Текст книги "Ахэрээну (СИ)"

Автор книги: Светлана Дильдина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

– Умойся, – хмуро сказал Вэй-Ши – вот и он, как будто мысль его вызвала.

Ординарец послушно отложил карту, спустился к ручейку и долго оттирал тушь с лица – задумался, случайно себя разрисовал. Что ж, зато в кустах будет неразличим.

Долгим будет обратный путь.

**

Тэни перестал разговаривать и почти не ел. От пищи намеренно не отказывался, просто смотрел безучастно; поддаваясь уговорам, столь же равнодушно съедал малую часть принесенного. И снова будто спал наяву. И не только стараниями Лайэнэ, в нем словно погас и без того слабенький огонек. Пару раз велел принести бумагу, тушечницу и кисть, но забывал об этом, не в силах сосредоточиться на одном. Лайэнэ уверилась, что не ошиблась – он что-то хочет написать, и не скрывает это желание. Значит, послание не тайное.

Два дня она понемногу подливала ему зелье, и могла хотя бы ненадолго отлучаться без того, чтобы умирать от тревоги, но долго так продолжаться не могло. Ей нужны были другие травы, не только сонные.

На третью ночь, после визита врача и убедившись, что питье подействовало и мальчика не разбудишь ударом грома, она написала записку Микеро и подсунула под дверь. Писала – ей нужно в город, врач не удивится этому, знает ведь, кто она. Обещала вернуться утром и просила с мальчика глаз не сводить, как тот проснется. За это была почти спокойна.

Знала, что записку Микеро заметит обязательно, и все же взяла листок побелее. Словами сказать не решилась, во избежание расспросов.

Вышла на ночной воздух – как вырвалась, на какое-то время даже тревожиться перестала. Она все-таки была молода, и душа протестует, жить в страхе все время.

Письмо Энори Лайэнэ спрятала под одной из плиток в Лощине, с собой его нести было опасно, оставлять – тоже.

Летучие мыши носились над дорогой, ошалев от весны, и не обращали на храмы никакого внимания. Бестолковые – могут летать, а сами мечутся вверх и вниз, не знают, чего хотят! Вот ей бы способность перемещаться по воздуху…

План Лайэнэ таил в себе один изъян – она не рассчитала, что, хоть молода и полна сил, не очень привыкла долго ходить пешком, и всерьез, а не прогуливаться парком или берегом реки, где можно отдохнуть в любой миг. И носилок взять было негде. Ночью дорога от Лощины предсказуемо оказалась пуста, одиночество не пугало, но к открытию ворот молодая женщина опоздала.

Она решила заходить не через Кедровые, как все, кто возвращался из храмов: Лазуритовые находились ближе к ее дому, снаружи, обогнув часть городской стены, до них было быстрее, чем потом петлять между улочек.

Обычно по утрам тут царила шумиха – торговцы с повозками переругивались друг с другом за право пройти вперед, стражники осматривали товар, а простые путники старались, чтобы их никто не сбил с ног. Война все порушила, торговцы, если и были, уже прошли, народ не лился в ворота полноводным ручьем, а капал жалкими каплями вина из бутылки, осушенной пропойцей.

Лайэнэ бегло осмотрели на входе, потом чуть более пристально, заметив, что женщина молода и красива.

– Что, красотка, ночью к дружку бегала? Не от мужа ли? – подмигнул ей один из стражников. У нее сердце зашлось, показалось – лицо знакомое. А затем почудилось, что и Рииши сейчас появится здесь, он нередко бывал на тех или иных воротах с рассветом. С ответом Лайэнэ замешкалась, и услышала «Давай уже, проходи», как раздалось громкое «Дорогу!» – и прогрохотали копыта.

