Текст книги "Ахэрээну (СИ)"

Автор книги: Светлана Дильдина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Луна была особенно яркой сегодня. Свет переливался на лаке и камнях гребня и заколок, но заметившие его подумали бы только о светлячках.

Поохотиться ей хотелось, но она боялась, помнила о запрете – не хотела оказаться запечатанной в гребне на долгое время. И не том, что был у нее в волосах, а том, к которому не могла прикоснуться.

Совсем рядом с деревом, за которым она таилась, прошли дозорные, обходящие крепость с запада. Они переговаривались чуть слышно, но для нее это была беседа в полный голос. Тело ее напряглось… нет, ничего не произошло. Люди ушли, не зная, как им повезло – она готова была нарушить запрет. Но отвлеклась; не учуяла, а скорее угадала знакомый след, замерла, прижимая руки к груди, потом заспешила, пытаясь понять, не обманулась ли.

Не обманулась, теперь четко могла бы сказать – муж ее недавно был здесь, возле крепости. Он выходил из вещи-хранителя, здесь, под самыми стенами. А потом след уходил к северу…

Она позабыла про вещь, державшую ее саму. Готова была кинуться про следу прямо сейчас… но опомнилась. Это как цепь, куда убежишь? Цепная волчица…

Но гребень можно попытаться украсть у него. Только вот как? Размышляла, не зная, на что решиться.

Она задержалась снаружи так долго, как только могла, не откликнулась на первое подрагивание цепи – еще мягкий зов, ни на второе, заметно жестче. Только когда незримую привязь дернули со всей силы, она перестала сопротивляться.

У костра работники Сосновой засиживались подолгу, не шли спать, несмотря на усталость и ранний подъем. Толковали и о страшном в горах, и о недавнем налете – где же сейчас разбойники? Ведь только один отряд уничтожили наши воины! – и об армиях на севере говорили, конечно.

А сейчас зашла речь о деве из монастыря Эн-Хо. Мол, не только предвидением одарена, и сам монастырь помогла уберечь от врагов. Верно, так сами монахи признали – им одним бы ни в жизнь не справиться, несмотря на молитвы. Как ее зовут, неведомо, но, говорят, появилась она в святых стенах не так давно, зимой, с северных отрогов гор Юсен. Вроде привез ее кто-то, может, небесный вестник.

Костер бросал неровные рыжие блики на лица слушателей и рассказчика, то удивленно приподнятые брови высвечивал, то недоверчиво искривленный рот.

Никто не обратил внимание на стоявшего невдалеке молодого человека, мало ли сейчас незнакомого народу трудится в крепости, а подозрительных сюда не пускают. А он послушал и делся куда-то.

Яаррин не вспоминала, почти позабыла прошлое, но сейчас оно ударило всем прежним бессилием и страхом. Лет в шесть она упала с мостков в глубокий пруд, и широкая юбка опутала, связала, не давая двигаться, а темная вода не давала дышать. Потом чья-то рука выдернула ее из темноты к свету, но она все равно не могла сделать вдох, и умирала на берегу, промокшая до нитки.

Потом она поняла, что мокрое только лицо, осознала, что лежит на траве у каменной стены. И нет, не дышит – но это давно ей не нужно.

– Не знал, что нежить способна плакать, – сказал Энори, сейчас в ночи невидимый даже для нее – зрение не вернулось толком.

– Что… ты… сделал? – просипела она?

– Я?! Это ты попыталась сбежать. Я всего лишь вернул тебя в гребень… и выпустил. Прости, получилось, кажется, резко.

Еще раз всхлипнув, она с ненавистью вытерла лицо, подтянула под себя ноги и села.

– Я нашел след возле крепости… к нему ты хотела сбежать? Это твой муж? – тихо спросил ее тюремщик и повелитель.

– Тебя не касается, – прошипела Яаррин, перед глазами которой ночь от ненависти начала выцветать. Да, порой – в последние пару недель – ненависть эта почти стихала, но сейчас будто прорвало запруду, случайно задержавшую ручей. Но он ничего не ощутил, кажется… для него этот яд в самом деле был только водой.

