Текст книги "Ахэрээну (СИ)"

Автор книги: Светлана Дильдина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Глава 11

В корзину-ловушку сегодня попалась всего одна рыбка, с мизинец длиной. Она блестела у девочки на ладони, подрагивая жабрами. Много раз девочка проверяла ловушки, но обычно думала лишь о еде, а сейчас пожалела рыбку. Живая, смотрит красноватым глазом на мир и, наверное, перепугана, гадая, какая злая сила схватила и вытащила из воды. Куда ее такую? В похлебке толку не будет. Что ж, неудача сегодня, придется снова копать клубни стрелолиста. Эх, как сверкает, словно и вправду серебряная. Если бы! Пусть не вся, хоть чешуйка…

– Плыви, – девочка разжала пальцы, и светлое тельце нырнуло в воду, затерялось среди быстрых струй, мимолетных водоворотиков. Может, не стоило отпускать? Поздно…

На другом берегу что-то мелькнуло, большое и темное, и юная крестьянка подняла голову, а потом услышала негромкие голоса.

Добежав до деревушки, маленькой, занесенной в глушь на край ущелья, словно семечко сосны на скалу, девочка кинулась к отцу, половшему траву на огородике. Тот, услышав вести, сперва пожал плечами, но все же пошел к старосте – мол, солдаты идут.

– Брать-то у нас уже нечего, – проворчал староста. – Сколько можно… хорошо, что на отшибе стоим, а то бы уже ничего не оставили.

Пару раз за эту весну наведывались и к ним люди с чеканными знаками, с провожатыми из солдат, и увозили с собой часть припасов. Война, куда деваться. Надо бы спрятать то, что еще уцелело…

– Это чужие, – твердила девочка, от возбуждения притопывая ногой. Понемногу вокруг них на пустом пятачке собралось полдеревни. Были удивлены, озадачены, но не особо испуганы. Дух недовольства висел над поляной, как пар над болотом.

– Не наши они, – настаивала девочка, – Они и говорили по-другому, я слышала.

– Да откуда…

– А слова того охотника помните? – широколицый крестьянин в пестрой головной повязке почесал бровь. – Которого я встретил с неделю назад? Говорил, было зарево над Сосновой, так полыхало, словно сами Небеса поливали пламенем.

– Надо, пожалуй, послать туда человека, – призадумался староста. – Если и вправду в крепости был пожар, лучше знать. Только кто пойдет?

– А люди в лесу? – девочка потянула отца за рукав, вроде ему говоря, но спросила громко, все ее слышали.

– Что ж люди… пусть себе дальше идут.

– А если… – широколицый не договорил, охнул, качнулся и удивленно глянул вниз. Из его груди торчала стрела.

Помощь подоспела внезапно и как нельзя кстати, словно кто-то на небесах взял в одну горсть солдат рухэй, а в другую – гонявшихся за ними воинов Срединной, и в воздухе бросил друг в друга.

Напавшие чужаки, видно, отчаялись, заблудившись, и хотели пополнить запасы, может, и взять проводника. Погибло с четверть жителей деревеньки; не приди помощь, жертв могло быть куда больше – разбойники метко стреляли.

Теперь то справа, то слева подтягивались новые выжившие, охая и причитая.

Горящие стрелы и брошенные в дома пылающие головни больше напугали, чем причинили вред. Благо, дожди шли обильные, промокшие крыши домов скорее тлели, чем горели, пламя вспыхнуло только внутри нескольких хижин и пары сараев.

Разбойники не ожидали, что на них самих нападут – да и кто ожидал бы, в этой забытой Небесами деревушке? – поэтому победа солдат Срединной оказалась довольно легкой. Пленных не брали, куда их сейчас девать? Где-то в горах неподалеку бродил последний отряд, вот оттуда можно прихватить парочку, сказал сотник.

Своих раненых было трое, среди них один тяжело, его оставляли заботам местных. Остальные настояли на том, чтобы идти дальше – в дороге поправятся.

Сотник смотрел на незнакомую доселе деревушку так, словно его собственный дом потрепало ураганом. Жизнь крестьян его мало заботила, но если речь шла бы о мирной жизни, об урожае. Куда это годится, когда солдаты не могут защитить свой край от горстки бандитов?

