Текст книги "Ахэрээну (СИ)"

Автор книги: Светлана Дильдина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

Глава 19

Сосны переплели ветви над поляной, словно играли, чья все же окажется сверху. У костра привычно полудремал монах, над ними вились светлые мотыльки, будто шел снег. Скоро, подумал Лиани. Так или иначе, скоро все это кончится. А потом, возможно, Нээле согласится уехать с ним к его семье. Это были приятные мысли, но они не смогли протянуться в наконец подступивший сон.

Снилось ему необычное – словно очень большая и белая луна, светящийся мертвый бутон, нависает над домиком, где живут они с Нээле. И будто не первый день уже проведен в этом домике, невесть сколько дней прошло, а то и лет, только Нээле вдруг пропала. И сам он выходит на черную холмистую равнину, ищет и не может найти, и непонятно – то ли весна, то ли осень, и волки воют вдали, нестрашно, тоскливо.

Проснулся, едва ли не подскочил – нет, вот она, живая, лежит невдалеке на лапнике, уютно свернулась во сне, и улыбается, и, не просыпаясь, отгоняет от лица комара.

Будить ее не хотелось, но было надо – чем больше пройдут по свету, тем лучше. Занималось утро. Обошел полянку – палочки монастырских курений уже догорели, остались черные ножки, еле различимые среди мха. Но ни одна не была сбита. И все же ощущался чей-то недобрый взгляд, не понять даже, то ли звериный, то ли человечий. Наклонившись над очередным остатком палочки, промедлил и опустился к ней, разглядывая протянутую к верхушке новорожденную паутинку, и вовремя: над головой, шевельнув волосы, свистнула стрела. Вскрикнул монах; Лиани, толком не развернувшись еще, бросил нож туда, откуда был выстрел. Кто-то упал, и затрещал валежник, с неохотой пропуская второго, убегавшего. Преследовать его было сейчас невозможно.

Окликнув монаха, убедился – живой, хотя не совсем невредимый.

Тогда пошел посмотреть на упавшего: тот был убит наповал, нож вонзился в глазницу.

Молодой человек даже удивился слегка – он никогда не был таким уж мастером. Аможет быть, помогла лесная хозяйка, о которой столько раз говорила Нээле? Не нож направить, но подставить под ногу неудобный сучок, чтобы человек качнулся…

С некоторым усилием вытащив нож, обтер его о густой, необычайно яркий мох. Мертвый смотрел в переплетение ветвей одним глазом, недовольно и чуть обижено. Средних лет, крепкий, диковатого вида – нет, не рухэй недобитый, обычный горный бродяга, видно, из тех, что промышляют и охотой, и грабежом. Ценностей при нем не было, насколько позволил понять беглый осмотр. Если просто разбойник, это понятно, а если ему кто заплатил… Могло быть у второго, убежавшего быть, могли где оставить, в лесу много мест для тайников.

Тело лежало за пределами «ночного» круга, но было уже довольно светло, Лиани рискнул отойти и оттащил его еще дальше, забросал ветками – не слишком хорошо, дикие звери растащат, но увы, не до него теперь.

Брата Унно ранило не тяжело, в верхнюю часть бедра; он казался не страдающим, а озадаченным. А девушка не сидела сиднем – успела мелко нарезать какие-то травки для повязки.

– Дай, теперь я, – молодой человек взял у нее кусок коры, на котором лежала зеленая кашица. Она подалась было за ним, начав говорить о том, что перевязки – женское дело, но смутилась, глянув на собственные, все еще перебинтованные запястья, и не понадобилось объяснять: дело не в мужском или женском, а всего лишь в умении. Она была очень милая, когда так смущалась, он не знал, в каком настроении она трогает больше – так ли, или когда смеется, или когда грустит?

– Думаешь, это он сделал? – теперь они все, будто сговорившись, избегали называть имя, словно его звучание могло склонить чашу весов не в их пользу.

– Невозможно обвинять, твердо не зная, – понуро сказал монах.

– Да, после нападения рухэй, да что там, в ходе войны тут развелось бандитов и мародеров… они могли счесть нас легкой жертвой.

– Но второй убежал…

– Не ожидали такого отпора. Хотя может еще вернуться. А стреляет он плохо.

