Текст книги "Ахэрээну (СИ)"

Автор книги: Светлана Дильдина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

Глава 20

Не слишком хорошее место выдалось для последнего ночлега. Тянуло сыростью – неподалеку был глубокий, залитый водой, недавними дождями овраг, над которым торчали, кривились еловые корни. Хоть и близко текла вода, на ночь ничего не набрали: по дороге не встретили родников, а тут не приблизиться к краю, шаг – и ухнет вниз глинистый пласт, усыпанный мертвыми иглами.

А после разговора вечернего даже монах не вышел бы из защищенного круга. Трудно ему дался давешний переход, если б не уроки, полученные в святых стенах, не смог бы отрешиться от боли и жара. Ладно хоть стрела разбойника оказалась без яда.

– Ты не знал о клинке в Эн-Хо? – спросил Лиани. Он тоже сейчас выглядел нездоровым, словно и его кровь стала слишком горячей для тела.

– Лишь о некой древней реликвии, и не о том, где именно она хранится. Нас, простых братьев, не посвящают в такие дела. – Но он сам указал на клинок… это странно.

– Мне тоже. Если это очередная игра Энори… И откуда бы знал?

– Он мог, все-таки жил в доме, где возможно достать любые сведения, – ответил брат Унно.

– Тогда он способен придумать и красивую сказку. На деле, может, рассчитывает спастись именно через этот клинок.

– Нет, – сказал монах, – гора Огай… нет, такие вещи не подделать, и они и вправду опасней всего для нечисти.

– Тогда, может быть, что-то нас ждет в пути…Он любит забавляться с людьми, думаю, любит и риск. Это было бы отличной забавой – дать нам надежду.

Нээле вздрогнула. Ее губы чуть шевельнулись, впервые за долгое время произнося слова:

– Да… может быть. Но надежда… ты, как мне сказали, готов был дать ее даже твари из пояса…

– У тех, кто погиб из-за него, осталось в лучшем случае посмертие, и то не всегда… – тихо и жестко возразил молодой человек. – И даже если он почему-то решил умереть, и не врет на сей раз, это подарок для всей Хинаи. Но ответ сможет дать только настоятель Эн-Хо. Осталась эта ночь и полдня перехода… – он покосился на брата Унно: – Может, чуть больше, но в день уложимся. Еслинам… Что с тобой? – вмиг оказался подле Нээле, заметив, как изменилось ее лицо. Показалось – еще чуть-чуть и девушка лишится чувств.

– Ничего, – прошептала она, отстраняясь от поддержки.

– Что-то не так? Ты знала его лучше нас – ждать еще какой-то ловушки? Знаешь, какой?

– Нет, я… просто я, оказывается, раньше не думала…

– О чем?

– Так…

Этой ночью они все трое не спали. Где-то неподалеку бродила смерть – в любом из возможных обликов. Разбойники ли, стихия, дикие звери… хотя они вряд ли, Энори не любит лесная хозяйка. И, наконец, самая страшная – в безобидном с виду человеческом облике. Завтра после полудня путники увидят ворота Эн-Хо, брат Унно даже после ранения шел достаточно быстро. Но он так устал, и выглядит плохо, думали молодые люди… а медлить нельзя.

Прислушивались, любой шорох старались понять и истолковать. Треснул сучок…Но нет, ничего. И опять ничего. За пару часов до рассвета стало совсем темно, и вновь их тревожили только лесные звуки, сейчас пугающие даже монаха.

Не говорили и шепотом, пока тишину не нарушила Нээле. Она сидела, не двигаясь, плотно обхватив руками колени, будто корень причудливо изогнулся.

– Кто-то из вас видел песочные часы когда-нибудь? – спросила она, удивив спутников и вопросом, и тем, что заговорила. Описала, чтобы стало понятней. Но оба только слышали о таких.

– Зачем же сейчас вспомнилась заморская диковинка? – у брата Унно даже рана не убавила любопытства, и, кажется, ночь для него слегка отступила. – И где довелось повстречать?

– Так… однажды смотрела на них. Был один день…

Нээле достала деревянную флягу:

– Выпейте, чтобы слушать и видеть лучше, и чтобы в сон не клонило.