От благодарностей он только отмахивался, вызывая страх недобрым видом своим.

– Сколько их было?

– Двадцать, командир. Так, как и он сказал… ни один не скрылся.

Пока плачущие, перепуганные крестьяне всё благодарили уже не его – прочих, сотник задумчиво разглядывал листы бумаги, отданные ему Энори.

– Далеко забрались, блуждая вслепую-то… осталось третьих найти, если они не рассыпались снова.

– Они могли направиться к монастырю, – неуверенно сказал помощник. – Больно уж место приметное. А оттуда легче держать направление к Трем Дочерям.

– Вряд ли сейчас на монастырь нападут, побоятся, а остальное нам только на руку.

– Могут и напасть, осталась еще пара десятков, воины, которым терять уже нечего. Им ведь некуда возвращаться. Они должны это понимать.

Сотник ничего не ответил, сложил бумаги, сунул в рукав.

– Выступаем, тут нечего делать. Остатки пожара сами потушат.

**

Войско Окаэры наконец подошло к Долине Трех Дочерей – отряды Тагари стояли сейчас на ее северо-восточном краю, почти не давая рухэй возможности для маневра. Те еще пытались огрызаться, но, верно, старый опытный волк Мэнго понимал, что остается лишь признать поражение. Он бы и отступил, ушел из Хинаи, не желая больше терять людей, но племянник был против, и часть командиров. Еще на что-то надеялись.

Генерал готовился нанести новый удар – один из последних. Вились над светлыми шатрами его лагеря разноцветные флажки, малиновая рысь разминала лапы в ожидании окаэрцев.

Дрессированных голубей, способных лететь к Трем Дочерям, у тех не было, но в любом случае птице не доверили бы послание такой важности. Гонец явился лично, при специальном пропуске, с письмами в футлярах, на которых красовались печати большей и меньшей важности, от Золотой до печати командира войска. Гонец держался нахально и не попросил, а потребовал встречи с генералом. Тот мельком глянул на его фигуру с отменой выправкой и гордо приподнятым подбородком – судя по знакам на повязке и доспехе, кто-то из младших офицеров, – хмыкнул и увел своих командиров на другой конец лагеря, еще раз осмотреть с холма территорию, где предстояло очередное сражение. Гонец дождался встречи только глубокой ночью, и то – офицеры уговорили принять, не след все же пренебрегать Золотой печатью. Иначе так бы до утра торчал у шатров.

Спеси у того не поубавилось – похоже, наоборот, разозлился. Поклон был коротким, чуть ли не кивок получился. Рановато списали со счетов Дом Таэна… может, кого из окаэрцев готовят не только во главу войска, но и всей Хинаи?

– Вам предписано дождаться подхода командира четвертой ступени господина Кая и сложить командование, подчиняться его распоряжениям до окончания военных действий, – подуставший в ожидании гонец пытался наверстать свое хоть сейчас. – Также вам передан еще ряд писем и распоряжений…

Сабля свистнула, разрезав рукав, испуганный гонец уронил футляры, со стуком они раскатились по земляному полу.

– Командование, значит, сдать, и ожидать, пока пришлые здесь дел натворят, – зловещим шепотом произнес Тагари, и его офицеры, знавшие всю мощь этого голоса, невольно пригнулись – шепот оказался куда страшней громового раската.

Сабля уже оказалась у горла гонца.

– Ты забыл меня поприветствовать.

Посланник с видимой неохотой начал опускаться на одно колено, но кто-то сзади сильно толкнул его вперед и вниз, и он упал на оба, едва не ударившись лбом о пол.

– Вот так и стой.

Отошел к столу, что-то принялся быстро писать. Офицеры не решались вмешаться. Пожалели об отсутствии господина Кэраи – тот обычно принимал удар на себя и умудрялся при этом не пострадать, а дело решить миром.

Генерал тем временем продолжал молниеносно выводить что-то на бумаге, и, чем дальше, тем больше, лицо его прояснялось и озарялось какой-то злой радостью. Он вновь повернулся к посланнику, шагнул к нему, тучей нависая сверху:

– Мне все равно, что там понаписали. Это моя земля, мы почти разделались с захватчиками, вы же заявились на все готовое. Поскольку не в моей власти отправить вас восвояси, передай командиру, что не позволю мне помешать. Здесь, – он почти швырнул футляр в гонца, – сказано все. Куда ему отправляться и где стоять.

