пяток дынь. Разве нормальный человек может питаться одними дынями?
Я не сразу смог ей ответить, потому что у меня рот был забит. Она упорствовала в своем желании накормить меня яичницей с беконом, не говоря уж о целой башне булочек и кофе.
– Не любите вы ее, – только и смог я сказать.
– Бывают и похуже.
– Кто, например?
– Ну такие, нахальные. Воображалы. А еще такие, которые заявляются за две минуты до обеда на двадцать персон и сообщают, что сидят на таблетках для похудания. А еще такие, которые считают нужным разъяснить черной кухарке, что это такое milles feuilles.
В крошечной белой вазочке я заметил мармелад, будто бы приготовленный специально для лилипутов. Я намазал его на булку.
– А что вы скажете о Бонни Спенсер? – спросил я. Мэриэн Робертсон начала грызть десны. – Ну помните Бонни? Бывшая жена Сая?
– Ах да, ну конечно! Славная девочка.
– Миссис Робертсон, я в затруднительном положении. Я вас с детства знаю. Я отвечаю за вас. И я не хотел бы, чтобы у вас возникли неприятности.
– У меня?
– Да. У нас есть доказательства, что Бонни Спенсер побывала в доме Сая в день его убийства. Так что вы можете мне, конечно, сказать, что не знали, будто она тут была, но рано или поздно Бонни предъявят эту улику. И она, вероятно, скажет что-нибудь вроде: «А, эта славная миссис Робертсон, с которой мы так хорошо знакомы с тех пор, как я была замужем за Саем. Она всегда готовила для меня мой любимый… бог знает что. Лимонный пудинг. Короче, мы в тот день мило поболтали с миссис Робертсон». И вот тут у вас возникнут проблемы с законом, потому что вы мне сказали, что здесь никого не было.
– Еще кофе?
– Миссис Робертсон, вы солгали полиции – это преступление.
Наконец она сказала:
– Ты, Стив, пальцем в небо тычешь. Бонни – хороший человек.
– Если она такая хорошая, зачем вы лжете и выгораживаете ее? Вам не кажется, что разумнее было бы всем рассказать, что она здесь была, и от этого она не станет хуже?
– Если она сказала вам, что была здесь, это ее дело, а не мое.
Она убрала со стола мармелад и сливки. Я больше не был желанным гостем.
– Так была она здесь днем в прошлую пятницу?
– Была.
Отрывисто. Выглядишь-то ты, Стив, отлично. Ай-я-ай, а ведь был лучшим нападающим в команде!
– Вы с ней говорили?
– Так, «привет», «как дела», пару слов.
– Она была любезна? Чмокнула вас в щеку? Вы притворились, сказав: «Рада вас видеть, миссис Спенсер»?
– Я зову ее просто Бонни. И мы обе были рады видеть друг друга. Я ее обняла. И что мне за это будет? Меня отправят на электрический стул?
– Миссис Робертсон, я пытаюсь понять, как все происходило в тот день.
– А происходило все так: мистер Спенсер просто, наверное, устал от своей Мадам Мускусной Дыни, потому что он-то и привез сюда Бонни. Он улыбался, он ей очень обрадовался – как раньше. И они даже не задержались в кухне поболтать. Им было, думаю, чем заняться наверху. Ну и ладушки, подумала я, она потом спустится. И уж тогда мы поговорим. Я-то ее знаю. Мистер Спенсер сядет на свой телефон, а она придет в кухню, и тогда-то мы и насудачимся вдоволь.
– Скажите мне честно, вы не слышали, чтобы они ссорились там, наверху?
– Нет.
– Вообще какие-нибудь звуки?
– Нет. Послушай, Стив. Он бы не вышел искупаться и позвонить, если бы Бонни оставалась наверху. Про него что угодно можно сказать, но что до манер – он был очень хорошо воспитан. Не в его правилах было не отвезти даму домой или, если она на своей машине, не проводить ее до машины. Уж ты поверь мне на слово, после Бонни и до Линдси перед моими глазами вереницы женщин прошествовали наверх – взглянуть на океан и тому подобное. И он всех и всегда должным образом провожал.
