355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сьюзен Айзекс » Волшебный час » Текст книги (страница 2)
Волшебный час
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 06:21

Текст книги "Волшебный час"


Автор книги: Сьюзен Айзекс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

Но на узком хряще изогнутого китового хвоста существуют еще и деревушки под названием Тукахо и Норс Си, Нояк и Дирфилд. И живут там люди, которые слыхом не слыхивали, что красный бук – это дерево для избранных, что ткань «японский клен» уже вышла из моды, а есть утку – удел простонародья. Эти люди не проводят здесь время, а проживают целую жизнь. Это фермеры, кассиры из супермаркетов, зубные врачи, сборщики благотворительных взносов, библиотекари, водители грузовиков, повара, юристы, домашние хозяйки, медицинские служащие. Ах да, совсем забыл, и конечно – копы.

Меня зовут Стивен Эдуард Бреди. Я родился в саутхэмптонском роддоме. Вскоре мать забрала меня домой, в Бриджхэмптон, на отцовскую ферму. От фермы остался один только дом. В 1955 году отец продал все, что у него было, кроме дома и двух гектаров земли. Он не дотерпел чуть более десяти лет до большого земляного «бума», который сделал бы его богатым (а это была самая большая мечта моей матери).

Я появился на свет 17 мая 1949 года. Моими родителями были Кевин Фрэнсис Бреди, фермер и – согласно прочной традиции Южной Стрелки – пьяница, и Шарлотт Истон (что из сэг-харборовских Истонов) Бреди, домашняя хозяйка, задавшаяся целью стать светской женщиной. В 1951 году родился мой брат Истон.

Учился я в сагапонакской начальной школе. Вся она умещалась в одной-единственной комнате. Летние обитатели здешних мест восторгались: «Что за прелесть эта школа! Здесь все так естественно!» В общем, этого не отнять, все там было более чем естественно. Я поставил бы своей школе пятерку за общую атмосферу, тройку – за качество обучения и четверку – за леденящую влажность, от которой зимой просто зуб на зуб не попадал. Запах разлагающихся под полом грызунов, изводивший нас по весне, заслуживал пятерки с плюсом.

Я продолжил свое образование в бриджхэмптонской высшей школе, а затем – в университете штата Нью-Йорк в Олбани.

Я не был паинькой, но зато отлично сознавал, кто я есть и что мне подобает. В Бриджхэмптоне, ясное дело, ваш покорный слуга прослыл хулиганом. По пьянке частенько буянил, и в буйстве своем портил девок. Но в глубине души знал – это всего лишь этап в моей жизни: однажды я стану солидным гражданином, выкуплю обратно отцовскую ферму и займу почетное место в школьном совете.

Но не подфартило мне ни с поколением, ни с генами. В Олбани я пополнил собой ряды прибабахнутых козлов с бакенбардами. Я хорошо усвоил классический триумвират ценностей своего поколения: секс, наркотики и рок-н-ролл. Я был из рьяных последователей: трахался, пил и «ширялся», как завещали Джим Моррисон, Джимми Хендрикс и Джэнис Джоплин [6]6
  Рок-певцы, умершие от передозировки наркотиков.


[Закрыть]
. В отличие от них, от этого я не отправился на тот свет – меня всего-навсего исключили за неуспеваемость.

Так я записался в Армию Соединенных Штатов. Зачем? Я до сих пор не могу ответить на этот вопрос. Я уже не в состоянии вспомнить того мальчика, который был тогда мной, – мальчика, который, как последний кретин, делал все себе во вред.

В первый же день службы меня остригли «под машинку», оставив не больше полсантиметра волос. Век не забуду, как я стоял, вытянувшись во фрунт, а низенький строевой сержант-филиппинец подошел ко мне, зажал мои волосы большим и указательным пальцем, дернул изо всех сил и заорал мне прямо в лицо: «Сраный хиппи!» Тогда я хотел только одного – домой. Я понял, что всего моего мужества не хватит это вынести. Но пришлось. Армия ломала человека за два месяца, чтобы из руин создать машину, выполняющую приказы без размышлений и возражений. Что ж, им удалось меня сломать. Каждую ночь я засыпал в слезах. Здоровый парень, я хлюпал, зарывшись лицом в подушку, чтобы никто – и особенно другие такие же плаксы – меня не услышал.