Командир четвертой ступени, имеющий свое знамя, Кая боялся задохнуться от ярости, и сам понимал, что стоило бы успокоиться. Но он был избран Столицей много лет как, и, потомок не самого знатного рода, успел привыкнуть, что его власть признана, а о происхождении забыли. Он рассчитывал на дальнейшее возвышение – возможно, кому-то из его сыновей или братьев отдадут эту провинцию.

– Каков наглец, он будет указывать людям, пришедшим к нему на помощь, после того, как допустил пожар всего севера! Клянусь именами предков, он пожалеет об этом!

– Что будете делать? – спросил офицер с чеканным знаком третьей ступени, тот поблескивал на нагрудном щитке доспеха, отражая полуденное солнце, – Не станете вмешиваться, пусть теряет эти холмы?

– Нет, я все же вмешаюсь. Эта война чересчур затянулась. Передай приказ лучникам и коннице правого крыла, пусть направляются к переправе и, когда Тагари завязнет в сражении, придут на помощь.

Утро выдалось тихим, ни одна травинка не шевелилась, и притихли люди; в такой тиши и дыхание коней казалось шумным. Тагари смотрел не в сторону врагов – в сторону нежеланной подмоги. Где-то там за южными холмами, синими в туманной дымке, целое войско, но и оттуда не доносится ни звука, словно и нет никого.

Знают ли они о перевороте? По всей видимости, да, но ему – ни слова, ни строчки в письмах. Что ж, и он промолчит. Все равно перед солдатами приходится делать вид, будто все в порядке. А возможно, кто-то из их близких уже пострадал – там, на мирных землях.

Запыхавшись, прибежал посланник:

– Господин генерал, Кая все же направил к переправе конный отряд и лучников!

– Идиот, – не сдержался молодой офицер, стоявший ближе всех, – свяжетесь с ними, пока не поздно?

– Делать мне больше нечего. К тому же им не я указ, а этот окаэрец. Вот пусть его и слушают.

– Но они собьют ваши планы.

– Не собьют. Кая дурак, он не знает здешних мест. Он толком и не воевал никогда, на их границу порой набегали только отряды молодых кочевников, желающих показать свою удаль, а это совсем другое.

Сейчас против них выступал У-Шен – со всей злостью молодости, загнанной в угол; дядя его был, по слухам, то ли ранен, то ли болен.

– Это наш шанс, – сказал Тагари, приложил ко лбу ладонь, чтобы глянуть на яркое небо – там в вышине плавала какая-то хищная птица, толком не разобрать очертаний. – Мэнго опытней, он еще мог огрызаться. У-Шен порывист и ошибется. Надо выдавить их к горам окончательно, а там окружить.

Когда тысячи стрел взлетели над холмами, птица, верно, была разочарована.

Битва длилась до вечера. В какой-то миг показалось, что конники У-Шена сейчас обойдут войско Хинаи сбоку, но Тагари успел подать сигнал к отходу. Рухэй застряли бы меж холмов и попали в ловушку, но там, на свою беду, оказались окаэрцы. Их командир, не разобравшись, направил солдат в атаку. Когда подоспели воины генерала, захлопнуть ловушку, выручать уже было некого.

Непривычно задумчивый, он ехал по краю луга у переправы; то тут, то там в траве под копытами блестели сабли или части доспеха, лежали тела. У-Шена удалось выбить из долины, последний рывок – и все. Но эти смерти, ненужные совершенно, ему припомнят…

Из земли прямо торчало копье, на нем сидел белый мотылек. То ли душа, припозднившаяся на Небеса, то ли просто крохотное живое создание. Тагари остановил коня, протянул руку, снял мотылька; тот доверчиво устроился на железном наруче, будто всегда тут жил.

К командиру Кая сейчас не рисковали подходить и офицеры, проведшие с ним долгие годы службы. В первом же бою потерять отряд!

