Текст книги "Война (СИ)"

Автор книги: Светлана Дильдина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

Как жаль, что и знаний у Лиани мало, да и вряд ли хватит ума распознать измену, если она прокралась за эти стены…

Въезжая в неширокие, обитые металлом ворота, он внимательно глянул на стражников. Нет, простого воина не приняли бы в расчет. Это кто-то не меньше сотника, или вовсе чиновник при крепости.

Глава Сосновой, командир третьей ступени Таниера оказался крупным статным мужчиной за пятьдесят, с заметной сединой в волосах и печатью забот на лице. Двигался он важно и медленно, и казалось, что в сражении он нечто вроде утеса, о который разбиваются волны. Когда Лиани увидел командира, тот был не в форме, а в кожаной куртке, но она сплошь и рядом поблескивала медными чеканными накладками. Прямо доспех настоящий.

Не таким его представлял – в Срединной много говорили о его молодой красивой подруге, взятой несмотря на недовольство жены. А сам Таниера, садясь в этот миг на коня, лишь скользнул по Лиани взглядом, уже доложили ему, что к другому вестник.

Одно из писем от господина Нара было к заместителю командира. Прочитав, тот лишь хмыкнул, и на угловатом лице не отразилось ничего. Письмо сунул в огонь, равнодушно, словно дров подбросил. Что бы там ни значилось, Лиани знать об этом не полагалось.

А второе он передал молодому офицеру по имени Эйли Амая. Вроде бы раньше видел его лицо, но не мог вспомнить где. Высокий такой, черноглазый, живой, и, похоже, еще важности не научился. Похоже, офицер тоже вспомнить не мог, послание взял, но постоял какое-то время в задумчивости, потер лоб; отпустил наконец Лиани, но у самой двери догнал его одним прыжком, ухватил за плечо.

– Подожди ты! Я же тебя знаю!

Четверть часа спустя, сидя вместе за столиком в компании кувшинчика сливового вина, юноша не мог поверить, что ему не снится сон. Слишком уж нереальным было подобное – Амая еще в начале лета служил в городской страже Осорэи, и видел заключенного раз или два. Еще более странным поначалу казалось Лиани, как ему обрадовался этот молодой человек, но тут все легко разрешилось – он боготворил Дом Нара и рад был встретить того, кто Рииши видел недавно, а про то, что случилось с господином Аори, знал из надежных рук.

– Кто бы мог подумать, что твоя судьба такая причудливая, – оживлено говорил он, порой взмахивая чашкой так, что вино едва не выплескивалось. – Я рад, что дело это закрыто. Тебя многие жалели среди городской стражи, хоть, прости уж, считали полным болваном.

Рассмеялся так искренне, что вызвал ответную улыбку. Рассказывать о прошлом пришлось уклончиво, но молодой офицер не заметил умолчаний.

Нет, он точно не мог быть предателем…

– А что к чему здесь, разберешься скоро. Командиры всех рангов у Сосновой что надо, – уверенно сказал Амая, как будто мысли прочел. И принялся рассказывать – и по всему выходило, что таких верных и умелых людей, как здесь, еще поискать. И никто из них тоже на роль предателя не годился. Но слова словами, а прием тут Лиани встретил радушный, никто не собирался его хватать и вытрясать секреты, который он, впрочем, не знал все равно. Сам не понимал, рад или немного разочарован. Не то что по опасностям соскучился, просто… самые зеленые и мирные лужайки, как известно, скрывают под собою трясину. А в людях еще поди ее разгадай.

Вино было вкусным и терпким, а собеседник, чуть старше годами, держался так просто, что на какое-то время Лиани позабыл о заботах. О своих: о заботах провинции проговорили полвечера.

– Что будет? – спросил. – Удастся ли их одолеть?

– Трудно сказать. Может, части гор Эннэ и лишимся. Долину они не удержат, для этого надо держаться за обе горных цепи. Юсен они не знают, – Амая осушил чашу вина.

– Не жалеешь, что здесь, а не на войне?