А потом, в совершенстве овладев искусством стрельбы из гранатомета М79, я отправился на войну пехотинцем. Я защищал Господа, Америку и честь рода Бреди. Вру, конечно: воевал я за то, чтобы попросту уцелеть. А еще больше я старался не ощущать себя живым. Умение чувствовать себя мертвым ценилось во Вьетнаме превыше всего. Я перешел с гашиша и марихуаны на опиум. А через месяц – на «скэг».

«Скэг» – это героин. На американских улицах он обычно пяти– или десятипроцентный. Во Вьетнаме – девяностошестипроцентный. Вместо иглы – сигарета. Достаточно только затяжки, поэтому не привыкаешь. Со «скэгом» мы обретали способность мыслить в нужном ключе. Мы научились воспринимать себя просто как горстку пехотинцев, отдыхающих вечером за сигареткой, после тяжелого рабочего дня в джунглях. Наш день начинался с патрулирования и стрельбы, а завершался складыванием в штабеля мерзких вонючих мертвецов и подсчетом трупов.

«Скэг» стоил дешево: три бакса – порция. Нас, матерых «джи-ай» [7]7
  «Джи-ай» – американский солдат (G. I., Goverment Issue).


[Закрыть]
, он устраивал больше, чем марихуана, потому что от марихуаны время тянется, как сироп. Героин же возносит тебя над собственным телом и временем. Именно героин помог мне выдержать эти триста шестьдесят пять дней в аду. Нет, я не попался. Имея мозги и способность заглядывать немного вперед, всегда найдешь, кому за тебя отдуваться, и вернешься домой чистеньким. (Ха-ха.) Настал долгожданный день демобилизации.

Должен заметить, что «скэг» я употреблял не каждый, а почти каждыйдень. Я уверял себя, что не впал в зависимость. Но приземлившись в Штатах после восемнадцатичасового полета, я почувствовал себя совершенно разбитым. Уже на заправке в Гуаме у меня заныли ноги, во время второй заправки на Гавайях – заболел живот, на лбу выступил холодный пот. Вдобавок ко всему, на протяжении всего полета меня изводил ужасный понос, заставлявший изо всех сил колотить в дверь туалета, скорчившись и шепча осипшим голосом: «Ради Бога, пожалуйста, пустите меня!»

В Сан-Франциско мне пришлось купить героин прямо на улице. За три дня я просадил полтысячи баксов. Пользоваться шприцем я не умел. В полусгоревшем здании магазина я отыскал дилера [8]8
  Дилер – продавец наркотиков.


[Закрыть]
. Я приходил туда, когда выветривался кайф, и, трясясь всем телом, стоял там, в темноте, вдыхая запах сырой горелой древесины и прислушиваясь к беспорядочной беготне крыс. Когда у дилера выдавалась свободная минутка, он спускался вниз, с фонариком в зубах, и делал мне инъекцию героина. У дилера были сутулые плечи и «черепашечья», как у Никсона, голова. Он нащупывал мою вену своими влажными горячими пальцами с полумесяцами темно-зеленой грязи под ногтями и брюзжал: «Не рассчитывай, что я каждый раз буду тебе помогать. Этим занимаются другие, специальные люди».

В ту же ночь мне улыбнулась удача. Часа два я шлялся по городу и в конце концов напоролся прямо на копа из сан-францисского отделения полиции. Это был огромный, злобного вида негр. Он схватил меня и изготовился было задержать, как вгляделся попристальнее и спросил: «Только что из армии?» Я сказал: «Да». А он сказал: «Ты, кретин, кусок белого дерьма!» Но вместо того, чтобы арестовать, отправил меня в одну из трех клиник в Хайт-Эшбери.

Клиникой руководила доктор-женщина. Детоксикация заняла примерно неделю. Две следующих недели я провел в постели с этой «докторицей», Шерон. Она называла наши занятия «позитивным лечением». Шерон всегда часто-часто дышала, как будто задыхалась. Ее влажное, жаркое дыхание отдавало ментоловыми пастилками. Каждый раз, когда все было окончено, она вопросительно заглядывала мне в глаза, словно спрашивая: не правда ли, было чудно?

Чудно? Я кое-как умудрялся привести его в активное состояние и кое-как кончал. Мой бедный член был напичкан новокаином. Клянусь, я не чувствовал ни фига.

