Текст книги "Война (СИ)"

Автор книги: Светлана Дильдина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)

– Не так плохо? – усмехнулась Сайэнн деревянными губами.

– Я послал голубей в Лаи Кен и Срединную, надеюсь на помощь, но скорее всего рухэй подойдут раньше. Лаи Кен далеко, а в Срединной мало людей… До тех пор придется их сдерживать нам. Здесь тебе оставаться опасно.

Скорее всего? Разве что налетчики надолго лягут спать в ближайшей канаве!

Мир треснул и обрушился. Кажется, она что-то кричала, куда-то падала. Таниера ее удержал, и был лицом вроде снега в конце последнего месяца зимы – серо-белый. Известие о врагах возле крепости он принял куда спокойней, чем поведение Сайэнн сейчас.

Он что-то говорил, непривычно для себя много, что-то уговаривал выпить. Усадил на обитую мягким скамью. И снова что-то сказал.

Придя в себя, Сайэнн поняла, что убеждает ее как можно скорее уехать.

Наотрез отказалась. С некоторым озлоблением поняла, что он тронут до глубины души – как же, не хочет его покидать…

Но если он – дурак, то она кто?

– Пока рухэй будут заняты крепостью, проходы на юг останутся свободны, даже если перекроют восточные тропы, – убеждал он. – Пока еще не одолели ущелье…

– Я остаюсь, – сказала она, пряча руки в рукавах и сжимая до боли пальцы.

– Мне некогда с тобой спорить, – вздохнул командир. Наклонился, поцеловал ее в лоб, – Через полчаса уедешь отсюда со своими служанками, Минору присмотрит, и еще я дам человека. И… вот, – положил на столик тугой кошелек, – Возвращайся к родным.

Минору, оставив хозяйку, поспешила следом за ним.

Сайэнн сползла со скамьи на пол; все равно слишком высоко, второй этаж, и фундамент высокий. Лечь бы на землю, прижаться к ней плотно-плотно. Самой стать землей.

А ведь он – не командир, другой – не соврал ей ни словом. Она сама придумала, на чьей он стороне – готова была принять любую, кроме той, что оказалась на самом деле.

Во рту был горьковатый привкус хвои, и сухость – словно наелась сосновых опилок.

А перед глазами – Энори, каким он был еще недавно в ее комнате. Устроился на подушках, уютно ему тут, словно не тайно пришел к чужой женщине. Красивый. Живой. Вот так он глянул чуть искоса, тяжелая прядь упала на лоб, но не ее потянулся убрать – а прядку с лица Сайэнн. Ласковый жест, и такой… почти родной, словно давным-давно они одно целое.

И снова поднялась рука перед внутренним взором, и снова…

…Где эта клятая Минору, когда она нужна? Хоть бы прислала кого-нибудь вместо себя. А ведь она обо всем догадалась…

Обещала не бросать, и вот она, верность.

Минору так и не пришла. Сайэнн поднялась, одернула платье, направилась в свои покои.

– Один только вопрос…

В коридоре, скрестив на груди руки, возвышался первый заместитель командира. Темный; одежда, головная повязка, лицо; только шитый золотом знак на повязке ярко блестел.

– Я вас слушаю?

– Твой приятель из этих мерзавцев, или тебе попросту заплатили?

– Не понимаю, – холодея, сказала Сайэнн.

Всегда был к ней почтителен, хоть и сух – но так он вел себя со всеми. Да, недолюбливал молодую веселую женщину, боялся, что ее прихоти командир поставит превыше всего. Но при себе держал недобрые мысли, если они и были. А сейчас довольно грубо развернул, втолкнул ее обратно в комнату, будто провинившуюся служанку, сказал с неприкрытой враждебностью:

– У меня нет уверенности, иначе бы я доложил. Но я думаю, это ты помогла.

– С ума вы сошли, по-моему, – ответила Сайэнн, подчеркнуто не замечая неуважения, жуткого от человека, всегда поступающего как предписано.

– Кто-то к тебе приходил ночами… мои люди следили, но не сумели его поймать. И ты читала бумаги командира. Если попробуешь уехать, сбежать…

– Если я попробую, то уеду, – ответила Сайэнн спокойно и неожиданно для себя почти весело. – Но я уже отказалась, хотя господин Таниера намерен отослать меня силой. Так что вы сейчас мой союзник – спрячьте меня где-нибудь, и доложите, что я покинула крепость.