– Жалею, конечно. Только ведь обучать солдат тоже кому-то надо, крестьяне только мотыгу держать умеют, а с Мэнго одним числом не сладить. Хитрый он очень. А ты, выходит, теперь в мое ведение поступаешь…

Лиани кивнул. Завтра все будет иначе, молодой офицер станет его начальником, а сегодня можно сидеть вместе, как с Орни когда-то. Где тот сейчас… может, уже убит давно на войне. Он бы не струсил, не стал отсиживаться, разве что прямо прикажут.

После короткой, но нелегкой проверки Амая убедился, что у вестника острый глаз, зверей и птиц он знает и по облику, и по голосу, умеет читать следы. Ну и боец не из самых последних.

– Можно и лучше, но еще наверстаешь, – заверил молодой офицер.

В крепости сейчас были почти сплошь новобранцы – обученных уже отослали к Трем Дочерям. Лиани поставили младшим помощником Амая. Он заикнулся было, что это никак не возможно, тот лишь отмахнулся.

– Уже никому не важно, что у тебя в прошлом. Сейчас наши войска принимают даже бандитов с большой дороги. Они хоть драться умеют. И ты уж точно обучен лучше, чем новобранцы из деревень.

Новую форму выдали – тоже коричневую, как у земельных, но темнее, и с алой, а не песочной поддевкой. И на головной повязке был знак Сосновой, а на рукаве – полоска с отметкой ранга.

Теперь влажный, уже потеплевший ветер доносил запахи хвои. Порой горное эхо множило голоса или стук упавшего камня. В это место Лиани влюбился сразу и теперь уже не огорчался, что вернуться в Срединную не придется.

Командир Таниера крепость свою тоже явно любил – пусть и не имела она уже давно военного значения, содержалась в полном порядке, хоть сейчас обороняйся от врага. Это полезно было для новобранцев – привыкали к должному еще до места службы. В обычные дни тут готовили мечников и лучников для Ожерелья, а сейчас приходилось по-быстрому натаскивать угрюмых перепуганных крестьян хоть как-то держать в руках оружие. Они в большинстве своем драться с кровожадными чужаками совсем не хотели и пришли сюда против воли. Тут Лиани пригодились навыки службы в земельной страже; там, если нужно было уговорить, а не применять силу, у него выходило неплохо.

Жаль было этих людей – скоро начало весенних работ, а они покинули свои наделы и пойдут умирать. На земле останутся работать женщины и старики, которым сейчас толком нечего есть – провизию забирали для армии. И, если победа не будет быстрой, волнения могут начаться по всей провинции, как случалось еще не в самые давние времена.

Ладно хоть пока ненависть к захватчикам пересиливает. Вопрос, надолго ли ее хватит, когда свои тоже ведут себя как враги?

Как-то там его близкие… У них деньги были, семья не бедствовала, но мало ли. А сестра замужем где-то на севере, не так далеко от долины Трех Дочерей.

Эйли Амая к нему привязался. Часто вызывал к себе, в свободное время возил показывать окрестности. Погоди, говорил, вот зазеленеет все – поймешь, какое тут место. И в большое село в предгорьях собирался ему показать – говорил, там куда свободней и веселей, чем в крепости. Опять же, девушки. А свободное время как ни странно и вправду было теперь: это оружейники работали, не разгибаясь, а новобранцев хоть гоняли нещадно, все отдыхать им давали. А иначе какой прок в обучении?

…Защелкал клест, отрывистые звонкие звуки потекли меж застывшими темными соснами. Молодой офицер ответил ему схожим свистом, а Лиани, улыбнувшись, вспомнил старую детскую песенку про птицу, спел пару строк.

…Ветер влюбился в перепелку и поддерживал ее в полете, повсюду носил с собой, показал разные земли, но птица становилась все грустнее. Что с тобой, спросил ветер, и она ответила – я хочу есть и пить…

– Славно умеешь, – отметил Эйли

Лиани смущенно, чуть растерянно улыбнулся.

– Может, не знаю. У нас товарищ был, вот его бы слушать и слушать… Когда пел, голос то будто девичий, то словно сама земля ожила, и перекликаются горы.

– А он где?

– Остался в земельных… сейчас, наверное, где-то сражается.