– Он нарочно заманил меня в эту ловушку, – шипел Кая, как дикий лесной кот, которого пытаются ухватить за хвост. – Знал, что я, желая помочь, направлю солдат именно туда, и заблаговременно отошел, чтобы рухэй могли вклиниться. Решил выехать на моих людях, их жизнями отсрочить свой провал. Не выйдет.

Поднявшийся ветер трепал голубые с золотом знамена Окаэры и большое полотно с вышитой Солнечной птицей: казалось, она отяжелела и никак не может взлететь.

**

Комнатушка – десять шагов вдоль одной стены, пять вдоль другой. Половину занимает кровать, возле которой на циновке придется спать няньке. Густо-красной тканью обиты стены, будто внутри чужого недоброго сердца. Присмотреться – будто пульсируют. Тайрену скоро устанет от них, и без того держится на одном упрямстве…

По утрам в саду поет зарянка, думая, что нет места лучше. А на окнах деревянные резные решетки, запертые снаружи. Смотреть через них можно, выломать нет. И с кем-то связаться вряд ли, дом на высоком фундаменте, руки в окно не подать и тихо не поговорить.

Так Лайэнэ и не поняла, где именно они очутились. Чуть не умерли в дороге, в носилках с закрытыми занавесками плотного шелка. Одно знала – от Лощины недалеко, а считать шаги-повороты она не смогла.

Но какая разница, где, наверняка доставили тайно и охраняют надежно.

И горше всего, что привело сюда собственное безрассудство. Кто бы не пожалел о сделанном? И она жалела. Нельзя брать на себя слишком много, переломишься. Самонадеянность подвела, слишком привыкла быть лучшей, а после и вовсе… надо же, устояла перед Забирающим души.

Ой, дура…

Но с мальчиком вела себя, как и прежде.

Глаз с них теперь не спускали, то один, то двое стражей всегда были в комнате, у порога. И какая разница, что она женщина?

Двое суток прошло. Перед чужими низко опускала голову, говорила тихо, скрывая переливчатый голос, который когда-то ставили долго и тщательно. Скоро сойдет с лица орехово-темная краска, что тогда? Может, и не станут присматриваться к какой-то служанке. Хотя… на нее и так ведь поглядывают, едва не облизываются, и неизвестно, насколько велено беречь ее, простую няньку. Хоть и старалась она намекнуть, что мальчику нужен особый уход, а лечивший его врач сам едва жив…

А сейчас Тайрену спал, хоть было еще светло. Что тут делать помимо этого… Ладно хоть заснуть он смог сам, без успокаивающих отваров.

Лайэнэ подошла к охраннику, попросить воды, и, видно, сделала лишний шаг в сторону двери. Тот схватил ее за руку, грубо дернул к себе, и вместе с ней шагнул в коридор. Сердце зашлось; так Лайэнэ пугалась только в детстве, как-то обнаружив ядовитую змею под листом лопуха.

– Не слишком ли ты хороша для няньки? – хохотнул охранник. – Да и молода, пожалуй, для такого-то Дома! Могу предложить местечко получше.

Это был не городской стражник, задержавший ее у Рииши, от такого просто не вывернешься. А он уже тянул завязки ее кофты, жадные руки пытались вылепить из нее что-то на его вкус, и он все говорил, торопливо и сбивчиво, что-то обещал.

Сухой, еле слышный кашель прервал его речь. Напротив была такая же дверь, выложенные из реек квадратики на красном деревянном листе. И сейчас она тоже была приоткрыта, и на пороге тоже скучал охранник – сидел на полу, не глядя ни на кого, даже сценка перед глазами не развлекла. И за ним стоял Микеро, бледный в синеву, словно уже неживой.

Охранникнеохотно выпустил ее руку, на товарища рявкнул – расселся, через тебя перешагни – и иди, куда хочешь. Впихнул Лайэнэ обратно в комнатку; она же все вспоминала больные глаза, обведенные кругами, как сажей. Намеренно ли, случайно, Микеро ее выручил. Почему он встал, подошел? Ведь едва двигался накануне, пока готовил питье мальчику. Говорили об этом ее сторожа…

Тайрену проснулся, когда она подошла к нему. Приподнявшись на локтях, вытянул шею, бросил взгляд на окно. Охранников он не замечал с великолепным пренебрежением, такое, верно, дается лишь поколениями влиятельных предков.