– Значит, все же не… все же случайность, он бы им рассказал, – монах призадумался, – Первый метил в тебя – но так поступил бы и человек знающий, и случайный разбойник: ты не выглядишь легкой жертвой, которую можно оставить и на потом.

– А если это он, у него не было возможности искать настоящих убийц, – негромко вступила Нээле.

– Сделай-ка мне костыль попрочнее, – попросил брат Унно, косясь на складки монашеского одеяния, закрывшего повязку.

– Не дойдешь, – отрезал Лиани. – Подождем, пока ты поправишься.

– Нет, – запавшие глаза монаха были скорбны и ясны. – Думаю, никогда не удастся узнать, что именно сделал он, а на что вывела развилка судьбы. Но если не случайные разбойники набрели на наш след, нельзя давать лишнее время, придумать что-нибудь.

– Вряд ли можно найти еще наемных убийц в этой глуши, когда стрела не пускает отойти далеко.

– Не тот это случай, полагаться на домыслы… Добреду как-нибудь.

Не впервые сказал о себе так впрямую, но сейчас это не казалось случайной оговоркой.

Не оставляет ли его святость, подумал Лиани, и улыбнулся этой мысли. Если оставит, после всего… толку от такой святости. И ну ее совсем.

**

Неприятная весть застигла Макори в пути – он как раз возвращался из предместий Осорэи. Его сторонников становилось меньше и меньше, и держал их один только страх. Даже у слуг и его солдат были такие лица, словно они уже отдали свою верность кому-то другому, а его лишь терпели. Иногда он спохватывался, что не может такого быть, но тут же ловил то усмешку, то скуку там, где их быть не должно – в ответ на его приказ или всего лишь появление.

Отец, который сперва пытался отыскать Тайрену, куда-то исчез, и посланцы нашли пустой дом. Люди Атоги по-прежнему были в Срединной и Осорэи, но и они, похоже, не знали про Суро: тот словно утек под землю.

Макори остановил коня на обходной дороге; на северном отрезке она была пуста, камни плавились от солнца. Слишком грязной стала дорога, неприятно было смотреть – но никому сейчас не было дела до чистоты булыжников под ногами.

– Процессия вот-вот въедет в город, – сообщил посланец, еще мальчишка – он был испуган и возбужден, и еще не научился жить больше чем одним днем. – Через Нефритовые ворота. Несколько сотен, и не только военные.

– Посмотрим, – сказал Макори, и пустил коня вскачь. Вскоре с вершины холма смотрел на змеящуюся в пыли вереницу людей, ярко-пеструю, словно змеиная же чешуя, со знаменами золотыми, черными и изумрудными. Новая власть въезжала в город в сопровождении множества солдат и слуг, а еще солдаты, он знал, подходили с юга, скоро сюда перебросят и северных – свобода Хинаи закончилась.

Прищурился, но лиц отсюда не мог различить. Ненадолго возникла мысль подъехать поближе, но видел – дорогу охраняют, все равно не подобраться.

Много ли крови прольет ставленник Солнечной птицы? Бывало по-разному. Когда власть в провинции взял Дом Таэна, и вовсе почти миром решилось всё. Тогда удержались Жаворонки, сейчас все иначе.

Макори следил за процессией, пока ворота не втянули в себя ее всю, словно высунутый язык. Эх и развлечение сейчас городским зевакам, и теснота на боковых улочках – не протолкнешься. Близко-то никого не подпустят, а посмотреть хочется.

– Все, нечего больше делать, – сказал молодой человек, разворачивая коня. Солнце зашло за невесть откуда возникшую тучку. Только сейчас ощутил, что слишком долго пробыл на жаре, повязка сдавливала голову и была словно из липкого меха, Макори сорвал ее и бросил. Кусок синего шелка, расшитый контурами серебряных птиц, зацепился за куст и повис. Один из слуг хотел было спешиться, подобрать, но Макори ему не позволил.

Следующий день встретил и без того плохо спавшего Макори серым унынием, будто кто проглотил солнце. Он велел совсем открыть оконные решетки, но мог бы и вовсе их выломать – светлее в комнате не становилось. От жары и следа не осталось. В сырой серости картина, висевшая на стене – потерял счет уже этим картинам и стенам, меняя места ночлега – выглядела особенно неприятно.