Когда возвращались, встретил возле казарм тонкого острого человека в коричневом и темно-красном, но иных оттенков, не форменных; сперва показалось – ровесника, потом, заметив легкие морщинки у глаз, Лиани накинул ему лет десять. Яари Эйра, секретарь командира Таниеры и летописец, подробно расспросил юношу об оружейниках, о том, что слышал о прочих делах в Срединной. Лиани насторожился – к чему расспросы? Людей, которые стараются сохранить для потомков ход времени, он уважал, но не зря же было предостережение. Отвечал сдержанно, ровно то, что мог любой узнать без труда.

Если разговоры с Амая были приятны, то этот секретарь, наверное, в родне имел нечисть, нагоняющую тоску. Сразу сердце заныло – вот спрятался здесь, в мирной крепости, и помощником сделали только по стечению обстоятельств, спасибо Дому Нара. Вернуться бы в кузни, а еще лучше отпроситься вместе с новобранцами к Трем Дочерям. Только бы старший товарищ, он же начальник, не воспротивился. Но Лиани постарается его уговорить.

Охваченный тревожным и тяжелым раздумьем, поднялся на крепостную стену, вглядывался в другую стену, древнего хвойного леса, будто мог через тысячи стволов, через горные отроги увидеть север.

Там его место. Он все-таки может хоть что-то сделать для своей родины, пусть даже убьют в первой же схватке.

В стычках с бандитами ему раньше участвовать приходилось, убивать – нет. И звание десятника получил за дело бескровное – когда нашли и задержали изготовителей фальшивых монет. Так странно, всегда служил порядку в родных землях, мечтал делать это лучше и лучше, а никогда не задумывался, что не всегда блестящим и светлым останется лезвие сабли. Говорят, клинок помнит все души, которые забрал, и они видны, если всмотреться.

Здесь, в крепости, большинство тоже не знали, что такое схватка с врагом. Даже солдаты, отслужившие много лет, не бывали за пределом мирных гор Юсен, что уж говорить о новобранцах.

Ветерок донес запахи кедра, сырого мха. Вдохнул полной грудью – раз пока его место здесь, надо использовать это. Красота-то какая, а уж летом, наверное, или осенью, когда красное золото листьев оттеняет темную хвою…

Стало полегче. Сам не заметил, как снова начал напевать с детства знакомую песню; от той, про перепелку и ветер, перешел к другой, о лотосе и красавице.

Услышал – девичий голос ему подпел несколько слов, а потом раздалось хихиканье. Обернулся – вздрогнул сперва, показалось… После сообразил – вот эта невысокая, в синей шерстяной накидке, слишком короткой для холодов, не Нээле, а вовсе даже та девушка из гостиницы, где его угораздило свалиться больным. Имя вспомнил, похожее на песню клеста – Кэйу. Ей бы в холмах восточнее быть, а она стоит здесь, придерживая конец накидки, голову чуть склонила и смеется беззвучно.

– Узнал…

Глава 16

Долг сына или дочери – чтить своих родителей, быть послушными их воле, радовать их душу. Я не была хорошей дочерью, думала Майэрин, бесцельно бродя по серому саду: сейчас, в конце месяца Угря, он и в лучшие времена не сильно бы радовал взор, теперь же садовники и вовсе работали спустя рукава.

Шелковые туфельки промокли от тающего снега: не по погоде обувь, но какая разница. Домашняя простая одежда – ткань отяжелела от сырости, тонкие пальцы в пятнах от туши, и сама не помнит про это, и служанкам не до того. Хорошая тушь, дорогая, трудно смывается…

Я была плохой дочерью, думала девушка, бродя по сырым галечным и песчаным дорожкам, среди плотных, погребальных кустов можжевельника. Садовые фигуры-звери смотрели ей вслед печальными неживыми глазами.

Надо было соглашаться, когда отец впервые заговорил о свадьбе. Тогда ничего бы не было, все бы жили. Все трое… нет, четверо – не надо забывать об отце Рииши, то есть господина Нара-младшего.

А ведь ей самой отец все позволял, хоть и посмеивался – что за девушка, больше времени проводит в обществе книг и писчей бумаге, чем среди подруг и сундуков с нарядами.