– Я не понимаю, – вполголоса продолжил Энори, глядя, как в трех шагах от них, в блеске луны проходят дозорные. – Это след тори-ай, да, и он был здесь недавно, и видна ваша связь… но каким ветром сюда его занесло? Искал тебя – наверняка ведь ощутил, что ты снова… жива? Но он не знает места, ты же была на севере. Слишком велико совпадение…

Дозорные остановились, поблескивая бляхами на кожаных доспехах, и Энори примолк, хотя его не могли услышать. Женщина напряглась, готовая закричать.

– Что тебе это даст? – одними губами спросил он. – Мы оба исчезнем отсюда раньше… а женский крик никак не свяжут со мной. Дозорные двинулись дальше, и Энори продолжил, поднимаясь:

– Так или иначе, мне он не нужен, а ты пока что нужна. Поэтому… – оборвав фразу, он замер – так же, как звук, оборвав и движение. – Или он искал не тебя.

– Говорю тебе, нет никого! – горячился охранник. – Покои пусты!

– Да хватит уже! – рассердился второй. Он зажигал погасшие лампы в конце коридора, у лестницы, когда напарник примчался, стуча сапогами. – Куда оттуда мог деться! В коридоре мимо нас мышь не пробегала, не через окно же, нижней страже на головы!

Нехорошо было обоим, неуютно и зябко. Непонятно, что хуже – грядущий гнев командира или тайная сила человека, которого охраняли. В другом случае бежали бы уже, проверять повторно, и товарищей оповестили, а тут шли медленно, стараясь не скрипнуть половицей. Даром что недавно грохоту от первого было…

– Закрыта дверь, – растерянно сказал первый стражник. – Я оставлял распахнутой…

Второй тихо кашлянул, подумал и стукнул по створке.

– Ну что вам еще? – послышался мягкий и очень недовольный голос.

– Болван, – прошипел второй охранник. – Мерещится невесть что…

Створка отошла в сторону, Энори стоял в почти темной комнате и смотрел на них; первый стражник подумал, что далековато он стоит от двери, чтоб дотянуться; может, в комнате есть кто-то еще? – но разрешения на осмотр не было у него. Да и не рискнул бы сейчас заходить, что-то нехорошее чудилось в полумраке, окутавшем фигуру в бледно-сером, и свет лампы казался зеленоватым.

– Что ж, хорошо, ты птица, успел вернуться, – сказала Яаррин, еле сдерживая не то брань, не то слезы.

– Я тебя больше не выпущу.

– И до каких пор будешь держать при себе? Удобно, не надо убивать самому? Дряни лицемерней тебя я еще не встречала!

– Если будешь делать, что говорю, обещаю просто уничтожить гребень.

– Почему я должна тебе верить?

– Ты не должна, – он сжал виски пальцами, и жест был совсем человеческим, ему ненужным. Со времени, как увидел Опору – или что там увидел – он изменился, подумала Яаррин. У его страха нет запаха, но достаточно было глаз и ушей, и чутья тори-ай не надо. Раньше она просто ненавидела, власти его боялась, но теперь пугать начинало другое – она переставала его понимать.

Голоса в коридоре, четкие приветствия стражников послужили сигналом для Яаррин исчезнуть, но она предпочла укрыться за расшитой пчелами занавеской. В гребне, погруженная в полусон, тори-ай ловила лишь обрывки событий и разговоров, а сейчас хотела знать все. Энори мельком скользнул взглядом по шелковым складкам, надежно укрывшим длинное платье, и, словно решив сделать ей послабление, опустился на кушетку в другом углу, к лампе поближе; теперь в темный угол вряд ли стали бы смотреть.

Командир Асума вошел хмурый, как небо в осенних лужах.

– Не спите еще?

– В этой крепости всем не до сна… что-то случилось?

– До вас доходили слухи из Осорэи? Особенно в последние дни.

– Нет.

– А из Срединной?

– Нет.

– Это правда? – прищурился Асума, подался вперед.

– Правда, – ответил Энори. – Я не знаю никаких слухов оттуда. Что там случилось?

Яаррин заметила, что кисть его, свободно опущенная вниз еще миг назад, теперь напряжена – единственный, но очень верный признак волнения. Но пришедшие люди, хоть и принесли с собой лампы, ничего не видели.