– Какой уж тут сон… но ты бы легла сама, – Лиани взял флягу, отхлебнул пару глотков, передал брату Унно. И тот глотнул; в ином состоянии, может, и понял бы, что во фляге, сейчас ничего не заметил.

– Я лягу, как чуть посветлеет, – пообещала девушка. – Не хочу, чтобы во сне подстрелили, – и улыбнулась, показывая, что шутит, а не боится.

Питье быстро подействовало.

Нээле пристально смотрела на спящих. Если верно составила зелье… как было правильно рассчитать? Один просто выносливей многих и многих, другой обладает властью над собственным телом. А делала-то и вовсе для себя… Но нет, сон обоих глубок.

Что ж, горящие монастырские палочки защитят их.

Вздохнув, она поднялась.

Трудно было идти без света, почти наощупь, накалываясь на иглы веток лицом и руками. Сперва оглядывалась – за спиной, чуть успокаивая, тепло горели угли костра, но после их света лишь темней становилось, и смотреть назад перестала. Подле оврага ели чуть расступились, показалось небо в мохнатых тучах, полный месяц то ли очень быстро плыл через них, то ли они стремительно неслись мимо. А внизу не было ветра. Только она сама, ели и ночь.

Девушка присела возле оврага, прислушалась. Сердце колотилось как бешеное, неслось где-то там, высоко, с тучами, и так же рвалось на части.

…Может быть, это ложь, впереди очередная ловушка. А может, и нет, и она узнает это лишь в воротах Эн-Хо.

Свет чуть обозначил то, что она держала в руке, а потом всплеск, и невидимая вода забрала это. Сколько ни всматривалась, не смогла ничего увидеть. А потом ощутила, скорее угадала взгляд, будто паутинка легла на затылок и плечи.

Оглянулась – и почти умерла, сердце упало из туч и остановилось. Энори стоял от Нээле в двух шагах; кожа и одежда словно чуть светились, и потому вокруг него было еще темнее.

– Интересно, – сказал, глядя в черноту оврага; может, видел там расходящиеся круги. – И зачем ты это сделала?

Убегать было поздно. Или ее защитит амулет, или… уже ничего, и это вернее. Собрав силы, она ответила:

– Я тебе поверила.

– И что с того? Остальные двое тоже поверили.

– Да.

Он сделал шаг, небольшой, выходя из тьмы. И еще один, но смотрел по-прежнему на воду:

– Там ведь не только стрела? Там и дротик? Как же тебе позволили?

– Они спят…

– Почему? – он стоял совсем рядом с ней.

– Я… – говорить оказалось трудно, куда тяжелей, чем выдать друзей недавно. – Хорошо помню тот день у тебя в доме. Смотрела, как песок пересыпается в колбе… Не могу испытывать это снова.

– Почему? – снова спросил, ничего не добавив, но и так было ясно.

– У меня тогда все же была надежда. А тебе надежду никто не даст.

Он не ответил, тогда Нээле прибавила отчаянно, не в силах больше держаться:

– Теперь ты сможешь уйти.

– Ты сумасшедшая.

– Нет. Может быть. Просто…

– Ахэрээну… – сказал он, и девушка не поняла, к чему это было. Он вспоминает Опору? Да и странно сказал, словно каждый звук разглядывая на просвет.

– Ты вернешься к мальчику? Ведь хотел этого.

Энори качнул головой, произнес медленно, будто обдумывая.

– Нет. Мне теперь нельзя.

– Но как же…

– О нем позаботятся.

– Кто?

А Энори уже стоял на самом краю овражка, не боясь оползня:

– Там глубоко и вода еще течет после ливня, снесет по течению дальше, – голос звучал отстраненно: – С дротика смоет кровь сразу, но стрела освящена и дольше удержит ее. Около суток, пожалуй.

– Невозможно, – почти прошептала. Себе-то зачем она врет? Если брат Унно знает об этом, если он скажет… Лиани может рискнуть, попытаться достать. Снова она приносит беду.

– Иди сюда, – сделал несколько шагов в сторону, поманил. – Здесь, у коряги. Если вдруг… и он погибнет, если спустится в другом месте. Земля еле держится на корнях.

Нээле отвернулась, мотнула головой, отошла от края, чувствуя, как пылает лицо.