К концу второй недели Шерон предложила мне отправиться вместе с ней в Сан-Франциско. Ну подумать только, я мог поехать вместе с ней! Потрясающая идея! «Со мной ты придешь в норму! Наркоман перестанет быть наркоманом!»

Ни своего сердца, ни какой-либо другой части тела в Сан-Франциско я не оставлял и к Рождеству вернулся домой.

Мне хватило двух дней общения с матерью и братцем, и я покинул отчий дом. Мне нужна была работа. Один из моих однокурсников по Олбани работал в городской полиции Саутхэмптона. Образования не требовалось. Платили прилично. Я подал заявление, но там была очередь, поэтому на первых порах я поступил на работу в полицию Саффолк Каунти. В глазах дрожащих за свои газоны обывателей я превратился в Стража Предместья и Хранителя Покоя.

Вскоре я начал откалывать типичные для всех истинных Бреди (в противоположность Истонам) номера, выпивая по несколько бутылок пива в день. Потом перешел на упаковку из шести бутылок. Я спился – и не сказать, чтобы я это понимал, – оставаясь в то же самое время Вооруженным Стражем Порядка. Но загвоздка состояла в том, что я был жутко честолюбивым копом. Моя работа значила для меня все. Поначалу я просто балдел от этой дурацкой амуниции: униформы, жетона, оружия, сирены. А потом я почувствовал себя частицей некой Благой Силы, Закона и Порядка. И, поднапрягшись, понял, что моя жизнь, как и жизнь всего Саффолк Каунти, может быть поставлена под контроль.

В основном я был занят работой. На досуге слонялся по Бриджхэмптону, знакомясь с женщинами и трахая их. Или болел за бейсбольную команду «Янки». (Наш идеальный мир услужливо предоставлял мне как первую, так и вторую возможности.) За последние восемнадцать лет ни с одной из женщин я не встречался дольше месяца. И регулярно выпивал по два ящика пива (по шесть бутылок каждый) и по сто пятьдесят граммов алкоголя в день. Зимой это был скотч, летом – водка.

Как и всякий запойный пьяница, я был абсолютно уверен, что таковым не являюсь. Мой разум был так ясен, я мог рассказать о каждом шаге карьеры бейсболиста Термана Мансона. А на работе, выезжая на трудные дела, я вовсе обходился без этого. Видит Бог, у меня не было никаких проблем.

До 1984 года я был детективом в чине сержанта в отделе по расследованию убийств. Работал по восемнадцать-двадцать часов в день. Перестал пить и пару месяцев воздерживался, а потом сорвался. Но успешно скрывал запой.

Впрочем, не так уж успешно. Через четырнадцать лет моего скрытого пьянства кое-кто в отделе просек, что то, что даже мои друзья всегда называли вспыльчивостью, скорее всего симптом хронического алкоголизма. Это выяснилось после одного случая. Однажды на стоянке машин у нашего управления в Яфанке я сцепился с одним типом из отдела розыска пропавших людей. Я вытащил пистолет, прицелился и прострелил ему боковое зеркало. И совершенно об этом забыл. Потом мне рассказали, отчего я так разъярился. Просто этот гад припарковал свою машину слишком близко от моего синего «ягуара-Е» (модель 63-го года). Эта машина могла за 4,8 секунды развивать скорость до пятидесяти миль в час. Я обожал свою тачку.

И тогда мой начальник, капитан Ши, предложил мне отдохнуть в «Саут-Оуксе» – в патронируемом нашим отделением антиалкогольном заведении. И это у них называлось «отдохнуть»! Они забрали мой кейс и обыскали его; общупали меня с ног до головы и отобрали бритву.

Я чувствовал себя жутко оскорбленным. Как никто из там присутствовавших. На эту богадельню вообще-то стоило взглянуть. «Все, кто что-то из себя представляет, лечатся здесь от алкоголизма», – казалось, было начертано на лбу у тамошних пациентов. Меня окружали хиппи мужеска и женска полу в тренировочных штанах и шлепанцах. Им нравилось все делать группой: они любили обсуждать своих папаш-пьяниц и своих дрянных мамаш. Они с готовностью откровенничали о том, как просыпались по уши в собственной блевотине. Они плакали. Они смеялись. Они обнимались друг с другом. Каждый из них будто бы пробовался на главную роль в телевизионном документальном фильме: «Дебби (или Марвин): портрет лонг-айлэндовского алкоголика».

