Текст книги "Ахэрээну (СИ)"

Автор книги: Светлана Дильдина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Глава 5

Срединная давно не помнила войн. Еще Сосновая сдерживала набеги мелких правителей, делящих территорию, как волки тушу, а тут уже прочно обосновался Дом Таэна. Уже после он переместился в Осорэи окончательно, не нужны стали высокие стены Срединной. Но с них до сих пор наравне с флагами провинции поглядывала малиновая рысь.

Откуда-то тянуло дымком, во влажном воздухе запах казался острее. А кузни ведь далеко, за главным двором еще улочка, лишь потом начнется крыло оружейников. Запах же такой, словно костер разожгли прямо здесь, перед воротной башней.

Рииши было тревожно. Куда хуже, чем в прежние дни, даже новость о начале войны не заставляло так тоскливо сжиматься сердце, будто поселились под ним ненасытные пиявки.

Его удалили из Осорэи, и вот он здесь, и нет никаких понятных вестей. А теперь и господин Кэраи уехал. И Майэрин нет – кажется, с ней было бы спокойней.

С тех пор, как простились на пороге дома – зарядил дождь, и до ворот она не пошла – вспоминал почему-то ее на крыльце, только так – в серо-голубом, как горлица, голубые камни на цепочках покачиваются, украшая забранные наверх волосы, а ко лбу и щекам прилипли несколько намокших прядок.

Что, в сущности, знал о ней? Ничего. Но был искренним, говоря о своем уважении.

И до сих пор – хоть и его затея была – не уложилось в сознании, что отныне у него есть жена. Да еще из рода Аэмара. Так упорно стремился к цели, что теперь, как при беге, запнулся о камень и не совсем представлял, что дальше.

Новобрачная должна была приехать к нему, но сперва ее мать приболела и ей понадобилась забота дочери – при полном доме служанок больше ведь некому, а потом господин Таэна-младший уехал, и Аэмара перестали придумывать объяснения, почему Майэрин все еще не в Срединной. Это не прибавляло сердцу легкости – как опасался господин Кэраи, так и вышло, а сам Рииши никак не может отлучиться и самому забрать жену. Впутывать же в это дело уже собственную родню значит выставить себя в глазах старших совсем младенцем, который вообще непонятно зачем женился.

…Сегодня здесь тоже был дождь, час барабанил по деревянным и черепичным крышам, а потом прекратился в один миг, и солнце так же быстро подсушило землю, вместо водяного ковра оставив лужи. Подсушило – и скрылось за тучами. Только в кузнях огонь горит всегда.

По двору недалеко от ворот вприпрыжку пробежала чья-то девочка, подобрав юбку; тут в Срединной, было не так уж мало детей. Их не пускали ни в казармы, ни в крыло оружейников, ни на площадки для тренировки воинов, но детям и без того хватало места.

У командира Асумы у самого было трое, только не здесь, семья жила в усадьбе подле Осорэи.

Бесшумно появился Така, первый помощник командира, в отсутствие Асумы отвечающий за крепость. Уже немолодой, неприметный, с чертами будто бы полустертыми, но с осанкой, сделавшей бы честь наследнику трона. А ступень только вторая, и выше уже не будет, похоже. Для простого смертного и это очень хорошо, но для человека, от которого зависит такая важная военная единица, маловато.

– Как ваши люди? – спросил он.

– Ничего, держатся.

Оружейникам пришлось, пожалуй, хуже, чем солдатам, если говорить об отдыхе. Его не было вообще. Рииши рядом с ними ощущал себя бездельником, хоть сам он не покидал мастерских, особенно тех, где кузнецы старались сделать сталь прочнее нынешней. Следил за работой, говорил с ними с пониманием дела, искал подсказки в книгах своей страны и чужих, но все равно ощущал себя подмастерьем. Ему не хватало знаний отца.

– Если, хвала Небесам, вести не врут, то в войне наметился перелом, – сказал Така.

– Хорошо бы… Лишь бы командир Асума успел в Сосновую вовремя, и помощь из Лаи Кен подоспела.

Девочка побежала через двор обратно, звонко чему-то смеясь. Теперь она придерживала юбку только одной рукой, в другой была бумажная вертушка. Вот так же у нас, подумал Рииши. Вроде и власть есть в руках, а на деле ее крутит ветер.

С поклоном подошел один из солдат Таки, протянул командиру полоску бумаги.

– Командир, голубь принес. От господина Асумы.