– Я не спрашивала об этом.

– Сними амулет, – попросил Энори. – Убери пока что его.

Девушка подчинилась; не сразу вышло – пальцы дрожали, путаясь в шнурке и выбившихся из узла прядях волос. Справилась, повесила на ветку рядом.

– Ты не сказал им про меня. Про то, что я выдала…

– Я не размениваюсь на мелкие пакости. В первый раз, когда мы с ним говорили, ты была мне нужна как орудие.

– А во второй?

Не ответив, он поднял руку к ее лицу, кончиками пальцев легко, осторожно и медленно провел по щеке. Смотрела ему в глаза, впервые прямо, не опуская ресниц.

Хоть не обладала ночным зрением совы, поняла: изменилось что-то. Энори будто прислушивался к чему-то внутри себя, а может, и разговаривал даже с кем-то. Странное у него стало лицо, немного растерянное, самую малость испуганное, и при этом решительное.

Он отвел в сторону кисть и потянулся к висящему на ветке освященному кусочку дерева. И коснулся его.

Захрустели, ломаясь, сухие ветки на земле – кто-то бежал сюда.

Энори отступил в ночь. Нээле показалось, что на месте, где он стоял только что, зажглись несколько светлячков, вспыхнули – и погасли.

**

Безделье никогда и никого не могло защитить от тяжелых мыслей, и Лайэнэ стала навещать прежних девочек-учениц. Ее просили изменить былой привычке и заняться ими плотнее, и взять новых, но она не хотела давать обещаний.

Каждый вечер приходила в парк на краю своего Квартала, поднималась в стоящую на возвышенности беседку. Смотрела, как солнце золотит далекую крышу. Могла бы отправиться туда, к дому, пройти мимо ворот, но зачем? Там сейчас много стражи. Внутрь не пустили бы, и задержаться, постоять рядом не дали.

Новости сами находили ее.

Знала, что Макори нет больше в живых, Рииши вернулся из Тай-эн-Таала и сейчас в отдаленном поместье вместе с Майэрин. Их вроде бы трогать не стали. Что Тайрену забрала дальняя родня куда-то в предместья, и охраняют сразу местные и пришлые.

А про него знала только, что он еще здесь, во всех смыслах этого слова. И что, видимо, это не надолго.

Вскоре незнакомый посыльный передал ей бумагу. Документ был составлен в лебединой крепости Ожерелья, подписан там и в дате заверен двумя свидетелями. Никто не сможет оспорить законность, даже если после даритель лишится всего имущества.

Совсем небольшое поместье, ежегодный доход, позволяющий жить не бедно и не богато, начать какое-то дело или просто встречать день за днем. Такой дар никто не отнимет, никто не удивится ему: женщины ее положения иногда получали и большее… Она прижала свиток к щеке, закрыла глаза. Буквы казались теплыми.

Этот человек не предлагал ей делать то, что она пожелает, просто, не спросив, дал такую возможность.

**

Гонец с золотым флажком мчался по дороге, мощеной ровным булыжником. Никто не осмелился бы задержать такого посыльного, он же мог забрать коня у любого, будь тот хоть главой знатного Дома. Мог, если его собственный скакун ослабел бы, а то и вовсе пал. Но конь был хорош, а вскоре и лошадь, и всадника должен был сменить другой человек, везти дальше на север футляр, помеченный знаком особой срочности…

Птицы летают быстро, им не нужны дороги, но человек был надежней, чем голубиная почта.

Комната из черных и золотистых плиток всегда напоминала господину министру финансов Тома вывернутый наизнанку панцирь черепахи, и немного игральную доску

В плохом состоянии духа он чувствовал себя запертым на такой вот доске, но сегодня оно было хорошим, впервые за много дней, а то и недель: врагам все-таки не удалось под него подкопаться, и двое наконец лишились должности, а один и головы. Что ж, сам он и впрямь допустил крупный промах, но их допускали все: не повод сдаваться.

Вчера и сегодня Солнечный снова улыбался ему.

Это значило, настал удобный момент, хоть риск пока оставался. Только тянуть нельзя.