Мужчина не сводил с нее недоверчивого взгляда.

– Так это не ваших рук дело?

– Не кажется ли, что я была бы последней дурой, до упора оставаясь в Сосновой? Только смотрите, теперь не откажитесь мне помогать! Иначе… так и будете мучиться сомнением, виновна ли я. Даже в Нижнем Доме, – Сайэнн коротко рассмеялась.

Все они скоро окажутся там. И она – точно без права выхода очень и очень долго.

Собственные покои казались чужими, незнакомыми. Занавеска – вышитые уточки, символ семьи. Пальцем погладила атласные спинки. Селезень хорош, а его подружка слишком уж блеклая. Грустная. И на сундуке уточки вплетены в резной орнамент – надо же, не замечала. Зачем так много их? Семья у нее тут, что ли, была?

Бродила, разглядывала. Думала.

Можно во всем признаться, только зачем? Пусть уж Таниера до последнего считает ее чистой и верной. Этот человек ее любил, и не его вина, что невзаимно. И как она подойдет, скажет? Кому другому бы могла в глаза посмотреть – уже смотрела четверть часа назад, – но не командиру Сосновой, не мужчине, которого она предала и лишила всего.

– Я обещала о вас позаботиться, – голос сзади был тусклым и пыльным, он не мог принадлежать Минору. – Вернемся в деревню, в город…

– Поедешь одна. Ты ведь… все поняла. Он увидит, как ты уезжаешь, меньше будет вопросов.

– И не просите…

– Да я и не прошу, я приказываю.

– А командир-то мне говорит – береги, мол, ее; я и не думал, что она остаться захочет, а у нее сердце-то золотое…

– Нет у меня сердца совсем. И поэтому ты уедешь, а я останусь.

– Думаете, он – тот – заберет вас отсюда?

– А ты дура, похоже, – сказала Сайэнн, какое-то время не мигая глядя на служанку; ту испугали до странности большие и прозрачные глаза. – Но за мою ошибку не тебе отвечать. Уедешь, будешь меня помнить. Может, расскажешь кому, что я сделала – как пожелаешь. А будешь настаивать, что меня бросить не можешь – я все расскажу командиру. Порадуй всю крепость тем, как меня убьют за измену. Нет? То-то.

Крепость покинуло какое-то количество женщин; могли уйти больше, но опасались засады по дороге. Мужчин не отпускали.

Уехали носилки, в которых была одна Минору; носильщики тайну хранили, иначе им бы тоже не уйти. «Госпожа расстроена и не может ехать верхом», – сказала служанка.

Сайэнн не захотела проститься. Еще не хватало разреветься, тогда вся решимость полетит к демонам. Она была не веселой и кроткой, как думали – злой и самоуверенной, пусть такой Минору и вспоминает ее.

Голуби улетели; многие в Сосновой надеются продержаться до подхода людей из Срединной. А там может подоспеть отряд Лаи Кен.

Но птицы напрасно потрудятся. Чужаки наверняка знают, откуда будут ждать помощи, и постараются управиться раньше. А о том, сколько защитников в крепости, каковы ее слабые места, они знают точно – Сайэнн сама помогла.

Смеркалось, но шум во дворе не стихал, как обычно к закату. Сайэнн не уходила с галереи, спрятавшись за столбом. С такой силой ухватилась за перила, что пальцы свело; смотрела вслед голубям, когда уже и небо забыло о них.

**

Замер лес ночной,

Серебрится круг луны,

Там, на небе, воет волк,

Морду обратив к земле,

А с земли другой ему в ответ…

Не здесь бы, на храмовой земле, среди молитвенных гонгов и песнопений, такому звучать. И не весной – в стужу, среди заиндевевших стволов, хрустких сосновых игл.

Сама не знала, что подталкивает ее выбирать не милые, ласковые, а немного страшные, немного печальные песни. Но мальчик слушал, опустив подбородок на руки, смотрел сперва на певицу, а потом куда-то внутрь себя, и лицо его то темнело, то прояснялось.