Художник был явно больше увлечен изображением пруда, мостика и деревьев, чем женской фигуры, поэтому она вышла нездешней и неприкаянной. Вроде бы та же кисть, что рисовала лисицу и журавля, картину, возле которой он говорил с Лайэнэ. Решительная красотка удивила его тогда и порядком повеселила. Сейчас, возможно, не отпустил бы ее.

Снова взглянул на картину.

Макори был уверен, что этой ночью видел призрак матери. Женщина, пробежавшая по дорожке в саду, была очень молода, это читалось в каждом изгибе фигуры, в каждом движении. На ней светлело широкое одеяние, а кончики распущенных волос будто слегка искрились. Конечно, это могла быть служанка, спешащая на свидание; он, переезжая с места на место, не возил с собой женщин, они всегда находились при доме. Но для служанки женщина казалась слишком богато одетой и слишком беспечной.

Лица он не видел, но и не узнал бы – мать Макори не помнил. Это роднило его с тем мальчиком, который случайно попал под опеку старшего из наследников Нэйта. Правда, одно время ходили слухи, что Истэ не умерла… Или то были сплетни, и это она заглянула к сыну? Сам-то мальчишка еще жив, интересно, или не пережил ночь? Хотя в этом случае перепуганные слуги уже толпились бы у порога, стуча головами об пол…

В коридоре кто-то засмеялся, звук был таким громким, что проникал через двери – еще одно доказательство, что в приближенных поубавилось почтения. Хотя им-то радоваться нечего, никому не нужны верные павшего Дома. Ладно если в живых оставят, чтобы не дрожать уже за свою жизнь – не раз бывали случаи мести, удар достигал цели даже через поколение.

Кто-то постучал по створке, Макори велел войти. Один из его людей появился, усталый, слегка встрепанный, видно, сразу из седла. Поклонился, но даже в этом поклоне Макори почудилась небрежность.

– Наши шпионы нашли господина Нэйта-старшего.

– И куда он запрятался? – лениво спросил Макори. – В омут под деревнским мостом?

– Он в имении возле Срединной, к нему приезжали какие-то люди, возможно, он скоро покинет и то поместье, – приближенный потоптался на месте и осторожно спросил: – Вы отдадите мальчика? Господину Суро, или…

В прошлые времена за такой вопрос наглец получил бы как следует, теперь же молодой человек лишь хмыкнул и велел принести вина.

Рассчитывать больше не мог ни на что. Макори себя не обманывал – с тех пор, как отряд из Срединных земель – уже не из Окаэры – вошел на территорию Хинаи, Тайрену, живой ли, мертвый перестал иметь значение. А это значит, у него самого больше нет ни одной значимой фишки.

Можно последовать примеру отца и скрыться, но он знал, что не сможет. Слишком привык к власти и роскоши. Его, в общем-то, никто и ни в чем не обвинял пока, но, если обвинит, будет поздно.

Макори не умел и не хотел ждать, и лишь эти несколько месяцев ощутил наконец свободу делать, что хочешь. Только от власти отца все равно так и не освободился: сейчас понимал, что, поступая наперекор, все равно находишься в чужой тени.

Осознавать это оказалось очень смешно, он давно не смеялся столько.

– Принеси еще чего-нибудь выпить, – он демонстративно перевернул кувшин, оттуда на пол упала одна жалкая капля. – И не мелочись, таская по чуть-чуть, у нас праздник, в конце концов, закат целой эпохи.

Он хотел очень многого, а ничего не сделал совсем. А ведь ему уже достаточно лет. Пристально глянул на себя в зеркало, серебро отразило то же, что и всегда. Лицо не стало ни умнее, ни глупее, ни значительней. А за спиной темнели винно-красные занавески; он предпочел бы густую хвою гор, где на ветвях сидят, готовя прыжок, быстрые рыси, а голоса волков в тумане – как плач и песни призраков.

Было уже за полдень, но пасмурно, и воздух сырой, тяжелый. Может, скоро прольется дождь, а может, как и вчера, упадут несколько капель – и все на этом. Так всегда: вместо ожидаемого ливня ты получаешь жалкую ерунду.