– Так как же вышло, что вы не заметили, как он ее проводил?
– Не знаю. Может, я белки взбивала в тот момент. Или нос пудрила.
– Вы слышали, как мистер Спенсер спустился и прошел к бассейну?
Она опять погрызла десны, а потом кивнула.
– А что же Бонни? Вы слышали, как она ушла?
Она не ответила.
– Хорошо, между тем моментом, когда Бонни поднялась на второй этаж с Саем, и моментом, когда вы услышали выстрел, что конкретно вы еще слышали? Ее голос? Ее шаги? Как отъезжала ее машина?
– Она его не убивала.
– Что вы слышали, миссис Робертсон?
– Ничего не слышала. – Она убрала булочки и мою тарелку. – Ты доволен, Стив?
Я всегда знал, что верна старая поговорка: боль забывается. Физическая боль, как во Вьетнаме, когда один новичок из Северной Каролины, услышав вражеский огонь, в панике навел свой огнемет М-60 и прожег мне плечо. Врач вколол мне тонну какого-то дерьма, и, чтобы я не орал и не выдал наше местонахождение, пока они разрезали мне гимнастерку, им пришлось вставить мне в зубы резиновый кляп. Мне, который до этого, глядя на стонущих раненых, думал: больно, конечно, ужасно, но неужели нельзя закусить губу и сдержаться? Я стонал так громко, что они оставили кляп у меня во рту и вытащили его только тогда, когда меня вырвало и я чуть не захлебнулся в собственной блевотине.
Я помню, как подумал, когда они тряхнули плечо, кладя меня на носилки и относя в вертолет: этого полета я не выдержу, потому что умру от боли. Клянусь, я не мог этого вынести. Я выл: «Священника!» И это я, чья последняя исповедь совпала с моментом конфирмации. Но самой по себе боли я не помнил.
Так же и с болью душевной.
Мне семь лет, мы играем в бейсбол, а мой папаша на чьем-то тракторе заезжает прямо на игровое поле. Глушит мотор, вываливается из кабины, едва не сломав себе шею, а потом выхватывает биту прямо из рук одного из моих приятелей и сообщает, что сейчас сделает пару ударов.
Еще о боли? Пожалуйста. Мне уже тридцать пять, и у меня есть приятель – единственный, кому я доверяю, единственный, кому мне хочется послать открытку на Рождество, владелец магазина со спиртным. Переступая порог его дома, я вдруг замечаю, как он обменивается со своей женой быстрым взглядом, выражающим отвращение.
Ясное дело, бывает и побольнее. Когда об этом вспоминаешь, можно почувствовать грусть или даже страх. Но самой боли не вспомнишь.
Так что когда я позвонил в дверь Бонни, и никто не отозвался, а потом сбегал к ее гаражу взглянуть, там ли машина, и уж тогда заметил, что Бонни ковыряется в своем садике, собирая овощи, – в общем, я чуть не помер от смеха, вспомнив охватившую меня панику, даже ужас, физическую боль – я ведь вообразил, что она уехала. Ну и уехала бы. Что ж с того, и это можно пережить.
И когда Муз приветливо залаяла, а Бонни, увидев меня, вздрогнула от страха, – мне захотелось съежиться и исчезнуть или умереть, и это тоже было очень больно. Но я сказал себе: держись, старик.
Она сидела на корточках над ведерком с баклажанами.
– Куда тебе столько овощей? – спросил я.
– Убирайся отсюда, – она сказала это хриплым шепотом. Потом уперлась руками в коленки и медленно, как бы с трудом выпрямилась. Вся ее энергия, весь юмор, весь ее огонек куда-то испарился.
– Слушай, я хочу, чтобы ты просто уяснила себе… – Господи, что я несу! Ничего личного. – Бонни, вы мне солгали.
Она вышла из садика, бросив баклажаны, ведерко с помидорами, Муз – все. Она направилась к дому, двигаясь очень странно, – ее пошатывало, она волочила ноги, ее оставила даже ее природная грация, как будто земля ее больше не держала. Я отправился за ней.
– Одна из ваших соседок узнала не только машину Сая, которая за неделю до убийства каждый день останавливалась у вашего дома, но и самого Сая. В общем, мы можем доказать, что вы с ним встречались достаточно часто… Почему вы мне лгали про это?