В «Саут-Оуксе» я вечно мерз и молчал как рыба. «Я по уши в дерьме», – пульсировало у меня в голове. У меня нет никаких радостей, кроме онанизма – а этим я занимался до полного изнеможения – и телевизора. Знаете, когда сидишь на сеансе терапии в больнице для алкоголиков, в компании семи падших ангелов и инструктора-психиатра, когда пытаешься оглянуться на свое прошлое и просекаешь, что самым лучшим моментом твоей жизни было подключение к спортивному каналу кабельного телевидения, – тут-то и начинаешь осознавать себя немного лишним посреди общечеловеческого веселья.

«Саут-Оукс» избавил меня от алкоголизма. После выписки я вступил в общество Анонимных Алкоголиков [9]9
  Анонимные Алкоголики (АА) – организация, членом которой может стать любой, бывший или нынешний алкоголик.


[Закрыть]
. В отделе мне сказали, что принять меня обратно не могут, но разрешили носить униформу.

Это было ужасно. Нет – унизительно, вот как это было. Я к тому времени уже вышел из того возраста, когда мальчишки мечтают надеть синий мундир. Я стал взрослым. А мне предлагали, вырядившись в костюм Мистера Копа, до конца жизни бессмысленно колесить в патрульной машине!

Почти полгода я всячески добивался своего восстановления в отделе убийств. Не считая бейсбола, моя работа – складывание головоломки – была единственным, что меня интересовало, единственным, что давало мне ощущение жизни. В конце концов я вернулся, куда хотел, потому что Ши и Рэй Карбоун нуждались во мне и пошли мне навстречу. Но потерял свой сержантский чин. И подчиненных. Ши сказал мне тогда: «Давай рассуждать здраво, Бреди. Я не поспорю даже на крысиную жопу, что алкоголизм – это болезнь. Это – твои личные проблемы. Если я когда-нибудь услышу, что ты хоть на милю приблизился к бутылке, или что-нибудь в этом роде, я тебя уволю к чертовой бабушке, и дело с концом. Усвоил?» – «Угу», – сказал я. Еще как.

В январе 1989 года, по дороге домой, возвращаясь со встречи Анонимных Алкоголиков, я встретил Линн, двадцати трех лет, родом из Аннаполиса, штат Мэриленд, учительницу школы для неполноценных детей, что при Духовной Академии Саутхэмптона. Я остановился, чтобы помочь ей сменить покрышку. Линн оказалась такой умной. Такой серьезной. Такой шикарной. Такой красивой. Она прекрасно разбиралась в машине и совершенно не нуждалась в моей помощи. Она и сама могла поменять эту покрышку. И она действительно подарила мне ощущение стабильности. Четвертого июля мы объявили о помолвке.

Вот она, «Моя жизнь». Автор Стивен Бреди. Не такой уж положительный персонаж. Скорее этакий не больно-то положительный. Может быть, даже и вовсе отрицательный персонаж. Но зато, как и каждый человек, я стремлюсь к духовному совершенству. Понимаете, о чем я говорю?

Вот, собственно, и вся моя биография до того, не самого лучшего дня, когда Сай Спенсер был убит, а я вдруг понял, что смогу навеки обрести мир и успокоение, – а может быть, даже счастье, – рядом с Линн.

Но мне никогда не будет с ней ни весело, ни интересно.

2

– Ну же, давай, говори, – подгонял я этого типа, надеясь услышать хоть что-нибудь стоящее. Тщетно. «Сай и Линдси были идеальной парой». А я, черт побери, хотел эмоций. Поверьте, весь мой опыт расследования убийств доказывал: первые беседы со свидетелями задают тон всему делу. Приходится как следует попотеть: любое сильное чувство – ярость к убийце, негодование, скорбь, неприязнь к копам – все лучше, чем разинутые от удивления рты и свинцовые от напряга задницы. Я прощупывал ситуацию то там, то сям. Бесполезно. «Сай Спенсер и Линдси Киф. Блистательная пара дельцов от шоу-бизнеса: удачливые, влюбленные друг в друга, снимающие гениальный и кассовый фильм».