Теперь даже плакать нет смысла.

И нет смысла думать о прошлом – будущее бы достойно принять.

Представляла, как возникнет-воздвигнется на пороге человек с указом из далекого золотого города, имя семьи будет опозорено, а всех женщин сошлют куда-нибудь в глушь, где дом едва виден из зарослей камыша и крапивы. И день за днем, день за днем потянется безотрадно. Она молода, и долго будет смотреть, как рядом растут, а потом и стареют одинокие сестры…

В такие моменты ей хотелось умереть, а потом было стыдно за подобные желания. Отца она продолжала любить, за всю жизнь не слышала от него резкого слова. И от имени Дома не отказалась бы ни за что, предложи ей кто-нибудь. И в душе царило смятение – а то, что она допускает вину, почти уверена в ней – это уже предательство семьи или нет?

Нет, не зря все же думает день и ночь – плохой была дочерью, и ей остается…

Очень трудно Рииши было в роли нового главы Дома. Рад бы никогда им не становиться… Сперва немногочисленные родственники – привыкли видеть его наследником, учтивым молодым человеком, которому еще расти и набираться опыта. Теперь из них кто-то пытался поучить уму-разуму, кто-то соблюдал все положенные правила обхождения, старательно не мешая ему ошибаться, и толку от всего этого было, как от телеги яиц на ухабах.

Ладно хоть нашлась пара дядюшек-тетушек, которые просто по-человечески сочувствовали ему и выказывали готовность помочь или хоть не сбивать с толку непрошенными наставлениями.

С другими Домами было куда сложней. Темной слыла история со смертью Аори и Тори, в болотной трясине и то вода чище. Не хотел ее касаться сейчас – пусть бы казался кротом, что забивается в нору поглубже; не хотел, но приходилось. От каждого из равных теперь глав Домов хоть намек, да услышал.

А правильно держать себя не умел. Ладно хоть не приучен был показывать истинные чувства: очень удивился бы, узнав, что говорят за спиной – наследник, мол, попался тот еще кремешок, не знаешь, как подступиться.

Все ночи были полны глухого отчаяния. Спал мало, больше сидел за книгами или бумагами Дома. Но толку от того, что он так сидит? Бросить бы все, и уехать на север, в гущу сражения… Нельзя. Долг не велит.

И тот же долг требовал, чтобы он сам – как младший – нанес визиты равным, и принял тех, кто стоит ниже. Война, не война, особого значения это не имело. Может Рииши и рад был бы пропадать в оружейных, что Срединной, что Осорэи, но отказ увидеться с кем-то служил намеком на неприязнь.

Спасибо хоть матушка, отложив в сторону горе, давала советы. Только сейчас оценил ее ум – привык, что немногословная, добрая, всю себя отдает семье. А она, оказывается, и наблюдать умела, и знала, как повести речь.

– Мама, тебя бы советником! – вырвалось как-то.

Нэйен так улыбнулась…будто скинула пару десятков лет. А ведь ей всего сорок шесть, запоздало подумал. Да, кажется… говорили ведь – родилась в год, когда пролетела звезда с хвостом, и ночные светила встали в ряд на ее пути. Почему-то не думал никогда о возрасте матери. А ведь у нее и морщинок-то не особо много, в сумерках кажется молодой… Даже смерть мужа не прибавила лет.

Хоть и тяжко было, но пока все шло довольно гладко: к нему приглядывались – не каждый в столь молодом возрасте становится главой Дома, и вместе с тем никаких неожиданностей не ждали. Почтительный молодой человек, правильный, старших слушает, решать все будет не он, а родня, вот на нее и стоит направить внимание.

Только Хоиру Иэра, глава охряных угрей, всерьез заинтересовался им самим. Откуда-то проведал, рыба сушеная, что Рииши целых два раза уже посетил вдову Тори, и, кажется, что-то подозревает.