Она не ответила. И даже не отреагировала, когда я схватил ее за плечо, пытаясь привести в чувство или хотя бы задержать.
– А зачем вы мне наврали про сценарий? Неужели вы не знали, что он всем подряд говорил, какое это дерьмо, а не сценарий?
Она споткнулась о корень. Ее плечо выскользнуло из моих рук, и она упала ничком.
– С вами все в порядке? – спросил я.
Она не могла подняться. Тяжело дыша, села на землю и уставилась на камешки и траву, налипшие на ладони, на струйку крови, стекавшую по запястью, но даже не вздрогнула и не вскрикнула.
– Бонни, – позвал я.
Она словно онемела.
Муз бегала вокруг, виляя хвостом, и лизала Бонни руки, но Бонни и ее не узнавала.
– Пожалуйста, – попросил я.
Я поднял ее. Она не сопротивлялась. Оказавшись на ногах, она снова, пошатываясь, побрела к дому.
– Послушайте, ваш приятель собирается на свои деньги нанять лучшего уголовного адвоката.
Я чувствовал себя больным. Опустошенным. Но я кое-что в жизни понимал. Я знал, вернее, какая-то часть меня знала, что через пару недель я буду потягивать безалкогольное пиво, есть картофельные чипсы, и Линн скажет: «Бог с тем, что от этих чипсов тебя разнесет и ты станешь самым толстым человеком в Бриджхэмптоне. Но вообрази, как эти чипсы выглядят у тебя в желудке!»
Боль забывается. Правда.
Бонни открыла стеклянную дверь на кухню.
– Поздравляю, – тихо сказала она.
– Не надо поздравлять. Мне правда очень жаль.
– Нет. Ты сделал то, что себе постановил. Ты меня прищучил. Вот так-то. Моя жизнь окончена. То, что ты сделал, это не убийство, но в результате выходит то же самое: покойник.
В ее голосе было столько печали, словно она оплакивала горячо любимого человека.
– Так должно было случиться, – сказал я.
– Почему?
– Потому что ты убила человека.
Она зашла в дом и прикрыла стеклянную дверь. Я посмотрел на ее неясный силуэт за стеклом.
– Не вздумай скрываться. За тобой будет установлено круглосуточное наблюдение.
– Куда ж мне от тебя деваться?
– Верно.
– Это все очень грустно.
– Да, – согласился я.
– Ты не понимаешь. Это грустно, потому что я этого не делала. И ты знаешь, что я не убивала.
На улице было градусов восемнадцать, но меня зазнобило. Я знал, этой боли мне не забыть никогда.
– Не убивайся, – сказала Бонни перед тем, как захлопнуть дверь. – Переживешь.
11
Мы приехали к Бонни следующим утром. Еще не было восьми. Через тридцать секунд она уже рассматривала ордер на обыск, потом сглотнула и сказала:
– Мне нужно позвонить своем адвокату.
– Ради бога, – великодушно разрешил Робби, и они с еще одним следователем, качком-коротышкой лет тридцати, продефилировали мимо нее и вошли в дом. У качка были такие мускулистые ляжки, что он не мог по-человечески ходить и ковылял, как шимпанзе.
– Вы не имеете права! – воскликнула Бонни и попыталась преградить нам дорогу. Мне удалось оттереть ее плечом в сторону.
– Применение силы на законных основаниях, – откомментировал я. – Все жалобы – в комиссию по гражданским правам.
Я ожидал от нее истерики. А потом – главным образом, когда я заметил, что она опять в этих бирюзовых шортах в обтяжку и футболке – я опять начал представлять себе разные сцены. Вот она падает в обморок. Я беру ее под руки, отношу к дивану и нашептываю что-нибудь ласковое, дескать, успокойся, Бонни. И медленно опускаю ее на диван. Успокойся, Бонни. Мне нравилось произносить ее имя вслух.