– Тоже думаешь, что он скоро придет?

– Кто?

Тайрену глянул на нее оценивающе, перекатился на живот и отвернулся к окну.

Да, я об этом думаю, сказала про себя молодая женщина. Я надеюсь. И мне горько и стыдно от этого.

Ночью что-то произошло: за дверью послышались голоса, охранники, дремавшие на пороге, встрепенулись, приоткрыли дверную створку. Пятно рыжего света упало на порог, обозначило нижнюю часть тела человека – он стоял с фонарем. Ночной гость о чем-то переговорил с охранниками, один из них указал на Лайэнэ. Она заледенела от корней волос до кончиков пальцев, опасаясь, что сейчас уведут. Но нет, задвинулась дверь, снова стало почти темно, лишь маленький светильник горел.

Утром – Лайэнэ еще спала – рядом с ней на циновку швырнули две больших сумки с какими-то бутылочками и пузырьками.

– Что-то знаешь из этого? – спросил принесший, незнакомый, высоченный и страшный.

– Это сумки Микеро, – сказал мальчик; он свернулся в кровати, поджав колени.

Охранник угрюмо-оценивающе глянул и поманил за собой Лайэнэ. Этот не пытался распускать руки. В коридоре узнала, что врача больше нет. Нет, после Лощины его не трогали, но пошла носом кровь, а потом он умер, видно, удар по голове был слишком силен.

Он был плох еще тогда, у храма, думала Лайэнэ. Судьбу не обманешь, он и так сумел взять у нее еще пару дней.

– Я знаю зелья, которые он давал мальчику, – заверила молодая женщина. – Это не самые простые смеси, но помогали только они.

Спасибо Микеро, и впрямь показал кое-что. Страшно, она не лекарь – но лучше не отдавать Тайрену в руки другого врача; и они тоже пока сомневаются, все же наследник первого Дома, ценный заложник.

Тайрену так и лежал на кровати неподвижно, даже складки легкого одеяла, кажется, не изменили рисунок.

– Что случилось? – спросил. У него сейчас были очень светлые глаза, и странно-взрослые.

– Микеро больше нет.

Не собиралась говорить, но этот испытующий взгляд… как у другого, глаза которого уж точно серые.

– Его убили?

– Еще там, в монастыре, его сильно ударили. К сожалению, о себе он позаботиться не сумел…

Подошла, села рядом, обняла мальчика. Он не отстранился, как иногда бывало, но и к ней не подался. Думал о чем-то. Смертью его уже не удивить, сообразила Лайэнэ. Смертью близких. Был ли он по-настоящему привязан к своему домашнему врачу?

Как ни печально это осознавать, смерть Микеро немного снизила угрозу для нее самой. И, видно, охранники были слегка испуганы гибелью одного из пленников. Лайэнэ, подавив грусть и ненависть, подошла к ним и потребовала для ребенка немного бумаги и красок. Мол, надо же как-то его отвлечь от потери!

Отказать не решились, принесли один лист.

Рисовать он не стал – а Лайэнэ и впрямь надеялась, хоть какое ему утешение, ведь любил занятие это. Но мальчик начал писать, быстро-быстро, словно опасаясь – вот охранник сейчас по движению кисти поймет – что-то не так.

– Что ты пишешь? – шепотом спросила Лайэнэ, не подходя близко – еще решит, что она собирается подглядеть. Тайрену поднял голову и посмотрел очень по-взрослому, и словно издалека.

– Письмо. Ему.

– Но… тебе не позволят отправить.

– Я знаю. Но у меня есть способ.

Кисть вспорхнула в последний раз. Он подошел к окну, разорвал лист на мелкие клочки и отпустил бумагу по ветру; порыв разметал белые кусочки, собрать их было уже невозможно, даже если бы кто-то и захотел.

– Он узнает, – сказал Тайрену. Прибавил, хотя Лайэнэ больше не спрашивала: – Я знаю, что он не как все. Слышал разговоры и в доме, и после, в храме, и твой с Микеро…

– И кем ты его считаешь? – спросила, лихорадочно пытаясь вспомнить, что именно и когда говорила врачу.