Имя его – «осенний лист», прозвище – Тэни, «дымка». Ни в том, ни в другом нет надежды и радости.

С каждым днем все лучше понимала этого мальчика, у которого на первый взгляд было все, кроме здоровья, а на деле с ним местами вряд ли поменялся бы крестьянский мальчишка из любящей семьи. Энори заменил ему весь мир, намеренно ли, случайно.

Не стоит приписывать бывшему советнику генерала Таэна всеведение, поначалу лесная нечисть вряд ли могла знать, к чему приведет ее интерес к человеческому ребенку. А потом… потом он мог продолжать, уже осознавая, что делает.

Но вот песен ему точно не пел. Тут у нее была хоть небольшая возможность заинтересовать Тайрену – если обычные детские напевы мальчик скорее всего слышал от нянек, то окраинных колыбельных, полных мрачной готовности ко всему, слышать не мог. А у нее в запасе были еще песни-истории, как своих земель, так и чужих – из тех, что исполняют в народе зимними вечерами, или в долгой дороге, но не в богатых домах.

В конце концов, вкусы Энори она давно изучила, и представляла себе, какие предпочтения он мог вызвать у мальчика. И самой немного менять их, шажок за шажком, если те оказывались слишком уж странными.

Только все ее усилия мало что значили, если не выяснить, как Тайрену получает весточки от старшего друга.

Как бы они ни связывались, делали это нечасто, иначе кто-нибудь да выследил бы. Но на территорию храма Энори путь закрыт. В саму Лощину нет – ездил же он на праздники; только мальчика на встречу не вызвать – шустрый юный бродяга еще мог бы попытаться обмануть привратников или перелезть через стены, но не домашний ребенок, за которым присматривают неотступно. Нет, из храма Тайрену не выходил…

Да и сам Энори, суд по его виду, не все время проводит в городе. Иначе не заявился бы в той лисе, это одежда охотников, и не весенняя.

Ветром бы стать Лайэнэ, или хоть птицей, а так – не узнать. И слишком много вопросов нельзя задавать, нет у нее здесь союзников.

Хотя бы врача Дома взять – человек он прекрасный, бесспорно, и верен своему призванию – спасать людей, а не поделишься с ним. Подозревает. Казалось бы, воспользуйся силой письма, и его обведи вокруг пальца! Опасно. Кто знает, о чем говорили они с господином; вдруг есть что-то, о чем лучше не упоминать.

Худой, молчаливый, ходил вокруг нее, словно вокруг игральной доски со сложной партией. Сам не играет, не может тронуть фигуры, но так любопытно, что происходит и чем закончится!

Не доверяет ей. А мальчик вчера спросил Микеро – «А она останется, когда я вернусь домой? Я бы хотел». Лайэнэ подслушивала за дверью. Только в первые годы обучения так поступала, все это делали. Надо же, где и как в юность вернулась!

Не стоит обольщаться: мальчик немного привык к ней, даже заинтересовался, но пока она – лишь «посланница Энори». К самой Лайэнэ он почти равнодушен. Вот за это «почти» удержаться бы… но хватит ли времени?

Ведь не только Энори что-то задумал, еще и господин Таэна-младший может вернуться. Так и не ясно, куда он направился; даже если на север, вдруг повернет обратно. Тогда Лайэнэ он скорее всего к себе позовет, и довольно быстро. Или хоть заинтересуется, куда это она пропала…

Наступил седьмой вечер ее пребывания здесь. Тепло было, в храмовом дворике пахло цветами, медом, и на небо кто-то плеснул меду, он стекал к горизонту, густел. Тайрену сидел на лавке, задумчивый; в толстой куртке – легко одеваться вечерами ему еще не разрешали – казался меньше, но лицо выглядело старше обычного. Лайэнэ прогуливалась неподалеку, чаще смотрела на мальчика, но порой отвлекалась на цветы, яркие крыши храмов и других построек Лощины.

Хороший тут воздух, свежий, и сладкий, как в Квартале, только благовоний больше, чем аромата цветов. Но, может быть, летом…

Тихий стук услыхала; мальчик поднимал что-то с каменных плит. Увидел, что Лайэнэ смотрит, что-то сжал в кулаке. Молодая женщина быстро глянула на невысокую стену: нет, никого. С той стороны могли быть паломники или местные служки, перебросить что-нибудь – дело одного мига.