Но она осталась стоять, как стояла, на лестнице, совершенно невозмутимая. Она как бы здесь была и не была одновременно. Мир, в котором ей приходилось существовать, оказался столь ужасен, что она его покинула и поселилась в другом измерении – где люди добрее и лучше. Наконец, она прошла мимо меня в кухню, звонить Гидеону. Как будто я был для нее призраком – лишь воздухом или дымом. Муз, уловив настроение хозяйки, последовала за ней с озабоченным видом, и не удостоила меня даже взмахом хвоста.
Я последовал за ней в кухню и начал осматривать полки, как бы намереваясь найти где-нибудь за баночкой кетчупа чашку, наполненную пулями калибра 5,6. Я решил, что для человека, находящегося на грани нищеты, Бонни слишком много тратит на горчицу: горчица медовая, эстрагоновая, перечная. Я обернулся к Бонни. Может, рискнуть и сострить насчет горчицы, разрядив обстановку? Но она стояла ко мне спиной и негромко разговаривала по телефону.
Я нашел банку с поп-корном и сильно встряхнул ее. Она загремела, и я понял, что похож на идиота из латиноамериканского оркестра, играющего на маракасах. Я жаждал внимания. Может, если она признает, что я жив, я и вправду оживу. Мне было так хреново.
Молчи, грусть, молчи, сказал я себе. Чары рассеялись. Смейся, паяц. Но я все не мог успокоиться. Мне хотелось как-то ее расшевелить.
С глубокомысленным видом я просмотрел ее бумажник. Мерзавец. Наглец. Злонамеренное нарушение права на неприкосновенность личности. Я прощупал каждый ключик, разгладил пару смятых салфеток, изнюхал чек из супермаркета. Я не спеша вытащил из ее кошелька деньги – семнадцать долларов и сорок четыре цента – и разложил их на столе, а также водительские права, кредитную карточку «Виза», читательский билет и абонемент в видеосалон. И фотокарточки: ее отец в клетчатой ковбойке, победно поднявший над головой пойманную форель. Отец с матерью – оба высокие и широкоплечие, как Бонни, – при полном параде, как на свадьбу, улыбающиеся, но как-то неестественно, напряженно. Понятно, что они с удовольствием снова нацепили бы свои ковбойки. Братья и невестки на лыжах. Племянницы верхом на лошадях. Племянники с собаками. И на всех бернстайновских фото на заднем плане виднелись горы.
Я ждал, пока она хоть как-нибудь отреагирует: подбежит, оттолкнет меня, закричит что-нибудь вроде «Я тебя ненавижу!». Ни фига. Тогда я пошел ва-банк – открыл красную косметичку и вытащил пару тампонов «Тампакс». Я посмотрел каждый из них на просвет, как будто у них внутри был взрыватель вместо веревочки. Бесполезно – ноль эмоций. Может, стоит ее поддеть? Сказать, что, мол, у тебя все еще не кончились менструации? А потом отказаться от своих слов, если ее адвокат прицепится и заявит, что я ее оскорбил. Но я промолчал. Рядом стоял коротышка следователь по кличке Ляжки, а я не хотел, чтобы он вообразил, будто температура моего поведения отклоняется от отметки «ноль».
Бонни повесила трубку. Я снова занялся ее бумажником. Дно ее кошелька было испачкано каким-то красным порошком – ясно было, что это румяна, которые женщины наносят на лицо при помощи больших пушистых кисточек. Но я выпендрился, ссыпав горстку этих румян в пластиковый пакет, как будто это была новая смертоносная модификация кокаина. Она не сделала никаких злобных замечаний. Она просто вышла из комнаты, зажав в руке ордер на обыск. А я остался стоять – как полный идиот, беспомощно сочувствуя ей, провожая взглядом ее бирюзовую задницу, пока она не скрылась в холле.
Я почувствовал себя как брошенный муж. Я рухнул на тот же самый стул, на котором в первый свой визит сидел и пил кофе. В руках у меня все еще был ее бумажник.
Минут через десять, закончив с кухней и не найдя даже дырки от бублика, я отправился на поиски Бонни. Я обнаружил ее сидящей на кирпичном выступе перед камином. Рядом с ней лежал ордер на обыск. Она обхватила себя за плечи, будто бы ожидала, когда же дровишки разгорятся пожарче и согреют ее. Понятно, что никакого огня там и в помине не было. На улице было уже около двадцати градусов. Синева неба резала глаза – блистательное утро в самом конце августа. Солнце вливалось в окно гостиной, покрывая лоскутами света дремлющую Муз и темный дощатый пол рядом с ней.