– Он может оказаться и вовсе не человеком, так ведь? – откликнулся мальчик уже почти жалобно. – Поэтому он и сумел вернуться, когда все считали его мертвым. Я должен выбрать этих, – короткий кивок в сторону двери, – а не его? Потому что они обычные люди?

Отвернулся, аккуратно закрыл тушечницу, сложил на подставку кисти:

– Но я написал «мне все равно, кто ты».

Глава 12

С детства она видела разные вышивки – не только играющих рыбок, бабочек и цветы, но и знаки Опор, и небесных созданий, о которых слышала в легендах и сказках. Страшных историй не вышивали, но они оказались куда реальней.

«Тебя подхватила и понесла моя сказка», – прошептала Нээле, глядя поверх монастырских стен – темные кроны сосен нависали над ними, не то оберегая, не то угрожая. Сказка была страшной, порой кровавой, и она отделила девушку от мира простых людей. Неужто все назначение Нээле было в том, чтобы на обозначенный путь стал другой? Даже если так, с этим уделом можно поспорить.

Брат Унно и Лиани ушли недавно, и, верно, не слишком старались запутать следы, вероятно, вообще об этом не думали. Любой охотник нашел бы случайно сбитые ветки, отпечаток во мху, а потом и остывшие угли костра. Только Нээле себя не обманывала, она не найдет следа, даже если человек поползет, всем телом приминая траву.

Но, может быть, есть смысл просто идти к Сосновой?

От монастыря на юг почти прямо, и дорога нахоженная, хотя где-то могут еще бродить остатки отряда рухэй. И… неживая, вечно голодная тварь.

Они ушли искать Энори.

Монахи не знают его, думают, перед ними обычная нечисть; что бы ни говорила им Нээле, они все равно не поймут. Надо его видеть, знать близко, чтобы понять, как он опасен. Он… слишком похож на людей.

…Словно нырнула в прошлое – вот в метель распахнулась дверь, прохладные пальцы легко коснулись щеки; перламутрово-белое видение склоняется к ней в подвале и поднимает на руки, унося от беды, созданной его же прихотью. Вот он с неясной тоской говорит ей о море, доверительно – о заключенном в Нээле даре – и сажает цветы на могиле юных влюбленных…

Смешно о таком всерьез размышлять, но, может быть, с ним удастся договориться? Он не тори-ай, ведомый жаждой крови. И, если Нээле все еще ему нужна… пускай забирает. А коли откажется, она хоть попробовала.

Что ж, надо постараться сделать свой след заметней. Пусть не найдет никого, кто-нибудь да отыщет ее саму. И дай Заступница, чтобы это не оказались ночные охотники из холмов.

…Друзья где-то там, в бесконечно запутанных горных ущельях. Тори-ай, пришедший к ней ночью, с ними сейчас, он чует, что жена его где-то в окрестных горах; едва уловимая ниточка, тоньше паутинки. Он сказал брату Унно – она направлялась к Сосновой. Всё туда сходится…

Страшно.

Вспоминала, как обозначилось среди теней бледное, словно уставшее от не-жизни лицо, как потом утекал под дверь зеленоватый свет. В монастыре тварь убить ее не могла, решила выманить. Что ж, во всяком случае из монастыря девушка и вправду уйдет.

И его жена где-то там рядом, за скалами, в угрюмом ельнике… Ее Нээле тоже помнит, никогда не забудет лукавый прищур, улыбчатые полные губы, и платье нарядное, розовое в черных пионах. И гребень…

…Кости Нээле будут лежать в лесу под корнями, а эта женщина, уже дважды погибшая, будет смеяться, лукаво и голодно поглядывая на новых, пока ничего не подозревающих путников…

Время тори-ай – ночь, но и в сумерках можно попасть в ловушку, соблазнившись теплым светом костра или окошками дружелюбного домика. Но этих, мужа и жену, девушка уже видела, а смена облика им неподвластна. Слабое утешение, да… И они – не единственная опасность в горах. Говорят, по ущельям бродят души погибших, а в чащобах таится нечисть, сбивающая с пути и лишающая разума. Даже бывалые охотники не ходят по этим горам без амулетов.