Подошла, заговорила, но Тайрену не слушал ее. Пару раз вскидывал на нее глаза, приоткрывал рот – и замолкал. Намеки и уловки не помогли; решил не делиться секретом.

Мальчик исподволь оглядывался по сторонам, вздрагивал, чего-то ждал. Но почти сразу согласился вернуться в свои покои.

Сегодня, поняла Лайэнэ. Что-то будет сегодня. Придется все же поговорить с Микеро. Два сторожа лучше, чем один.

Но пока что врача не застала: он пошел осматривать какую-то паломницу из семьи богатых торговцев. Как рассказали Лайэнэ, его уговаривали почти со слезами – такая должность, не обычный городской лекарь! Но до города ехать – время, и за другим врачом посылать – оно же. Согласился отлучиться ненадолго – лишь пару дворов миновать.

А Тайрену, верно, все же простыл; еще бы – кутаться в теплое, когда солнце и так пригревает. Только вернулись – устроился читать подле окна, в уходящем свете, но почти сразу закашлялся, попросил горячего. Нельзя ему было кашлять, и Лайэнэ немного испугалась – отправила за Микеро, распорядилась согреть питье. Сама на кухню не пошла – как оставишь?

– И принеси книгу про травы, вчерашнюю, – добавил Тайрену; книгу эту он брал у врача. Глянул нетерпеливо.

– Но хозяина нет.

– Думаешь, не разрешил бы? – впервые в болезненных, не слишком правильных чертах проглянуло что-то общее со старшими Дома. И в голосе.

Ненадолго отлучилась из комнаты мальчика; когда вернулась, его уже не было. И куртка валялась на полу возле двери, синяя, с вышитыми стрекозами. Вспомнилась другая куртка, вот так же брошенная на пол; Лайэнэ едва не уронила поднос, лишь долгая выучка не позволила этого, сама направила тело к кровати, велела рукам опустить ношу. И уже тогда бежать, искать подопечного.

Нерадивая нянька…

Но далеко ему не уйти, не выпустят.

Охранник, который обязан был находиться неподалеку, тоже куда-то делся. Верно, и его отвлекли – а тут скучно, бдительность потерял.

Один коридор, другой, и вот она во дворе: там уже полумрак, фонари украшают его, не развеивают.

Мальчик сидел на той же лавке, что и час назад. Ровно-ровно. Не шевелился, смотрел вверх, где наползала туча, съедала густую синеву. Голова вскинута, руки опущены.

И ничего не случилось вроде, а сердце оборвалось: беда.

**

Дым от костра поднимался причудливыми узорами, которые так любят толковать колдуны. Теперь можно было не таиться, напротив – чужие костры помогут подавить дух защитников крепости. Ну и пусть считают, что отряд расположился не совсем там, где находится, и воинов больше.

Ка-Ян поглядывал на дымящий костерок от своего, бездымного, и с пламенем таким прозрачным, что его можно было опознать лишь по жару да искаженному, будто в слюде отражение, воздуху.

– Жаль, ты не умеешь читать по таким вот петлям и кольцам, – изрек ординарец, немного заискивающе поглядывая на Энори. А ну как что-нибудь хорошее напророчит? Хотя бы что живым вернуться получится.

Командира сейчас не было с ними, он разговаривал с солдатами. На Энори и смотреть не хотел, похоже – все еще был очень зол. Вдруг не удержится.

Проводник взял и исчез на сутки почти – именно в эти часы нарвались на дозорных. Ранили вроде двоих их них, но, жаль, никого не убили, а дозорные будто растворились, сбежали к себе на заставу – и уж конечно тревогу подняли. Отошли в крепость, попутно разрушили мост, для атаки самый удобный. Теперь придется или идти по обходному, а его будут ох как защищать, и далеко он. Правда, еще, по словам проводника, есть неудобный такой, подвесной. Лишь бы местные и к нему не успели! Да некстати ливень прошел, короткий, но бурный, а по грязи и скользкой траве куда хуже передвигаться.