Макори вышел в сад, тесный и, как показалось, неряшливый: кусты наползали на дорожки, топорщили ветви без всякой гармонии, то тут, то там набросана была земля или камешки, будто следы оставили медведки или даже кроты, а садовники убрали кое-как. Присел на скамью, маленькую и узкую, словно предназначенную для ребенка. Ему самому здесь было неуютно, чувствовал себя слишком большим для этого мирка.

В голове звенели кузнечики, собрались из всего сада, в остальном он чувствовал, что вино не дало ему ничего, словно он пил родниковую воду. Чем-то сейчас занят отец, спасает свою шкуру или ждет ему одному понятных событий?

Отец… а ну его к демонам. У него есть еще один сын, послушная тень. А Макори с радостью устроил бы ему еще парочку разочарований, да посерьезней. Ну ничего, теперь сама жизнь постарается. Взял длинный узкий нож-анару, приставил к груди: главное, чтоб клинок по ребру не скользнул, уходя в сторону. С силой ударил. В глазах потемнело.

«Больно, – подумал он, отмечая, как мир, выступая из темноты, багровеет и стекает пятнами. – Кажется, попал».

**

– Ты очень много сумел, – беловолосый подросток, чуть прищурясь от еще яркого солнца, бросал зерна двум скачущим по земле неподалеку сорокам. – Даже не представляешь, насколько.

– И что мне с этих слов?

– Ты обладаешь свободой воли, – задумчиво продолжала Опора, словно его не слыша. – Да, на тебя стоило посмотреть…

– Любая лесная тварь обладает. Разве не тебе принадлежат слова, что не можешь никому ничего навязать? Даже тори-ай выбирали сами.

– Ох, я не о том.

Со стороны эти двое выглядели приятелями, присевшими на траву отдохнуть, только младший смотрел на птиц, избегая поворачиваться даже боком, словно не хотел показать лицо. Здесь, кроме осыпи, по которой скакали сороки, было много золотого донника, фигура старшего – а он держался поодаль – почти утопала среди листьев и стеблей.

– Я могу уйти в сон, как делают мои сородичи?

– Ты же пробовал, какого ответа желаешь? Увы, нет. У тебя не получится. Тебя держит не только ребенок, не только стрела, но все люди, помнящие тебя. Привязка к миру сильна… Но, если хочешь, попробуй еще – как сам недавно сказал, никто не может тебе запретить.

– Ты умеешь внушить надежду, воплощение любви и заботы…

– Ха, – резко выдохнув, создание мягко потянулось, покончив с зернами, и в следующий миг уже стояло в зверином обличье, чуть помахивая крыльями, словно разминая их.

– Ты когда-нибудь слышал о священной горе Огай?

– Не уверен.

– Конечно… сильно любопытство, но больно уж неприятна тема. Небеса однажды послали железо из своих рудников тамошнему храму. Кузнецы изготовили несколько клинков, и разослали по монастырям; один из них хранится под корнями черного дерева в Эн-Хо. Это очень сильная вещь, в ней слились труд людей и дар неба. Ей под силу то, чего не сможет обычное оружие, пусть хоть пять настоятелей прочтут над ним молитвы и начертят знаки на железе.

Энори слушал внимательно. Чуть отвернулся, а затем очень тихо и почти с нежностью спросил:

– Ну зачем?

Зверь сел, не отвечая, повел ушами и прикрыл хвостом лапы.

– Настоятель Эн-Хо знает?

– Знает, конечно, это передается от одного главы братства к другому. Но он об этом не думает. Для него клинок – священный дар, символ давней, лучшей эпохи.

– Разве была такая? Хотя это уже не важно… Исполнишь одну мою просьбу?

– Смотря какую, если ты попросишь загрызть всех твоих врагов…

– Я не хочу, чтобы Тэни погиб. Позаботься о нем.

– Я тебя правильно понимаю?

– Откуда мне знать! Я не обладаю прозорливостью Опоры! – резко отозвался Энори. – И нет, я еще ничего не решил, не спеши радоваться! Горы полны опасностей!

Большой белый зверь шумно, по-воловьи вздохнул, пушистые бока поднялись и опали.