– Это не совсем так, – неожиданно прошептал Грегори Дж. Кэнфилд. Он вообще-то еле выговорил эти слова. Слава Богу, хоть что-то внутри у него происходило! А ни за что не подумаешь: жизни в нем было не больше, чем в трупе. Грегори был личным помощником Сая на съемках, нанятый по случаю через какую-то киношколу. Бедняга – мало того, что он производил впечатление малахольного, он был зануда от природы. По Грегори просто плакала Книга рекордов Гиннесса: он был самым тощим человеческим существом в мире. Бордовая футболка, облепившая его ребра, и широкие шорты с защипами скорее подчеркивали, чем скрывали его костистость. В довершение всего, у него были кошмарные белесые, почти бесцветные глаза, больше подошедшие бы тщедушному зверьку, ползающему по зловонным, залитым газировкой полам темных кинотеатров.

– Э-э, мистер Спенсер и мисс Киф… вовсе не были такой уж идеальной «кинопарой».

Я с трудом разобрал, что он говорит.

По сравнению с его шепотом мой голос прогремел, как рекламное объявление о продаже моющих средств.

– Что вы говорите! Так они не были счастливы друг с другом?

– Вероятно, Линдси Киф сказала вам совершенно другое, – промямлил Грегори Дж. Кэнфилд. Он изо всех сил старался звучать убедительно. – Но я, знаете ли, думаю, все к тому и шло, – к беде.

– Что вы хотите этим сказать? Что несчастье должно было случиться с кем-нибудь из них?

– Хм… Скорее с фильмом. Ну и в результате – с кем-нибудь из них.

Он наклонился и попытался ослабить ремешок сандалий. Сандалии были ручной работы, с кожаными ремешками, крест-накрест охватывающими его ножки-палочки.

– А что было неладно с фильмом? – поинтересовался я. Но момент был уже упущен: внимание его переключилось на труп и копов, снующих вокруг убитого. Его взгляд застыл на ближайших к нам сотрудниках отдела опознавания, которые натягивали рулетку от угла бассейна к голове Сая. Грегори слегка позеленел, качнулся: вот-вот упадет в обморок.

– Пойдемте отсюда, – сказал я, взяв его за плечо и уводя подальше, к безмолвному покою дюн. – Расскажите-ка мне лучше об этом поподробнее. Сосредоточьтесь. Итак, что наводит вас на мысль, что со «Звездной ночью» не все благополучно?

– Ну-у сам ход работы, просмотры – то, что называется дрязги. Все складывалось не так уж… удачно.

– Не так уж удачно или совсем неважно?

– Э-э, более чем. Я бы даже сказал, кошмарно.

Он со скрипом повертел головой и уставился на медэксперта, орудующего гигантским тампоном около самого носа Сая. Я решительно развернул его лицом к океану и на мгновение приложил руки к его лицу, имитируя шоры.

– Прекратите туда смотреть, Грегори. Вы – киношник, а не сотрудник отдела убийств. Как бы вам не поплохело от всего этого дерьма. Расскажите мне о «Звездной ночи».

– Линдси этот фильм угробила. Видели бы вы лицо Сая после просмотра отснятого за день! Оно выражало не просто разочарование, а… страдание.

– А что он при этом говорил? – спросил я.

– Ну, гм… Знаете ли, ничего не говорил. Он вообще был очень, как это называется? Замкнутым.

– Что вы имеете в виду? Сдержанным? Недоброжелательным? Неприветливым?

Грегори откашлялся, прочищая горло; его кадык затрепетал.

– Нет. Он просто переставал отвечать на вопросы. И молчал он не так, как, – знаете, мечтательный Грегори Пек [10]10
  Грегори Пек – американский популярный киноактер.


[Закрыть]
, – уютно, приятно… Скорее как-то тягостно, как де Ниро [11]11
  Робер де Ниро – популярный актер, известный по фильмам «Сердце ангела», «Двадцатый век», «Однажды в Америке» и другим.


[Закрыть]
, если бы де Ниро играл кого-нибудь из интеллектуальной элиты. С каким-то непонятным мрачным подтекстом. Так вот, поскольку личный секретарь Сая постоянно находился в его нью-йоркском офисе, мне приходилось быть все время под рукой: заказывать телефонные разговоры, составлять списки поручений для его работников, быть на побегушках на съемочной площадке. Просто его личный помощник – я имею в виду ассистента режиссера – персона слишком важная для таких мелочей. Я подолгу просиживал в доме, иногда часами не выходя из комнаты. Но никогда не слышал от него ничего, кроме конкретных поручений. К примеру, принести ему бокал минеральной воды; он предпочитал без добавок, даже без лимона. Или, допустим, он вдруг интересовался, какие цветы предпочитает костюмерша Линдси. Не с бухты-барахты, а потому что Линдси взбрыкнула по поводу кружев на плюшевом красном халате, а Сай старался все уладить.

