Текст книги "Война (СИ)"

Автор книги: Светлана Дильдина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

Глава 26

На полнеба красное зарево,

Улетает в закат мотылек,

Словно в костер,

Но огня он там не найдет…

Так некогда писал потомок знатного рода, сделавший неплохую карьеру при дворе; но уже тогда он был прославлен своими стихами, а на склоне лет удалился в свой загородный дом. Теперь жил в тихом, благословленном Небесами месте – темные заводи, плакучие ивы, узорные мостики, похожие на игрушечные.

Поэзию не оставил, и слава его не прошла – а на стенах дома висели картины, подписанные только чужими стихами. Не звучало больше прежнее, семейное имя, лишь то, которое ставил под своими строками – «Рожденный во время ливня».

Господину министру финансов Тома было тут хорошо. Дружили долгие годы, и по служебной лестнице поднимались вместе. Кому еще доверять, как не старому другу, который никогда уже не станет твоим соперником?

Наведывался редко, но всегда отдыхал здесь душой. Вот и снова сумел пару дней выбрать – а в Столице помощники не подведут, справятся со всем. Жаль, что лучшего меж ними нет уже почти год.

Ветер залетал и расплетал ветви ив, играл с молодой серебристой листвой. Хорошо сидеть возле протоки и пить… нет, не вино, бодрящие травяные настои.

Хорошо говорить с человеком понимающим, а может, даже и мудрым.

«Рожденный во время ливня» больше слушал, чем говорил.

– И вот… я ошибся, – заключил гость, – Эту оплошность вполне могут обернуть против меня. Не стоило тогда отпускать; уехал бы самовольно – дело другое. А он бы уехал.

– Но с чего ты взял, что он больше не верен тебе и трону? – умышленно поставил слова в таком порядке, но реакции не получил, Тома ничего не заметил.

– Все свидетельствует об этом. У него было столько времени… Он и вправду вернулся на север лишь поддерживать брата. Я послал ему весточку, последний шанс… Если все останется, как было, мне придется отступиться от этого Дома.

– От Кэраи; это его ты знаешь, а не северную родню Таэна.

– Он – часть своей семьи. Солнечный готов был дать шанс… именно ему, но так устоял бы их Дом. Я считал, что мой ученик и помощник умнее, – министр поморщился, отхлебнул из чашечки со стрекозами на ободке. – Не ради личной корысти, ради всего их рода. А теперь всем им что? Немилость, забвение.

– С забвением ты погоди. Как бы старшему не обратиться легендой, если верны слухи, что до меня доходят.

– Легенды переписывают, мой прекраснодушный друг. Даже поэты не в силах этому помешать.

**

Умение развести бездымный костер из безнадежно сырых дров – еще один навык, за который Ка-Яну прощалась излишняя болтливость и любопытство. Не каждый разведчик мог и поддерживать пламя буквально в луже.

После недавнего ливня лес больше напоминал наполовину осушенное болото. Если бы не деревья повсюду, сходство стало бы полным.

Энори держался подле огня, весь привал не отходил от него, молчаливый и злой. Вот уже несколько дней он был с отрядом, порой отлучаясь разведать окрестности; когда прошли мимо монастыря, его тоже не было, но, едва кончился дождь, возник как из-под земли и заявил о паре десятков беженцев, которые намеревались спуститься в предгорье. Такое совсем было не нужно Вэй-Ши, и он послал следом нескольких солдат. Они прошли тропой, скрытой в зарослях папоротника – там, где указал проводник.

Порой командиру казалось, что он и впрямь сам создает эти тропы, а в отряде все давно были уверены в этом.

Когда Энори вернулся после расставания недалеко от Трех Дочерей, Вэй-Ши был сердит на него:

– Ты очень долго. Мы шли со скоростью кротов, нас могли увидеть все окрестные жители…

– Я не могу переправить вас на облаках!

Ответил дерзко, но передал новые карты – с отметками о дозорах, заставах, планах укреплений Сосновой. И слабых мест – крепость давно не была боевым оплотом, уязвимых точек хватало. Рассказал, где сколько людей.

Это немного насторожило Вэй-Ши. Сведения неоценимы, но… если недавно сетовал на промедление, тут впору тревожиться, откуда узнал.