Он якобы случайно встретил Рииши у Нефритовых ворот, когда тот возвращался от оружейников – пешком, как любил. Окликнул из носилок красного дерева, самых дорогих во всей провинции. Молодой человек знал, что этот Дом неожиданно выделил на нужды Хинаи крупную сумму, что поддержал господина Кэраи, но все-таки Хоиру остерегался. Как и его ныне единственного сына. Могли бы дружить – отталкивала вечная полуулыбка глиняного изваяния и внимательный, затаенный прищур. Погибший меньше года назад Ариеру был куда проще. Эх, судьба несчастливая…

Рииши еще раз оценил особенности своего нового положения: глава Иэра при виде него выбрался из носилок, с тонкой улыбкой отметил, как рад встрече, предложил идти дальше, а сам рядом поплыл. Честное слово, если отец ходил резко, а Тори слегка вразвалку, этот будто земли не касался: ни одна складка драгоценного бархатистого одеяния не сминалась.

Но, отвлекшись на походку, Рииши не сразу сообразил, что говорят с ним уж точно не как с главой семейства. А как с несмышленышем.

– Пользуясь преимуществом своего возраста и давних теплых отношений с вашим почтенным отцом, осмелюсь поступить невежливо и дать совет. Этот Дом, Аэмара… они сейчас кажутся слабыми, и, что бы ни двигало вами, вероятно, искреннее сочувствие, все же не стоит иметь с ними дела. Тори мертв, но его родня – люди очень зубастые. Они сделают все, чтобы не потерять положения.

– Что, даже вдова и дочери? – спросил молодой человек, рассеянным тоном стараясь показать малый интерес к этой теме. Может, и получилось…

– Женщины – наша погибель… Я не поручусь за подлинную наивность даже средней из дочерей Тори, а ей ведь, кажется, нет и пятнадцати. Что до вдовы, она подобна тихому омуту, в котором, как известно, очень легко утонуть. Но, вижу, с советами я навязываюсь, – добавил он чуть более оживленно, чем было бы при искреннем тоне. И добавил совсем другим голосом:

– А господина Нара я и впрямь весьма уважал. Кремень был, а не человек. В наши лицемерные дни таких, почитай, не осталось.

Развел руками, улыбкой отметил конец беседы, и уже собрался отойти, как вдруг Рииши остановил его:

– Подождите… – быстро и немного сжато он проговорил: – Я ничего не забыл, и не собираюсь. Надеюсь, вы не думаете, что я… – не то поклонившись, не то дернув головой, отошел сам.

**

Все эти долгие и одновременно стремительные дни месяца Угря Камарен провел как в яме с ежами. Он выполнил свою миссию с блеском, готов был уехать в любой момент, но без разрешения верховного Дома сделать этого не мог. Разве что из Столицы пришел бы приказ или вызов от главного посла Аталина… сам не заметил, что родную страну начал называть так, как местные.

Не просто готов был уехать – мечтал это сделать, понимая, что шансов уцелеть все меньше и меньше, Суро Нэйта осмелел после смерти давнего противника и свидетели ему не нужны. Его идея с куклами и пьесой тоже была хороша, только косые взгляды местная знать кидает на северянина. Еще немного, и люди попроще тоже станут косо смотреть, а там и до случайного пожара недалеко, или до налетчика с ножом – разумеется, бандита поймают…

Но разрешения на отъезд все не было. Больше того, после падения Северной прозрачный намек поступил, что его и не будет.

**

"Мне пришлось временно оставить город. Ты еще сможешь уехать, если захочешь простить и забыть, или если боишься. Но если останешься, проси помощи у посла Аталина. Он про тебя знает и свяжет, с кем нужно, у вас во многом общие цели. Не пытайся увидеться лично – за ним следят".

Оторвавшись от неровных строк, Истэ попыталась вспомнить, как выглядит указанное в письме место с тайником. Беседка недалеко от городских стен, мостик из камня, сложенный нарочито-грубо, красные клены у ручья раскинули многопалые лапы… Когда-то она там бывала и вряд ли заблудится, если все же придется идти самой.

В приоткрытое окно доносились звуки и запахи окраин – кто-то стучал молотком, какая-то женщина визгливо бранила мужа, варился суп из закисших бобов, вдали плакал ребенок.