– Вам ничего не известно?

– Не говорите уже загадками, – он так и не поднялся, и сесть Асуму не приглашал. Тот колебался, казалось, спросить что-то или не стоит.

– Поговорим завтра, – наконец решил командир. Качнулась к выходу длинная тень, за ней еще несколько. Еще невнятные голоса раздались. Что-то негромко стукнуло в коридоре.

– Они заперли дверь, – отметила Яаррин, выступая из темноты. – Может, охрана пожаловалась? Слишком уж быстро явились. А ты и в самом деле ничего не знаешь? Я-то была на севере неотлучно.

– Я не знаю, но понял. Счет на недели был, не на месяцы даже. Плохо… и Асума мне не верит, а у меня нет времени… придется снова выйти, послушать, что они говорят.

– Неужто Дому Таэна все же пришел конец? Ты не похож на радостного. А твой мальчик еще жив, интересно? Ты ведь продолжишь сидеть под замком, он ведь – капля в море и сын твоего врага, тебе же нужна любовь многих, не так ли? Вдруг они заподозрят, что ты…

Не договорила – Энори с силой отбросил ее, так, что женщина перелетела через полкомнаты и затылком ударилась о стену. Будь она человеком, пришла бы в чувство не сразу, но и сейчас ей понадобилось несколько мгновений, чтобы восстановить дыхание. Увидела потом – он стоит, отвернувшись к окну, пальцы сжимают ту самую занавеску с золотыми пчелами, и лицо почти спрятал в ней.

– Люди… дали тебе не лучшее, – проговорила Яаррин, непроизвольно ощупывая затылок.

Складки занавески сдвинулись, углубились, разрослись.

– Я знаю.

Утром Асума, велевший привести к себе Энори – решил, о чем и как его спрашивать – дождался только перепуганных посланцев. Они принесли листок бумаги, с поклонами подавая его, словно пытались за ним спрятаться.

Асума поморщился, разбирая непричесанный почерк, мельком подумал, что странно все это – ни бумаги, ни туши с кистью, ничего этого он Энори не оставлял. Но кто бы еще писал? Листок нашли на столе в пустой комнате.

«Я узнал о перевороте; нет времени дожидаться утра. Вы видите, что из-под замка я мог уйти в любой миг, но хотел показать, что доверять мне можно. Но Суро забрал наследника Дома Таэна, я не могу здесь оставаться».

Глава 13

Деревянный гребень был плох, весь в зазубринах, но другого Лайэнэ не дали. Еще с года первого выступления ее волосы в порядок всегда приводили служанки, в монастыре она приноровилась сама, но не этой же граблей… Хотя тут и причесываться было страшно: движения сами собой становились плавными, а длинные, гладкие, хоть и потускневшие пряди без усилий ложились красиво. И стражники таращились на нее, позабыв о службе – будь Тайрену здоровым, кажется, мог бы из комнаты выскользнуть.

Теперь их обоих охраняли так, что монастырь казался открытым всем гостям и ветрам. Лайэнэ измучилась от постоянного недоброго надзора, от тесноты комнатки, но боялась, что ее и вовсе разлучат с мальчиком. Тому стало заметно хуже со времен Лощины, уже и сил ходить почти не было. Семечко, случайно проросшее на камне, обреченное на короткую жизнь: стоило избежать одной напасти, начать на что-то надеяться, тут же находилась вторая.

Ее травы не помогали; виной было неумение Лайэнэ или даже Микеро бы не удалось? Уже готова была сдаться, звать чужого врача, и это тоже было страшно, она хоть вреда не причиняет своими лекарствами.

Казалось, тут настолько душно, что нечем дышать, хотя и дни были нежаркими, и окно постоянно открыто. Но ветер будто запутывался в решетке и не проходил дальше.

Наедине они с Тайрену по-прежнему не оставались никогда, теперь каждый миг рядом были самое меньшее два человека. Сколько это могло продолжаться? Пока живы оба брата Таэна уж точно. Они оба сейчас далеко на севере, но это не защита для них. Вся армия Хинаи не защитит от ножа или яда.