Он сожалел о промедлении, порой даже винил себя, но не мог ничего поделать. Просить было не просто небезопасно – еще и бесполезно. Однако сейчас, после своей победы, после удачного договора о торговом пути через земли кочевников, после того, как один из влиятельных западных князей – противников объединения был убит в своей спальне кем-то из обиженных ранее слуг, а юная возлюбленная правителя наконец стала признанной всеми фавориткой, потеснив законную жену, он решился.

– Я отказываюсь вас понимать, – сказал Солнечный, все еще благодушно настроенный, тем более после изысканного обеда и вина. – Раньше, по вашим словам, он еще мог быть полезен как противовес брату, его военной силе, но не станете же отрицать, сейчас живой только мешает. Теперь глава Дома все-таки, пусть и не совсем официально. Вы же не думаете, что он снова понадобится? Довольно мне волнений в западных землях.

Взгляд, сопровождавший эти слова, был острым и неприятным, но министр ответил почтительно-скучно, словно речь шла о надоевшей рутине:

– Иногда приходится делать вроде бы ненужное ради будущего, и, как известно, объединять земли можно не только кровью. Младший из братьев Таэна не способен к борьбе против трона, особенно если держать его на короткой цепи. А вот дополнительную славу о своем великодушии снискать можно, и те из Домов Запада, что колеблются, не зная, как с ними поступят, могут счесть это веским доводом. Никто не хочет умирать. Но и воевать там хотят не все.

– Похоже, он был очень вам верен, – отметил правитель, откидываясь на спинку резного кресла. Его взгляд стал еще более неприятным, но опасных ноток в голосе пока не звучало, и министр решился продолжить:

– Я не предлагаю прощать измену, просто… снисходительней отнестись к ошибкам.

Мужчина в одеянии, украшенном солнечной птицей, долго обдумывал эти слова.

– Нет, – сказал он наконец. – Хватит с меня бурлящих котлов на окраинах. И в его покорность я больше не верю, тихони куда опасней открытых бунтовщиков. Та попытка военного договора…

– Призовите его сюда. Проведите свое расследование или сделайте вид. Тут он никому уже не будет опасен, а видимость милосердия сохранится… даже если ни к чему не приведет, – тише добавил министр.

– Его может уже не быть в живых, – пожал плечами Солнечный. – Мое пожелание было высказано вполне ясно. В любой миг может явиться вестник…

– Однако пока новостей не поступало. Вы же, со свойственной вам мудростью, желали и справедливого разбирательства, – министр Тома поклонился, и правитель не видел в тот миг: его губы чуть дрогнули в саркастической усмешке. – Это предостережет северян от излишней поспешности.

– Но если гонец не успеет в Хинаи?

– Лучше бы ему все же успеть. Я пекусь только о благе трона, – министр вновь поклонился низко.

– И снова, когда он окажется здесь, вы с военным министром начнете рвать мое терпение на части, – проворчал Солнечный, но было ясно, что туча прошла стороной. Хотя вернуться ей ничто не мешает.

Так и решаются человеческие жизни, думал министр Тома, возвращаясь к себе по скользкой от дождя мраморной галерее; таких, из заморского камня, во дворце было всего три. Капли падали на камень, соединялись, переливались тонами от серебряного до тускло-серого. Вода не имеет своего цвета, принимает оттенки того, что вокруг…

Пожалуй, на сей раз действительно сделано всё, что возможно. Дальнейшую поддержку оказывать будет неумно. Разве что предоставить немного сведений. Вот и останется смотреть, сумеет ли бывший ученик выиграть в одиночку: что-то сказать в свое оправдание ему, во всяком случае, позволят.

Кэраи всегда был ему симпатичен, но сейчас, пожалуй, впервые Тома испытывал к нему уважение. Он не внял доводам разума и все-таки попытался сделать то, что считал нужным. Война то ли помешала ему, то ли помогла, как посмотреть. Но во всяком случае кое-чего он достиг: мятежа в провинции не было, генерал Тагари умер не изменником, и его маленькому сыну вряд ли придется проститься с жизнью. Пусть не вернуть прежнего положения, у этого ребенка есть будущее, у крови Таэна есть будущее. Потому что другой человек принял весь удар на себя.