– Наконец-то…

Рииши не стал соблюдать мнимую вежливость – шагнул поближе, а Така развернул послание так, чтобы и собеседник мог прочитать.

В записке значилось – «Сосновая пала, рухэй ушли. Найдем их в лесах, никому не дадим улизнуть».

Это было – хуже некуда. Мало того, что разрушена крепость, так еще и враги сбежали, и теперь дополнительно посеют панику в округе, и озлобление на сильных мира сего, не способных поставить заслон.

Не успели обменяться и парой слов, как на пороге возник запыхавшийся вестник, сказавший совсем непонятное – отряды Лаи Кен не пошли в Сосновую, движутся вверх по течению Кедровой и через довольно скоро будут здесь.

**

– Разве монахам не запрещено есть мясо?

– Если нет другой пищи, а эта предложена от сердца и не самим добыта, – ответил спутник, как показалось Лиани, слегка неискренне. Может, и тем разрешено, кто, считай, свой обет исполнил и уже готов к вольной жизни?

Дорога к Эн-Хо, если б не пережитое и не страшная вещь за пазухой у брата Унно, могла бы зваться приятной и легкой. Путники особо не торопились – Лиани лучше было сейчас себя поберечь, чем добраться до монастыря и свалиться там, только-только получив совет от настоятеля. К тому же он, видно, слишком выложился до прихода людей из Срединной, и сейчас после недолгого улучшения чувствовал себя неважно. Он подстрелил тетерева и утку, хоть, когда натягивал лук, боль снова ударила по ребрам; еще один раз поймал зайца в силки, так что пищи хватало, и в паре встреченных деревушек путники не останавливались, заходили только разузнать новости. Им пересказывали, со множеством диковинных добавлений, то, что они знали и так. Про судьбу монастыря не ведал никто. Одни говорили, там теперь пепелище, а людей всех повесили на соседних деревьях, не посмотрели даже на то, что монахи. Другие – нет, вроде как цел, Черное Дерево защитило.

Тяжко было от подобных рассказов, и Лиани после первой деревни прекратил расспросы.

Шли предгорьями, более длинной дорогой – но тут и впрямь почти не было риска наткнуться на остатки отряда рухэй. Тем, напротив, стоило держаться западней, в глуши, почти у границ с Мелен.

Завершился второй месяц весны, месяц Кими-Чирка, цвело все вокруг. Лиани старался не смотреть на цветение, больно было. Такая жизнь, красота… и столько людей уже не увидят этого. Даже те, кому вроде и все равно было, пень ли, цветущая вишня.

А монах радовался. Не из-за черствости душевной – просто горечь в нем невероятным образом не мешала радости. И как он столько лет прожил в святой обители? Храмовое дитя, это понятно, деваться ему было некуда, но – как?

Такой живой здоровяк, временами по-детски наивный. Шагает, цветики нюхает, нос и щеки в пыльце.

А вот о нежити он и впрямь много знает. И держит ее уверенно – может, и вправду святой?

– Я все хотел спросить… Ведь вы толком не разговаривали с тори-ай, тогда почему ты там, у завала…

– Поверил ему? Выбора не было, – смущенно сказал монах, отводя глаза. – У недостойного есть возможность держать эту тварь, но он не в силах заставить помочь. Тебя и вовсе так завалило, что не сдвинуть валун.

– И ты отдал ему меня в обмен на жизни двоих?

– Да что ты несешь, силы святые! – возмутился монах. – Отдал! Тори-ай пообещал, что не тронет тебя. А про мародеров недостойный говорил уже – не успел. Их спасать уже поздно было. Увы, их кровь на этих руках… – он мрачно оглядел ладони, загорелые крепкие.

– Нет, просто добили бы всех тогда, и тебя тоже. Я видел оружие… Но тори-ай не рассказывал тебе всю историю, и ты все же поверил – с чего? После того, как он уже расправился с теми людьми.

– Он сказал, что знает тебя. Сказал – ты ему нужен. Нежить, конечно, врать может – все-таки бывшие люди, но так изощренно ему вроде и незачем, – брат Унно вздохнул. – Но он потребовал не вмешиваться, пока вы не поговорите.

– Умно, – согласился Лиани, – Иначе я бы не стал его слушать. А что гласят уставы монастыря о сделках с нечистью?

– С нежитью, – поправил монах. – Хотя с обоими не стоит связываться, но в крайних случаях можно, если сие на благо.