Отскочить в сторону она еле успела, но не удержалась на ногах, упала и крепко ударилась. В голове что-то хрустнуло, лопнуло; еще падая, Лайэнэ успела увидеть золотой флажок у гонца. Послание из Столицы…

Очнулась Лайэнэ на широкой лавке в какой-то каморке с деревянными чистыми стенами и небольшим окном. Со стоном подняла голову; тут же вбежала какая-то женщина, захлопотала, помогая сесть, принесла воды. Теперь, сидя, Лайэнэ могла видеть, что за окном – маленький дворик и помещения городской стражи. А ее, значит, сюда принесли и оставили, возиться особо не стали, невелика птица. На миг ощутила не то досаду, не то желание рассмеяться – явись она сюда с год назад и в своем нормальном обличьи…

– Благодарю за заботу, сейчас я уйду, – сказала она, поднимаясь; наступила на ногу и охнула. Только сейчас сообразила, что тени за окном какие-то больно уж длинные.

– Который час? – спросила с замиранием сердца.

Можно было рыдать, проклинать себя или судьбу, но надежда еще оставалась. До заката есть время, хотя и немного его; если вызвать носилки, она скоро будет дома. А там и слуги, и деньги. Она попросила о помощи женщину, пообещав расплатиться щедро. Та согласилась, правда, окинув незнакомку придирчивым взглядом. Лайэнэ не могла дать ей даже задаток, несколько монет, что были с собой, потеряла там, у ворот, когда ее сбила лошадь.

Растирая щиколотку, молодая ашринэ уселась ждать.

Небо становилось бледнее, желтее.

Посланница где-то замешкалась, видно, не поверила, что у пострадавшей путницы всерьез есть какие-то деньги. Если бы не выкатились монетки из рукава! Пожалела сто раз, что не взяла с собой кошелек, который можно надежно привязать к поясу: все равно грабителей по дороге не встретила, а городская стража кошельки у людей не срезает.

Дохромав до окошка, Лайэнэ выглянула, окликнула каких-то стражников, шедших по двору мимо, объяснила, в чем дело; они обещали помочь и тоже исчезли. Оставалось кричать, как задержанная за буйство на какой-нибудь вечеринке, чтобы привлечь хоть чье-то внимание.

А затем перестать наконец выдавать себя за другую. Еще бы прошел кто снова…

Совсем уже решила назваться – в другом месте так бы сразу и поступила, но тут опасалась насмешек и сплетен за спиной, решат еще, что за прежним их командиром явилась, не зная, что нет его в городе. И без того задержал ее тут прошлой осенью, спасибо, Кайто Аэмара вызволил…

Прокляла себя десять раз, но под кожу въелись правила – излишнего, дурного внимания не привлекать. Даже сейчас не смогла поступиться вбитым с детства законом.

Назваться она не успела, носилки-таки доставили. Хмурый верзила на руках вынес ее на улочку, усадил в деревянный короб.

Лайэнэ глотала слезы и беззвучно молилась. Ее, считай, не было целый день. И надо успеть домой и обратно к воротам, пока их не закрыли. Или сразу в Лощину? Нет, без зелья возвращаться нет смысла. Обратно так просто не выбраться, придется давать объяснения, куда это она зачастила.

Как быть, если каждый миг дорог?

Женщина-посланница крутилась подле, отчитываясь, как трудно было достать носилки. Она намеревалась проводить свою подопечную, чтобы не лишиться выгоды.

Лайэнэ было все равно. Вот сейчас будет дома, велит служанкам расплатиться, и наймет новых носильщиков, лучше бы лошадь, конечно, жаль, что ездить верхом не умеет она. Да, так и поступит – заплатит за лошадь вместе со всадником, пусть отвезет ее сам.

Улочки, соседние с ее домом, встретили привычным по середине весны ароматом гиацинтов – они пахли сильнее ирисов, заглушая их голос. Могла – пробежала бы оставшееся расстояние. Но приходилось сидеть; искусала себе все губы, измяла грубоватое полотно юбки.

Все холодней становилось в груди, будто не к дому подъезжала, а к месту казни.

Глава 2

Ворота, уцелевшие при взятии крепости, зияли дырами, доски торчали вокруг, как остатки зубов. Обугленные балки, обвалившиеся перила. Дерево еще тлело. Остро пахло гарью, словно и сам воздух тут поджигали. Ветер свистел, ныряя меж досок и разваленных бревен, словно показывал свою лихость. По доске хлопала, зацепившись за гвоздь, обгоревшая тряпка, недавно одно из знамен.