– Ты невозможен. Я даю тебе все, чего хочешь, но ты опять недоволен.

– Лицемерная тварь… Может, покажешься им? Тебе скорее поверят.

– Не могу, – еле слышно вздохнула Опора.

– Ну хоть в чем-то у меня побольше возможностей, чем у ахэрээну! А теперь уходи, довольно с меня!

Огромный белый зверь поднялся, сделал несколько шагов по траве, сшибая пыльцу с гроздей соцветий:

Обернулся:

– Пойдем со мной. За что ты столь пытаешься держаться? – сказал мягким бархатным голосом, будто уговаривал ребенка. – Нет? Почему, скажи?

– Я хочу остаться собой.

**

На сей раз и в легких сумерках все трое не рисковали выйти из защищенного места, что уж говорить о времени, когда почти стемнело. От заката осталась бледно-желтая полоса на свободном от ветвей кусочке неба. Но, услышав легкий треск на краю поляны, Лиани приблизился – и почудилось, будто и защиты нет никакой, а он стоит один в надвигающемся, смыкающим ветви и стволы ельнике. Голос исходил с той стороны круга, тихий и ясный.

Не было ни приветствий – еще бы! – ни предисловий.

– Я тебе кое-что расскажу.

Невольно чуть назад отодвинулся, будто из лохматого ельника могла вырасти рука, ухватить за горло и утащить. Сколько ни всматривался, не сумел разглядеть фигуры. Странно было: сквозь черные ветви проходил только голос, бесплотный, и, казалось, направленный в одну сторону, словно луч. А к нему навстречу с земли поднимался дымок от монастырской палочки.

Заметив, что друзья смотрят в его сторону, заподозрив что-то неладное, подал знак оставаться на месте. Брат Унно, вот молодец, сразу сгреб Нээле в охапку, чтобы не побежала сюда. Из-под ветвей снова донеслось тихое:

– Не хочу кричать на весь лес, а когда стемнеет совсем, ты уже вряд ли отойдешь от костра.

– Хочешь мне что-то сказать по секрету?

– Нет секретов. Мне проще говорить кому-то одному. Дело твое, как поступить потом.

Слушал его – и не верил, слишком равнодушно отзвучали слова. Не делано – доводилось встречать такое, когда человек пытается скрыть свои чувства, но тогда и речь выходит неестественно-ровно. Да хватит уже думать о нем, как о человеке! Знаешь ведь, но все равно он обводит тебя вокруг пальца, как малыша.

Выслушав, ничего не ответил. Повернулся идти обратно.

– Я тебя умнее считал, – равнодушие чуточку треснуло. – Спроси хотя бы настоятеля Эн-Хо. Он тоже обманщик? Или просто невежественный?

– Тебе-то это зачем? – Лиани снова не выдержал, как несколько ночей назад. Снова ответил.

– Я отличаюсь… от других таких же, сам и создал это отличие. Но если меня пытаться убить любым другим оружием – вернусь таким, как они, во всяком случае, на долгое время. Потеряю все, что было значимо. Может, и сам его уничтожу. На это я не готов.

– Иными словами, ты все равно хочешь повернуть дело так, как удобней тебе.

– Конечно, – откликнулся голос, ровный, будто прозрачный. – С чего бы этому измениться?

– Что ж, будь уверен, если ты не врешь, здесь наши пожелания совпали.

– Так иди, их обрадуй… ведь не удержишься.

Показалось – на миг будто иней покрыл черные иглы, но то был дымок от палочки

– Я ничего тебе не обещаю, – сказал Энори тихо и зло. – Только даю вам шанс. Попробуйте воспользоваться им.

**

Кэраи так и не узнал, кто их выдал – то ли многочисленные шпионы Аэмара, то ли Иэра, то ли еще кто; любой корзинщик на углу, улыбчивый лоточник в предместьях, безобидная с виду старушка, вышедшая на деревенскую площадь погреться на солнышке могли оказаться совсем не теми, кем выглядели.

Его задержали на дороге, охрана, даже если бы он позволил, не могла бы сопротивляться двадцати солдатам. Но в Осорэи его доставили чуть ли не с почетом; над воротами поднимались уже другие знамена и у стражников были другие знаки. Он принял это естественно, словно смену времен года.