Тени падали на ярко освещенную солнцем красную землю, отчего участки на свету казались еще краснее. И среди них сильнее, ярче алел цветок.

– Посмотри! – Лиани окликнул монаха, и тут же разочарованно произнес: – Показалось. Это дикий пион, совсем ранний, смотри – раскрывается только.

– А ты что думал?

– Красный вьюнок. Он приносит счастье и помогает в беде. Но – да, он цветет позже, и редкий совсем. Год назад я впервые его нашел, подарил Нээле, – голос юноши погрустнел. Не мог он, как брат Унно, положиться на волю Неба! А как узнать, живы ли в монастыре люди?

Устроились на полянке, монах варил суп из кролика. Ароматный дымок поднимался, и становилось все жарче, словно костерок и солнце подогревал.

– Ты о ней все еще думаешь? – спросил брат Унно.

– Не переставал никогда. Но какой в этом толк?

– Ты ее все-таки спас, даже дважды.

– И что? Она не награда.

Тишина воцарилась над поляной, перемежаемая только пощелкиванием невидимой в ветвях сойки да жужжанием шмеля над зарослями дрока.

– Вроде как не положено воспитанникам обители верить в приметы, но… Больно уж ладно оно ложится. Тебя-то ведь цветок уберег, – сказал монах, помешивая варево. – Потому как нашел его – ты.

– Я подарил…

– Э, судьбу не обманешь!

– Хорошо уберег, нечего сказать, – с горьким смешком отозвался Лиани, вертя в пальцах пион.

– То, что у тебя на сердце творится – это другое. А от смерти тебя сколько раз сохранил?

– А меня кто спросил, хочу ли я этого?! – цветок полетел на угли, вмиг съежился, вспыхнул оранжевым, почернел. – Не могу я так больше – оставаться целым, когда умирают другие! Если это защита, пусть катится к демонам в задницу!

Вскочил и ушел, больше получаса его не было. Когда вернулся, монах прихлебывал суп с блаженным видом. И выглядел самую-самую капельку виноватым.

– Получилось неплохо, на вторую миску потянуло. Садись, бери себе, остынет же.

– Ты-то радуешься; если монастырь цел, то обет исполнил – и свободен. А мне… хоть в петлю.

– Туда ты не хочешь. Ни петлю, ни сталь на себя направить, ни иное что выдумать. Ни душе, ни телу не надо этого, – и добавил, чуть-чуть обиженно: – А суп не так уж плох, чтобы ему предпочитать веревку.

– Прости, – сказал юноша, – Я знаю, такое говорить не должно. И я не прав.

Кролика доели мирно. Уже когда угли остыли, подернулись серым, брат Унно сказал:

– А ты сам знаешь, что от тебя судьба требует. Не братия и отец-настоятель Эн-Хо, не этот зубастый, – он снова потрогал пояс, – Ты сам.

– Знаю, – глухо сказал Лиани, – Еще там, на болотах… Тори-ай мне и рассказал обо всем. Затем вот в Сосновой… добавил.

– Хочешь пойти по указанной им дорожке?

– Не назвал бы это словом «хочу», но это лучшее, что могу сделать.

– Лучшее ли? Месть, да еще по наводке нежити.

– Я не из тех, кто светел и безупречен, святой брат. Я устал все время выживать за чужой счет, мне страшно и больно, я как щепка в потоке… и ведь будь он трижды нежить – он прав.

– Нехорошо, с таким сердцем, – легко самому оказаться в таком вот поясе, – монах потер переносицу, оставляя на ней след от угля, – Ну, может настоятель или старшие братья что посоветуют.

– Думаешь, они все-таки уцелели?

– А что страдать раньше времени? Там и увидим.

Когда ты вступил на этот путь? – думал монах, вороша и поливая водой угли, чтобы не оставить и малой искры. Когда заглянул с проверкой к подозрительным новоселам в холмах? Или когда увидел странную девушку с ожерельем, с полубезумным взглядом, неподалеку от пепелища? А может, когда принял решение вмешаться и увезти ее от неминуемой смерти, и неважно уже, ради чести отряда или из-за совсем другого чувства?

Все, что было потом, от тебя уже не зависело. Прочно уже был у судьбы на крючке.