Никто не помешал Лиани дойти до Сосновой, даже собственная слабость. Солнце поднялось уже до верха стен – тори-ай ошибся, времени, чтобы добраться, понадобилось больше двух часов.

Крепость – то, что от нее осталось – не пустовала: меньше десятка человек бродили внутри. Своих приятелей он среди них не увидел. Кто-то пытался помочь раненым, кто-то потерянно ходил туда-сюда среди тел, ища близких или просто выживших. Подросток, перемазанный сажей, сидел посреди двора, будто на островке в половодье, когда вставать попросту бессмысленно – идти некуда. Женщина в красном шарфе, повязанном на голову, никак не могла поднять мужчину, лежащего вниз лицом – он был больше ее раза в два, и она все тянула и тянула его за плечи. Лиани ее не знал, видно, пришла из деревни. Старик, отвоевавший свое и живший в Сосновой из милости, полусидел, прислонившись к бочке, и деловито разглядывал страшную рану на ноге: часть голени обгорела, и видна была кость. Но он, казалось, боли не чувствовал, и прикидывал, как бы ловчей перевязать.

На юношу внимания никто не обратил; будь он из вражеского отряда, мог бы убить всех. Он тоже никого не окликнул, расспросить; тоже бездумно вошел в этот медленный хоровод, побрел, отыскивая знакомых. Эйли Амая нашел быстро. Лицо младшего офицера уцелело, на нем почти не было грязи и сажи. Только цвет серо-белый, не как у живого. А вот летописца, секретаря командира Таниеры, свесившегося с каменной лестницы во двор, узнать можно было лишь по кольцу из оникса – не привык к сражениям, и снять позабыл. Рухэй кольцо почему-то не взяли; но они, похоже, не особо и грабили – больше старались разрушить. И еще, и еще были лица, одни целые, другие нет; мужчины молодые и старые, те, кому уже привязался, и те, к которым привязаться еще не успел, но привык. Мертвые.

Почему-то сейчас это почти не вызвало отклика. Как будто перед ним были не люди, с которыми еще сутки – или двое? – назад дружески разговаривал, а остатки сарая, разметанного наводнением, и он отмечал разрушения и прикидывал, что еще уцелело.

Тело командира Сосновой Лиани нашел у стены: его вместе с телом помощника уже отыскали, уложили, накрыв уцелевшим куском ткани. На лица юноша смотреть не стал.

Он забыл и про боль, и про багровые вспышки перед глазами, и обходил Сосновую, кусочек за кусочком. На сохранившуюся небольшую часть галереи он подняться не мог, не пытался даже, и переворачивать тела, стараясь найти выживших, не получалось. Но это делали другие, наконец разглядевшие его и теперь бредущие следом за ним. Из командиров, даже десятников, не уцелел, похоже, никто.

Не знал, не понимал, сколь долго уже находится здесь.

На глаз нельзя было сказать, как сильно повреждены деревянные переборки, но, похоже, старой Сосновой пришел конец. Камня и дерева тут было примерно поровну, выходит, половина ее сгорела. Даже сейчас, не в силах вдумываться, Лиани удивился этому. Врагов было много, но не настолько, чтобы нанести крепости такие раны.

«Они и пришли за этим, не за богатством же, которого здесь отродясь не было», – мелькнула мысль, далекая, словно возникла не в его голове.

Постепенно, из картинок и реплик, он складывал картину боя и последовавшей за ним резни. Враги прорвались через давно заложенный ход, и откуда узнали о нем? Лиани не знал, просто понял, увидев в стене отверстие. Не все они прошли, тут слишком узкое место. Но лазутчики, верно, устроили переполох, убив офицеров.