Но об этом лучше не думать, не о грозящей смерти далекого сейчас – и всегда – человека. Он сам о себе позаботится… только б судьба была милостива. А она может сделать одно – быть рядом с ребенком. Как выбрала недавно, стоя у живой изгороди.

Вчера в сумерках ей почудилась маленькая черная птица, мелькнувшая росчерком у окна. Молодая женщина долго вглядывалась в сплетение веток, ловила шорохи, пока ее не вынудили отойти от оконной решетки.

Наутро охрана обнаружила в саду брошенный кем-то на тропку белый цветок. Не возле окна, подальше; пион, из тех, что росли здесь на клумбах. Лайэнэ слышала, охранники разбирались, кто и зачем это сделал. А ей и гадать было не нужно. Воспрянула духом, даже Тайрену заметил.

Но сутки прошли, истекали вторые, так ничего и не случилось, и знаков не было больше. Лайэнэ поняла, что отчаялась уже ломать голову: может, просто ошиблась? Или, что куда хуже, он приходил, но не в силах оказался помочь.

– Он был здесь, – сказал Тайрену, приподнимаясь из гнезда подушек, и слова звучали слегка покровительственно. Может, и вправду понял, отчего она мечется? Лайэнэ присела с ним рядом, вгляделась – а мальчик, похоже, сегодня получше выглядит, и глаза блестят на осунувшемся, пожелтевшем лице.

– О чем ты?

– Помнишь, вчера я тоже захотел постоять у окна, и тебе велел отойти? Я видел его в саду, недолго; хоть и сквозь решетку, но очень хорошо разглядел. Он подал мне знак. Я должен молчать и ждать…

Ждать? Чего? Смерти, похоже – хоть мальчик ценный заложник, и Нэйта невыгодно начинать с крови ребенка, при малейшей опасности его не станет. И Энори не в сговоре с заговорщиками – пленников бы содержали иначе.

Он все же пришел, да…

«Но тут не храм, он мог бы… Неужели так просто – охрана? Здесь слишком много людей, верно, Энори сделать ничего не сумел». Но страшно и стыдно признаться себе, до чего же рассчитывала… А она мысленно наделила его силой больше чем у всех вместе взятых.

И самое худшее, если мог, только не захотел.

Там, в ее доме, когда он пришел с просьбой, поверила – говорит искренне, от всего сердца. Но это оборотень, что ему и свои, и чужие чувства?

**

Здесь холмы были зелено-золотыми, покрытыми донником и жимолостью; темный можжевельник и кедры оставались за спиной. Оказывается, сейчас лето, подумал Кэраи, оглядываясь по сторонам. А он и не заметил. Месяц Выдры-Хаши, самая середина, дни, когда колосья появляются на злаках. Время пионов и белых лилий в садах. Любимая пора столичных модниц и щеголей, когда очарование весны уже схлынуло, а летние развлечения еще не приелись. Первые два года в Столице были самыми свободными, и он успел многое…

В это время Тагари уже защищал границы Хинаи, и был серьезно ранен, а правил тогда их отец. А сам он тогда присматривался не только к карьерным лестницам, но и к возможным невестам. Их было довольно в Столице и предместьях, гладкие ясноглазые феи в нарядных шелковых одеждах, скромные и манящие одновременно. А Истэ еще только стала невестой брата. Было ведь это время когда-то…

Вспомнил Лайэнэ, с ее тревогой и гордостью, красивую и притягательную настолько, что ей и кокетство не нужно. Она бы должна быть доступнее многих, на деле же – словно жемчужина в прочной раковине, без ножа не достать, а ножом можно и повредить. Не пострадала ли она за слишком частые визиты к нему? Или уже нашла себе покровителя среди Нэйта? Почему бы и нет…

Конь крайнего спутника заржал, чем-то обеспокоенный; Кэраи вспомнил свою умницу Славу, оставшуюся в конюшне дома. Вот она точно кому-то досталась, и не по своей воле… Увы, о перевороте было уже точно известно – слухи летели быстрее ветра.

Ариму подъехал, хмурился сильней, чем обычно в последние дни, и тем глубже складки прорезали лицо, чем дальше за спиной оставалась армия Тагари:

– В этом округе правит человек Нэйта. Поосторожнее бы… даже если не признает никто, вы едете с севера и дорожный знак у вас прежний, мало ли какие сейчас выдают.