Их родовое гнездо, дом Тагари предсказуемо занял новый глава Хинаи. Он мог бы Кэраи понравиться, встреться они иначе. Старше лет на десять, живой, с приятным смуглым лицом, Ясая выглядел неглупым и уверенным. Он смотрел вокруг со смесью любопытства и настороженности, как новосел, еще не уверенный, по душе ли ему новое обиталище. Он понимал, что от него требуется послужить некой прослойкой между тем, что было и тем, что будет, подготовить тут почву и передать дела – и, разумеется, он надеялся укрепиться – или выслужиться – настолько, чтобы остаться.

Родом из Окаэры, имеющий там крепкие связи, но не из правящей семьи, он долго жил в Столице и был наилучшей кандидатурой. При таком назначенце две соседних провинции точно не вступят в союз, но и сил у него довольно, не сожрут местные.

Пленника своего он встретил почти по дружески, и позволил вернуться в дом-«ракушку», разумеется, под надежной охраной. И время от времени навещал.

Ясая любил беседы на отвлеченные темы, и не изменил своей привычке даже сейчас, на новом месте и в непростых обстоятельствах. Впрочем, Кэраи давно знал, что эта черта вовсе не означает слабости духа или ума. C ним обращались учтиво, с особой снисходительной мягкостью, иногда присущей победителям. Ясая много расспрашивал, и Кэраи ясно было, каковы полномочия и поручение нового ставленника – тут не ошибся бы даже новорожденный котенок.

Книги ему приносили, но не приборы для письма, на всякий случай. И не выпускали из комнат. Но он и не делал попыток связаться с кем-то за стенами дома.

О смерти брата он уже знал.

Знал и о том, что Лайэнэ вернулась домой, ее не стали задерживать.

Нэйта… пока их – за немалую мзду – якобы простили, лишь держа под присмотром, но он бы не спешил радоваться такому прощению. Вскоре они станут нужны, чтобы свалить на их дом остатки того, что не выльетсяна них с братом.

Сейчас он располагал лишь крохами информации, и по случайным фразам – требовалось отделять истинные от намеренных оговорок, иногда по ответам на прямые и косвенные вопросы, иногда по голосам в коридоре он выстраивал картину того, что происходило не только в провинции, но и в стране. Это оказалось не так уж сложно, в чем-то даже удобно: с событиями и связями между ними ему всегда было проще, чем с людьми.

Во всяком случае, он теперь находился в своем доме, хотя от него убрали всех прежних слуг, и Ариму тоже. Но тот был жив, находился где-то в городе.

Спустя пару недель наконец подул новый ветер, нежеланный, но ожидаемый. Видимо, все, что хотел, Ясаяуже разузнал. Он и на сей раз не стал вызывать Кэраи к себе, явился сам. Это теперь был не разговор, а допрос, с двумя секретарями, записывающими каждое слово. Но Кэраи позволили не стоять на коленях все это время, как преступнику, а просто сесть и отвечать – невиданная милость; кажется, благосклонность нового главы провинции и впрямь была искренней.

Ясая выглядел великолепно в темно-фиолетовом плотном шелке, с черным нижним одеянием и черно-золотой тонкой отделкой. И лишь кольца с изумрудами, как знак цвета его Дома. А рукава уже носили более широкие, чем год назад, Ясая знает новую моду, он был в Столице совсем недавно…

Вся эта мишура лезла в голову, пока отвечал на вопросы, но не мешала, не отвлекала, а напротив, неожиданно успокаивала.

О, ему было, что вменить! Ожидаемо он, старавшийся удержать равновесие между старым образом мира и новым, вышел виновным во множестве промахов и преступлений. Что ж, нечего было пытаться сидеть на двух стульях. Ему, конечно, припомнили и движение караванов мимо Хинаи, словно это он напал на ее границы. Борьба с незаконной торговлей во время войны выглядела у них жаждой наживы, деньгами, без доли Столице положенными в собственную казну, а не поддержкой крестьян из разоренных деревень – на эти средства люди получали зерно. И налога Хинаи выплачивала меньше, чем следовало – то-то его подняли как раз ко времени, когда позарез были нужны средства на армию. Разумеется, и оставлять Осорэи во время войны не следовало. И якобы пытаться собрать войска в Ожерелье – тут он только рукой махнул, не подставлять же Рииши.