У самого хода сражения не было, рухэй ворвались в ворота. Но два тела лежали здесь, видимо, караульные; уязвимое место, хоть и почти никому не известное, все же поставили охранять. Лиани всмотрелся в убитых. Неясно, как это сделали. И что-то жуткое в лицах, будто перед смертью солдат испугало что-то. И ход… он был заложен камнями, но от удара изнутри они выпали. Тут-то все ясно.

Но еще яснее теперь – предатель был в крепости. Теперь-то его не найдешь. Все командиры погибли, значит, не они, и это хоть горькая, но отрада. Могли, конечно, убить и предателя, как только он стал ненужным, но об этом думать и вовсе не хочется. А хочется его отыскать. Живым.

Запах дыма и гари все не становился привычным. Он проступал отовсюду, крепость сочилась им, как сосны смолой.

Лиани бродил по крепости, позабыв, что надо отправить помощников к монаху и раненым товарищам. Уже не искал разгадок, да и выживших, не по первому разу пересек двор, осмотрел развалины, не задумываясь, есть ли в этом какой-то смысл.

На перевернутую тележку опустилась сорока, застрекотала. Невольно проследил взглядом за птицей, заметил розовую тряпку, зацепившуюся за колесо. На уголке была грубовато вышита пчела над цветком. Шарф Кэйу.

Нагнулся, попробовав отмотать его, в бок вонзились раскаленные когти, подогнулись ноги; он так и замер на коленях у тележки, уткнувшись лицом в колесо. Сколько-то времени прошло, пока не осознал – он по-прежнему сжимает в руках полоску ткани, а над ухом кто-то всхлипывает, трогает за плечо.

Теперь-то он уж точно видел перед собой Кэйу, а не другую. Живую, растрепанную – кофта на груди почти развязалась, на щеках царапины и грязные разводы. Смотрел на нее, и смотрел, и… пока девушка не кинулась с плачем к нему на шею, тогда только вскрикнул, запоздало перехватил ее руки.

Кэйу заговорила не сразу, поначалу он испугался, что она вообще говорить не сможет – доводилось о таком слышать. Но нет, этого Небеса не отняли у нее. Только звуки сперва не получались, прыгали по губам. Не сразу сумел понять, что она пытается произнести. Не только из-за сбивчивой речи; Кэйу не могла знать о его боли и слабости, и слова проходили мимо нее, а он не мог, права не имел сейчас ее отстранить.

Как утопающий за соломинку, так ухватилась за него девушка, а Лиани безнадежно пытался утешить ее, зная, что бесполезно. Потом она собралась, заговорила тверже, и слушать смогла, только все держала его за руку.

– Где же ты пряталась?

– Там, – она показала на угол кухни – каменный пристрой выстоял. Лиани вспомнил, что там стоял сундук.

– В сундуке?

– Нет, там бы нашли, – девушка замотала головой, – Под ним половица отходила, и яма внизу немного, там же погреб рядом, осыпалось… Наш старик все заделать хотел…

О каком она старике, Лиани не понял, но и не уточнил. Может, тот, что сидит во дворе?

– Но как ты… почему не ушла вместе с женщинами?

– Не все ушли, – тихо всхлипнула Кэйу, – А я приболела, ну и потом…

Да, среди тел были и женские.

Дурак я, подумал Лиани. Неважно, что значит это «потом», должен был отправить ее, проследить за этим, а я просто забыл, решил, что уйдет. И попрощаться забыл, так все навалилось сразу. Только не оправдание.

Ее не тронули захватчики – спряталась хорошо, и на теле не было ни одной серьезной царапины. А в душе – он видел, будто Кэйу, прозрачной была – не осталось живого места.

А в его душе – облегчение, что нашлась и жива, но все перекрывала дымная гарь, и не удавалось ощутить простого человеческого родства с этой девушкой: сродни ему была разоренная крепость.

Он собрал уцелевших, рассказал им, что помощь подойдет скоро, и сам на это надеялся. Добравшегося до Сосновой жителя соседней деревни – враг не тронул ее – отправил обратно, привести людей.