– Ерунда, за такой срок не успеет все измениться.

Пока изменился лишь ветер – резко подул в лицо, принося с южной стороны запах цветов и пыли. Ариму его не почувствовал, он повернул коня так, что был спиной к ветру.

– Войско из Окаэры ожидает подмогу – если и вам дождаться ее?

– Зачем? Они не пойдут против Нэйта, и я им не указ.

– Зато до вас не доберется никто.

Доверенный слуга был самым близким ему человеком сейчас, но он так и не сумел понять некоторых вещей.

– У меня гордость еще осталась. Там, скорее всего, обеспечат защиту… но хорош я буду, сбежавший от милостей Столицы, ничего не сумевший и нырнувший обратно под крылышко!

– Не лучше ли быть живым родом, не отличившимся, но и не опозоренным?

– Такое бегство – самый настоящий позор… Отдать все шансы сохранить хоть доброе имя. Лучше желай моему брату победы, это единственное, что нас может спасти.

**

Из-за легкого тумана вечер был темнее, чем обычно в месяц Выдры. Тут, на краю небольшого овражка, высилась горка из сухих сосновых веток, обсыпанных грязно-желтыми иглами, часть игл осыпалась наземь и покрывала густой мох; словно сама природа создала подобие шалаша для каких-нибудь малых лесных тварей.

Шевельнулись иголки, из-под них выбралась маленькая черная птица. Сторонний человек, окажись он здесь, был бы удивлен – черные дрозды спят на деревьях.

Птица захлопала крыльями – взметнулись иглы, словно брызги разлетелись от стоящей фигуры – силуэт в вечернем тумане. Фигура эта раскинула руки, не то потягиваясь, не то открываясь прохладному тусклому вечеру.

– Вечер добрый, – раздалось сзади.

Тело человека закаменело. Он обернулся не сразу, словно нехотя.

У поросшего мхом валуна устроилось диковинное существо – размером с молодого бычка, напоминающее лесную собаку и волка одновременно, с шерстью, похожей на искрящийся снег и такими же крыльями. Темно-алые глаза существа, и в сизой дымке яркие, смотрели, не мигая.

Энори – его жесты стали неправдоподобно медленными и плавными, будто в толще воды – опустился на покрытый иглами мох.

– Подойди… Иди ко мне, – раздалось, хотя существо молчало – низкий и чуть рокочущий звук, не то предвестник грома, не то кошачье мурлыканье.

– Чего нам всем ждать? – Энори не сдвинулся с места, тело напряглось, словно нелегко было противостоять и зову, и желанию уйти отсюда как можно дальше.

– Мы не всеведущие.

– И что тебя привело?

– Любопытство.

– Я думал, у столпов мироздания интересы другие.

– Разные есть… и ты среди них. Как ни странно, ты испытываешь то, что отзывается во мне. Правда, ты никогда не признаешься в этом себе самому.

– Признаюсь. Это моя земля…

– Не только, – улыбнулся зверь – голосом. – Ты это знаешь. И тебе не все равно. Каким ты меня видишь?

– Страшным.

– А подробней?

– Взгляни на свое отражение!

Воздух стал вязким, придерживал слова и звуки, не давая им покинуть место, где родились.

Энори – он так и не двинулся – спросил быстро и чуть неприязненно:

– Опорам настолько надоело держать этот мир, что любая мелкая тварь может стать развлечением?

Трава вокруг вздрогнула, улыбка зверя не отразилась на морде – кольцом разлилась по траве и воздуху.

– Подойди же. Хочу узнать о тебе побольше.

– Мне плохо в твоем присутствии.

– Но ты можешь со мной говорить. Это намного больше, чем сумели бы твои сородичи… Подойди, – тепло позвал зверь, – Я чувствую двойственность в том, чего ты хочешь даже сейчас. Вы с сородичами не видите снов, но я хочу увидеть за тебя – твои, нерожденные, так смогу узнать тебя ближе.

– Мне это не нужно. И времени нет.

– Или ты боишься попробовать прикоснуться ко мне?