Амулет было проще всего попросить у монахов, но вдруг всё поймут и не пустят ее? Нет, под замок никто не посадит, а вот переубедить – могут. А потом и решимость ее растает. И снова сидеть, и плакать, и ждать?

Пришлось поспрашивать пришлых жителей Эн-Хо, у одного из крестьян оказалась вещица – знать бы, так ли хороша, как кругляшок из священного кедра?

Амулет стоил немало, а денег у Нээле не было. Отдала чудом уцелевшее из прежней жизни – шелковый пояс с двумя летящими ласточками, свою же работу. С грустью погладила яркую вышивку, может, последнюю.

Поколебавшись, стащила с монастырской кухни пару лепешек, несколько подвявших шариков репы, орехов, мешочек проса, раздобыла огниво. Собиралась как могла основательно, в холщовый заплечный мешок к припасам сунула одеяло, взяла и деревянную флягу, водой наполнила. Мешок с непривычки казался тяжелым. Но хватит уже убегать ни к чему не готовой, с пустыми руками. Хотя… тогда ночью в холмах при ней была шкатулка с драгоценностями. Только добра не принесла.

Решила уйти на рассвете, по ночи было слишком страшно, успеет еще набояться. Больше чем на сутки отстанет от Лиани и брата Унно, а уж они-то идут быстрее и знают, куда.

Побродила по дворикам, прощаясь с каменными изваяниями, подле которых так подолгу стояла, глянула и на роспись, для которой помогала готовить краски. Роспись не изменилась, а изваяния глядели скорбно, лик же одной из Опор выражал явственное презрение. На всякий случай Нээле положила цветов рядом со всеми Опорами.

– Что, сестренка, как в воду опущенная? – спрашивали ее беженцы, а монахам, к счастью, пока не было дела до Нээле, они молились за успех безжалостного своего дела.

Полночи и она читала молитвы дрожащими и словно заледеневшими губами, потом задремала тревожно – боялась проспать рассвет. Потом, вздрагивая от медных раскатов гонга, таилась за телегой, боясь, что вот-вот людьми заполнится двор, теребила тянувшую плечо лямку мешка. И, наконец, выскользнула из ворот, только брат-привратник отвлекся.

**

Ветер свистел в ущелье, наслаждался возможностью скользнуть в любой прогал между камнями или стволами сосен, искривленных от постоянного тока воздуха.

– Говорят, здесь жили когда-то три брата, – напевно завел монах, шевеля жаркие угли, – у него находилось по легенде на каждый валун. – И младший прежде старших нашел себе невесту, редкостную красавицу. Старшие похитили ее, но она сбежала и превратилась в каменный столб, а несчастный жених стал ветром, и безуспешно пытается ее оживить. Потому-то здесь всегда ветрено и слышатся звуки плача…

Ястреб скользнул вдоль склона, заметив какую-то добычу. Лиани проводил пернатого хищника глазами. Как ему тут живется, в неспокойной воздушной реке?

– У тебя была песня про ястреба, – сказал монах. – Спел бы, может, ущелью это понравится, оно выведет к нужному следу?

– Тут ветер уместней, чем голос человека. Да и компания у нас подобралась не для песен.

Непонятно было, сколько еще придется идти. Пока двигались на Сосновую, но тори-ай не был уверен, вправду ли его жена в крепости или все же где-то рядом. Он мог и обмануть – тогда, выждав момент, супруги бы соединились и попытались убить путников. Нежить сейчас была опасней, чем Энори, тот не знает о планах охотников. Решит – просто люди идут, ненароком подобрали опасную вещь.

Лиани хотелось идти быстрее, много быстрее, пока все снова не поменялось; он торопил монаха, но тот не хотел ошибиться и пропустить знак. И потому – а может, просто из любопытства, – вызывал нежить из пояса слишком часто: уже довольно голодную, да еще разговаривал с ней.

Вчера на закате – давно не было такого красного неба, оно просто полыхало над черными иглами сосен, наводя на мрачные мысли – монах спросил тори-ай:

– А когда ты сыт и доволен, видишь ли сны?

– Иногда.

– Что-то из прошлого, или…

– Прошлое умерло.