– У подружки командира крепости, – ответил на незаданный вопрос проводник. Рассказал подробности с видимой неохотой; ординарец, вертевшийся тут же, только восхищено присвистнул:

– И знакомы не были раньше? Ну ты даешь. Но, думаю, только ваши женщины такие податливые. С нашими бы ничего не вышло.

– Ловко и быстро, – похвалил и Вэй-Ши.

– Тут бы любого хватило, – откликнулся Энори, как показалось командиру рухэй, слегка раздраженно. – Когда женщине плохо, она цепляется за любую соломинку… Когда возьмете Сосновую, оставьте ее мне. Я опишу, как выглядит, не перепутайте.

Ка-Ян присвистнул, губы расплылись в широкой улыбке.

– Так хороша?

Проводник внимания на него не обратил.

– Крепость уже близко. Сколько времени вам понадобится, чтобы дойти?

– Вряд ли нас подпустят вплотную. Говоришь, на ближайшей заставе народу мало… Возможно, уже на закате попробуют остановить, если ими командует полный дурак. А нет – так укроются за стенами… тогда еще пара дней, если удастся пройти ближайшим мостом.

– Хорошо…

Проводник явно думал о чем-то своем.

– Не так важно, кто из отряда вернется на север, – обронил Вэй-Ши. – Но все же поостерегись шальной стрелы – тебе вести оставшихся, если не захочешь нас бросить.

Заметил вещицу, которой не было раньше – застежка со знаком Дома Таэна, рысью в прыжке, причем не абы какой, а той, что на знамени.

Хмыкнул; вроде, если обычаи их верно запомнились, он прав не имеет такое носить? И если демонстрация верности, то как-то не вовремя, а если наоборот…

Ничего не сказал. Энори уже все сделал, теперь разве что отравит весь их отряд – только это позволит Сосновой выстоять.

**

В храм, при котором находился Тайрену, молодую женщину пропустили без малейших препятствий. Если бы мальчика поселили на половине, предназначенной для монахов, и приказ самого генерала не помог бы ей туда попасть. Но наследник Дома жил там же, где селятся только решившие дать обет – и не с паломниками, и не со святыми людьми.

– Почему господин прислал женщину? – спросили и охранник Тайрену, и врач семьи Микеро, теперь следивший за здоровьем ребенка.

– Потому что мужчинам мальчик вряд ли поверит, и правильно сделает, – сказала она чуть раздраженно, как могла бы опытная нянька тем, кто пытается ей помешать.

– Не слишком ли ты молода? – у Микеро был острый глаз, небольшое количество орехового отвара, затемнившее кожу и создавшее круги под глазами, не обмануло его.

– Во сколько лет тебя родила мать? И неужто никто из старших сестер или братьев в твоей семье не возился с малышами? – усмехнулась Лайэнэ, – А впрочем, отошлите меня назад, обрадуйте господина.

На это никто не решился.

– Смотри, он весьма недоверчив, не любит излишней заботы и неразговорчив, – в полосатой одежде врачей Микеро сильно отличался от монахов, но удивительным образом подходил этому месту. Хотя и врачи живут не для себя – не в этом ли сходство?

Накануне он все уши прожужжал Лайэнэ, как себя вести, и теперь, ведя к подопечному, повторял все по новому кругу.

Няньку Тайрену пока отпустили в город – Лайэнэ не без колебаний решилась прописать и это в подложном приказе. Но, кажется, мальчик ее не любил… а обмануть ее было бы трудно. Сама пока вместо нее побудет. Вот уж карьера лучше некуда – из «девушек радуги» в няньки к наследнику первого Дома провинции! Есть чем гордиться, да… но уж очень смешно.

Микеро покосился на нее – заметил, видно, что посланница витает в облаках. А она уже вновь собралась – как учили еще в детстве, перед выступлениями, и, как тогда, испытывала веселое возбуждение..

– «Дни красноспинок» влияют на здоровье таких, как Тайрену, не лучшим образом: хоть расцветает природа, они слишком ослабели за зиму. И, чувствуя свое несоответствие миру, в эти дни пациенты особенно мрачны…

– Я поняла, – кротко сказала Лайэнэ, и не удержалась от шалости, уже на пороге комнаты: – Вы или ваши родители ведь не из города родом? У нас тоже так называют…

…Узнал ее или нет? Если и да, что с того? У нее приказ, и она была доверенным лицом господина. Мало ли что затеяли.