– На «боишься» ловят только дураков, – с кривой усмешкой он поднялся и шагнул к диковинному зверю. Опустился у камня, чуть покачнулся, оперся о землю рукой. Зверь повернул к нему большую белую голову:

– Дотронься, – попросил ахэрээну.

Рука протянулась, вздрогнула, словно натолкнувшись на преграду – но потом медленно пошла вперед. Кончики пальцев коснулись белой шерсти, и тут же сжалась ладонь, отдернулась.

– Вот как, – пробормотал зверь. – И такое возможно? – положил лапы Энори на колени, прикрыл огромными крыльями. – А теперь спи.

Тот вскинул голову, пытаясь что-то сказать, но зверь повторил мягко:

– Спи. Это никому не принесет вреда.

– Нет, хватит, – Энори, перестав дышать, отклонился в сторону, сумел высвободиться из-под мягко лежащих тяжелых лап. С усилием произнес: – У меня есть дела – раз уж ты вмешиваться не станешь.

Невесть откуда взявшиеся тени резче очертили лицо, кожа сейчас казалась не бледной даже – зелено-голубоватой, но большой зверь лежал неподвижно, и будто держал своим весом веревку, тянувшуюся к другому, не выпуская другого с поляны.

– Ты не сможешь меня удержать, – сказал Энори тихо-тихо, и самое чуткое человечье ухо не услышало бы ничего и в одном шаге.

– Смогу, но не буду, – шумно вздохнул зверь, поднялся, встряхнулся. – Бывало такое – один из нас решал вмешаться, но это приводило к варианту худшему из возможных.

– А ты знаешь, как поступить лучше всего?

– Лучше для кого?

– Для всех.

– Такого ответа у меня нет. Но я понимаю, о чем думаешь ты, и знаю, как развязать этот узел. В соответствии со своими пониманиями зла и добра, разумеется.

– Опора… – зло, но с явным облегчением проговорил Энори, стремительно отступая назад; но злость эта относилась не к собеседнику, а ко всему мирозданию. – Ты что, правда любишь их всех? От монаха до последнего воришки?

Зверь молча смотрел на него, глаза мерцали всеми оттенками красного, от нежно-розового до густо-гранатового. Когда он вновь заговорил, звук отразился от самого воздуха:

– Я тебя не держу, но между мной и многим в этом мире натянуты ниточки; есть и с тобой, и ты сам создал между нами связь. Будь к этому готов. И не только к этому.

**

Пестрый голубь, прилетевший в дом Таэна с запиской для Кэраи, разумеется, попал совсем не в те руки. Птице все равно, она вернулась в родную голубятню, только вот присматривает за ней теперь другой человек. Послание оказалось у Шимары очень скоро, и часа не прошло; тот, разумеется, письмо прочитал.

Странно, подумал Шимара, вертя в руках полоску бумаги. Осмотрел ее со всех сторон, чуть ли на зуб не попробовал, словно это могло что-то прояснить. Но подпись принадлежала человеку, к шуткам не склонному. Сейчас, вероятно, Асума уже знает о перевороте, но, когда писал это, пребывал в неведении. Значит, мотива, что решил ввести в заблуждение заговорщиков, тут быть не может.

То, что Энори, живого и здорового, встретили в горах, звучало столь же достоверно, как если бы встретили, предположим, оленя с семью головами. И то, мало ли нечисти в глухих местах, а Энори хоть и странным был, но человеком. Тьфу ты…

Первым порывом было отдать записку Суро, но потом Шимара призадумался. Слишком много странностей связано было с этой смертью… если игра, то чья? Нэйта здесь явно не при делах, про Дом Таэна ничего не понятно. Только они могли знать, чье тело тогда легло на костер. А вот двойника могли подослать и не они. Если есть еще одна сила, пусть проявит себя.

Шимара предпочитал наблюдать и лишь затем делать выбор. А Суро сейчас интересовал только он сам и возможность удержаться во главе Хинаи.

Подумав еще, Шимара аккуратно сложил записку, спрятал обратно в мешочек, а мешочек запер в шкатулку. Ключ был только у него, и вряд ли кто сторонний заинтересовался бы именно этой шкатулкой. Она была слишком средней – довольно дорогой, чуть безвкусной, не очень яркой. Потайное дно в ней сделали по личному рисунку Шимары.