– Он никогда не болтал с вами?

– Нет. Утром – «привет», и когда я уходил – «пока». Если не говорил в это время по телефону.

– Вам случалось видеть его рассерженным?

Грегори отрицательно покачал головой.

– Он вообще проявлял какие-нибудь эмоции?

– Что-то в этом роде: иногда смеялся над шуткой, говоря по телефону. Однажды, в одном разговоре, думаю, этот разговор был очень важен для него, – он играл под Уильяма Пауэлла. Ну, знаете, такой плутовской шарм. Но не более. Не в моем присутствии.

– Я так понимаю, с ним тяжело было работать?

– Я бы сказал, что он напоминал мне Уильяма Херта [12]12
  Уильям Пауэлл, Уильям Херт – популярные американские киноактеры.


[Закрыть]
и Джека Николсона в одном лице. Шикарный и ужасно холодный. Причем, если собеседник представлял для него хоть какую-нибудь ценность, он мог быть милым. Так что симпатизировал он мне или терпеть не мог, – понятия не имею.

– И все-таки, как ни скрывал он свои чувства, вы утверждаете, что заметили его болезненную реакцию на просмотрах?

– Да. В последнее время он просто белел как полотно, как включали свет после просмотра. Он не могне знать, что Линдси губит фильм.

– Можете ли вы это чем-нибудь подтвердить?

– Нет. Я просто чувствую. Интуиция.

– Случались ли ссоры между Саем и Линдси?

– Никаких явных конфликтов. Ничего подобного я не видел. Но в последнюю неделю обстановка накалилась. Уж вы у себя в отделе убийств лучше других знаете, что ярость не всегда находит словесное выражение.

– Ага, понятно. Но коль вы уж пытаетесь убедить меня в этой версии с напряженной обстановкой, дайте мне хоть какое-нибудь подтверждение. Попытайтесь. Насколько Сай был рассержен? Насколько Линдси была недовольна Саем? Настолько, что всадила в него две пули?

В свете фар фургона оперативной службы я увидел, как костлявые руки Грегори покрываются гусиной кожей.

– Помилуйте, Бреди, наверное, мисс Киф была не совсем права в интерпретации этой конкретной роли, но я питаю глубочайшее к ней уважение – не только как к актрисе, но и как к человеку. И я убежден, что человек, равный ей по интеллекту и достойный…

– Да бросьте вы, Грегори! Мы не на киношном семинаре, мать твою. Ведь уже три недели, как идут съемки. Неужели этого времени не хватило, чтобы понять, что фильм находится под угрозой срыва?!

– Нет, этого, конечно, достаточно. Все это чувствовали. Мы же все там очень тесно связаны, много общаемся. Вы смотрели «День ради ночи»?

– Нет. Ой, только, пожалуйста, не рассказывайте мне о фильмах и актерах. Больше жизни, меньше кино.

– Дело в том, что на съемках и актеры, и обслуживающий персонал предпочитают обсуждать предыдущие фильмы, а не отношения.

– Ну так что Линдси Киф? Говорят, она тут одна из лучших актрис, это правда?

– Она в самом деле неплохая актриса. Но, видите ли, в чем дело… По фильму в ее героине хрупкая, нервная внешность сочетается с уязвимой, ранимой натурой. Отснятый же материал демонстрировал только взвинченность и истеричность. И отнюдь не самого утонченного свойства, до Сигурни Уивер [13]13
  Сигурни Уивер – американская киноактриса, исполнительница главной роли в серии фильмов «Чужие».


[Закрыть]
ей далеко. Черствость, мрачность какая-то. Как в наихудшей из «мыльных опер».

– Вы просматривали эти материалы лично?

– Да.

– И что? Линдси играла плохо?

– Да.

– А что Сай? Случалось ему обнаруживать раздражение в ее адрес? Вообще делился он своим неудовольствием с кем бы то ни было – с ней, с вами?