Бонни сидела, опустив голову, и не заметила, как в комнату забрел Ляжки и вручил мне тяжелую хозяйственную сумку. А поскольку до сих пор ему посчастливилось найти только полусжеванную сырую косточку Муз под диваном, он явно томился желанием отыскать хоть какое-нибудь весомое доказательство виновности Бонни. Я вывалил содержимое хозяйственной сумки на журнальный столик. Бонни посмотрела на меня. В сумке оказалось две нераспечатанных коробки: кофейная ручная мельница и дорогая машинка для варки экспрессо-капучино. На дне сумки затерялся чек об уплате по карточке «Америкен экспресс»: за все эти предметы уплатил Сай Спенсер, владелец карточки с 1960 года.
Я подошел к Бонни, плюхнулся рядом с ордером на обыск и потряс чеком перед ее носом.
– Выходит, Сай не прочь был выпить чашечку кофе после этого? – полюбопытствовал я. – Или до этого? Некоторым мужикам приходится как-то себя стимулировать.
Она не ответила, но я и не ожидал ответа. Я же для нее не существовал. К тому же Гидеон наверняка велел ей ничего не говорить, а она восприняла его буквально.
– Ваш адвокат появится здесь? – спросил я.
Она взяла ордер. Замешкалась, размышляя, куда бы его положить. Карманов у нее ни в шортах, ни в футболке не оказалось, поэтому она просто держала ордер в руке. Я решил отвлечься, чтобы получше ее разглядеть. Ее футболка была, наверное, с какого-то феминистского кинофестиваля. Через всю грудь пролегала надпись: «Женщины снимают кино» – красные, зеленые, желтые, голубые буквы.
Я накрыл чеком ордер, который она держала, и указал на имя Сая.
– Триста пятьдесят пять долларов за чашечку кофе, – сказал я.
Где-то в глубине комнаты хрюкнул Ляжки: по-моему, он вообразил, что именно таким образом смеются мужественные детективы. Бонни ребром ладони смахнула чек. Он плавно скользнул на пол.
Было очень тихо. Только посапывала собака и где-то наверху посвистывали брюки Робби. Мне хотелось, чтобы те деньги в сапоге и опись дома стали его находкой. Я сказал ему: я пока побуду внизу, присмотри за ней.
А она никуда не собиралась, и я оказался связан по рукам и ногам. Я просто сидел тут, рядом с ней. Мы были похожи на несчастную супружескую пару, ожидающую какого-нибудь печального известия – вроде диагноза онколога или расторжения брака. Я украдкой поглядывал на нее: она обычно носила волосы распущенными, зачесав их за уши, или собирала их в конский хвост. На этот раз она заплела их в косу. Я с трудом удержался, чтобы не погладить пальцем каждое из блестящих переплетений косы. Я сказал бы ей: все будет хорошо.
Но сказал я ей вот что:
– А куда вы спрятали винтовку? – Она не шелохнулась. – Бонни, с каждой минутой у вас все меньше и меньше шансов исправить положение. Вы плохо обходитесь с нами, а мы плохо обойдемся с вами.
И в этот момент в комнату вплыл Гидеон Фридман. Ниндзя-адвокат, в мешковатых слаксах, черном свитере, волосы гладко зачесаны назад. Я встал:
– А-а, советник Фридман, – протянул я, – рад вас видеть.
Он прошел мимо меня и навис над Бонни.
– Надеюсь, ты не разговаривала с ним? – спросил он. – Вообще не разговаривала? – Она покачала головой. – Молодец.
Он взял ордер на обыск и изучил его. Убедился, что все оформлено как положено. Хотел забрать его, но у него как назло тоже не оказалось карманов, и он просто зажал ордер в руке, поднял Бонни и повел ее в кухню.