Суро узнал о прилетевшем голубе и сперва хотел расспросить Шимару, не было ли письма – в конце концов, именно он приглядывает за Осорэи, пока Суро распоряжается всем из загородного дома. Но потом решил подождать.

**

На север, в крепость Трех Дочерей письмо принес сизый голубь. Прошло еще двое суток, прежде чем гонец достиг войска Тагари. Это послание попало в руки адресата; никто из офицеров не понял, почему еще четверть часа радостный командир их стал чернее могильной земли и перестал отвечать даже на вопросы первой важности.

Полдня он провел в своем шатре, никого к себе не подпуская. Вина не выпил ни капли, и есть отказался.

Войско недоумевало – пора было двигаться дальше, но нет приказа.

Под вечер генерал вышел-таки, по-прежнему черный, с запавшими глазами. Один из офицеров решился-таки снова спросить, что было в записке.

– Моя смерть, – сказал генерал.

Больше ничего не прибавил, и все пошло прежним путем, немного усилий, и с врагами будет покончено. Самим удастся их одолеть, а окаэрцы пусть тащатся в хвосте, проклинают и негодуют. Не их это земля, не их и победа.

Тагари о письме ли, дурном ли предзнаменовании больше вроде бы не вспоминал, только с тех пор ни разу не улыбнулся.

**

Не слишком благосклонны оказались горы к одинокой девушке, бредущей по извилистой дороге среди ущелий. Ветер сбрасывал со склонов россыпи камешков, отчего она вздрагивала, ветер нажимал на стволы деревьев, те скрипели и постанывали, пугая идущую.

Красные стволы сосен – прямые, как мачты, и корявые; ели с повислыми темными лапами, местами, особенно у земли, они сухие, рыжие. В ельнике так легко заблудиться – начнешь обходить одно дерево, другое, и уйдешь в сторону незаметно. Ельник ее пугал неприветливой сумрачностью, да и сбиться с дороги не хотелось, при том даже, что толком не знала, куда идти. На юг; но дорога оказалась не одна, она внезапно расходилась на одинаковые развилки, и не единожды. Из Сосновой обычно не ездили в монастырь, дороги протоптали крестьяне из близких к Эн-Хо деревень.

Одну ночь девушка уже провела под открытым небом, и ничего не случилось. Словно год назад, когда Нээле дрожала под корнями, волей случая разлученная с юношей, которого тогда не знала почти. Теперь вновь была связана с ним, хотя не его искала среди ущелий.

Ночью, когда открыла глаза, вынырнула из кокона одеяла, увидела падающую звезду. В мастерской всегда говорили, что это к печали, но мать, выросшая в деревне среди других поверий, приучила Нээле в такой миг загадывать желания. Девушка пожелала благополучно дожить до рассвета; не слишком-то много – Небеса не разгневаются за такое, но и не мало.

Утро выдалось солнечным, и ручей бежал по канавке рядом с тропинкой, а после полудня путница набрела на полянку с жимолостью, с первыми веретенцами ягод.

Синие с белым налетом ягоды, сладкие, с легкой горчинкой. Очередная легла на губы Нээле, отдавая ароматный сок, когда рядом, меж листьев, она увидела чей-то белый округлый подбородок и другие губы, малиново-яркие, и они улыбались. Лицо скрывали листья, лишь в просвете между ними поблескивали глаза. Невесть откуда взялась в кустарнике эта женщина: не хрустнула ни одна веточка.

Нээле попятилась, так и шла спиной, пока не очутилась вновь на полянке, и лишь тогда женщина выступила из кустов, словно расступившихся перед ней. Нээле взвизгнула и, не смотря под ноги, помчалась прочь, успев пожалеть, что когда-то уехала из красивого нарядного городка у озера Айсу. А тори-ай… верно, с них все началось и ими закончится. Она забыла про амулет, да он, верно, не действовал, раз нежить смогла подойти столь близко.

А розово-черное платье мелькало то справа, то слева, иногда почти вплотную, иногда отставая, и Нээле не понимала, куда именно бежит, окажись перед носом обрыв, не заметила бы, кинулась вперед, надеясь промчаться по воздуху.