И никаких беседок и кленов, за окном лишь грязная стена, обломки досок, какая-то ветошь. Передернув плечами, Истэ вновь взялась за письмо, держала его почти с приязнью: хорошая бумага, и человек, написавший эти строки, был все же из ее мира, а не из мира мусорщиков и углежогов.

Как трудно ей оказалось выздоравливать в грязной полутемной комнатке, под надзором хромого неряхи… Но все-таки она выжила.

"Вся ваша семья теперь под надзором, но слухи уже пошли, и твоя родня не откажет во встрече. Напиши сразу нескольким и постарайся собрать всех сразу. Они тебя во всяком случае увидят, трудно будет сделать вид, что ничего не было. Письма поможет передать северянин. И будь осторожна, я тебе уже ничем помочь не смогу".

Помочь! Истэ смяла листок. Вот же мразь. Но пусть проваливает в бездну, и навсегда. Хотя его советом, пожалуй, стоит воспользоваться. Она тут одна, если не считать этого мусорщика. Раньше в ее распоряжении были десятки людей, готовых ради нее на все…

Энори не советовал обращаться к ним, лишь к семье, но теперь-то Истэ будет решать сама.

И помощью того чужака воспользуется, хотя и совсем не хотелось – она презирала аталинцев, и неважно, что видела лишь торговцев – шумные, глупые, жадные, они не умели себя вести и гортанный, быстрый говор их был неприятен. Но все же, если он враг Дома Таэна…

…Вчера к ней привели дочерей, они все это время были где-то в предместьях. Люди этой твари, Кэраи их не нашли, все же бывший воспитанник вырос ему достойным противником. Думала, расплачется наконец, но нет, с тех пор, как пришла в себя, так и не выкатилось ни слезинки из глаз. Ничего не рассказала, только что болела, теперь здорова, они и не поняли… Смириться, простить? Чтобы девочки навсегда, может быть, остались в этой дыре, вышли замуж за грубых неумытых парней с руками-лопатами?

Стало зябко, и не кисловатый дым – теперь запах поздней осени сочился к ней из окна. Так странно, ведь и зима миновала…

**

Частым гостем в "цветочных павильонах" Кэраи не был ни тут, ни в Столице. Но после веселой вдовушки Лиэ хоть сколько-то постоянную связь себе позволить не мог – сомнительное счастье каждый раз гадать, на кого работает красавица и не подпустил ли ее слишком близко, сам того не заметив. А в собственных помощницах не женщин видеть приходится, лишь инструмент.

Что же до "павильонов"… Он хорошо запоминал не только лица, но и разные мелочи, потому и детали представления и одежды откладывались в голове сами собой. Потом легко мог описать ту, что заинтересовала, если еще не знал ее имени. Имени той, что ждала сегодня, не запомнил – в памяти отложилось лишь, как она звонко пела весеннюю песню в гостях, куда заглянул недавно. И глаза у нее были в цвет горечавки.

Легкий стук в дверь отвлек от мыслей о девушке, Кэраи обернулся – увидел силуэт в поклоне, уже исчезающий, и положенное на столик письмо. Ах, да, велел же не беспокоить, значит, что-то важное.

Торопливо развернул бумагу, скатанную в тонкую трубочку. Один из шпионов прислал новости: Истэ опять объявилась, то ли вернулась, то ли не покидала город, и успела снова наведаться к кормилице и на сей раз к старику-каллиграфу, учившему ее красивому почерку. Тот нежно любил свою ученицу, говорил, что такой мечтал видеть внучку. И еще говорилось, что сплетни вновь поползли: шептались кумушки на рынке, и на гостином дворе обсуждали, так как же все-таки умерла госпожа, и умерла ли? И означает ли ее возвращение то, что над Домом Таэна и вправду больше нет милости Неба?

Кэраи зажег свечу, скатал письмо в трубочку совсем уж тугую и сжег. Совсем не обязательно было это делать, но тянуло уничтожить все, связанное с этой женщиной.