Кажется, они тихо о чем-то беседовали. Мне не удалось расслышать ни слова, даже обрывков разговора. Я подошел к книжным полкам. В основном это были книги в мягких обложках: сотни романов и повестей. Много книг по кино – биографии актеров и режиссеров. «Настольная книга кинематографиста» и «Кинофарс», книги о природе – «Цветы побережья», «Путешествия по Лонг-Айлэнду». Никаких книжек по сексу, спрятанных за книги типа «Птицы Америки» – ни «Мемуаров викторианской проститутки»«, ни «Как перестать быть Угодливой Давалкой и вынудить его жениться на тебе», словом, ничего из арсенала книг, которые обычно встречаются у одиноких баб.
Робби ссыпался вниз по лестнице. Он был в бежевых мокасинах с массивными черными каблуками, подбитыми металлическими подковами. Он ухмылялся, размахивая пластиковым пакетом для вещдоков, в котором лежал рулончик денег из того самого сапога. Я подошел к нему.
– Восемьсот восемьдесят! – провозгласил он.
– В десяти– или двадцатидолларовых? – я старательно изображал изумление и заинтересованность. – Как из банкомета?
– Так точно.
– Больше ничего?
– Да нет как будто, – Робби даже как-то расстроился. Он, наверное, рассчитывал отыскать еще дымящуюся винтовку.
– Никакого вибратора на прикроватной тумбочке? – Робби покачал головой. – Никаких любопытных документов?
– Ничего.
Вот, дьявол! Надо было сначала самому быстренько все проглядеть и найти эту опись. Если только она ее не выбросила.
– А в кабинете все завалено рукописями сценариев, – сообщил он. – В папке – письма с отказами. Но, знаешь, и это уже много! Эти деньги – это хоть какая-то зацепка. А получим пробы крови – и готово.
– А от Сая нет письма с отказом?
– Нет. А он нам и ни к чему. Где она?
– В кухне, с адвокатом.
– Как думаешь, сейчас ей это впаять? – Он был похож на истекающего слюной добермана-ищейку: само нетерпение.
– Ага, – кивнул я. – Чтобы уж сразу с этим покончить.
У меня спирало дыхание. Я пытался восстановить дыхание, но не мог.
Мы вышли в кухню. Робби помахал пакетиком с деньгами перед носом Бонни.
– Восемьсот восемьдесят долларов в двадцатидолларовых купюрах, – объявил он.
– Если у вас есть какие-нибудь соображения, будьте добры, обращайтесь ко мне, – заметил Гидеон.
– Ах, простите, – дурашливо спохватился Робби и вручил Гидеону конверт с едкой усмешечкой. – Мы нашли это запрятанным в сапог вашей клиентки. Хотелось бы знать всего лишь, откуда эти деньги. Может, она скажет нам…
– Э-э, – начала было Бонни, – это…
– Молчи, – рявкнул Гидеон.
– Гидеон, это не имеет никакого отношения к Саю.
Гидеона это сообщение явно не вдохновило.
– Не могли бы вы на минуту оставить нас одних? – спросил он.
Мы вышли из кухни в холл, слыша, как они шепчутся. Я все старался дышать поровнее, но не мог, и у меня кружилась голова. Наконец Гидеон нас окликнул:
– Все в порядке. Можете войти.
Мы вошли, и он кивнул Бонни.
Она обращалась к Робби, как будто в комнате был только один коп.
– Деньги, которые вы нашли, – остаток от двух с половиной тысяч, которые я заработала в декабре прошлого года. Я работала на одну компанию, выпускающую каталоги, и ее владелец выплачивает мне деньги раз в году. Наличными, – потом она добавила, – без расписки.
– То есть, документа, подтверждающего, что вы получили эти деньги, не существует? – уточнил я.
Бонни заставила себя посмотреть на меня, но она не решилась взглянуть мне в глаза.
– Так для того и платят без бумаг, – объяснила она, пожалуй, даже чересчур обстоятельно, как будто обращалась к дебилу. – Имеется в виду, что это не заносится ни в какие бухгалтерские документы.
– Вы хотите сказать, что единственное подтверждение источника этих денег – это ваше слово?
– А где еще бы я получила восемьсот восемьдесят долларов?