Что-то светлое мелькнуло меж сосен, и это не было страшной женщиной и не было вторым тори-ай. Человек.

Беззвучно приоткрывая рот, она в три шага одолела остаток пути, почти падая, нырнула вперед, пытаясь укрыться за незнакомцем. Но угодила в его подставленные руки, и невольно потянула его за собой, в рыжую хвою.

Как он поднял ее, вывел на свет из-под тяжелых темных ветвей, не помнила Нээле. Цеплялась, как утопающий за листья кувшинок, бестолково и опасно; чудо, что сумел ее не отпустить, не сразу, но перехватил так, что она не могла шевельнуться, случайно ударить его или себя, и говорил, говорил что-то.

И хорошо оказалось, что крепко держал, не клетка – надежное укрытие; постепенно слова начали доходить до слуха Нээле – мягкий и теплый голос, из тех, которых достаточно, чтобы вызвать доверие.

– Тише, тише, успокойся, маленькая, ее уже нет.

Только тут осознала в полной мере, за кого цепляется.

Да, его и хотела найти, но в этот миг только его не хватало! Вывернувшись – или он разжал руки? – вновь побежала, краем поляны; от быстроты и следа не осталось, к ногам и юбке словно привязали жернова, и в груди разожгли костерок.

Когда-то она уже пробовала спастись бегством, пора бы понять…

Он легко догнал ее и ухватил за руку, и, ее же движение используя, направил в мягкую траву, по которой девушка покатилась. Тут же оказался рядом, прижал к земле и несколько раз имя ее повторил, и голос был мягче здешней травы. Звук собственного имени не был угрозой, Нээле немного опомнилась. А он говорил еще что-то, словно ручей журчал неподалеку, и уже можно стало дышать.

Какое-то время она слабо пыталась вырваться, будто рыбка из горсти человека, потом замерла. На щеку ей упала тяжелая прядь; Нээле закрыла глаза.

Ничего не происходило, только его хватка стала заметно легче, уже и вовсе не держал, а едва прикасался. Тогда она отважилась посмотреть сквозь ресницы: только ткань серой безрукавки увидела, часть ворота, украшенного вышитой серебристой каймой.

– Нээле, тебе ничего не грозит, я тебе не враг.

Девушка все же вывернулась опять, но не бежала больше. Невольно повела глазами по сторонам, не мелькает ли где страшное, розово черное. Чуть отдышалась, приподнялась и проворно отодвинулась, затем и вовсе отползла, лишь бы не быть рядом с ним.

– Ты ненормальная, – сказал он, откидываясь назад и заправляя за ухо прядь волос. Это были совсем не те слова, которых могла ожидать.

– Что? – растерялась девушка.

– Сперва ты готова убегать от меня ночью в метель, придумываешь себе небылицы, под каким сугробом я собираюсь тебя прикончить. Сейчас, кажется, готова прыгнуть с обрыва, если попробую снова взять за руку… Что я тебе сделал?

– Ты выпустил эту нежить! – не сомневалась, что это так, он и не стал отпираться.

– Надо же мне хоть как-то с тобой поговорить, ты ведь кинулась бы от меня так же, как от нее, напролом через заросли. Это было жестоко, я знаю. Прощения не прошу, все равно не простишь.

И добавил почти виновато:

– А теперь ты хоть отвечаешь мне.

Нээле поднялась, опираясь на ствол, готовая в случае чего снова метнуться прочь. А он, напротив, уселся на траве поудобней. Их разделало сейчас шагов семь – одним махом даже ему не одолеть.

– Я знаю, кто ты! – выдохнула она, и пожалела о своей неосторожности. Энори только повел плечом:

– Ну, поняла и Лайэнэ, и что? Она в добром здравии, помогала мне связаться с мальчиком, моим воспитанником. И, видишь ли, я никому из них зла не желаю.

Ноги стали будто из ваты и потом совсем отказали, она снова села.

– Если ты управляешь этой тварью, то…

– Что? Еще скажи, нельзя для благого дела.

«Он знает», – похолодела девушка. Но нет же, откуда? А вдруг… Но знал он или нет, эти слова посеяли в ней некоторые сомнения. Она думала о том, что может многое ему рассказать в обмен, но, если этот рассказ запоздал…