Или… вдруг все было вовсе не так. Ни судьбы, ни поединка с ней, просто цепочка случайностей, несколько выборов и совпадений. А все решения ты принимаешь сам, сообразуясь лишь с тем, кто ты есть? Что-то бы сказал об этом отец настоятель…

В кронах размеренно и глуховато запела первая в этом году кукушка – женщина, которая превратилась в птицу, отчаявшись объяснить ленивому мужу, что нужно чинить дом, и дом этот рухнул.

Я буду слушать, пообещал себе монах. Если есть хоть малый намек на то, что в стене трещина, лучше проявить излишнюю осторожность. Может, и правда тогда получиться вернуться невредимыми. Хотелось бы, чего уж там.

**

Кайоши был бы немало поражен, узнав, что его разговор с госпожой Лиэ подслушали. Очень некстати к его жене заявилась в гости вдова Тори со старшей дочерью. Теперь, когда малышка Майэрин стала женой Рииши Нара, а сам он уехал, девушку не оставляли одну, водили по всем родственникам Аэмара, и убеждали быть верной семье.

Дело хорошее, только Кайоши опасался, как бы женщины не перестарались. Он помнил сказку про тихую заводь, куда день за днем бросали всякий сор, и однажды поднявшаяся волна смыла людей, притащивших очередную корзину.

Майэрин же от такого избыточного проявления родственных чувств не чаяла сбежать. Она предпочла бы жить в доме Нара, но оттуда ее забрали, сперва якобы навестить приболевшую мать, а потом вовсе не отпустили.

Свекровь же оказалась не из тех, кто любит склоки, и оставила все как есть.

Поняв, что к мужу ее отпускать не намерены, Майэрин растерялась. Она была еще слишком неопытна и не знала, как поступить. Сперва думала – он сам пришлет за ней. Но все не появлялись у ворот вестники с носилками, украшенными сойкой на лазоревом фоне, и понемногу становилось понятно – не слишком-то она и нужна.

Верно, не оправдали себя выгоды от столь поспешно заключенного союза.

Хоть в чем-то оказались полезны бесчисленные визиты к родне – отвлекали от мрачных мыслей, пусть ненадолго.

В доме дядюшки Кайоши за Майэрин не следили. Ну, куда она может пойти? Разве что в сад или библиотеку. Здесь у нее нет даже друзей, два дядиных сына заметно младше.

Девушка оставила мать беседовать с тетей и в самом деле незаметно проскользнула в сад. Здесь было так же хорошо, как и в ее домашнем, вкусы у Аэмара сходились. Тихое, уютное место, островок безмятежности в бурном городском потоке. Ивы покачивают серебристо-зелеными ветками, а сливы и вишни свои ветви раскинули широко, и на них уже собираются чуть розоватые бутоны. Скоро все тут будет в цвету. А на той стороне ручья – глицинии, сиренево-лиловые грозди: они красуются уже давно и будут неизменными еще долго, символ женской верности и любви…

Неторопливо обойдя по дорожкам беседки и клумбы, маленький грот и прудик с перекинутым через него мостиком, она снова приблизилась к дому, и как раз со стороны покоев дяди. Еле слышные голоса доносились из распахнутого окна.

Как полгода назад ее сестра, девушка стала свидетелем важного разговора. Нетрудно было сложить два и два – если в Срединной будет переворот, Рииши вряд ли смирится с этим.

Майэрин стало страшно, захотелось прибежать к маме и все забыть. За всю предыдущую жизнь она лишь раз сама приняла серьезное решение – когда отважилась обратиться к Энори ради отмены их свадьбы.

Быстро-быстро, стараясь не шуршать гравием, она зашагала прочь от окна, снова к мостику, на другую его сторону, лишь бы никто не заметил. Мостик был перекинут над мирной весенней водой, сейчас ее не колыхала даже легкая рябь, лишь неподалеку от берега бегала водомерка. И спокойная эта вода незаметно приняла страх Майэрин: оказавшись на другой стороне прудика, девушка уже не сомневалась.

Неважно, любит она мужа или нет – хотя что лукавить, Рииши всегда ей нравился, с еще полудетских лет, хоть тогда и виделись мельком, – теперь она принадлежит его роду и ему лично, и не позволит сделать что-то плохое, даже если силы будут неравными.

Девушка выдернула шпильку из волос. Золото и аметисты, рыбка со сверкающими глазами. Хватит, чтобы нанять повозку до Срединной, а если не хватит, у нее есть еще такая же шпилька.

Дома за ней следят, а сейчас никому нет дела.