Отправил за ранеными двоих из выживших – конюха и мальчишку-подростка из тех, что есть в любой крепости, помогают всем сразу и мечтают о воинских подвигах. У мальчишки была рассечена ладонь – отбил чужой клинок, но сам он был достаточно крепким, если что, на него опереться получится.

Когда здесь будет монах, и подоспеют люди из деревушки, можно будет похоронить убитых, начать хотя бы.

Лиани к осыпи не пошел, хотя сперва думал об этом. Но осознал – свалится на полдороги, и тащить придется уже троих. Кэйу увела его в уцелевшую подсобку при кухне, поменяла повязку, уложила на лавку, отдохнуть хоть немного. Она отчаянно хваталась за то, что можно сделать прямо сейчас, то, что понятно, и боялась на шаг отойти от Лиани, боялась смотреть во двор. А юноша сейчас мог утешить ее только тем, что попросить и принять ее заботу.

Ребра болели по-прежнему, дышать было трудно, но он понял, что все же заснет сейчас. Пробормотав, чтобы Кэйу сразу будила, если что, на худой конец когда посланцы вернутся, он закрыл глаза, чувствуя, что девушка снова ухватила его за руку: то ли Кэйу для Лиани якорь, не уйти навсегда в забытье, то ли он для нее – с ума не сойти.

**

Сумерки бросили притворяться днем, они, сизые и сиреневые, спускались слишком быстро. На стук носильщика распахнулись невысокие резные ворота, Лайэнэ, приложив палец к губам, сделала знак ахнувшим слугам – молчать. Они внесли ее в дом, расплатились с женщиной и носильщиками, засуетились возле хозяйки, а той ничего сейчас не хотелось, только добраться до флаконов и умчаться в Лощину.

Наверное, впервые в жизни ее никто в собственном доме не слушал. Обеспокоенные, домочадцы сновали вокруг – приложить лед к свежему синяку над правой бровью, примотать к ноге компресс из целебных трав. Лайэнэ не умела заставить себя слушаться, обычно ей рады были услужить и так.

Сумерки густели, наливались синевой и вечерними ароматами. Безнадежностью.

– Подите все прочь! – наконец выкрикнула она, сидя на подушках на собственном ложе, и швырнула одну из подушек в служанку. И зарыдала, уткнувшись лицом в покрывало.

Слуги, испуганные и озадаченные, ушли тихо-тихо, не скрипнув половицей, не стукнув дверной створкой. Слезы схлынули так же внезапно, как прорвались. Умирая от стыда и тревоги, Лайэнэ вытерла лицо, кое-как поднялась, дохромала до своих ящичков, поспешно, едва не уронив, вытащила шкатулку. Вот этот флакончик, и, пожалуй, вот этот… он, кажется, тоже не полон. Сдвинула отобранное на край стола. На первое время хватит.

Дрожащей рукой ухватила чашечку со сладким питьем, заботливо оставленным слугами. Весь день во рту не было ни капли воды. Съесть бы еще хоть что-нибудь. Но ворота, ворота…

– Ничего сегодня не будет с ним, можешь не волноваться.

Когда серая тень появилась из-за прикроватной занавеси, Лайэнэ испытала не страх, а почти облегчение.

– Ты пришел убить меня?

– Нет. Поблагодарить.

Звон раздался: Лайэнэ посмотрела вниз. Сине-белые осколки лежали возле ее ног, а чашечки в руке не было. Не заметила, как пальцы разжались.

– Тэни жив. Уж это я чувствую даже через монастырские стены…

– Что… как… – она оперлась на столик; голос не слушался, и ноги тоже.

– С него сегодня не спустят глаз. В Осорэи явился гонец из Столицы. Я передал весть об этом; предупредил, что Дому и наследнику надо быть готовыми ко всему. И к покушению тоже – от местных. Не думаю, что все так плохо на деле, но сейчас…

Лайэнэ закрыла глаза. Голова закружилась.

– Сядь, – он вернул ее на кровать, сам отступил на прежнее место.

– Слуги пока не придут, если что… я занял их в другом месте дома.