…Когда Энори все же заявился – без верхней рубахи, с травой и сухими листьями в волосах, самоуверенный, как месяц на небе, – Вэй-Ши сгоряча едва не обвинил его в предательстве. Неизвестно, что удержало – может, то, что сами они потеряли лишь одного воина, и это за всю дорогу, и только один был ранен. Действительно предал бы – лишились бы всех разведчиков.

Если командир едва не дышал огнем, проводник всё смеялся. Я, мол, выдал вам все тропы, все караулы, а вы не сумели его удержать и убить горстку дозорных, которые не ждали нападения! Может, повернете обратно?

И в глазах шальной блеск, словно все это – игры ему. А накануне был сам не свой, на людей чуть не кидался, пойми тут…

«Если бы ты оставался на месте, они не ушли бы», – сказал тогда Ка-Ян.

«Но меня не было. Может быть, вы рассчитываете, что я и Сосновую разберу по камешку?»

Сейчас вот сидел, смотрел на огонь, к пламени не тянулся – даже странно, обычно не упускает случая: огонь для него как вода, словно и не обжигает.

– Нас так мало, – сказал ординарец, – Большой отряд заметили бы в горах, только их втрое против нас…

– В крепости вчерашние возделыватели огородов.

– Драться с ними, конечно, немного чести, но…

– Боишься их, что ли? Лучше бы против вашей горстки головорезов вышли отборные войска?

– Нет, но… – Ка-Ян поморщился, но это не согнало с лица тревогу, – Они ведь теперь предупреждены. А нам, командир говорит, осаду устроить никак нельзя, надо сразу.

– Нельзя, – согласился проводник, не шевельнувшись, ни одна черточка не поменялась – будто изваяние отвечало.

– Командир тоже считает – они крестьяне. Хочет предложить им сдаться. Мол, уйдете живыми. Как думаешь?

– А никак я не думаю. Они не воины по духу, как у вас говорят. Но кое-чему их могли научить; если не разбегутся, то сдаться и в спину ударить сообразят.

– Но Сосновая будет уже разрушена. Мы ведь… знаю, что нас сюда умирать послали. Исполнить порученное, а там неважно. Только…

Сойка села на ветку над головой Ка-Яна, затрещала, будто насмехаясь.

– Не могу, – сказал вдруг Энори, словно прочитав мысли ординарца, – Ничего тебе пообещать не могу. Делай то, что считаешь нужным, раз уж ты здесь. А потом…

Глава 28

Рухэй под защитой своих лучников спускались по камням проворно, будто меж стволами текли узкие дорожки черных злых муравьев. Стремились к мосту, прячась за деревьями и рассеянными по склону глыбами. Пока хорошо укрываются, но для переправы им придется выйти на открытое место…

Некто примостился на валуне, в стороне от людских ручейков. Лица отсюда не рассмотреть, но сложение, гибкость выдавали человека еще молодого. Сидел свободно, будто угловатый этот валун не нависал над краем ущелья, а место, на котором устроился незнакомец, не было крохотной наклонной площадкой. Ветер то стихал совсем, то вдруг просыпался, трепал длинные пряди, складки легкой одежды, грозил сбросить нахального гостя – но безуспешно.

– Ишь как угнездился… – пробурчал кто-то сзади Лиани.

– А не та ли это тварь, что тропы указывает?

Десятник возник, едва приподнимаясь над землей, будто гриб вырос:

– Что за байки снова? Ну-ка, сбейте его.

Лучники выпустили несколько стрел, порыв ветра подхватил их, относя в сторону.

Десятник выругался – словно и духи ущелья на стороне чужаков! Или они с собой своих привели? Может, и впрямь…

– Поправку на ветер!

Вновь неподвижным стал воздух. Сидевший повернулся к залегшим между глыб воинам Хинаи, помахал рукой в знак приветствия. Лиани заметил, что несколько солдат сделали охранный знак. А этот, на камне, похоже, с интересом наблюдал, как в него снова прицелились, и опять стрелы не долетели.

– Хватит, – сказал десятник, – Только теряем их зря.

– Нечисть просто так не убить и не ранить.

– Еще раз услышу про нечисть… – сдвинул брови, голос его загустел. Продолжать не понадобилось – смерть рыжего любителя страшных баек у всех была в памяти.

– Они все же надеются перебраться? – пробормотал один из солдат.