Значит, она взялась за свое. Родня Истэ то ли молчала, то ли и впрямь не получала новых известий. Еще вернее, к родне пока обратиться боится, хочет поддержки, верно, и на встречу с семьей этих двоих потащит. Чего боится, гнева отца и братьев или шпионов его, Кэраи? А он ведь уже снял постоянную слежку, уверился, что Истэ нет в Осорэи.

Наивный дурак.

Но ведь не подумал бы, что женщина способна так затаиться, даже когда ее потеряли, начал думать – может быть умерла вместе с дочерьми.

Плохо, ко всем знакомым Истэ не приставить шпиона, а ее родственники и так были возбуждены до крайности, теперь и вовсе непредсказуемы. Одним демонам известно, о чем сейчас шепчутся былые союзники. Если кто-то напишет брату…

Велел принести вина, но пить не мог. Да и обдумать нужно слишком многое, лучше делать это на совершенно трезвую голову. Сегодня его не дождутся в домике с голубыми цветами на занавесках, с подсвечниками в форме лотосов – нет, не будут и ждать, он передаст весточку, и куда-то еще уйдет синеглазая девушка, или встретит кого-то другого.

Все равно, женщины одинаковы, и одни беды от них…

Мимолетно испытал чувство вины – в самом деле, Истэ, как злой дух, вилась вокруг их семейства, но виноваты ли другие в том, что она встретилась на пути?

Может, его свадьба сняла бы это заклятье и все стало, как встарь; он даже попробовал было, но не удалось, и пока не до новой попытки.

Даже безрукавку не надел, так и вышел из своих комнат, остановился на ступенях; тонкая шерсть рубашки пропускала ветер, словно была соткана из паутины. Ветер налетал на него, на деревья, накалывался на черные ветви и отступал ненадолго, и снова атаковал, будто пытался стереть с лица земли этот сад.

Он позабыл, как тут холодно не только зимой, но и ранней весной, ночами особенно. В Срединных землях снег выпадает нечасто и тает через день, самое большее через неделю, чтобы вскоре снова напомнить о себе. Тут не надо напоминать – вот он, повсюду, неглубокий, но бесконечный, никак не сойдет.

В Столице барышни и мальчики-подростки любят играть в снежки. А здесь? Не вспомнить…

А холод проникает даже в богатый дом, крестьянам в глуши, наверное, вовсе невыносимо. Хотя они привычны, привыкнет любой, если выбора нет. К чему угодно…

Словно мог прогнать холод, сделав вид, что его нет, он спустился в сад, остановился у заледеневшего пруда; тут совсем недавно еще играл Тайрену, отправлял в путешествие парусную лодку. Сейчас лед даже не хрустнул под каблуком; где-то в самом сердце пруда, возле дна спят его любимые красные рыбы. Спят глубоко, будто мертвые, но, скорее всего, по весне будут плавать как ни в чем не бывало…

**

На деревушку вышли случайно, когда искали удобный холм для новой ставки. Тут и местному нетрудно было заблудиться, если идти без дорог: одинаковые возвышенности, поросшие лесом, узкие петляющие ручейки, да глинистые проплешины с торчащими корнями – следы оползней.

Энори поехал с отрядом не потому, что в нем нуждались сейчас – просто так. Ка-Ян, который оставался с командиром, подозревал, что хуже горькой редьки надоели проводнику эти сражения, маневры и переходы. Для рухэй, не для него имело значение, что с каждым днем все тесней сжималось кольцо вокруг крепости, что уже две реки долины их трех воины Мэнго и У-Шена держали под прицелом своих лучников. Ему было надо что-то другое.

Что именно, молодой ординарец подозревал, но не был уверен, правильна ли его мысль. Все разрешится скоро, а пока пусть лучше ездит – а то, когда Энори в таком настроении, хоть и не говорит ничего, но кони волнуются, когда он проходит поблизости. Такая плата за волшебную силу…

А пока проводил взглядом пару десятков всадников на приземистых, горбоносых, мохнатых лошадках, и вернулся к командиру Вэй-Ши. Тот в последние дни был мрачен – не одобрял слишком радостных настроений в войске.