**

В дороге Лиани не сказал девушке ни слова упрека. Он вообще почти ничего не произнес с того часа, как она поведала о прошедшей ночи. Только кивнул сдержанно – хорошо, мол, посмотрим, что будет теперь в пути и что за реликвия в монастыре. Помогал монаху идти, и был бы совсем как раньше – ведь не всегда же они беседовали… но словно что-то погасло в нем.

Да и Нээле не говорила, не только из-за Лиани, и сама не особо хотела, кажется – и брат Унно тоже молчал, подавленный и растерянный, и куда больше не потерей стрелы, а тем, как все обернулось у молодых его спутников. Так и добрались наконец до Эн-Хо.

Никто из сторонних не сумел бы прочесть выражение лица настоятеля – на коре столетнего дерева и то отражается больше чувств. Но брат Унно видел, как жестоко тот разочарован.

– Я упал ночью в овраг с водой, и потерял стрелу, пока выбирался, – ложь далась Лиани настолько легко, что ему поверили. И не только эта – он придумал также, будто сам вспомнил про древний клинок, а легенду слышал в старом святилище подле озера Трех Дочерей.

– Что ж… значит, Небесам так было угодно, – наконец произнес глава братства.

Молча, чуть шуршащей походкой настоятель проследовал наружу, к черному дереву, и велел поднять плиту у его корней. Все братство видело это, но ни одного постороннего, даже Нээле и Лиани сейчас не пустили сюда.

Оружие казалось сделанным для ребенка – не сабля и не анара, нечто среднее, тонкое, легкое. Деревянная темная рукоять и золотой знак на клинке возле нее. Солнце сразу нашло его, прыгнуло, заиграло.

Настоятель пальцем показал на узор, и его руки дрожали, он, казалось, мог уронить святую реликвию, но не доверил ее никому:

– Вот этот знак… метка храма с горы Огай. Не думал недостойный, что сам будет держать его, и в такой грустный час… Что ж, неудача – наказание братству за то, что плохо помнили о святом даре…

Неудача, подумал брат Унно. Он лишь неудачу видит…

Хотя и он тоже прав.

Потом, в монастырском дворике, он рассказывал молодым спутникам про этот клинок. Они так и ждали его возвращения молча; было по лицам видно, что молча. Девушка теребила сумку, то распускала завязку ее, то снова затягивала, то принималась вязать какие-то петли. И наконец уронила, открытую.

Листы – их было больше десятка – рассыпались по траве и плитам. Бумага не самая лучшая, но пригодная для туши и кисти. Какие-то контуры, иногда короткие подписи.

– Что это? – опешив, Нээле нагнулась к сумке. Лиани оказался быстрее – выхватил лист, проглядел.

– Карты предгорий и гор Юсен и Эннэ… Вот эти названия мне знакомы. Откуда они?

– Не понимаю, – растерянно сказала девушка. – Они были вот здесь, но я не оставляла сумку без присмотра весь этот день, только если здесь, в Эн-Хо…

– Что это такое? – подоспел святой брат Унно. – Много каких-то меток…

– Проходы в ущельях. Похоже, помечены опасные места, Лиани всмотрелся в рябь значков. – Броды, где можно перейти реку…а вот пещерные ходы, – он отделил от прочих еще один лист. Что с тобой? – спросил, подхватывая девушку под руку – но она отстранилась и мягко не то упала, не то сама села на траву.

– Я уже видела… подобный рисунок.

– Где?

Девушка молча указала на строчку внизу, на обороте – крупнее, чем все остальное, неровный почерк, то ли ворох стеблей, то ли птичьи следы на снегу.

«Это и моя земля тоже».

– Погоди, Нээле, ты хочешь сказать… – начал монах.

– Я ничего не хочу сказать. Просто однажды видела, как он рисует подобные карты. Только там было море и берега.

– Тогда настоятель, возможно, посоветовал бы лучше бросить всю пачку в огонь, – задумчиво произнес монах.

– Нет, – Лиани свернул бумагу. – Я отдам ее командиру Асуме в Сосновой, пусть перешлют кому надо, и разведчики проверяют. Не верю ему ни на волос, но вслепую отказываться нельзя.

– Если это правда, с рухэй мы справимся и при новой войне; нет, не так: не пропустим их, – так же задумчиво добавил брат Унно. – А ты, значит, снова в Сосновую? И не передохнешь?