– Не перейдут, не пустим, – прозвучал еще голос.

– Их словно меньше стало, – отозвался Лиани; он хорошо укрылся за большом пнем, глядя из-под изогнутых аркой корней, но шальные стрелы пару раз свистели рядом, падая сверху.

– Кто убит, кто прячется…

Переговаривались не все, только сидящие близко; пара десятков человек рассеялись по склону невдалеке от моста.

Сюда направили лучников, от которых был толк; многие новобранцы до сих пор могли поразить только кроны деревьев, и их оставили в крепости. На стенах они еще пригодятся, а тут, когда надо целиться и одновременно не слишком высовываться из укрытия, стали бы первыми жертвами. Жертвы уже были и так, и по ту сторону ущелья тоже.

Самоубийство переправляться вот так небольшим отрядом; за кустами и валунами обе стороны могут прятаться долго, но, стоит чужакам выйти на мостик, их тут положат всех.

Зачем?

Три часа назад он с несколькими разведчиками вернулся в Сосновую после короткой вылазки – убедиться, что рухэй идут именно так, как и ожидалось. Уже не таились, шли по дороге, темные, к кожаным доспехам с медными бляхами приделаны были меховые клочки. На удивление тихим был шаг чужаков, вот что значит горные жители. Привыкли вести себя осторожно.

Пересчитать их удалось – оказалось меньше, чем опасался, но больше, чем надеялся. Нет, на осаду они не отважатся.

Став ненадолго ящерицами и змеями, разведчики отползли по кустам в сторону и поспешили в Сосновую. Разрушенный мост задержал врагов, но тот, на который сейчас направлялись – почти весь каменный, два выступа соединили с помощью нескольких длинных бревен. Убери их – вмиг другие положат, даже под огнем лучников. И все же этот мост не настолько удобен, переходить его придется самое большее по двое, и на склоне есть много хороших мест, чтобы спрятаться.

Тогда, только вернувшись за стены крепости, Лиани понял, что очень рад оказаться внутри. Хотя, если разобраться, чему радоваться-то? Командир отправил голубя, но от Срединной неблизко, и тоже некого отсылать.

А Лаи Кен… на них больше надежды по силе, но они еще дальше. Лиани слышал разговор командира Таниеры со своим заместителем, и слышал «они не успеют».

Готовились; осмотрели крепость, проверили оружие, и поставили котлы для горячего вара, распределили людей по местам. Ворота здесь хороши, не вышибить их; разве мощным тараном, но такого у чужаков нет. А с бревнами пусть пытаются.

Во дворе Лиани остановил его непосредственный командир. Амая с самого утра был не мрачным даже – непривычно тихим. Еще утром он высказался против попытки задержать врагов у моста.

«У нас мало хороших лучников, – сказал он другим офицерам и Таниере, – потеряем людей напрасно. Лучше уж в крепости встретить». Словам этим не вняли.

На просьбу Лиани отправить его вместе с засадой на склон Амая сперва ответил отказом.

– Ты чего там забыл?

– Я не самый худший стрелок.

– С саблей ты управляешься лучше; не волнуйся, там их не остановим, сюда припрутся. Хватит еще тебе.

Потом отпустил все-таки…

Да, словам Амая не вняли; сперва Лиани казалось, и правильно, хорошее место выбрали, не перейдут чужаки – а теперь все больше тревожился. Рухэй было мало, становилось все меньше, и тел не видно. Где остальные?

…А накануне вечером они поговорили немного, как давно уже не было – в комнате за кувшином вина.

– Зря я оставил Срединную. Очень уж не хочется умирать, – сказал молодой офицер, и прибавил: – Считаешь, я трус?

– Нет, с чего бы.

– В такие часы не положено думать о том, что желал бы оказаться где-нибудь в другом месте…

– Все мы люди. Но рановато себя хоронить. На меня посмотри.

– Буду рад ошибиться. Но я кое-что слышал… для нашей семьи это весть, и недобрая.

В теплом свете лампы Амая выглядел настолько живым и настоящим, что Лиани стало не по себе – впервые настолько остро ощутил, как это бывает, когда сегодня – человек, а завтра – воспоминание.