Пожар, что ли, устроил? – обессилено подумала молодая женщина, и ей было все равно. Энори смотрел на нее, собранный, похожий на сжатые в кулак пальцы. Просто смотрел. Что он недавно сказал? Поблагодарить?

– Не понимаю… я же помешала тебе.

– Да, помешала. Но я могу хотеть разных вещей. Это нежить вроде тори-ай одержима убийством, не я.

Шагнул ближе, неожиданно опустил взгляд. То ли просто в пол смотрел, то ли на сине-белые черепки.

– Спаси мальчика, Лайэнэ. Я сам не смогу.

– Чего ты хочешь? – спросила она – растерянно, напряженно.

– Я сам создал нашу связь, не думая, что так будет. Он мне… очень дорог.

– Не понимаю, – повторила она.

Энори вдруг оказался внизу, на полу, среди черепков; сидел, обхватив себя за плечи, а глаз так и не поднимал. Отозвался глухо, в его странном голосе на сей раз не нашлось ни одной звонкой ноты:

– Больше мне просить некого.

– Но ты же хотел мести? Я читала письмо…

– Еще бы оно от тебя ускользнуло! Но тогда ты знаешь. Этот костер будет долго гореть…

– И ты… хочешь моей помощи?

Лайэнэ немного пришла в себя. Гонец, страх перед Столицей, возможное покушение… да, это серьезно. Как удачно подвернулся этот гонец! Невольно тронула лоб. И Энори, он вырастил мальчика, он и впрямь чувствует… только если все изменится прямо сейчас, никто ничего не успеет сделать. Бросила взгляд на окно – стемнело уже. Ворота закрыты.

– Ты не дал мне уехать, – сказала тихо-тихо.

– Мне надо с тобой поговорить. Иначе ты не стала бы слушать.

– То, что женщина так долго не шла… твоих рук дело?

– Моих.

Он тоже говорил тихо и напряженно.

– Поверь, я…

– Тебе нельзя верить. Ты всегда… ты способен вывернуть водную гладь наизнанку, – произнося это, Лайэнэ вспомнила, что говорят о нечисти. Слабая надежда, но все же…

– Скажи прямо, чего ты хочешь, – потребовала она.

– Я хочу, чтобы Тайрену жил, – отозвался он быстро, – И ничего больше не сделаю против него. Довольна?

– Хватит и того, что уже сделано…

– Потому я к тебе и пришел.

Повертел в руках осколок чашки, потом другой, будто пытаясь собрать.

– Я никогда раньше не нарушал слова, и все-таки это сделал. Обещал мальчику, что его заберу. Но ты знаешь, что это значит, и я…

– Только не говори, что письмо то было написано ради исполнения данного слова! – в сердцах сказала Лайэнэ.

– Нет, я хотел не просто горя, но позора всему их Дому.

– Сейчас не хочешь?

– Не через Тайрену.

Осколки полетели в угол, а Энори наконец поднял лицо, полыхающее яростью:

– Когда я узнал про покушение на Тагари, не знаю, огорчился я или обрадовался. Если он умер бы, можно ничего и не делать, ведь так? Братцу его плевать на ребенка, а позор на имя Дома… Кэраи бы сумел вывернуться, он ведь столичный житель, он ни при чем… Но Тагари выжил.

– И ты доделал то, что хотел изначально, а теперь сожалеешь.

– Да.

– А ведь ты намеренно делал его еще более несчастным, внушая надежду, что отец оценит когда-нибудь… что надо верить, стараться быть лучше… но лишь ты способен помочь в этом и принимаешь мальчика таким, как есть, слабым, ненужным, – Лайэнэ ощутила, как гнев растет в ней, но сдержалась.

– Напиши ему. Тэни.

– Нет, – Энори так сильно мотнул головой, словно хотел сбросить с волос шмеля или паука. – Да и нет смысла – я все рассказал, этого не отменить.

– Но ты можешь теперь…

– Нет! – встал резко, почти вскочил; показался на голову выше, чем был. Лайэнэ впервые видела его – испуганным? Надо же.

