Текст книги "Война (СИ)"

Автор книги: Светлана Дильдина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

Но, раз вспомнила про игру… какую он затеял на сей раз? Лицо его меняется с каждым мигом – будто бросает то в жар, то в холод; только ведь он пришел с какой-то целью! Неужто просто ради нее?

Слишком самонадеянно думать так.

Или все же? Не хочет оставлять ей иллюзию, что ему можно отказать, и это будет покорно принято? Но он не пытается хоть как-то намекнуть на желание близости, если не считать того жеста с рукой…

– Зачем ты пришел? – повторила настойчиво.

В конце концов, порой прямые вопросы – самые лучшие.

– Тебе будет легче, если я уйду? Но тогда ведь начнешь метаться, гадать, не затеял ли я какую-нибудь очередную гадость бедным людям, – засмеялся гость.

Вот и весь толк от прямых вопросов.

– А ведь пока меня любили, вам жилось хорошо, – сказал Энори неожиданно резко, будто колючий ветер ворвался в приоткрытое окно, совсем распахнув ставни.

– Это не так даже со мной. Что говорить о тех, кто, по несчастью, был близок перешедшим тебе дорогу…

– Ты не знаешь, о чем говоришь.

– Уж я-то знаю лучше других. Но я не удивлена – так многие поступают, тут ты совсем человек. И с женщинами… пока они угождают, ими довольны.

– Если бы ты в свое время не полезла, куда не надо…

– …ты бы здесь не сидел, верно? Покорив очередную красотку, можно заняться следующей…

– Не ревнуй, мне не интересны такие победы. И то, чего обычно хотят от красоток. Пусть я и совсем не то же, что трава, вода, ветер, у меня больше общего с ними, чем с людьми.

Лайэнэ коротко вздохнула, самую малость чувствуя себя в очередной раз обманутой: не поняла, не догадалась.

– Просто представь, что я – волна или ветер, или огонь. Вода так же обнимет твое тело. Огонь так же не оставит тебя равнодушной. Но им… нет дела до страстей человеческих.

– Если огонь охватит все существо, человек погибнет, – тихо сказала хозяйка дома.

Энори только плечами пожал.

– Сжигаете себя вы, без нашей помощи. За этим порой интересно смотреть. Нам бы такое в голову не пришло.

– Нам? Ты знаешь много себе подобных?

– Иногда я встречал их следы. Давние… Но свежих мне и не надо.

– Других таких сейчас в провинции нет?

– Таких – нет, – он рассмеялся, откидывая со лба упавшие волосы. – Но, как бы сказали вы, есть мои братья и сестры… ищите. Если вам мало войны.

Лайэнэ слушала, и картины возникали в ее голове: недобрая, пульсирующая сила, похожая на звезду, чужая всему, болезненное порождение мира. Через этот злой сгусток проходил дождь, сквозил ветер, травы стонали испуганно, но росли там, где он был – а черная звезда то замирала, то принималась двигаться, и непонятно, по каким законам она избирала путь.

А ему… казалось, он испытывает потребность говорить, все равно что. У молодой женщины мелькнула мысль – вот разоткровенничается сейчас, а потом решит не оставить свидетеля этой словоохотливости. Немного передвинула стул, чтобы сидеть возле стола. Нашарила ручку ящичка в столе, отодвинула его слегка, вытащила длинную острую шпильку. Не его, упаси Небо – она и не успеет, да и не сможет. Себя, если поймет, что вот он, конец.

– Я вижу, – сказал он, глядя не на хозяйку – на незажженную лампу.

– Я все думала – ведь такие, как ты, должны бояться огня, – сказала Лайэнэ, шпильку не убирая. Знает? Пусть!

– Вот уж чушь несусветная! – от возмущения он даже вскинулся. – Зажги огонь ночью в горах или степи – и тори-ай или мстительный призрак не тронет тебя, но кто-то из нас может придти, привлеченный пламенем. Мы не умеем только разводить огонь, он умирает у нас в руках.

Голос неожиданно дрогнул; кажется, еще немного, и сорвался бы, но прозвучал только короткий смешок, совсем неестественный. Что она там гадала, может ли такое случиться, что ее страшному гостю не по себе?

Не по себе – это мягко сказано, он был как натянутая струна, впервые видела его таким. Жизнь бы поставила в споре, что нет, не играет сейчас. Будь кто другой, постаралась бы доискаться до причин, успокоить. Но за ним только с недоумением наблюдала.