Тори-ай молчал и смотрел на него мрачно. Наверное, он жалеет, что даже во сне не может увидеть свою жену, какой она была раньше, подумал молодой человек. Жалости не ощутил – но стало еще муторней на душе, словно заглянул в глубокий черный колодец, полный ледяной стоячей воды, тумана и тины.

Лиани каждый раз удивлялся, зачем нежить вообще отвечает… но, видно, брат Унно мог разговорить и замшелый валун.

Удивительный все же человек был этот монах. Какому нормальному… прости, Сущий. То есть разумней вызывать нежить из пояса на четверть часа пару раз в сутки, чтобы дорогу указывал, но не общаться же с ним. А брат Унно еще и Лиани пытался втянуть в разговор на троих, будто приятелей у костерка собрал. Поистине, понять мысли посвященных братьев нельзя, они слишком уж велики.

Что до нежити, раньше Лиани, верно, тоже бы проявлял любопытство. Но теперь не мог. Это существо отказалось от жизни, чтобы стать убийцей. А на смерти он уже насмотрелся.

Ястреб вынырнул из-под мохнатых игольчатых лап, никого не поймав. Он выглядел разочарованным.

– Я все же боюсь, мы просто теряем время, – сказал молодой человек, следивший за птицей. – Женщина и вправду может быть где-то неподалеку, я верю в его чутье, но Энори… тори-ай надо найти жену, вот и все. А потом они вдвоем на нас набросятся.

– Некие беженцы рассказали о странных смертях в войске генерала, еще когда тот стоял у крепости Трех Дочерей, – ответил монах. – Похоже на наших зубастых друзей. Но дело в том, что тори-ай не выносят толпу, и не стали бы сами охотиться посреди войска. Разве что отлавливать припоздавших одиночек. Если Энори был там и велел это делать… он же привел отряд, его знали рухэй. И теперь следы его и ее оказываются возле Сосновой! Многовато для простого вымысла и совпадений. А что мало способных вызвать душу из небытия, тебе уже объясняли.

– Как и про амулет-коори, – откликнулся юноша, глядя на змеистые трещинки в углях. – Я помню, но все равно не могу поверить. Кажется, мы просто возвращаемся в уже мирную крепость, а враги где-то совсем в другом месте…

– Проверить-то нужно, даже если не веришь. А поскольку всю провинцию мы никак не обыщем, надо с чего-то начать.

Лиани покосился на спутника:

– Ты уже порой и говоришь не как положено, душа твоя не в Эн-Хо. Почему не ушел, как хотел? Не оставил монашество? Только из-за просьб святых братьев?

– Да вот как-то… как-то вот так, – развел тот руками.

– Вряд ли ты один знаешь горы. Я бы и с другим пошел, и тори-ай пришлось бы его слушаться.

– Уф… ну, давай честно, – сказал брат Унно, сев прямо, и лицо его стало, словно на суде отвечать готовился. – Ты уже и сам, наверное, понял… Человек я любознательный, это верно – слишком, по мнению братьев. Только – если мы и впрямь цели достигнем – я постараюсь и тебя вытащить. Может, и не смогу, но стараться буду изо всех сил. Но уж и ты изволь меня слушаться. А другой кто… они тебя уже похоронили. Им главное сделать дело. Только равнодушными или жестокими их не считай, так уж сложилось – или пытаешься видеть мир в целости, и тогда все мы песчинки, или каждой песчинке имя даешь, и тогда в святых стенах нечего делать.

И, повеселев, добавил:

– А к тори-ай ты так зря, он и впрямь немного к тебе привязался, у недостойного брата и мысли не было, что они на это способны. Видно, ты слишком удобным орудием был в мести его за жену… вот он и привык тебя спасать, тем более столько возможностей! Влипаешь ты вечно…

**

Легкая, в тенях почти незримая, невысокая женщина бесшумно бродила вокруг крепости Сосновой, ловко таясь от караулов. Даже в темноте она различала движение крови под кожей, чуяла ее запах, это пьянило и вызывало острый голод. А ведь не так давно она получила много, и долго еще могла оставаться без пищи. Но столько добычи было вокруг… бери без труда, вон того молодого солдата ухватить за шею и втянуть в заросли – его даже не сразу хватятся, так она быстра и ловка.