Она оперлась на столик локтями, положила подбородок на сцепленные пальцы, словно в противовес гостю двигаясь нарочито медленно. На деле продумывала каждый свой жест, тем более слово: ошибка может дорого стоить

– Какие же вы все… одинаковые. Есть такая порода людей, считающая, что солнце встает ради них. Сперва сделаете, а потом отчаянно желаете, чтобы другой все исправил за вас.

– Я не знаю, что ему написать. Если ошибусь, это уже никто не поправит.

Словно ее мысли подслушал…

– Как занятно. Тот, кто играет чужой волей и жизнями, не может найти слов для ребенка, которого сам и вырастил и знает лучше всех.

Снова качание головы. И смотрит в упор, в свете лампы заметно, как зрачки сужаются и расширяются. Не от огня.

Нелюдь, сейчас это отчетливо видно.

– Одна я не справлюсь.

Он долго думал. За дверью кто-то прошел, заговорили слуги в саду. Вот сейчас откроется дверь, и… Ведь он не всесилен, отвести глаза всем. Что он сделает с ее домочадцами? Может и ничего, сил не хватит совладать сразу с несколькими.

– Дай мне лист.

Лайэнэ вздрогнула – привыкла уже к его молчанию.

– Возьми все нужное на столике возле окна, мне тяжело встать.

Лампа на том, дальнем столе не горела, но Энори этого, похоже, и не заметил. Кисть летала над бумагой, а Лайэнэ гадала – и не могла представить, какие он подберет слова.

– Госпожа? – служанка стукнулась в дверь, – Как вы? Готов ужин…

– Погоди немного, – сказала Лайэнэ, стараясь, чтобы дрогнувший голос не выдал. – Чуть позже. Я позову…

Хвала Небесам, ее слезы возымели хорошее действие – никто не ворвался проверить, как она себя чувствует.

Энори поднялся, шагнул к молодой женщине. Молча подал ей свернутый лист.

– Я могу прочесть?

Короткий смешок, совсем прежний:

– Я уйду и первое, что ты сделаешь – развернешь мое послание. Так зачем спрашивать?

Он ничего не написал. Ни слова. На листе нарисована была карта, южный берег страны. Морской залив, корабли, чайки. Отрывистые наброски – не замыкал контур рисунка, – но удивительно точные. Словно соленым ветром повеяло, хотя и сама Лайэнэ на море не была. И фигурка мальчика. Счастливого мальчика, глядящего на чаек и корабли.

Лайэнэ сложила послание, более аккуратно, чем это сделал Энори.

– Я передам.

Смутно было у нее на душе, смутно и странно. И что говорить, не знала.

– А может быть, ты сумеешь вывести его за ограду Храма? – спросил Энори. – Я не причиню вреда…

– Ни за что на свете! – отрезала молодая женщина, и, испугавшись поспешных слов, пояснила: – Да и не смогла бы. За мной тоже смотрят.

– Не старайся быть вежливой, я знаю, как ты ко мне относишься.

А вот ее чувства были для Энори как на ладони. Так стоит ли сдерживаться?

– Мне это сейчас без разницы, знаешь ты или нет. Другое важнее. А потом я бы с радостью позвала сюда всех монахов Лощины, чтобы они развеяли тебя по ветру – но ведь все равно не сумею.

– И с призраками меня не путай, – сказал он, как ей показалось, слегка недовольно. Добавил: – А пока мне придется снова уйти из города.

– И от мальчика, который, если верить, столь тебе дорог?

– Ты не знаешь еще очень многого. О том, что я сделал.

– Расскажи.

– Нет, не сейчас. Я бы держался поблизости, но должен завершить кое-что, и сейчас не смогу быть здесь.

– Слава Небесам и Заступнице!

– Зря ты так, моя защита дорогого стоит, – отметил он.

– Дорого стоит пересечься с тобой! Но о тебе хватит, я хочу говорить о мальчике. Если поможет твои рисунок и мои слова и травы, он… выживет без тебя?