У него-то нет человеческих страстей? Ну, как понимать…

Доводилось по-разному – и готова была вцепиться ему в лицо в том летнем саду, и дрожала от страха, узнав, кто он, и отвечала холодно и высокомерно… Сейчас не понимала ничего, только сердце толкалось из-под ребер гулко и тяжело: что-то случилось… или скоро случится.

Готова была перечеркнуть всё, в прошлый раз сказанное, удержать – но он не за этим пришел. А за чем?! Рассказать ей о Забирающих души? Через третьи руки поздравить Рииши со свадьбой?

В глаза ему смотреть опасалась, разглядывала лису на воротнике. А он вдруг стянул куртку, бросил ее на пол:

– Так уставилась… забирай, если нравится! – и будто его ветром вынесло за дверь.

Лайэнэ побежала следом, но разве ветер догонишь. Вернулась, присела возле брошенной вещи, тронула пушистый мех. Прекрасно. Ну хоть не белые цветы… теперь серебристо-черные лисы.

И что это было?

Ах, да… на сей раз испугаться так и не успела. Не странного этого поведения, а его самого. Теперь уже смысла нет.

**

Ветер, ветви качаются, души никогда не виденных предков возмущены тем, как она общается с такой страшной нечистью

А перед ними не оправдаешься

Ночью пришел вестник, торопился – она была дома, ворочалась в постели, не находя себе места, и аж подскочила, когда служанка ее тихо окликнула. Сперва рассердилась на этого своего человека – зачем так прямо явился? опасно, вдруг проследят. Но известие важное, из Лощины.

Мальчик, похоже, получил некое послание, или сумел с кем-то встретиться, говорил вестник. Неизвестно все остальное. Но Тайрену очень-очень взволнован. Что бы то ни случилось, было это вроде бы прошлой ночью, если можно судить. Нет, хуже ему не стало. Только не мог успокоиться с рассвета и сильно за полдень… тогда гонец поспешил сообщить.

– Сейчас заполночь, отчего же так долго! – в сердцах сказала Лайэнэ, чувствуя, как руки и ноги дрожат. – На закате запирают ворота!

– Так я же… спешил, ног не жалея, пешком-то не один час, – растерялся вестник, привыкший к наградам, а не к порицаниям, – А потом отдыхать пришлось, а ведь вам, госпожа, все равно никого ночью из города не послать.

– Никого…

В самом деле, что она бы сумела, приди он раньше?

Но встреча и вправду была, и дорого бы заплатила, чтобы узнать, о чем говорилось на ней. Ясно ведь, с кем. Только ведь не один мальчик не находил себе места. Тот, другой, тоже.

**

С того дня, как Лайэнэ преступила порог дома Кэраи, он поручил приглядывать за ней – что делает, с кем видится. Красивая женщина всегда угроза, женщина опытная тем более.

Шпионы выполняли свою работу, а она как ни в чем не бывало появлялась в этих стенах, всегда нарядная, по-весеннему светлая, и обсуждала с ним дела города и провинции, пусть в малой мере – сколько ему было надо от такой соратницы, – но умно и обстоятельно.

Постепенно стал ловить себя на том, что знает как-то слишком уж много, слишком пристальное внимание проявил к ее жизни. Будто в окно подглядывает.

Кто приходил к ней, в какие дома ходит она – почти все это не имело ни малейшего отношения к возможному заговору. А доносили не только об этом – каждый день мог проследить с точностью до четверти часа; даже когда в одиночку бродила по саду или по рынку, за ней следовал тайный свидетель.

Постоянным покровителем она так и не обзавелась, из поклонников ни с кем не сближалась больше других. Охотней всего принимала приглашения на общие праздники, а не личные.

Думал, что узнал о Лайэнэ все, уже хотел уменьшить слежку, как вдруг громом с ясного неба прозвучало известие о ее собственной слежке за наследником Дома Таэна. Хорошо устроила, умно – за себя не слишком-то беспокоилась, тут же надежно скрыла свой интерес, не сразу шпионы прознали, что за торговцы амулетами или просящие милости бедняки к ней приходят

Обвела вокруг пальца, несмотря на запрет.

Неожиданно это возмутило его до глубины души, больше, чем возможная игра на два Дома, чем заговор – он сам удивился такому сильному чувству. И чувство это, видно, было написано у него на лице – с предупреждающим стуком заглянувший слуга чуть не уронил челюсть, и повинуясь взмаху руки, сбежал, пятясь.