Впервые его видела, представляла совсем не таким. Хоть и знала, что мальчик с рождения был болен, все же невольно ожидала найти в нем черты отца… или дяди. Но он, верно, унаследовал внешность матери, и на братьев Таэна не походил бы даже здоровым.

Маленький, тонкий, полупрозрачный… Сероватая кожа, тени под глазами – такими представляют духов тумана, из тех, что заманивают путников на болота.

Настороженно смотрит, почти враждебно.

Ничего, на этот случай у нее есть письмо. И не только.

Перед появлением здесь пошла еще на одну хитрость. Это для нее Энори давно уже – запах мороза, снега, речного тумана. Но ведь была и едва ощутимая сладость зеленых яблок, и свежесть хвои. Воссоздать это она не смогла бы, но хоть что-то похожее. Люди так редко понимают, что порой может их побудить довериться незнакомцу – а дело всего лишь в сходстве, в отголоске чего-то привычного или любимого.

Мальчик еще не понял, кто она и зачем, а враждебность сменилась некой заинтересованностью.

– Оставь нас теперь, – велела врачу.

Когда стукнула, закрываясь, дверная створка, приложила палец к губам, показательно оглянулась по сторонам – вдруг кто подслушивает? – и достала из рукава исписанный листок.

Стоило ей показать письмо, якобы написанное Энори… Лайэнэ готова была поклясться, что лицо мальчика осветил солнечный луч – и кожа зазолотилась, и болезненные тени куда-то пропали.

– Ты его видела, да? Он говорил обо мне? Он скоро придет? Чем-то занят сейчас? Я готов ждать, сколько надо…

Врать стоило осторожно. Лайэнэ не очень умела это делать, но покажите хоть одну женщину в Квартале, которой совсем никогда не приходилось говорить не то, что есть!

Говорила, благо, заранее подготовилась.

Врать ей пришлось не только голосом, не только едва уловимым тревожащим ее ароматом – но и движениями; она была женщиной, да и не умела двигаться так, как он, но многие мелкие жесты могла повторить, и они неосознанно внушали мальчику – перед тобой свой человек.

Не могла читать мысли, но видела в чертах наследника Дома все, что ей было нужно.

Принесли завтрак; мальчик лишь отмахнулся, но она уговорила поесть, обещая сразу продолжить рассказ. Тайрену покладисто упихал в себя целых три пирожка – если верить Микеро, обычно едва осиливал один.

Доедая последний, вдруг испугался, поперхнулся даже:

– Но как же тебя пропустили? Никто ведь не знает?

– Мне разрешил… твой дядя. Он… знает, да, и понял, что твой наставник для тебя значил.

Недоверчивым был взгляд мальчика – верно, ему говорили иное. Пришлось будто невзначай коснуться письма, лежащего на столике, разгладить его. Волшебное действие – всего-то напоминание о том, кому доверял.

– Значит, уважаемый дядя все-таки лучше, чем я подумал о нем, – признался Тайрену. – Он сперва мне понравился, но потом…

Мальчик запнулся: привычка к осторожности перевесила радость. Ясно стало – об этом сейчас больше не скажет.

– Теперь нам пора на воздух, – произнесла Лайэнэ. Странно было ощущать себя нянькой. Живой ребенок совсем не то, что девочки-воспитанницы ашриин. Впрочем, и Тайрену назвать обычным нельзя.

Мальчик кое-как собрал волосы в хвост, перекрутил жгутом, оставляя свободный конец, скрепил заколкой. Сооружение еле держалось. Да уж, прическам Энори его никак научить не мог.

– Не люблю, когда меня чужие трогают лишний раз, – пояснил мальчик, заметив ее любопытный взгляд. – Няньку едва терпел, она все стремилась поправить. А сам никак не научусь. Ну не вижу я, что там и как на затылке!

– Помочь тебе? Научу, чтобы всегда мог сам, и хорошо. Ты не смотри, что у меня волосы так просто лежат, я умею.