– Попробую опять попроситься на службу, вдруг…

Он не спешил уходить сей же час; Нээле видела, что тень с лица Лиани сошла, и он был задумчивым, даже грустным. Больше не избегал ее, обращался, как раньше, и все-таки что-то было иначе; но, может, это от нее исходило?

Девушке все были рады здесь, а она затосковала. Разговор с братом Унно утешил ее немного; когда Лиани нашел ее, Нээле сидела на лавочке в дальнем дворике, смотрела, как стрижи пытаются расписать закат черными штрихами.

– Ты знаешь, я все сделаю для твоего счастья, все, что смогу. Но я хочу, чтобы ты от души ответила мне, хочешь ли стать моей женой.

– Обними меня, – попросила, вставая. – Крепче.

Прижалась, как никогда раньше, ощущая целиком его тело и не совсем понимая уже, где бьется чье сердце.

Потом отстранилась.

– С тобой я теперь всегда буду только честной. Ты – человек, встреча с которым для женщины подобна чуду. Ты мне дороже всех, я с радостью бы согласилась. Но я не могу, потому что дважды я подставила под угрозу твою жизнь – и один раз честное имя твоей семьи, и понимала это. Нет, не тогда, когда ты сам меня увез, тогда решал только ты. А когда я согласилась на подлог, зная, что будет, и что люди погибнут, когда выбросила стрелу и когда сбежала за вами следом. Но в побеге я не обвиняю себя, лишь в том, что он мог принести. Ведь Энори нашел меня первым. И я рассказала всё.

– Он…

– Нет, он не тронул меня. Не пытался испугать, применить силу. Я сама, только сама.

– Ты хотела помочь нам выжить, – хвала Небесам, догадался, и не пришлось говорить то, что звучало бы жалким оправданием. – Но почему ты настолько не верила?

– У меня всегда было плохо с тем, во что верить…

Глупо было упорно смотреть в землю, и она отважилась поднять глаза. Непонятным было застывшее в его чертах выражение. Чего-то он все еще ждал, но она не понимала, чего.

– Ты останешься здесь? – спросил. Все еще слишком близко стоял, но не пытался снова обнять или хотя бы взять за руку.

– Нет, в монастыре мне больше нет места. Брат Унно – или, может, теперь он возьмет другое имя – намерен вернуться к сестре, как поправится. Пока мы уйдем вместе, позаботимся друг о друге, раз оба плохо знаем этот мир, а там…

– Что же ты будешь делать?

– Вышивать. Это я умею, и это никому не приносит зла. В конце концов, я ехала в Хинаи за этим.

– Я могу… надеяться, что ты передумаешь?

Она грустно улыбнулась:

– А разве то, что я сделала, перестанет таковым быть?

Была благодарна за то, что облегчение не отобразилось на его лице. Хотя, может, он и сам еще не был уверен… Одно Нээле знала твердо – той безоговорочной веры в нее у Лиани больше нет. Он принял ее разной – и полубезумной, и подозреваемой в воровстве и убийстве, и ловкой особой, якобы выбравшей роскошь, и монастырской пророчицей, но последних поступков принять не хотел и не мог.

И все-таки был готов прожить с ней всю жизнь, и можно не сомневаться – заботился бы до конца. Вот поэтому уже она не могла.

Что ж… одну сказку она выбрала и отпустила, теперь наступила очередь и второй.

**

Когда Тайрену передали подарок, родня, которая теперь под угрозой смерти отвечала за наследника Таэна, долго думала, как поступить. Они дрожали за себя каждый день, хотя их родство с Домом мальчика было дальним, и сами никогда не мешались ни в политику, ни в войну, занимаясь торговлей.

А сегодня Тайрену, несмотря на обычную замкнутость, неожиданно рассказал няньке свой сон.

– Мне снился большой белый зверь с крыльями, я не помню точнее, – задумчиво сказал мальчик. – Но, кажется, понимаю, кто это мог быть…

Его здоровье с каждым днем улучшалось, понемногу, но ощутимо, и это удивляло людей – словно павший Дом отдал всю надежду мальчику-наследнику.