Стрела чиркнула по головной повязке, прорвала ее, немного задев кожу. Несильно, только голова теперь гудела, словно монастырский колокол, а ткань повязки наполовину промокла от крови. Снял ее совсем, вытер лоб, приложил рваные листья конского щавеля, тут же выдернутые.

У Кэйу наверняка есть в запасе что-то получше, но это потом… Ах, да, она, верно, ушла вместе с женщинами. Не простился…

А на той стороне – мог бы поклясться – всего человек десять осталось. Стреляют, перебегают и прячутся, словно их больше. И тварь с камня исчезла, вряд ли свалилась.

Ползком добрался до десятника, успевшего сменить место. Выложил сомнения свои. Тот нахмурился:

– Да, есть еще мостик, подвесной, но он древний, канаты и бревна гнилые. Не починить. По нему и крестьяне давно не ходят, и старик-смотритель умер. Если прознали о том мосте… да пусть все в ущелье попадают!

– А если нет? Если выдержит?

– Иди, – решил тот, – Дам тебе с помощь двоих; остальные этих мразей пока сдержат, а если ты прав, от большого числа здесь толку все равно нет.

**

«Вестей с севера нет, и, вероятно, это неплохо – о поражении нам бы сообщили одними из первых. Но и радоваться пока нечему, о победе мы знали бы тоже. А пока нас ждет испытание куда более тяжелое, чем ожидание новостей. Отряд рухэй подходит и к нашим стенам, и, по словам разведчиков, он довольно велик. Многие из нас мечтали отправиться на войну, а не отсиживаться в безопасной Сосновой; но многие, силой оторванные от своих огородов, еще больше мечтали вернуться домой. И вот война сама стучится в наши ворота.

Разумеется, все в крепости надеются разбить врага, в котором, видно, течет кровь не только росомахи, но и змеи; в худшем случае надеются дождаться подмоги. Иные настроения пресекаются весьма жестко.

Но как бы то ни было, эти дни сохранятся в истории; моя задача лишь поведать обо всем как можно подробно. Чего я не смогу, так это писать беспристрастно, как меня пытался наставлять когда-то учитель. Тот, кто будет читать эти строки, пусть помнит об этом, если захочет».

Яари Эйра, летописец Сосновой.

– Не бойтесь идти через подвесной мостик, он выдержит, – сказал Энори. Часто перед важным делом, решающей схваткой люди становятся резкими, замкнутыми – а он, еще недавно ведший себя как хозяин земли и неба, стал мягче, внимательней. Таким Вэй-Ши видел его во время перехода в горах Эннэ. Что ж, там это никому не повредило.

– Идите по одному, но сперва изобразите переход через второй, надежный. Не стоит всех посылать туда, но пусть идет половина.

– Нас встретят лучники и перестреляют на склоне.

– Ответьте своими стрелами, а соваться на мост вам не надо. Пусть видят вас, поверят, что перейти вы хотите именно тут, а потом оставьте немногих и отходите…

– Мы не можем терять людей, – возразил командир.

– Придется кое-кого потерять. Сосновая лишится большего…

– Откуда в тебе все это? – спросил Вэй-Ши. – Змеи меняют кожу, но остаются змеями. А ты… Иногда я уверен, что ты предатель, и готов убить на месте. У каждого в отряде возникало такое желание. Но в другие часы все мы верим тебе, как не должно верить никому на этой земле.

Шатра над ними не поднималось уже очень давно – только небо и ветви, усеянные то иглами, то листьями. Порой от дождя натягивали полог, но не сейчас. И вместо стола был большой старый пень, неожиданно ровный. На такие нередко кладут приношения мелкой лесной здешней нечисти, а сейчас положили карту, и Ка-Ян опасался немного, что нечисть сочтет рисунок за приношение.

Ка-Яна отослали было – нечего ординарцу делать на военном совете; но он прокрался обратно, стараясь держаться за широкой спиной одного из десятников. Прекрасно понимал, что сейчас их всех слишком мало, чтобы проступок был признан серьезным.

К тому же все это уже обсуждалось не раз, и сейчас лишь повторялось тем, кто поведет людей.