Майэрин перехватили у городских ворот. Она, разумеется, сперва велела носильщикам нести ее домой, но, когда дороги оставалось всего ничего, заявила, что хочет пройтись пешком, а они пусть возвращаются – вдруг понадобятся матери.

Домой она, разумеется, не пошла, и почти сразу наняла себе повозку до крепости. А на воротах ее уже поджидал доверенный дядюшкин слуга с лицом одновременно слегка виноватым и младенчески-обиженным.

И вот она уже стоит перед Кайоши, а ничего не понявшая, но успевшая встревожиться мать поджидает в соседних покоях.

– Как вы меня нашли? – спросила Майэрин. Она так и не присела, несмотря на приглашение, стояла, сцепив кисти рук и вскинув подбородок.

– Догадаться нетрудно. Если вежливая послушная девица ни с того ни с сего убегает из гостей, не сказавшись даже матери, а девицу эту недавно видели в саду, да еще она под неким окном потеряла поясную подвеску… – Кайоши покачал в пальцах гранатово-золотую цепочку.

Майэрин посмотрела на украшение, потом на Кайоши с одинаковым выражением «хочешь – себе оставь». И подвеску, и свои нравоучения.

– Вы можете посадить меня под замок, дядюшка. Только рано или поздно придется выпустить, и Дом Нара узнает, как со мной обошлись.

– Этот Дом не слишком-то желает тебя видеть. Даже свекровь не печалилась твоему отъезду, хоть и живет сейчас одна.

– Этого мне не известно.

– Что ж ты, обвиняешь во лжи собственную мать? – нехорошо прищурился Кайоши.

– Никого я не обвиняю. Но знаю, как можно, не сказав и слова неправды, исказить суть. Мы с вами, дядюшка, родились под одним знаком, так что же вас удивляет?

– Какая оса тебя укусила? – Кайоши не знал, что и думать, – Вряд ли Рииши грозит что-то серьезное, он не из тех, кто лезет на рожон, а Нэйта лишние враги не нужны. С чего ты так вцепилась в этого парня, словно была в него всю жизнь влюблена?

– Я… – она глотнула ртом воздух и выпалила неожиданно для себя: – Я жду наследника Дома!

Ой, мамочки, подумала следом. Делать-то что? Мне же поверят. А я даже не знаю, что говорить. Ладно, Заступница выручит, если что – скажу, что видела сон.

Расспрашивать дальше Кайоши не стал. Младенец сейчас волновал его мало, да к тому же он еще не родился. Надо будет, не родится и вовсе, женщины это умеют.

Он уже знал, что тело Лиэ нашли в саду. Это было серьезно – значит, кто-то прознал, что бедняжка работала на Аэмара. Но, видимо, не успел еще разведать, что она уже побывала тут – ведь в таком случае смерть ее только повод насторожиться.

Или Аэмара просто хотели предупредить, чтобы тихо сидели? Кто их поймет, этих Нэйта, они, как пришлось дать клятву верности заклятым противникам, все слегка помешались.

А сейчас новый глава Дома был немного ошарашен превращением тихого, воспитанного на книгах ребенка в готовую кусаться рысь. Голос племянницы остался негромким, и фигура привычно хрупкой, а на щеках пламенели два пятна, выдавая бурю внутри; но он, много чего повидавший взрослый мужчина, всерьез задумался, прежде чем ей возразить.

И за это время успел принять другое решение.

Отряды из Лаи Кен подходят к Срединной? Так пусть Майэрин туда и отправится. Если выехать прямо сейчас, девчонка успеет. Она не привыкла к долгой дороге, но, видно, ради своего ненаглядного готова хоть пробежать этот путь. И чем ее приворожил? Лишь бы и впрямь своей семье не изменила, станется с этих женщин…

А пока пусть приедет туда. Да еще с письмецом от Кайоши для Атоги и Суро. А в письме ненавязчиво намекнуть, что, если хотят поддержки, пусть прилично себя ведут. Иначе Аэмара могут и обидеться.

Суро, хорек эдакий, жесток, но он умный. Ему сейчас чем меньше врагов, тем лучше.

Да, именно девочка пусть отвезет, и отдаст. Сейчас он все равно затаился в загородном поместье, выжидает. Заявится в Срединную – придет для послания время, а пока не стоит себя выдавать.

А Кэраи… к Трем Дочерям полетит голубь, есть, кому его встретить и потом передать письмо. Голубиная почта – дело хорошее, быстрое, да больно уж ненадежное. Вот и случай узнать, на чьей стороне судьба. Не долетит птичка – значит, Небеса отвернулись от былых хозяев провинции.

Кайоши широко улыбнулся племяннице, так и замершей перед ним:

– Как устоять перед столь жаркими чувствами! Вели служанкам дать тебе все необходимое – поедешь прямо отсюда, и очень скоро.

– Но мама…

– Э, пустое. Ее я уговорю, – он подмигнул девушке: – Матери часто не желают замечать, что дети их уже выросли. Не беспокойся, все будет, как надо.

**

Маленькая черная птица миновала озеро Трех Дочерей, пролетела мимо крепости, не интересуясь тем, что она празднует отход врага, что там – освобождение. Птицам такие вещи не надобны. Но эта, оставив позади военные лагеря Хинаи, устремилась на северо-запад над иссиза-синей полоской реки. Там раскинулась ставка седого волка Мэнго.

Немного не долетев, птица снизилась: ее внимание привлекло что-то красное. На красном переливались блики, и это могла быть вода, только воде не положено иметь такой цвет.

Птица спустилась еще ниже, взрезала воздух, едва не задевая верхушки осоки. Через пару мгновений из той же осоки, раздвигая жесткие стебли, поднялся молодой человек. Но первым он увидел не красное, столь заметное с воздуха, а белое. Несколько перьев снежных цапель, зацепившись, трепетали среди тростника. Несколько длинных ажурных перьев – свадебное облачение. Когда цапель стреляют охотники, именно их забирают всегда.

Убитых птиц не было видно, то ли успели улететь, то ли подобрали их, а может, звери съели, не оставив и следа пиршества.

А еще здесь были гнезда, груды веточек, собранных неподалеку друг от друга. Птенцы еще не успели бы вылупиться, но яйца были отложены; в гнездах он нашел обломки голубовато-зеленой скорлупы. Ни одного уцелевшего; они были раздавлены, словно здесь пробежало много людей.

За камышом чернели стволы и крыши: тут бушевал пожар, но вода остановила огонь, лишь кромка осоки подсохла и пожелтела от жара. Там, на берегу, больше не было деревни, как в камышах не было птиц и птенцов.

Несколько обугленных тел свисало с черных ветвей, верно, их там повесили до пожара.

Осока поредела, показалась вода.

Он склонился над ручьем, затем присел, протянул руку, опуская в воду кончики пальцев. Вода бледно-красная, озерцо, из которого вытекал ручеек, почти не видно из-за тел, сгрудившихся на поверхности. Темная неживая масса, не разобрать лиц, да и одежду не очень. В воздухе был разлит запах не тления – крови, берег тоже был красным, и темно-алые потеки и брызги то тут, то там виднелись на стеблях камыша.

Недавно все произошло, не прошло и суток.

Энори долго сидел на берегу, полоская пальцы в воде, будто хотел отмыть их от чужой крови. Ручей умер. Когда-нибудь он очистится, но очень и очень нескоро. Теперь это мертвое место.

Наконец он поднялся, встряхнул кистью.

Глянул вниз: на подоле одежды и на штанах теперь тоже расплывались грязно-бурые пятна.

Пора было лететь, но Энори отчего-то пошел вниз по ручью, к месту его слияния с речкой. Будь он простым путником, такую бы дорогу выбрал, чтобы попасть в ставку Мэнго.

Осока редела, на пригорке поднимался лесок.

Человек, по одежде крестьянин, сидел, привалившись спиной к осине. Подняв мутные глаза на Энори, какое-то время молчал, затем спросил:

– Ты из рухэй?

– Нет.

Человек бессмысленно повел глазами по сторонам.

– Больше нет никого… И тех, с огнем, нет… Зачем ты пришел?

– Посмотреть.

– Смотри… Ты уже видел такое.

– Ты меня не знаешь.

– Не знаю… У тебя кровь на одежде.

– Как назывался этот ручей?

– Что?

– Я хочу знать название того ручья, – Энори указал в его сторону.

– Просто ручей, у него нет имени… Ты был там? И возле деревни?

– Был, – с этими словами Энори повернулся, направился прочь.

– Погоди… Куда ты идешь?

– Не знаю.

– Расскажи им о том, что здесь произошло… Хоть кому-нибудь расскажи.

– Ты можешь и сам. Ты не ранен.

Человек покачал головой и снова бессмысленно уставился в небо. Он так и не пошевелился, пока Энори уходил.