– Нет… пожалуй. Он был настолько осторожен, в жизни не угадаешь, что у него на уме – если сам не скажет.

Грегори умолк. Я не мог понять, то ли он действительно пытается что-то припомнить, то ли подыскивает слова, которые я, по его мнению, жду от него услышать. В этот самый момент к нам ленивой рысцой подвалил Робби Курц.

Детектив Роберт Курц, собственной персоной. Дождь ли, ясно ли, слякоть ли, буря… Застрелили кого, удавили, зарезали, ограбили… Мужчину ли, женщину, дитя – это не важно: лучезарная эйзенхауэровская [14]14
  Дуайт Дэвид Эйзенхауэр (1890–1969) – американский президент с 1953 по 1961 год.


[Закрыть]
улыбка детектива Робби озаряла место любого преступления, а его благостная курносая физиономия искрилась энтузиазмом.

– Привет, Стив!

– Здорово. – Чтобы подальше держаться от его взрывоопасного жизнелюбия, я побрел по пляжу, делая вид, что хочу поразмышлять в одиночестве. Как и следовало ожидать, Робби устремился за мной.

На мое счастье, Робби только-только исполнилось тридцать. Это хоть как-то позволяло соблюдать дистанцию. Я был почти на десять лет опытнее. Он протирал штаны в патрульной машине, ожидая, пока какой-нибудь местный идиот проскочит на красный свет в районе Дикс Хиллз, – а я уже был «восходящей звездой» в отделе убийств. Поскольку я был разжалован, по званию мы были равны. Но на деле, будучи ведущим следователем, я был главнее. А он всячески пытался не замечать нашего неравенства.

Робби – плешив и зачесывает волосы, чтобы эту плешь скрыть. Потом он их прыскает лаком, так что они каменеют и застывают дыбом. Жена Робби (тоже обладательница улыбки а-ля Эйзенхауэр и трепетного конопатого декольте), к сожалению, слаба на передок и частенько украшает плешь Робби очередными рогами.

Количество арестов, произведенных по решению Робби, к стыду нашему и на горе нам, втрое превышало количество реальных обвинений. Хуже того: Робби убежден, что он превосходный коп. Это убеждение наполняет его самодовольством; не посмеешь ни пройти в сортир, ни задержаться у кофеварки, не уплатив ему дань в виде улыбки восхищения и поклонения. С утра пораньше он каждому в смене вручает сухарики, печенье и пирожные, словно папа римский, дарующий благословение.

Робби остановился неподалеку от меня, около дюны, водрузив ногу на песчаный холмик, от чего всем корпусом неуклюже накренился вперед. Нет, он определенно плох вне помещения, не хватает ему гладкого линолеума офиса в Саффолк Каунти.

– Что нового? – спросил я и полоснул ладонью по острым стеблям высокой прибрежной травы.

– На тропе у дома мы нашли следы! – заорал он. – От резиновых шлепок. От обычных дешевых шлепок. Митц из лаборатории говорит, что это шлепки мужские, 45-го размера, хотя очевидно… – тут Робби выдержал эффектную паузу, дав, видимо, мне время подготовиться к следующей порции блистательных умозаключений, – что такого типа обувь могла быть на ком угодно. Но если бы нам удалось проследить, куда эти следы ведут…

– В каком месте вы обнаружили следы?

Он показал через газон и бассейн в угол большой веранды, занимавшей всю заднюю часть дома. Я вытянул шею и прищурился. Парень из лаборатории копошился на газончике перед домом. Он только что закончил фотографировать следы и собирался снять отпечатки.

В этом углу, прямо под верандой, я заметил что-то вроде холмика, совершенно скрытого решеткой высотой полтора-два метра. Если смотреть туда со стороны дюн, метров с тридцати нетрудно было бы заметить там человека с винтовкой. А вот из дома засечь его было бы невозможно. Даже если перегнуться через перила веранды и смотреть прямо туда, где кончается решетка и начинается газон, некто с винтовкой калибра 5,6 скорее всего пригнулся бы в тенистом убежище огромного дома, и тогда его не разглядеть.

– Это может оказаться решающим обстоятельством! – провозгласил Робби, тряхнув головой в знак согласия с самим собой. Его лакированные волосы при этом даже не шелохнулись.