Лица Энори он не видел сейчас, тот стоял боком, но видел руку над картами окрестных земель и крепости. Проводник их сам рисовал, новые заместо старых, отданных еще в начале пути, и потом еще раз, самые точные. Рука – уже привычно взгляду, и все же нечеловечески гладкая, ухоженная – в лесу-то, на переходе! – походила на птицу; словно взмывала, очерчивала круги, опускалась на зубчатые стены. Ка-Ян видел их вдалеке со склона горы. Крепость не выглядела грозной, но ей и не надо было – сами горы постарались сделать ее почти неприступной.

– Вот здесь и здесь, – рука летала над картой, но голос звучал будто издалека, и проводник, похоже, мыслями был не здесь, – Стена выглядит прочной, но кладка держится на честном слове. Там раньше был ход, но бревна в нем обвалились, и снаружи его кое-как заложили камнями. А вот этим путем сможет подняться лазутчик, если будет достаточно цепким. Все в крепости отвлекутся на штурм, его – или их – никто не увидит. И не опознает, если он будет переодет в форму Сосновой – не зря вы ее везли.

– Штурм надо начать перед самым рассветом, – сказал Вэй-Ши, – Лучники у них хороши, хоть и мало их. В темноте не прицелятся толком, а с зарей мы будем уже во дворе.

– Пусть убьют командиров.

– Их в первую очередь, – кивнул Вэй-Ши. – Но оставлять никого нельзя.

– Я буду во дворе, и покажу цель.

– Оставайся лучше снаружи; доспехи и знаки отличия мы и сами увидим.

– Я буду внутри.

– Ты столь кровожаден? Тебе неприятно было разорение деревень, – сказал один из десятников.

– Не стоит меня беречь. Если я готов что-то увидеть… значит, мне это нужно.

Еще день назад ответил бы, насмехаясь. А сейчас – почти грустно. Пойми его…

– Помните про ту женщину, – сказал Энори. – Чтобы и пальцем никто не тронул.

– Она, верно, давно уже сбежала из крепости, – ответил Ка-Ян, хотя его никто не спрашивал.

– Если я хоть что-то понимаю в людях, она осталась.

– Ради тебя?! – восхитился ординарец.

Энори посмотрел на него… странно посмотрел. Никогда у него не замечал такого взгляда. И сказал по-простому:

– Дурак ты, Ка-Ян.

И вздохнул отчего-то.

**

В это время брат Унно умиротворенно брел обратно к монастырю. Взятый обет был исполнен – осталось лишь обезвредить нежить, и можно оставить за спиной привычные стены. В этом своем походе, можно сказать, потренировался в вольной жизни.

Если бы не сестра, может, никогда бы и не решился покинуть Эн-Хо. «Монастырские» дети нечасто уходили в свет: привыкали к служению и мало что знали о жизни снаружи.

Хотя он-то всегда был неугомонным. Смиренным, конечно, только очень уж любопытным.

Вот и сейчас рассуждал, блаженно щурясь под солнышком – еще не слишком жаркое, меж кедровых ветвей оно пятнами падало на дорогу.

– Вот кто ты есть, душа, сидящая в этом поясе? Говорят, что мужчина. И вроде бы достаточно молодой. Злобный старикашка… да простят недостойного предки за такие слова – это понятно, когда уже сил нет и на свете всего ничего осталось. Но молодой, сильный, и сам добровольно становится нежитью? Проклятье берет на себя?

Похрустывали иголки под деревянной обувью – старые иголки, прошлогодние. А новые на ветвях вспыхивали зелеными огоньками… что еще за чудеса?

Брат Унно сообразил, что, заговорившись с поясом, незаметно вошел в то состояние, когда вроде и бодрствуешь, и делаешь все, как надо, а мысли при этом не здесь. Еще не выход из тела, но шаг в пограничный мир: чуть-чуть, и начнешь видеть духов и всякую лесную нечисть. Опасно; можно и впрямь случайно вызвать обитателя пояса. Это на твердой земле он не противник монаху, а там как знать.

Но розетки из светло-зеленых иголок – все на нижних ветвях – и в самом деле мерцали, звали на еле заметную тропку.

Брат Унно подумал – и зашагал туда. Если уж полтора месяца просидел то ли под снегом, то ли в жилье лесной хозяйки, сейчас ему вряд ли причинят вред. Куда-то зовут? Ну, посмотрим…