– Он уже не так болен, как раньше. А если ты о другом… должен. Он ведь все-таки человек, – ответил Энори с неожиданной тоской в голосе. Подошел к окну, постоял там, чуть склонив голову. Вот заметят его из сада… А, пусть. Им обоим это без разницы.

Свет лампы на прикроватном столике не доходил до окна. Силуэт-тень…

Нередко видела его здесь, но – другим. Задумчивым, веселым, жестоким, ласковым… Множество масок. Еще одна?

– Когда я пришел к людям, я не знал ваших сказок. Никаких не знал. Потом послушал, что вы рассказываете… Они правдивы в одном – тем, кто не человек, нельзя жить с вами. Не получится. Можно играть с вами, убивать, но нельзя с вами жить.

Лайэне ощутила смятение, так надломленно прозвучал голос. Не ведись на это, дуреха! Он бы затмил величайших актеров, потому что он умеет быть искренним в каждой маске…

– Тебе словно бы немного меня жаль. Так странно, – отметил он, не поднимая головы. Но молодой женщине показалось – он чуть улыбается. – И тебе странно, верно? Почему, Лайэнэ? Что изменилось?

– Ничего, – вздохнула она, – Между нами есть одно сходство – ты умеешь чувствовать людей, и нас учили этому. Только на разное направляем это умение.

– Ты, не все подобные тебе.

– Не все; будь я другой, не попалась бы так легко в твои сети.

– Другие еще быстрее попадаются. У человека много струн, на которых легко сыграть. Да, есть те, у кого эти струны сгорели. Но ты не назовешь человеком огарок?

– Смотрю, ты приходишь в себя, – сухо отметила Лайэнэ.

– Позволь мне остаться сегодня здесь. Ведь ты все равно не покинешь город до открытия ворот.

– Зачем тебе это?

– В тебе нет ненависти и страха, мне это очень нужно сейчас.

Подумав, она сказала:

– Оставайся. Хоть буду знать, где ты и чем занят. Но не рассчитывай на мою близость – я не настолько добрая.

– Спасибо и за это.

Была уверена, что глаз и на миг не сомкнет, и немного тревожилась, как бы он не заставил ее уснуть. Энори застыл у окна, глядел на ночной сад, и, верно, видел в нем каждый лепесток у цветов. А она маялась – говорить с ним не хотелось, книга не помогала отвлечься.

– Почему бы тебе не отдохнуть хотя бы час? – спросил он, не отворачиваясь от созерцания сада. Ветерок, проникавший в окно, шевелил тонкие прядки, при свече они казались рыжеватыми.

– Ни в коем случае.

– Тебе не надо сейчас сражаться со мной. Час, или два – так будет лучше. Обещаю, я тебя разбужу, и ничего не случится за это время. Раз уж ты настолько хорошо меня поняла, должна знать и то, что я не вру.

Ничего лучшего Лайэнэ придумать не смогла, и удобней устроилась на подушках, полусидя, чтобы сразу вскочить, если что. Задремала почти сразу, и было хорошо и спокойно, почти уютно. Может, просто устала, а может, гость постарался. Вот всегда бы он был таким…

Он сдержал слово – разбудил еще до рассвета, как раз упала последняя песчинка на отметке двух часов.

– Собирайся, я тебя провожу.

Потом, когда она катила в повозке, уже по дороге к Лощине – одна, Энори счел за лучшее не показываться рядом – слово за словом вспоминала их разговор и досадовала – надо было потребовать с него клятву совсем исчезнуть, или что-нибудь вроде этого. Ведь он, похоже, в самом деле мог рассчитывать только на нее, и в помощи нуждался. Хотя он отлично умеет играть словами, и не стоит думать, будто миг слабости реально что-то изменит. Он обещал не трогать Тайрену, и то спасибо.

Ей стало смешно. Во многом это были последствия пережитой ночи, но она искренне смеялась и над тем, в каком раскладе фигурки стали на доску.

«Тот, кто по долгу родства обязан защищать этого мальчика, не давал мне быть с ним, а тот, кто пытался убить, просит ему помочь».