Заколебался, но ответил:

– Потом.

Довольно милым был монастырский садик, и в Храмовой Лощине ценили красоту. Тут она была вневременной, свободной от мишуры моды, уравновешивала здешнюю строгость жизни. Жаль, так мало цветов… только жасминовые кусты, но на них пока нет даже почек.

Тайрену направился к скамеечке в углу сада, устроился, покачивая ногой; Лайэнэ не столько видела, сколько ощущала, как из-за угла на них смотрит охранник мальчика. Подошла, присела на землю подле скамьи. Неудобно, холодно, только что делать – служанки не садятся рядом с хозяевами, даже если хозяева – дети.

Разговорились. Мальчик оказался неглуп, начитан, не так уж и молчалив – с тем, кого он счел достойным разговора. А с чего бы ему быть иным? Он все-таки сын хозяина всей Хинаи… да и Энори вряд ли стал бы возиться с ребенком, который не может связать два слова.

Мог, и прекрасно. Только третьим все время становилось имя, которое рада бы никогда больше не слышать.

– Он очень скучает по тебе. И вот еще что…

Ступала на скользкую почву. Собиралась спросить о том, о чем едва знала. Ей бы побольше времени, чтобы мальчик научился ей доверять. Но что-то подсказывает: времени этого крайне мало. Достаточно было увидеть лицо Энори, и брошенная на пол куртка… Есть вещи, которых он не делал никогда. Мог насмехаться над сильными мира сего, дерзить им в глаза, грустить, не скрывая этого – но он никогда не выходил из себя. Раньше.

– Я знаю, он ведь недавно… связывался с тобой?

Паузы Тайрену не заметил, стосковавшись не то что по Энори, хоть по собеседнику, с которым можно о нем говорить. Даже страшно было, насколько сразу поверил, доверился полностью – ей, незнакомой, только назвавшейся присланной старшим другом…

– Он мне писал, велел ждать следующего письма… Я жду.

Так вот как все было. Значит, сам не сумел проникнуть за эти стены. Хоть что-то отрадное…

– Он… что-то такое сказал тебе?

– Нет, – мальчик помотал головой, прядь выпала из кое-как сооруженной прически, – Но обещал… о том, почему пришлось покинуть город. Сказал, я пойму, что делать. Я всегда его понимал, – добавил Тайрену с гордостью.

– Что ж, раз обещал, значит, напишет, – ответила молодая женщина, стараясь, чтобы голос звучал ровно и даже весело, – А мы пока будем жить, как жили… или нет, как-нибудь получше устроимся.

**

Когда Муха перестал слышать тихие голоса, и перестали качаться ветви, скрывшие чужаков, и птицы снова запели – тут выглянуло и солнце. Наконец-то, словно и впрямь не людей видел, а сумрачных духов. Боязливо мальчик вылез из-под коряги, прошел дальше по оставленным следам, и вскоре выбрался на открытое место.

Теперь он понимал, где находится: справа, на краю обрыва рос приметный кедр. Его видел раньше со склона, и дерево это описывали попутчики – мол, увидишь его, а оттуда и стены крепости видно. Вот это круг отпахал…

Но сейчас, выходит, рядом совсем.

Будто кто укусил, так резко охватила тревога: а монастырь-то, он цел? Ведь оттуда пришли…

И сразу второй укус, и едва не взвыл, осознав – а ведь они в крепость идут.

Решение не пришло, не созрело – оно просто в нем было. Чужие солдаты таятся, шагают осторожно, а он побежит напрямик, и всяко быстрее окажется у заставы. А там уже доберутся до крепости.

Сперва почти катился по склонам, но сообразил – если тут разобьется, толку от него никакого не будет. Беречь себя надо. И если, задохнувшись, без сил упадет, а сердце сгорит – тоже.

Сбавил немного скорость, порой позволял себе отдохнуть. Из-за каждого ствола стрелы опасался, но нет – чужаки двигались иной дорогой. И тропка снова нашлась, вела в нужную сторону.

Легкий дождик прошел, не закрывающий солнце – отдал остатки воды после грозы. Двойная радуга встала над верхушкой горы – оттеняла ее, темную, мохнатую.

Радуга – предвестник удачи, это с детства знает любой. Муху она окрылила; так и смотрел бы, не отворачиваясь, но пришлось повернуть, скальная стена заслонила пестрый небесный мостик.

А еле видная тропа петляла, петляла…

Вскоре выбежал на дорогу, по которой из монастыря шел, и с которой сбился. Не обмануться – вот те самые ели-двойняшки, вершины у них приметные, будто друг с другом шепчутся. Солнце уже опустилось за них, ели стояли черные. Еще немного, и смеркаться начнет. В темноте будет куда страшнее, и снова можно сбиться с пути.

Дорога вышла к обрыву, начинала спускаться, огибая гору.

– Куда ты идешь? – прошелестело сзади; Муха резко обернулся; какой-то человек стоял у склона, возле одной из елей; ветви скрывали лицо. Неблизко стоял, шагах в десяти, но веяло от него угрозой, и мальчик, решив не вступать в разговор, со всех ног припустил по дороге.

Холодные пальцы обхватили его запястье, мальчишка попытался вырваться – не тут-то было. Задыхаясь, он пытался сопротивляться – но боль в вывернутой руке не давала этого сделать, да и сил не осталось, все потратил в пути. Ощутил себя слабее котенка. Махнул ногой раз и два наудачу, надеясь попасть в того, кто держит – толку-то…

Гордость не позволяла кричать; а может, это разумней было бы, поднять шум? – промелькнуло в мыслях.

Неожиданно его отпустили; едва не упал на траву, рукой шевельнуть не мог. Поднялся, покачиваюсь, обрыв был совсем рядом.

– Я спросил тебя, куда ты идешь?

Только сейчас, повернувшись, он смог увидеть того, с кем говорит… хотя нет, не его – только глаза. Угольно-черные, страшные, как яма для могилы на пепелище.

– Можешь не отвечать. Я знаю.

Затем перестал видеть эти глаза, человек отвернулся – и Муха ощутил, что летит.

**

Сверчки спорили друг с другом по обе стороны дороги, половинка луны светила достаточно ярко, чтобы человек с острым зрением четко видел пучки травы на склоне. Холодно было после дождя, хоть днем солнце уже пригревало. Звездная сеть раскинулась на все небо, и от нее тоже веяло холодом.

Лиани вслушивался в голоса леса, но часть его сознания была занята другим. Исчезновение следопытов, тревога, охватившая всех в крепости, странные звуки, слышанные одним из крестьян – будто перекликался кто. Поспешил рассказать на заставе, где был Лиани с проверкой. Сам туда вызвался, чтобы отвлечься, и с разведчиками пошел сам. Не должен бы, но уже столько раз нарушал порядки; а в лесу он как дома. Не бесполезен. Эх, не застава тут, одно название. Давно уже для вида, чтобы задерживать путников, предупреждать о них в Сосновой, если что.

И вот он в дозоре, пережидает ночь, чтобы утром двинуться дальше – в темноте следов не увидишь. Где-то неподалеку, ближе к границе с Мелен, живет сестра. А еще ближе – монастырь, где он оставил Нээле. Тревожно за них.

Все чаще снился дом, братья и сестры, и младшие, и старшие, которые уже завели свои семьи – будто бы все под одним кровом, как когда-то. Сны не были ни тревожными, ни особо радостными – просто жизнь, и просыпаться каждый раз было странно, словно ему добавили несколько лет или, напротив, стерли их из прошлого.

– Тут кто-то прошел… точнее, бежал.

Начали спускаться по склону.

– Посмотри-ка туда! – шепнул ему один из дозорных. В траве на склоне, почти у подножия, лежало что-то темное.

– Осмотри все наверху, а мы спустимся, – распорядился Лиани.

Находка оказалась совсем уж печальной. Мальчик лет десяти, бедно одетый; еще дышал, когда подошли дозорные, осторожно перевернули. Не жилец, голова разбита о камень.

– Он не сам упал, его скинули, – сказал следопыт, осмотрев место наверху. – Бросили с силой; если б сам потерял равновесие, куст помешал бы скатиться.

– Безнадежно, не донесем…

Лиани вспомнил, как целую вечность назад столкнул с обрыва девушку, чтобы спасти… но там было гораздо ниже, пологий склон, и густые заросли трав внизу. Тот, кто сделал такое с мальчиком, не хотел, чтобы он выжил. Не было бы этого камня, все равно легко шею сломать на склоне. Впрочем, может и наверняка убить не хотел; только нашли мальчика чудом, в одиночку и раненому – та же смерть…

Вот он пошевелился.

…Не сразу понял, что за темные пятна над ним нависли, но не испугался. Страх, спутник в дороге, от удара выскочил, рассеялся пылью. Перед глазами прояснилось немного, и ночь была яркой – Муха различил головные повязки, знаки на них. Свои. Еще ему что-то говорили, но слов он не разбирал.

В рот тоже набилась словно бы пакля, и не очень уверен, что именно говорит он сам, но надеялся, что поймут.

– Они обходят Сосновую с запада, – это сказать получилось лучше всего.

Встали перед внутренним взором страшные черные глаза без белков. Не хотел бы я еще раз такое увидеть, подумал Муха, и это была его последняя мысль.

Глава 27

На заставу они возвращались, словно по болоту – любой миг может стать последним. На всякий случай сошли с тропы; следопыты знали округу, как свои пять пальцев. Сова в отдалении ухала, протяжно и глухо; не охотилась, тосковала о чем-то. В траве по-прежнему потрескивали сверчки, шмыгали мыши – все, как и час назад, словно и не появилось в горах свежей могилы, словно не таился где-то рядом чужой отряд.

Не говорили, обменивались знаками – широкими, мелкие в темноте не увидишь даже под яркими звездами, а уж когда под сень деревьев вошли, тем более.

Леса тут были непростые, куда суровей, чем на холмах. И там-то Лиани разъезжал больше по дорогам, а тут поди еще разыщи хотя бы тропу, если сбился. Когда была зима, казалось светлее, просторнее; а теперь зазеленели орешник, ольха и клены, меж большими стволами вставал молодой подлесок: в нем за три шага мог спрятаться кто угодно.

Но, пока не начали приходить тревожные вести, любил этот лес, сейчас же всякое дерево таило угрозу.

– Надо увести людей с заставы, – сказал Лиани почти беззвучно.

– Приказа нет, – ответил другой следопыт.

– Я отдам как помощник Амая, мне отвечать.

– И мост, – так же почти одними губами добавил еще один спутник, – Разобрать надо. Если переправятся, плохо придется.

На рухэй наткнулись неожиданно. К счастью, и для них тоже; а вторым везением было встретить не весь отряд, а такую же группу разведчиков.

Если бы не слова мальчика, тут же следопыты Сосновой и остались бы, а так шли настороже, ловили малейший шорох. Как и те, другие. Столкнулись в ельнике, его было не обойти – слева обрыв, справа нагромождение валунов, и днем-то шею свернешь. Чужакам повезло меньше; они оказались ближе к валунам, там под ногами валялось камней в изобилии.

Но, верно, и вправду в предках у рухэй были рыси и росомахи, быстрые, хищные; одному из следопытов Сосновой лезвие тесака разрубило плечо, а другому едва не снесло полчерепа. Солдат, полуослепший от крови, сражаться больше не мог.

Чужой разведчик был высоким и гибким, он пригнулся, пытаясь обойти Лиани, прижать к каменной гряде его самого; клинок в руках был прямым, немного короче и шире – скорее тесак, а не сабля. Короче – это хорошо, но управлялся с ним сын росомахи лучше недавнего земельного стражника. Привык убивать.

Сперва Лиани только уклонялся, почти вслепую отбивая удары; железо лишь чуть поблескивало в темноте. Звенело. Под ногами трещали ветки, со всех сторон хвоя сыпалась. Кто-то сбоку вскрикнул – ранен или убит.

Удар, и еще, и еще. Колючая ветка хлестнула по щеке, ладно не по глазам.

Выбрались из ельника, стало светлее, немного свободнее.

Да, чужак был высоким, почти на голову выше Лиани – но он поскользнулся на камне, и их лица оказались рядом. Белки глаз блеснули, остального не успел разобрать – сабля Лиани прошла сверху вниз наискось, по шее. Чужак взмахнул руками, падая, и юноша тоже потерял равновесие, поскользнувшись на влажном мху, покрывающем камень.

Лиани не сразу понял, что своего противника он убил; чуть отдышавшись, поднялся, оглянулся.

Еще один разведчик рухэй получил по ноге саблей и свалился куда-то в щель между глыбами, в темноте не увидеть толком.

Двое против двоих.

Оставив раненого, чужаки растворились в ельнике; за это никто бы их не упрекнул. За помощью кинулись; некогда было ждать, пока подоспеет еще человек пятьдесят. Так что Лиани с товарищем подхватили своих раненых и поспешили к заставе.

Если мальчик не напутал со страху, врагов идет столько, что все равно не удержишь, крепость куда важнее и люди нужны там.

Сабля была в ножнах, но не привешена к поясу, на коленях лежала. Лиани смотрел на молочно-белый рассвет: снова поднялся туман. Тусклое все, в дымке, сумерки не хотят уходить; но все же туман помог. Чужие солдаты спешить не отважились.

Какой-никакой власти помощника офицера Амая хватило, чтобы увести людей – меньше десятка – с заставы. И на то, чтобы помогли перерезать веревки, связывавшие бревна моста.

Тут, в Сосновой, действия его одобрили. Выслали людей окончательно уничтожить мост.

А один из раненых умер еще на заставе…

Своего-то раненого рухэй забрали из ельника, или как? Забрали, наверное, им каждый человек важен. Как и в Сосновой. Не стоит обольщаться, что один к одному. Следопыты были опытными, а Лиани просто повезло, хотя и он лучше новобранцев держит саблю.

Теперь командиры собрались, решали, что делать, ворота закрыты, солдаты на стенах – ждут. Хотя прямо сейчас чужаки не появятся, им еще долго обходить ущелье. Разве что летать умеют, или вроде тумана, подниматься в воздух и плыть седыми клочьями.

Все готово на всякий случай, Лиани сидит, ждет приказа, хотя мог бы пойти отдохнуть после бессонной ночи, пока есть время. Или к молодым солдатам пойти, поговорить с ними. Но слов сейчас нет для них, потом, может, найдутся.

Подошел десятник, немолодой уже, успевший побывать в схватках в крепости Ожерелья. Он всегда обращался к юноше покровительственно – и без разницы, что того поставили выше на статусной лестнице.

– Слыхал, ты раньше служил в земельных?

– Было, – коротко ответил Лиани.

– Это ведь ты укокошил ихнего разведчика?

– Я.

– Не приходилось тебе еще убивать? – спросил десятник с некоторым сочувствием.

– Нет.

– Привыкнешь.

– Придется…

Не доводилось, хотя были стычки с бандитами. Но мало кто из них сопротивлялся всерьез, быстро сдавались – кроме того, темного, с носом как клюв. Его потом долго «вороном» промеж себя называли, когда вспоминали. Этот разбойник дрался как бешеный, сперва ножом, потом выхватил у одного из земельных саблю. А потом, в сарай загнанный – вилами. Его тоже не убили, ранили только – но не довезли живым. Рана оказалась серьезной. Но ее нанес другой, не Лиани.

А десятник неправильно понял.

Об убитом он подумать и не успел – торопились к заставе, потом разбирались с мостом. Раньше бы, наверное, места себе не находил…

А теперь все словно в туман кануло.

Другое на ум приходит; смотрит на запад, туда, где в молоке невидимое солнце, но думает о севере.

Монастырь… Чужаки уже миновали его. Но не было беженцев, которым разумно устремиться в Сосновую, и это значит… либо святое место не тронули, либо уже некому было бежать. Может быть, если даже монастыря больше нет, Нээле жива… спряталась где-нибудь, или ранена. Или как тот мальчик…

И ей можно помочь, но некому.

Пальцы так сжались на рукояти, что казалось странным, как та еще цела. Ворота рядом, бери коня и скачи, может, еще успеешь. Никто не остановит.

Никто, кроме… долга.

Даже если это лишь первый отряд, и монастырь пока цел, и к нему идет еще одна банда рухэй… у Лиани больше нет права срываться с места и решать свои собственные дела.

…И сестра где-то недалеко, и кто знает, сколько еще таких отрядов отправлено в Юсен.

Нет, им нужна Сосновая. Сестра в безопасности, а вот монастырь…

Дождаться бы наконец атаки или вылазки за стены, чтобы не сдохнуть прямо тут, во дворе.

**

Задевая юбкой и рукавами стулья, напольную вазу, Сайэнн ворвалась в покои командира Таниеры. По дороге сюда, на второй этаж, перепрыгивала через ступеньки, чуть не падая, чуть не отрывая себе подол; никогда не ходила так.

– Что случилось?! – почти прокричала с порога.

Глаза Таниеры провалились в глубокие тени, а белки почти скрыла багровая сеточка. Сам он за ночь постарел лет на десять. Но кивнул он приветливо; сказал собравшимся возле стола офицерам, что отлучится ненадолго, и, подхватив Сайэнн под локоть, увел в соседнюю комнату.

– Дорогая, это военный совет… отправляйся пока к себе.

– Я слышала, что войско рухэй возле крепости!

– Всего лишь один отряд, – он поглядывал на дверь и ушел бы, если б Сайэнн не вцепилась в его рукав.

– Отвечайте! – потребовала, – Вы говорили мне сами, что у нас мало людей!

– Не сейчас, – разжал ее пальцы, кивнул подоспевшей Минору – мол, не дай ей снова ворваться, куда не звали.

И скрылся за дверью, плотнее задвинул за собой створку. Может еще и закрепил ручку чем-нибудь для надежности.

– Что ж вы творите, барышня! – выговаривала Минору, бродя за Сайэнн, которая сама ходила кругами по комнате.

– Последний солдат… последний уборщик уже все знает! И я… я должна!

– И узнаете, вот как господин покончит с делами…

– Что мне до его дел?!

– Да вам-то, барышня, как раз и…

– Молчи!

Только на один вопрос хотелось ей знать ответ – кто на самом деле подходит к Сосновой? Север далеко, случайные дезертиры или отколовшиеся от войска бандиты не пройдут так далеко… и так тихо. Разве что захотели мирной жизни в новой стране, но тогда им проще затеряться в одном из северных городков или осесть в деревне.

…А в Сосновой – почти одни новобранцы… обученных уже отослали к Трем Дочерям, и об этом-то в войске рухэй знать могли, шпионов довольно. Сейчас крепость обороняют слегка натасканные земледельцы, половина уже дрожит – неужто перепугались совсем малой горстки? И оружия хорошего пока нет, с ним ушли на войну, а тренируются пока с чем попало, в реальном сражении от него мало толку.

А крепость, хоть и содержится хорошо, старая, стены разрушены кое-где, не так уж и сложно преодолеть…

Все это глупой девице знать не положено, да. А она знает вот. Потому что именно этого от нее и хотели… и еще много чего. Про караулы, заставы, про мост…

С яростным шипением сбросила со стола тушечницу, за ней полетела дощечка для разглаживания бумаги.

– Госпожа?! – перепугалась Минору.

– Клянусь Нижним Домом… если он продолжит говорить со мной так, я… я не знаю, что сделаю!

Она продолжала бушевать, и в соседней комнате грохот явно услышали, хоть и прочные, толстые тут были стены и двери. Вскоре отодвинулась створка, Таниера шагнул к Сайэнн, темный и озадаченный. Она вытянула вперед руки, расставив полусогнутые пальцы на манер когтей.

– Закончен совет? Никого уже нет, я вижу? Так говорите! И попробуйте только… Все плохо?

Какие бы вести ни принесли ему ночью, поведение Сайэнн стало задачей не менее легкой.

– Дорогая, это не женское дело, и я тебя уверяю… – начал он неловко – всегда был неловким, когда пытался говорить ей что-нибудь ласковое.

– Или вы говорите правду, или я… спрыгну со стены! – выпалила она первое пришедшее в голову.

– Скажите уж все, как есть, – вздохнула Минору, обычно молчавшая при командире. – Вон как она беспокоится, а все равно ведь узнает, что будет.

Таниера еще поколебался какое-то время, потом сдался:

– Тебе пожалуй и впрямь лучше знать, дорогая. Только возьми себя в руки. Все не так плохо. Их не слишком много, но это отряд, не бродяги; у нас больше людей, но меньше сил.