Деревушка выглядела скучной, невзрачной – такая же безликая для стороннего взгляда, как холмы и деревья вокруг. Была такой, пока с гиканьем не налетели на нее двадцать всадников, убивая людей и поджигая крыши домов. Амбары не трогали, припасы еще пригодятся войску. Напали с разных сторон, а жителей было всего раза в три больше, чем воинов – никто не ушел. Кто увернулся от сабли, того догнала стрела.

Вскоре клубы дыма потянулись вверх между холмами, верный сигнал, что еще одной деревне конец. Холмы уже почти позабыли такие свидетельства темной людской природы: больше полусотни лет тут царил мир.

– Уходим, – сказал старшина, морщась, когда горький дым потек в его сторону; добыча уже была погружена на лошадей. И взять-то оказалось почти нечего, видно, солдаты Хинаи тут уже побывали, оставив крестьянам едва-едва на прокорм.

Один из рухэй, здоровенный и плосколицый, краем глаза заметил движение – будто огромная крыса шмыгнула.

– Что еще за… – не шагнул – скорее, прыгнул ей вслед, и тут же сплюнул разочаровано. Девчонка почти ползком пыталась пробраться за обрушенной изгородью.

Сгреб ее за шиворот, поднял на ноги – она и не весила ничего. Лет шести-семи, испачканная сажей и пеплом, еще недавно, видно, ухоженная, неплохо одетая – может, дочь старосты. Юбка до колена разорвана, а само колено разбито.

Здоровяк был слегка раздосадован – у такой даже взять нечего, и сама ни на что не годна. Некоторые и от подобной мелочи не отказывались, но ему бы кого постарше. Саблю занес, прикончить на месте…

…Смерть ледяным порывом дохнула в лицо; как если бы вместо лепешки, которую уже приблизил ко рту, в руке оказалась ядовитая змея, словно вместо пола, ступая, ощутил пустоту с торчащими кольями.

Сердце остановилось на миг, клинок не успел опуститься, – а под ним уже не было никого.

Энори – взялся невесть откуда, за околицей же решил подождать – стоял в шаге от воина, держа перепуганную девчонку на согнутой руке, и выглядел разъяренным диким котом. А воин продышался уже, только где-то под ребрами будто ветер через дырочку сквозил.

– Да ты чего? – спросил старшина, мигом подоспев. – Что она тебе? Не первая, не последняя.

– Знаю…

Опустил руку, будто стряхнув ребенка на землю. Упала удачно, и сразу села, сжавшись в комочек. Что уж там думала, неизвестно, но, когда случайный защитник сделал было шаг в сторону, ухватила его за полу куртки. Вряд ли он казался перепуганной девочке безопасным, но других не было вовсе.

Собралось кольцо любопытных – темные, в волчьих куртках, на лицах недоумение – это что за малек тут остановил лодку?

Энори не двигался, будто не знал, как поступить. Никогда раньше не интересовался судьбой жителей деревень и мелких северных городишек, которые тут, в долине, лепились к торговым путям и рекам. Ни ценностями, ни женщинами; все, как и положено колдунам. Трупы уж тем более его не смущали, ни сгоревшие, ни безголовые или располовиненные. Проедет, посмотрит, если уж путь пролег – и ничего. Кто его укусил? – подумал старшина. Но сказал:

– Уходить нам пора, еще нагрянут хорьки эти зеленознаменные.

– А ее куда же?

– Толку оставлять? В постель рано, а тут все равно сдохнет.

– Толку…

Огляделся, прислушиваясь, сунул девчонку в руки одному из подоспевших зевак, велел так стоять, а сам исчез за полусгоревшей стеной. Несколько мгновений спустя позвал; замер у открытого подпола. Нагнулся, поднял упавший полог; под ним пряталась полуживая от страха женщина. Волосы распущены, одета в одну рубашку: верно, в кровати была, когда налетели.

– Помешанная, – сказал кто-то, встретив неподвижный и дикий взгляд. – И больная какая-то, может, заразная.

Энори его оборвал, велел вытащить женщину: от привычной мягкости ничего не осталось, и его послушались прежде, чем сообразили, почему это делают. Она не сопротивлялась, и оставалась в скорченной позе, будто не до конца ожила древесная колода.