И, как и ожидал, поездка в Мелен обернулась изменой – за спиной Солнечного он сговаривался о военном союзе. После такого не оправдаться. А при другом раскладе подобный союз назвали бы разумной мерой – подними Тагари свои войска…

Обвинить его в отказе убить брата они не могли – ну так обвинили в совместной подготовке мятежа.

Рухэй же и вовсе словно не бывало.

Печально-торжественное выражение лица Ясая как бы гласило: мы оба все понимаем, но… Да, мы оба все понимаем. И еще немного поиграем по правилам, которых никогда не соблюдал Тагари, но к которым сам Кэраи привык в Столице. Какое-то время произносить слова, которых от него ждут, и вести себя так, будто все, что сейчас происходит – один большой ритуал, где важнее всего не ошибиться даже в мелочи и сохранить лицо.

Не думал, что сам будет фигуркой в такой игре, но, во всяком случае, правила он давно изучил, и они в чем-то удобны. Не надо думать, как поступить и что можно сказать, а что лучше оставить при себе.

Наконец все вопросы кончились, и его отвели обратно в покои. Он наконец-то вздохнул с облегчением, оставшись один. Сбросил тяжелый шелк верхнего одеяния, вытащил из прически золотую заколку с камнями, от которой начала болеть голова – теперь волосы держались на второй, тоненькой, а больше на честном слове. Посидел какое-то время, наслаждаясь тишиной и тем, что ничего говорить не нужно. Потом подошел к окну – в его покоях даже ставни-решетки оставили открытыми, и охрана внизу не надоедала глазу. Это тоже входило в правила, он не пытается бежать, а его якобы не охраняют. Хотя попробуй, высунься из окна больше, чем надо… сразу появится пара крепких охранников в черно-зеленых головных повязках.

Теперь какое-то время никто не будет тревожить, но, может быть, одним разом все не ограничится. А дружеские с виду беседы с Ясая закончены, с преступниками, с изменниками трона не разговаривают за чашечкой вина.

Не знал, что именно его ждет, только одно – его смерть не будет публичной, на это никто не решится пойти, хоть его и не слишком-то любят на родине. Возможно, ему дадут выбрать, так иногда поступают. Он пока не был уверен, что хочет это обдумывать.

Издалека донеслась незатейливая мелодия флейты, мотив подхватила другая, тоном пониже, и вступил барабанчик. Потом запели, где-то на улице, а не в чужом саду, упрятанном за каменные стены. В богатом квартале веселиться на улице могли только в дни всенародных гуляний.

Не сразу вспомнил, какой был праздник. Ах, да… середина лета. В другие годы его отмечали куда веселее и ярче, но совсем отказаться от радости и развлечений люди не захотели и сейчас. А простым горожанам и вовсе нет разницы, война закончилась, это главное. К тому же Столица сейчас поможет деньгами провинции, а золотому ручью рады всегда.

Он надеялся, что Лайэнэ пошла на праздник, но опасался, что это не так.

Почудилось движение рядом, и Кэраи отвернулся от окна.

Краем глаза увидел, как по комнате проплыла тень, даже в бесплотности грузная. Айю, бессменный помощник, столь преданный делам провинции, что даже семьи не завел. Еще одна тень, коренастая, но подвижная появилась за ней. Таниера, командир Сосновой. А справа возник юный щеголь, и в смерти самонадеянный. Его отец сюда не пожаловал, да и странно было бы ждать, что он навестит дом бывшего врага. А вот Аори Нара пришел, и уселся в кресло – привык, что стоять из-за хромой ноги ему было тяжеловато.

Но Кэраи неотрывно глядел не на них, а на три фигуры в темном углу комнаты. Мощная, в доспехе – брата, а за ним старик с печальным и жестким лицом, будто вырезанным из дерева.

– Прости, отец, – сказал Кэраи. – Я не справился.

Третья тень молча покачала головой, будто не соглашаясь с ним, тихая и изящная. Мама всегда поддерживала и мужа, и сыновей.