Но несмотря на его возбуждение, я вовсе не собирался испытывать оргазм по поводу этих следов; не так-то все просто. Прежде чем потратить пару дней на охоту за владельцем шлепанцев, я хотел прокрутить другие возможные версии.

– Найди кого-нибудь, кто смог бы разузнать насчет садовников, – сказал я Робби. – Выясни, не носит ли шлепанцы кто-нибудь из них. Кстати, загляни в шкаф Сая. Что-то во время осмотра никаких шлепок я там не видел и сильно сомневаюсь, чтобы он сподобился надеть что-нибудь в этом роде. Хотя вполне возможно, что именно этим летом парни его круга решили, что дешевка из супермаркета может смотреться забавно, и он прикупил пар пять-десять. – Я задумался на секунду. – Да, вот только не сорок пятого размера. Сай не был таким здоровяком. Маленькие ладони, некрупные ступни, и уж наверное – небольшие…

Тут я умолк, так и не договорив. Нет никакого кайфа в том, чтобы дурачиться и говорить гадости в присутствии Робби. Его представление о юморе ограничивается дурацкими польскими хохмами типа «Тук-тук! – Кто там?». А беседы о сексе Робби неизменно завершал доверительным сообщением о том, что на выходные он и Конопатое Декольте назначили друг другу тайное супружеское свидание.

– Что еще? – спросил я его.

Робби усмехнулся совсем по-мальчишески и потеребил рукав своей спортивной куртки, ослепительно голубой, с хлястиком на спине. Он всегда одевался так, будто намеревался отправиться коробейником-галантерейщиком в пригороды Пеории.

– Мы нашли волосы. В одной из комнат для гостей, хотя никаких гостей у Сая в последнее время не было.

– Все волосы принадлежали Саю?

– Один с лобка, скорее всего – его. А четыре – с головы, видимо, кто-то облокачивался на плетеное изголовье кровати. Волосы там и застряли.

– Корни сохранились? – Я поинтересовался, потому что с появлением новых способов определения ДНК можно получить целую генетическую картину, имея всего лишь одну клетку с ядром. Но чтобы протестировать волосы, необходим волосяной мешочек, содержащийся в корнях, и хотя иногда умудряются сделать тест, имея только один волос, – лучше, если в твоем распоряжении пучок из десяти-двенадцати.

– У нас есть два корня волос с изголовья. Они не принадлежат Саю, потому что они черные, даже, пожалуй, темно-русые и длинные. А у Сая – короткие и седые…

– Ясно.

Краем глаза я заметил Линдси Киф, которую ее агент то ли высадил, то ли выволок из машины. Она была точь-в-точь как в кино. Блондинка. Вернее, наиблондинистая из блондинок.

– У тебя все? – спросил я Робби.

– Ну, знаешь, – оскорбился он. (Вот зануда!) – Не так-то просто дождаться чего-либо членораздельного от этих парней из отдела опознания!

– Значит, пока ты торчал в доме с Карбоуном, ты не удосужился узнать, мог ли кто из постоянных обитателей дома перепихнуться в спальне Сая? Горничные, смотрители, кто-нибудь в этом роде?

– Поостынь. Куда спешить? Пожар, что ли? Я как раз собирался спросить о смотрителях, но сначала хотел проинформировать тебя. – Робби выдержал паузу. Вот уже три минуты он расплывался в обезоруживающей мальчишеской улыбке, так что мне пришлось криво ухмыльнуться в ответ.

– Стив, послушай, мы оба знаем, что дело очень важное. Я хочу, чтобы все прошло по высшему разряду. Ты хочешь того же самого. Если мы проведем все так, что комар носа не подточит, это может означать многое для нас.

Когда работаешь с командой копов или вообще с любой группой людей, обязательно найдется один, который будет тебя раздражать. Чем угодно – дрянным характером, ленью, склонностью халтурить, расхлябанностью или просто противными привычками вроде цыканья зубом, обкусывания ногтей или манерой многозначительно ухмыляться. Но Робби не был ужасным. Он не был противным. Иногда, скажем, когда он заводил разговор о спорте, особенно о хоккее, он и в самом деле мог быть интересным собеседником; никто так здорово не знал оборонительной стратегии «Айлендерз», как он. А вдруг за всеми этими дурацкими улыбочками скрывается настоящий парень? Я просто старался не обращать на него внимания.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю