Текст книги "Ахэрээну (СИ)"

Автор книги: Светлана Дильдина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Глава 3

Двое из раненых умерли к вечеру, когда брат Унно с пострадавшими добрался до Сосновой. Тем, к счастью, было получше, и состояние еще несколько раненых в крепости внушало надежду. Балки наверху продолжали тлеть, ветер разносил дым, но к нему уже все привыкли.

Тела старших командиров пока перенесли в подпол, для них надо было подобрать отдельное место. Погибших солдат похоронили, неподалеку нашли общую могилу рухэй. Ее попытались еще больше засыпать, словно захватчики могли выбраться из земли.

Там же рядом, близ своих, схоронили и молодую подругу командира Таниеры, Сайэнн. Место отметили длинным плоским камнем с высеченной ивовой веткой. Смерть эта опечалила многих, а Кэйу и вовсе придавила к земле.

Пока с трудом, но понемногу налаживали быт. Из близкой деревушки подошли еще несколько человек, принесли еду, тряпки для перевязок. Воды было вдосталь, вскоре котелки висели на огне, готовилась немудреная похлебка. Что могли, понемногу приводили в порядок.

Жизнь пробивалась, как росток на гари.

Брат Унно отыскал Лиани на заднем дворе, уже в сумерках; он разбирал, какое оружие уцелело.

– Немного даже чужого осталось, – сказал, вертя в руке массивный тесак. Примерился, удобно ли им орудовать.

– Не навоевался, – проворчал тот, и добавил: – Не хотелось этот дрянной пояс сюда тащить – хватило своих мертвецов, но больше пока некуда. Сразу идти в монастырь, так душа эта беспокойная хочет с тобой поговорить. Там, у завала, ты толком слушать не мог.

– Не хочу, – сказал Лиани.

– Экий ты нелюбопытный…

– Зато у тебя на двоих любопытства, – довольно резко ответил юноша, и, похоже, язык прикусил – вспомнил, что говорит с одним из святого братства.

– А все же послушать бы, тори-ай обычно лишь пищей интересуются, – задумчиво протянул монах.

– Ладно, все равно стемнело, ничего не вижу. Завтра закончу здесь, – сказал, пока шли к воротам. Они, по-прежнему распахнутые, так и зияли дырами.

Оба, не сговариваясь, решили выпустить нежить только за воротами Сосновой. Хотя Лиани и страшновато было: тут где-то две больших свежих могилы, от такой близости тори-ай может потерять разум, а может, души убитых притянет?

– Ну сам посуди – даже если призраки рухэй и захотят отомстить, свои-то защитники им не дадут. Зря, что ли, полегли? – рассудительно сказал монах, разжигая костерок. И прибавил: А говорить вы будете наедине, так он захотел, иначе наотрез отказался.

– Ну, спасибо…

Лиани через плечо оглянулся на темнеющий лес, близкие стены, ворота, сквозь дыры в которых мелькал свет от внутреннего костра. – А ты, выходит, обратно?

– Да нет, тут, неподалеку побуду. Если что, тебя он тронуть не успеет, пояс-то вот, – погладил тяжелую узорную пряжку.

Ох как не хотелось снова говорить с нежитью… Перед ней уже страха и не было почти, то есть что убьет, не боялся. Но тварь сама по себе внушала жуть, и неизвестно еще, в каком из обличий сильнее. Недолжно мертвым быть среди живых. Почему монах не уничтожит пояс? Может ведь, наверняка может, так, чтоб надежно. Но сейчас все смешалось, и сам непонятно выжил ли, нет – может так и лежит под завалом?

Лишь поэтому согласился на разговор. А иначе, будь сам здоровым, попробовал бы отнять у брата Унно вещь и бросить в костер. И неважно, что нельзя поднимать руку на святого человека. Не на него же, на тварь-людоеда. Но монах тот еще крепыш, с ним сейчас не схватиться.

Отвлекся на собственные мысли, и не сразу заметил, что уже не один у костра. Да… вот жуть впереди себя тори-ай не высылают, подкрадываться тихо умеют. Лицо мужчины не изменилось, значит, все еще сыт.

– И как часто вам нужна пища? – спросил Лиани неожиданно для себя.

– Если много, то реже, – вежливо улыбнулась тварь.

– О чем ты хотел рассказать?

– Все о том же. Ты ведь помнишь нашу беседу об Энори и том, кто он есть…

– Вот уж кто сейчас интересует меня в последнюю очередь!

– А зря. Я назову тебе одно слово. Саарна-элэй, знаешь такое? Проводник-хранитель рухэй, «знающий горные тропы».

– И… что? – насторожился Лиани.

– Ага, значит, слышал. Удивлен, что и я это слово знаю? Услышал от твоих сослуживцев на обратной дороге. Думаешь, проводник тот остался в горах Эннэ или на севере? А он здесь, неподалеку. Как бы иначе сюда пришли чужаки – думаешь, они нашли местных лазутчиков? Тебя не удивило еще, что столь быстро выгорело почти все дерево крепости? Нет, над огнем он не имеет власти, но может разместить его так, что огню будет удобно охватывать больше и больше…

– Как он выглядит? – спросил Лиани, прервав речь тори-ай.

– А ты не видел его прежде? Как твой ровесник. Для вас, людей, он внешне хорош, и кажется безобидным. В лице есть что-то острое, самую малость, и глаза чужого разреза, как бывает у полукровок. Жаль, видеть вы не умеете, а то разглядели бы черный ненасытный колодец вместо милой улыбочки.

– Там, у обрыва… наверное, то был он, – юноша чуть прищурился, вспоминая. – Он не походил на воина… и от рухэй отличался, и наша одежда. Устроился в отдалении и смотрел вниз на тропу. Когда в него пустили несколько стрел, не пошевелился. Будто знал, что поднимется ветер и лучники промажут.

Лиани забыл, кто его собеседник. В этот миг даже нежить считал человеком.

Серая тень… да, пожалуй что. Во всем сером; только у теней не бывает таких четко очерченных лиц. И он свободно держался на самом краю, на валуне со скошенным боком, не боясь сорваться.

– И… кто он, проводник рухэй?

– Ты меня не слушал совсем! – мужчина, кажется, рассердился.

Где-то рядом, скрытый кустами, завозился и кашлянул монах. Лицо тори-ай исказилось, как от зубной боли:

– Знаю я, что этот святой пень там сидит… Но ты-то, ты понял?

Понимать было страшно. Пока самому себе не признаешься, вроде бы остаешься в неведении. Так и не произнес имени, зато спросил в ответ:

– Но тебе что сейчас до них всех?

– Он вернул ее, – сказал мужчина тускло и безнадежно, – Мы умирали вместе, и я чувствую все, что с ней связано. Вернулась, и не пришла ко мне – такое возможно лишь в одном случае. Эта тварь угрожала… я боялся, что он осуществит угрозу. И так получилось.

– Но ему-то зачем тори-ай? – не понял Лиани.

Мужчина снисходительно пояснил:

– Мы сильнее, быстрее, и не боимся крови. Нас нельзя убить или ранить, если не знать про вещь, хранящую саму нашу суть. А он, похоже, возомнил себя вершителем судеб и душ, и руки марать не любит. Хотя все равно не может не убивать.

Под сердцем захолодело, как вспомнил погибших подле хода в стене.

– Ты… можешь сказать, был ли он в определенном месте?

– Нет, – ответил мужчина, – То есть могу, но если прошло мало времени.

– А по телам сказать, что убило людей? – Лиани сейчас сожалел, что погибших тех уже зарыли.

– Тут не надо быть прозорливцем. Легко догадаться, если уж есть подозрение.

Тори-ай давно растворился в прошивке, складках и пряжке пояса, а Лиани все сидел и сидел у костра, у кострища уже – пламя, позабытое, скончалось от голода, лишь призраками остались рыжие отблески на углях.

Брат Унно выпутался из кустов, опустился на обгоревшую балку, сцепив пальцы рук.

– Это было важно?

– Да, важно.

Юноша поднял ветку; словно очнувшись, поворошил угли. Подбросил немного хвороста, и костер ожил, будто и не был мертвым. Совсем как тори-ай?

Потом, подобрав слова, рассказал кратко обо всем, что услышал сейчас. Брат Унно слушал, вытаращив глаза.

– Ну, молодой человек, я еще в прошлый раз удивлялся, теперь уж совсем … кто-то там на небе тебя от других отделил, а уж для какой надобности…

– Не для моей, – отозвался Лиани.

– Тогда нам обоим прямая дорога в монастырь, и бегом бежать, – потрясение даже многолетнюю привычку победило, впервые брат Унно сказал о себе прямо, против обычая.

– Я должен остаться здесь. Дождусь прихода наших… Из Срединной сюда доберутся через пару-тройку дней. Пока помогу раненым.

– Сдается недостойному брату, что у тебя другая судьба, – монах тронул пряжку пояса. – Что ты вышел уже за пределы обыденного. И не о войне говорю, увы, и она – обычное дело.

– Нет. Нет, хватит с меня.

– Сам знаешь – не хватит, – откликнулся брат Унно, подсаживаясь так, чтобы смотреть Лиани в лицо. – Недостойного брата именно сюда прислали, как ни крути. И не людская воля, – он указал пальцем в небо, потом по сторонам, – Можно, конечно, посидеть еще немного под елочкой, потом побрести к монастырю; если не разорили Эн-Хо, то счастье, а если нет его больше – погоревать и искать другой. С вещицей-то надо поступить как-нибудь по-разумному.

– Только я все равно не могу уйти. Я воин крепости, а не дезертир.

– С кем сейчас воевать? В крепости чужаков уже нет и не будет, тут некого защищать. Ты не с поля боя сбежал, и свой долг выполнил. Даже больше, как посмотрю.

– Ты понимаешь, что подумают о таком уходе? Словно я прячусь…

– А ты объясни причину тем, кто остался. Так честно, как можешь. А если дождешься отряда, опять начнешь разрываться, потому что велят быть здесь, и найдут тебе еще дело. Пока же начальников нет.

– Странный совет от человека, воспитанного среди обетов!

– Ради тебя стараюсь! – развел руками монах; снова позабыл, как должно ему говорить. – Ведь ты хочешь в Эн-Хо со мной, после всего, что узнал. Да и не только поэтому, а тут такой случай. Так ты идешь или остаешься?

Юноша не отвечал довольно долго, затем сказал:

– Я дождусь. Потом доберусь один.

– А если тебя не отпустят?

– Значит, моя судьба тут.

Монах только покачал головой.

**

Отряд из Срединной подошел, уже зная, что поздно. По дороге несколько раз встречали крестьян, которые несли пожитки в крепость, или погоняли лошадей, везущих поклажу. Из Сосновой уже никто не бежал; страха не осталось, теперь люди стремились помочь. Не из особой доброты даже – ведь спокойней, когда крепость цела. Пусть и не устояла сейчас, на нее надеялись по-прежнему.

Ворота крепости были прикрыты, но не заперты, и еще не починены. Асума ожидал увидеть внутри разорение, реальность оказалась и лучше, и хуже. Так много сгорело… не восстановишь и в пару месяцев. Но среди развалин жизнь поднималась, не молодыми ростками – новыми листьями на израненном дереве. Налажены были работы, какие могли делаться малыми силами, понемногу наводили порядок, из привезенных продуктов варили и раздавали еду, охотники добывали дичь. Некоторых раненых перевезли в ближайшую деревушку, за остальными смотрели снова пришедшие в крепость женщины.

Асума поговорил с тем, кто стал тут за старшего.

Молодой совсем, и, чувствуется, что не из набранных недавно крестьян. Лицо парня было загорелым, но все равно он выглядел полупрозрачным, и двигался медленно, словно сквозь воду. И при этом умудрялся везде поспевать.

– Ты ранен?

– Придавило камнями при осыпи, – рукой провел над рубахой, не касаясь. Добавил:

– Господин командующий, вы не можете меня знать, но мне довелось уже вас видеть. Я работал в Срединной у оружейников…

– Вот как. И как же попал сюда?

– Господин Нара отправил меня с посланием, а младший офицер Амая взял помощником.

– Жаль его. Всех жаль. Но они заплатят…

Когда пришел Асума, командиров похоронили. Он одобрил место, выбранное здешними – невдалеке, на пригорке. Как и солдат Сосновой, как и врагов, их приняла земля, а не огонь; для войны это было делом обычным. Пока обошлись без памятника; поручение каменотесам дано, а до тех пор нет смысла устанавливать знак, и без того всем известно. Каждый теперь, выходя из ворот, невольно смотрел вправо; там, за деревьями и склоном невидимый, был невысокий, травой не поросший холм. А слева – другой, длинный и узкий, и памятного камня не делали для него. Одного – мало, а несколько – смысла нет. И так никто не забудет.

Лиани Айта обратился к Асуме вечером следующего дня, когда отряд прочно обосновался на развалинах крепости. Выглядел он спокойным, но глаза смотрели будто сквозь туман, силясь разгадать смутные образы. Он просил разрешения покинуть Сосновую.

– Господин командующий, работы здесь очень много, и все-таки я прошу. Отпустите, от меня все равно сейчас толку нет. Что мог, я рассказал. Но самого штурма не видел, тут без меня есть свидетели, если понадобится. И в проводники следопытам ни я, ни монах не годимся – не знаем этих мест.

– Куда ты хочешь идти?

– В монастырь Эн-Хо, там… моя девушка.

– Его уже могли разорить.

– Могли…

Подумав, Асума сказал:

– Ты был помощником младшего офицера. Для рядового оружейника это неплохая ступенька. Амая погиб, но я вижу, что ты сделал здесь, в разоренной Сосновой. Я приставлю тебя к одному из своих командиров, покажи себя – и поднимешься выше.

Парень мотнул головой. Даже не прикинул, как быть с тем, что ему предлагают, похоже.

– Если уйдешь, потеряешь эту возможность.

– Да, знаю.

Снова попросил, глядя прямо и чуть отрешенно:

– Отпустите меня.

– Отпущу, – сказал Асума, – Но лучше бы тебе дождаться, пока путь станет свободен. Мои люди отправятся вслед этим тварям…

– Не найдут они их.

– Целый отряд – по следу?

– Там же немного осталось, десятка три или чуть больше. Сумеют рассыпаться. И у них… они знают горы.

– Тебе что-то известно об их помощниках? О предательстве? – Асума прищурился.

– Нет, не известно. Можете меня заподозрить, – парень сказал это настолько устало, что и впрямь вспыхнувшее подозрение развеялось мигом.

После разговора с Асумой Лиани отыскал Кэйу. Она немного уже оправилась, но притихла, пригасла, и вздрагивала от любого громкого звука – а тех сейчас, с приходом солдат, разбирающих завалы, было много.

Сейчас девушка сидела на корточках подле уцелевшего кухонного пристроя, перебирала ссыпанные наземь клубни для похлебки.

– Кэйу, я скоро уйду.

Подняла лицо – тоскливое, понимающее.

– Мне нужно к верхним отрогам, к монастырю Эн-Хо. Здесь тебе сейчас будет трудно, после всего.

Она ничего не ответила; клубень выкатился из пальцев, весело устремился по юбке, огибая подол. Лиани подхватил клубень так, будто убегала зверушка, вернул к остальным, присел рядом.

– У тебя есть родные, ты говорила… – держал ее ладони в своих, никак не получалось согреть; наверное, и у него ледяные были.

– Есть, в деревне за тем отрогом. Там я и жила, прежде чем попала в гостиницу…

Слова падали, будто сухие листья. А раньше, в прежние дни, казалось – смех вплетен в ее голос, не разделить…

– Вернешься к ним? А хочешь, пойдем со мной в Эн-Хо?

– Ни за что, – девушка вздрогнула, непроизвольно попыталась выдернуть руку, – Туда возвращаются эти… И ты не ходи!

– Нет, мне надо в обитель.

– Не надо, – Кэйу покачала головой, растрепанные волосы совсем закрыли лицо. – Один раз повезло, больше не повезет.

– Если б один… Я, похоже, бессмертный, – грустно пошутил Лиани. – Все же не хочешь? Брат Унно почти уверен, что монастырь уцелел.

– Ты ведь не затем меня зовешь, – вздохнула она, принялась укладывать клубни в корзину, – Думаешь, обо мне позаботятся там. Да, позаботятся, только мне это не нужно. А вы… идите предгорьями, это надежней. Безопасней будет.

– Верно, мы так и пойдем.

Поднялись оба. Девушка прижала к себе корзинку, затем опустила.

– Поцелуй меня, – попросила она, – Больше я тебя не увижу.

Хотел было сказать, что никто ничего не знает, и, может быть… не сказал.

**

Лайэнэ возвращалась в Храмовую Лощину в повозке, запряженной крепкой лошадкой. Копыта весело цокали по булыжникам, и дорога, и воздух постепенно нагревались от солнца. Последний месяц весны обещали жаркий. А молодую женщину бил озноб, она невольно прятала руки в широкие верхние рукава, обхватывала себя плотнее.

Как хорошо, что страшное то письмо надежно спрятано в Лощине, но за пределами храма. Кто знает, обыскивали ее или нет в городской страже, пока валялась там без сознания? Лучше бы совсем уничтожить послание, и она это сделает. Только сперва нужно добраться к Тайрену.

С Энори расстались у ворот еще в городе, он не стал показываться страже. Это он нашел ей повозку, и заранее рассчитался с возчиком тоже он – Лайэнэ о деньгах в дорогу позабыла, и сейчас сердце грыз еще и этот червячок.

А Энори, разумеется, не сказал, куда направится, но по всему выходило, что вблизи Осорэи его не будет. Наверное, полетит к войску.

Все шло гладко с момента, как он сказал – все готово, и она окликнула слуг, чтобы отнесли ее в повозку, уже ждущую за воротами. Домашние Лайэнэ дивились, как хозяйка, за ночь не покинувшая своих покоев, ухитрилась договориться с возчиком, но это объяснить было легко – заранее назначили час.

Теперь копыта постукивали по камням, и каждый легкий стук отдавался в сердце молодой женщины, и оно билось быстрее, словно могло этим подогнать лошадь.

Вот и пологий склон, и видны уже бесчисленные черепичные крыши храмов и прочих построек, по их скатам разлито солнце, и летают над ними стрижи и голуби, не испуганные громким звуком; тихо сейчас, не время для гонгов. Блаженство, покой и великолепие, и оборотная сторона – неустанная молитва и труд.

Миновали монахов, собирающих пожертвования в главной аллее паломников. Вот и дорожка, мощеная бледно-желтым песчаником, по обочинам зеленеет трава, но ни травинки не пробивается меж камнями; вот и узорные воротные столбы. Один из привратников спросил, кто она, увидел лицо и подозвал мальчика, что-то шепнул ему. Мальчика будто ветром сдуло. Помчался предупреждать…

Но препятствий ей пока не чинили.

Носилки остановились у входа во дворик, где жил Тайрену. Раздался непочтительный свист: заметивший их охранник – не из Лощины, разумеется, невежа – то ли дал волю чувствам, то ли позвал кого. А вот и знакомая худая фигура в серо-полосатой одежде, торопится, словно его жизнь зависит от быстроты.

Молодая женщина выбралась из носилок, прихрамывая, сделала пару шагов. Микеро наблюдал за ней, и охранник был тут. Пропускать ее, похоже, не собирались.

Но ведь если бы Тайрену умер, ее бы иначе встретили, верно? Еще у ворот?!

Она поздоровалась как можно более кротко, даже поклонилась врачу.

– Как здоровье маленького господина? – спросила тревожно-участливо, но стараясь не подпустить в голос ту тревогу, которую испытывала.

– Сносно, – холодно ответил Микеро. Она попыталась было пройти, надеясь, что он или охранник дадут ей дорогу, но врач вытянул руку, преграждая путь. – Где вы были?

– В городе по делам.

– Нет, Лайэнэ Голубая Жемчужина, этого довольно. Я больше не собираюсь терпеть вокруг наследника игры, которых я не понимаю, – сказал Микеро – и сделал шаг в сторону, совсем перекрывая проход, будто опасался, что женщина решит прорваться силой. – Ему и так стало много хуже за эти два дня.

«И еще весть про столичного гонца, но мне знать об этом не полагается», – подумала Лайэнэ, но сказала другое:

– Но до этого он повеселел, не так ли? Я не отвечаю за одно совпадение. Но вот вы – ответите за нарушение приказа. Или забыли письмо?

Микеро заколебался, переглянулся с охранником.

– В самом деле, – начал тот, но врач его перебил:

– Пусть, я возьму это на себя. Здоровье Тайрену – моя ответственность, а я не понимаю слишком многого, и не готов блуждать вслепую.

– Тогда передайте ему вот это, – она протянула узкий футляр, в который был вложен листок.

– Послание? От кого же?

– От меня.

Микеро пару мгновений держал в руках футляр, а затем сказал:

– Госпожа Лайэнэ, я не шпион. Но я вас предупреждаю, что сейчас мы откроем и прочтем.

– Хорошо предупреждение, словно у меня есть выбор, – молодая женщина усмехнулась недобро, – Футляр уже в ваших руках. Зачем делать вид, что проявляете учтивость?

Пока откручивали крышечку, Лайэнэ забыла дышать.

– Рисунок? – и Микеро, и охранник были удивлены.

– Тайрену просил, это южное побережье, – ответила Лайэнэ, до боли сжав собственные пальцы, прикрытые поясом. – Я думала сделать ему подарок, управиться за ночь, но пострадала сама при въезде в город. Вы врач, можете осмотреть мою ногу и голову. Мои слуги подтвердят, что я была ночью дома, а воротная стража – что я весь день провалялась у них в караулке.

– Странно все это _ заметил охранник. Он поднял листок, посмотрел его на просвет, тщательно изучил заднюю сторону, и признал неохотно:

– Нет здесь никаких тайных знаков.

– Что ж… мы предадим. Но вы, госпожа Лайэнэ, отправитесь в Осорэи. И, разумеется, перед тем я окажу вам нужную помощь, – Микеро бегло взглянул на подол ее юбки, словно мог видеть ногу. Охранник уже скрылся за изгородью, унося послание.

В этот миг она была готова обнять Энори, простить ему едва ли не все. Потом, немного успокоившись, осознала, что он, конечно, эту паутину разорвал, только сам ее и сплел ранее. А пока ей пришлось хромать за Микеро, проклиная себя за неловкость. Если бы не упала… если бы не лошадь, клятая теми словами, какие женщине ее статуса знать вряд ли положено…

Ей помогли дойти до ближайшей свободной комнатки; не до своей, видно, опасались, что она сумеет что-нибудь взять или спрятать.

– Ваши вещи отсюда доставят в ваш дом, – пообещал Микеро. Он усадил Лайэнэ, осмотрел сперва шишку на ее голове, поморщился – видно, удар и впрямь был нешуточным, но сказал, что теперь нужен только покой, и прочее поздно уже.

– Покой, да еще полный, а вы меня отсылаете! – укорила его Лайэнэ, и он почти поколебался, готовый разрешить остаться. Но нет: лицо его снова заледенело.

Если бы от города до Лощины было хоть парой часов больше!

Микеро уже занимался ее ногой, и руки у него оказались на диво чуткими, она и боли новой не ощутила, даже напротив, прежняя, тянуще-пульсирующая, отступила.

– Ничего страшного, вас довольно умело перевязали, и компресс наложен нужный. Не тревожьте ногу, и через два дня все пройдет.

– Тогда оставляйте меня здесь, а не отсылайте в город, – снова сказала Лайэнэ.

– В хорошей повозке ничего с вашей ногой не случится. А тут вас никто не оставит.

Голоса раздались в коридоре, дверная створка отошла в сторону.

– Я велел пропустить ее, – сказал Тайрену, и Лайэнэ подивилась новому выражению его лица. Уже не болезненный маленький мальчик, но подросток, наследник правящего Дома. С трудом можно было представить, что ему только десять. От кого он взял эту тихую, непреклонную силу? Отец-генерал совсем иной, и Энори тоже.

Мальчик стоял на пороге, за ним мялся охранник и пара монахов, а за теми виднелись еще слуги, приставленные к Тайрену. Целая процессия, подумала Лайэнэ.

Тэни вглядывался в нее пристально, молча. Да, он весьма изменился за эти два дня, но выглядит здоровее, чем раньше. Письмо Энори вместо того, чтобы убить подхлестнуло все возможности его души и тела.

– Она останется здесь.

Лайэнэ вспомнила про спрятанный нож – его не нашли, верно, иначе ей бы и это припомнили; так вот перед ней ребенок был – ожившая суть того ножа.

Микеро сдался. Не всякий устоит против острия, нацеленного тебе в горло, пусть это острие и невидимо. Склонил голову в знак покорности и согласия.

Миг – и в комнате уже нет никого, словно призраки их посетили.

– Я не могу противиться его повелению, – сказал врач, заканчивая перевязку. – Но я предупреждаю вас, госпожа…

– Меня не надо предупреждать. Поверьте, никто больше меня самой не корит себя за эту отлучку и задержку, – чудовищная усталость придавила ее к кровати. А ведь сейчас придется встать и идти… – Я поклянусь своей жизнью, если хотите, что желаю наследнику Дома только добра.

– Этого мало, – хмурая настороженность не желала покинуть черты Микеро, – Слишком многое в этом мире делается ради добра – как его понимают. Но выходит совсем иное.

Словно и не было ничего – Тайрену так же сидел на кровати, по подолу и вороту синей безрукавки вились серебряные плети винограда, на столе стоял кувшин со сладким питьем из яблок и небольшое блюдо со слоеной выпечкой. Солнце падало на пол ровной дорожкой поверх циновок. Очень уютно для монастыря.

Только все теперь должно было пойти по-другому, и мальчик, сидящий напротив, был уже не тем болезненным, недоверчивым, тоскующим по ласке ребенком. А вот каким он стал… оставалось надеяться, что не все в его душе выгорело.

Тайрену держал на коленях листок-послание.

– Это он рисовал. Письмо еще можно подделать, наверное, – тут все в груди Лайэнэ похолодело, – Но не рисунок. Только мы двое с ним знаем…

Не договорил, не стал выдавать секрет. О чем он – о море? Или о какой-то мелочи, незаметной стороннему человеку?

– Это ты взяла нож?

Смысл было отпираться?

– Да.

– Верни, анара подарок оружейников.

– Вам, молодой господин, ценна эта вещь как дар? Или же…

– Если ты его видела, то ты знаешь, – сказал мальчик. – И письмо пропало. Потому ты и ушла, верно? К нему?

Лайэнэ молча кивнуло. Ей с чего-то было нестерпимо тоскливо и стыдно, хотя что она сделала-то? Мальчик этого не заметил, продолжал говорить, глядя словно вглубь себя:

– А здесь поднялась суматоха, но из-за другого. Они – остальные – с меня глаз не спускали, не хотели говорить, что случилось, но потом все-таки ответили, что против нас замыслили недоброе. Нашему Дому всерьез что-то грозит?

– Возможно, – почти честно сказала Лайэнэ. – У людей власти и их семей всегда есть враги.

– Все не спали, и я не спал, а до этого почти не просыпался, так странно… И у меня было время подумать, – Тэни кончиками пальцев прикоснулся к рисунку, словно к крыльям мотылька, боясь их поранить. – Ты, наверное, не та, за кого себя выдаешь; я думал об этом, но какая разница? Если он хочет, чтобы я жил, я буду жить. Скажет умереть – умру, и никто мне не помешает. Он передумал, значит, пока будет так.

Лайэнэ забыла, какие должно выбирать обращения; не до них:

– Послушай… то, что он тебя вырастил, не означает…

– Ничего ты не понимаешь, – как-то очень по-взрослому перебил ее мальчик, у него даже голос слегка изменился, – Ты мне нравишься, но вот это – он снова коснулся листка, – важнее всего.

– И ты теперь ненавидишь отца?

– Я не знаю. Мне все равно.

«А что бы ты сказал, узнав, кто на самом деле твой воспитатель?» – подумала Лайэнэ, но, глядя в прозрачно-карие глаза ребенка, поняла – это ничего не изменит.