– За несколько часов до смерти Сай Спенсер снял со своего счета тысячу долларов. Когда мы осматривали тело, этих денег при нем уже не было.
Гидеон перебил меня:
– И вы называете это полицейским расследованием? Это не расследование. Все, что вы не в состоянии себе объяснить, вы вешаете на Бонни Спенсер. Понятно, что Сай кому-то отдал эти деньги. Или купил что-нибудь.
– Нет, – возразил Робби.
– Не говорите «нет». Я знал этого человека. Он любил хорошие вещи и ни в чем себе не отказывал. Если он встречал галстук за сотню долларов, который ему нравился, он немедленно покупал по одному каждой расцветки.
– Поверьте мне на слово, мы все проверили, – продолжал Робби. – У него просто не было в тот день времени на покупки. И он никому ничего не давал. Деньги забрал тот, кто видел его последним. А нам известно, что это была миссис Спенсер.
– Вам известно? Откуда вам это известно? – Гидеон спросил это таким тоном, словно не мог поверить в то, что мы до такой степени кретины. Но я понял, что ему тоже было об этом известно.
– Оттуда, что в тот день они вместе провели время в постели в спальне для гостей.
– Да ну?
Н-да, то еще зрелище: адвокат-неудачник, пытающийся разыгрывать из себя бодрячка.
– Ну да, – встрял я. – В этой самой кровати мы нашли несколько волосков, не принадлежавших Саю. Даю вам слово, что, получив образцы крови мисс Спенсер, мы установим, что картина ДНК идентична.
Бонни рассеянно поднесла руку ко лбу. Она кое-что себе припомнила. Все поняла. И бросила на меня взгляд, в котором смешивались ярость и сожаление.
– Так вы хотите знать, что произошло в день убийства? – Я мог обращаться только к Гидеону. У меня не хватало духу посмотреть Бонни в глаза. – Ваша клиентка имело половое сношение с Саем Спенсером. Затем у них вышла размолвка. Он вышел из спальни. Она вытащила тысячу баксов из кармана его брюк. Когда он отправился искупаться, она надела резиновые шлепанцы…
– У меня нет резиновых шлепанцев, – сказала Бонни Гидеону.
– … И спустилась вниз. По одной версии она отправилась на место преступления по задней дорожке, где она…
Я почувствовал на себе взгляд Бонни. Глаза у нее были преогромные.
– Неправда. Я этого не делала. Эти деньги… Я получила их…
– Ладно, – оборвал я ее. – Скажите мне телефон этого парня из каталожной компании.
Бонни переглянулась с Гидеоном, но одобрения ждать не стала. Он, было, замотал головой, не говори, мол, но она все же сказала:
– Этого человека зовут Винсент Келлехер. Он живет в Флагстаффе, штат Аризона. Для него я сделала три каталога: «Сельская кулинарная книга», «Джуно» – это для полных женщин и… Господи, а последний вылетел у меня из головы. А, «Хэнди Джон», это компьютеры, оборудование.
Я ни слова не успел сказать, как она выскочила из кухни наверх в кабинет. Я побежал за ней. Она судорожно перелистывала записную книжку. Руки у нее при этом дрожали.
– Вот.
Я набрал номер. В офисе никто не отвечал. В кабинет пришел Гидеон, а за ним Робби. В конце концов я дозвонился в справочное бюро и узнал домашний номер Келлехера. Да, это Винсент Келлехер. Ляжки, по-моему, унюхал, что тут что-то происходит, потому что тоже приплелся наверх, но крошечный кабинет был и так забит людьми, и Ляжки застыл снаружи, уставившись на плакат «Девушка-ковбой». Да, подтвердил Винсент Келлехер, он владеет несколькими почтовыми каталожными компаниями. Да, следователь Бреди, была такая Бонни Спенсер и кое-какую работу для его компании выполняла. Минуя бухгалтерские документы? Я подтвердил. Наличными? Нет. Выплатил ли он Бонни Спенсер две с половиной тысячи долларов наличными в декабре прошлого года? Нет! А когда-либо еще? Нет! Да, пару лет назад она делала кое-какую работу, и он заплатил ей… чеком. А что, у нее неприятности с полицией?