А Тайрену кого-то ждал, упорно, даже когда говорил с другими, чувствовалось, что готов в любой миг оглянуться на некий голос или сигнал. Но ничего не случалось.

И вот явился посыльный….

Имя женщины-дарительницы было им, конечно, известно. Но из письма, которое она прислала, не совсем ясно было, от нее эта вещь или лишь передана по просьбе. Сама же она просила передать мальчику лучшие пожелания, словно хорошо знала его.

В шкатулке лежала белая морская ракушка, большая, колкая, торчащая лучами, словно снежинка; весьма недешевый дар. В ней, как во всех ей подобных, жил далекий размеренный гул, дыхание моря. Вряд ли ее могли отравить или задумать иное зло, и, поколебавшись, подарок отдали Тайрену.

Тот долго смотрел в шкатулку, не касаясь, и неясно, что в этот миг думал: его чувства давно никто не мог прочитать. Потом осторожно взял, будто опасаясь сломать, приложил к уху, слушал долго-долго. Наконец опустил руку.

– Он говорил правду всегда, – сказал мальчик. – Значит, я вырасту и буду здоровым, – и добавил, глядя куда-то в свет: – Я хочу увидеть море…

**

Юная женщина сидела на кушетке, по-детски поджав под себя ноги. Водила глазами по строчкам – жизнеописание трех сестер, прославленных одна искусством живописи, другая стихами, а третья любовными подвигами; но мыслями была не здесь. Прислушивалась к голосам в саду, из нескольких больше всего выделяя один, звучный, немного отрывистый, словно человек разучился говорить плавно, времени не было на гладкие долгие речи. Рииши объяснял садовникам и управляющему, что делать со старым мостиком и зарослями вокруг него, вчера делился этими планами с Майэрин.

…Ее мужу трудно здесь, в загородном поместье, но им недвусмысленно намекнули пока никуда не высовываться. И на сей раз Рииши подчинился. И вроде бы не так уж тяготился тем, что она здесь, постоянно, и Майэрин не избегал.

Он приехал на днях из Осорэи, там предстал перед новой властью. И Рииши, и сторонники Аэмара, все чувствовали себя рыбой в мелком затоне: и видно их, и никуда не уплыть. Подумав, его направили сюда, запретив связываться с кем-либо. Вероятно, вскоре вызовут снова, а пока сиди, жди…

– Столица добавила и бусину-Хинаи в свое ожерелье. Теперь на стенах наших городов и крепостей другие гербы и флаги, и придется привыкать к именам наместников, а былых правителей неясно, позволят ли вспоминать. Нас, вероятно, все-таки назовут лояльными и предпочтут иметь на своей стороне, а не уничтожать, – сказал он намедни. – И ваш Дом тоже.

– Я принадлежу Сойкам, – ответила Майэрин.

– Ты любила отца, я знаю. И он бы тобой гордился, – сказал Рииши.

Ты его никогда не простишь, подумала Майэрин. Хотя в последнее время ей казалось, что для Рииши существуют в памяти два Тори: коварный, алчный, убийца – и тот, кого он мог бы уважать как своего тестя.

А она сама пока не была уверена, но, кажется, ее слова о принадлежности Сойкам скоро будут не просто словами.

Он узнает потом, сперва ей самой следует убедиться, чтобы не принести ложной вести… а как следует осознать все равно не скоро получится.

Улыбнувшись, Майэрин отложила книгу: дочитает потом. Встала, подошла к окну, глядя на людей на дорожке. Теперь здесь ее дом, если и надолго – не страшно.

**

– Закончили на сегодня, – хмуро сказала Сэйе, и сама подошла поправить большой веер на заднике. Растяпы неуклюжие… Ей не нравилось, как репетируют новенькие; здесь, в крепости Трех Дочерей, девушки-актрисы казались ей неотесанными, и едва умели читать. Хотя они честно стараются, и та, что пришла пару дней назад, со вздернутым носиком – она живая, подвижная, сможет играть почти все из репертуара Сэйе. Нескоро, но придется постараться, натаскивая преемницу в ролях – главе труппы нельзя без надежной смены, не всегда есть возможность выйти на сцену, других забот довольно.

Только имя этой новенькой придется сменить, слишком простое, деревенское. Пусть будет Айсу, хорошее серебристое имя для такой задорной девчонки. Может, под ним прославится несколько лет спустя.

Может, и Сэйе прославилась бы, сбеги вовремя в Срединные земли. А теперь театр на ней, и о его общей славе и будущем надлежит думать.

За кулисами никого не осталось; прошлась, вдыхая пыль тяжелых занавесей, глянула в забытое на сундуке зеркало, улыбнулась. Демоны нижние, почему "надлежит"? Ей это нравится. И свое отражение нравится, она еще молода, а уж если госпожа Акэйин и та нашла свое счастье…

Нашарив мешочек на поясе, достала коробочку с помадой, новой, дорогой, с краской из морских водорослей. Как хорошо, караваны снова пошли через север Хинаи, а у Сэйе понемногу заводятся деньги. Вот новеньких поднатаскать – и попробовать вернуться в Осорэи, их там наверняка помнят. Теперь ничто не мешает: тот, кто виновен в их ссылке, наконец получил по заслугам.

**

Кэраи разбудили рано, еще до рассвета, приказали быть готовым как можно быстрее. После жизни в военном лагере для него это труда не составило, а тут, хоть и в своем доме, уже приучился обходиться и вовсе без слуг – чем реже видеть чужие равнодушные лица вокруг, тем лучше.

Не сомневался, зачем его подняли. Ощутил даже нечто вроде азарта – не каждый день решается твоя жизнь. Комнату заполнили свет и качающиеся тени от ламп. Людей в комнате и коридоре – той части, что видел – внезапно стало очень много, не меньше десятка охранников. Новые шаги послышались, неторопливые, уверенные; так ходят облеченные властью.

Был уверен, что услышит приговор, прямо здесь или отведут куда-то, но лишь велели решить, что ему необходимо в дорогу. При полученном одобрении нового главы Хинаи он сможет это забрать.

Рассвело понемногу, снаружи прохладно еще было, и очень свежо.

Во дворе ждала повозка, похожая на грубовато сколоченный короб: в таких перевозят преступников. Разве что небольшое окошко, задернутое плотной тяжелой тканью, единственное отличие. Шеренги охраны темнели с обеих сторон. Велели подняться в повозку, с собой разрешили взять только маленький сундучок, остальное передали сопровождающим. Не стал затягивать, бросил только беглый взгляд в сторону дома – все равно там сейчас не осталось его людей, кроме простой незнакомой обслуги, быть может. И не так уж много прошлого связывает именно с этими стенами. А с родным домом проститься ему не дадут.

С ним были все еще вежливы, но держались куда суше, чем раньше. Строжайше запретили пытаться даже приоткрыть занавеску в повозке на всем пути. Его выпустят, когда возможность этого определит начальник охраны.

И уж тем более нельзя ничего говорить без позволения.

Он уже понял, куда направляются, даже не задавая вопросов, хотя ему, наверное, ответили бы. Слишком много волнения, спешки и растерянности для простой перевозки преступника по провинции, пусть даже и в тайне.

Скорее всего, на корабле будет не менее строго, и он на весь путь окажется заперт в каюте, ладно если один. Но уж лучше в каюте, чем в деревянном ящике под землей, или развеяться дымом.

Отследил, когда миновали ворота. За спиной оставался город, родной, притихший после войны, мятежа и смены власти, испуганный, недоумевающий, но уже готовый жить дальше, расти, веселиться.

Оставалась женщина, перевернувшая его представление о многих вещах. Она могла бы изменить и судьбу провинции, сложись все несколько иначе. Печальная и смелая женщина, идущая дорогой, которую сама себе выбрала.

С ним почти не разговаривали сопровождающие, но все-таки осужденным преступником он пока не был, и совсем избегать ответов было бы неразумно. В дороге около гор Юсен он узнал, что Асуму оставили в Сосновой, хотя ряд других командиров в Ожерелье лишились своих должностей. Кэраи отметил, что решение про Сосновую было умно – крепость сейчас ни на что не влияет пока, новобранцы нужны, человек в обучении опытный. Узнал и еще о некоторых шагах новой власти. Что ж, может и не так все плохо сложится в Хинаи в дальнейшем, пока опрометчивых действий, вызванных глупостью или тщеславием, вроде бы не совершено.