Было это именно возмущением, а не яростью – не примерно наказать нахалку хотелось, а, позабыв про их возраст и положение, сгрести за шиворот и высказать все, что о ней думает, и как она посмела…

К счастью, их дома находились от друга так далеко, что шансов это исполнить у него не было.

Залпом выпил чашу вина, надеясь, что хмельное зелье вернет душевное равновесие. Но нет: еще в юности, только приехав в Столицу, ходил по веселым пирушкам, и даже тогда не умел таким немудреным способом прогонять неприятные мысли.

Глянул на небо – солнце едва пересекло полуденную черту, она может еще спать, проведя сегодняшнюю ночь с… Ах, да, сегодня было женское сборище, несколько учениц достигли полного звания. Вряд ли участницы праздника напились там или чересчур утомились. Хотя Лайэнэ в любом случае могла еще спать.

Не все ли ему равно?

Велел привести ее сразу, хоть бы она была в ночном одеянии. Наряд женщины – это ее доспех. К тому же, пока прихорашивается, успеет обдумать, что говорить.

Уже отдав приказ, пожалел о нем – слишком живо представил, как всему городу известную красавицу заворачивают в одеяло и пихают в носилки, а из свертка свисают длинные неуложенные волосы.

Волосы она все-таки уложить успела, как и одеться, но все-таки была в домашнем – любимом голубом, сейчас бледном, почти без узора, и нижнее платье из тонкого шелка сливочное, а накидка, которую успела захватить – шерстяная, темно-синяя. Зря надеялся, что она лишится главного своего оружия – так выглядит еще лучше, моложе, искренней. И нет на лице краски, только немного подведены глаза, огромные, распахнутые в немом вопросе. Без страха. Получив разрешение, села, сложила на коленях гибкие руки – точь-в-точь два цветка, а кисти – бутоны. Ни одного кольца – и других украшений не надела Лайэнэ.

– Хочешь? – неожиданно для себя спросил, указав кивков в сторону чашки.

– Похмелья после вчерашнего у меня нет.

Не успел ничего сказать, как она продолжила:

– Не знаю, о чем пойдет речь, господин, но, кажется, мне лучше сохранить совсем трезвый рассудок…

– А какой он у тебя был, когда ты устроила слежку за наследником Дома?

– Самым ясным в моей жизни, – сказала она, но пальцы рук напряглись, сжались плотно.

– А сейчас ты в своем уме? – спросил он с некоторым удовольствием, больно уж хорошо она держалась.

– Совершенно. Если позволите, господин, я хочу кое-что прояснить.

– Ну, давай.

– Нет нужды играть в игры. Вы обо мне многое знаете, что я делаю, почему и зачем. На любой вопрос я отвечу. И, думаю, ответов этих вы хотите больше, чем видеть испуганную женщину, которая униженно извиняется за то, что забыла свое положение.

– Я… – он не сразу нашел, что ответить. На его глазах красотка из Квартала – умная, разумеется, но все-таки женщина, сознающая свое положение, превратилась в конного бойца с копьем руке, который несся в атаку. И при этом даже пальцем не пошевелила, хоть они совсем побелели.

Этот признак волнения, когда заметил, ему, напротив, вернул уверенность. Как мячик, перебросили ее друг другу. Что она там говорила об играх? Потянулся к столику, налил себе вина. Демонстративно чуть приподнял, словно собирался выпить за гостью.

– Ну, говори уже.

…Это были старые песни на новый лад. Энори якобы вновь посетил ее. И он явно как-то видится с мальчиком. Не стоило и упоминать, что шпионы Кэраи никакого гостя ни у нее, ни в Лощине не видели.

Но злость прошла, осталось некоторое разочарование. Он-то придумал себе, может, Нэйта пытаются навредить Тайрену… С нечистью куда проще – довольно монаха и амулетов. Если, конечно, Лайэнэ не врет и это все же не козни противников Дома. Если и так, мысли свои показывать не обязательно.

Подвел ее к карте, разложенной на столе. Флажками отмечал там перемещения войск, а игральными фишками – местонахождение людей, которым не доверял.

– Смотри, – повел рукой над картой, – Ты ведь хорошо знаешь, что здесь и как; я далеко не всем делился с тобой, но ты умна, и выводы делать умеешь. Вот здесь, – палец скользнул к самому южному округу, – зреет недовольство беженцами. И в соседнем с ним округе тоже. Неурожай сказался на всей провинции, и надо кормить армию, а здесь толпы безземельных крестьян – многие уже занялись разбоем. В других округах чуть полегче, но недовольных и разбойников много и там. Земельные с ними не справятся, к тому же половина их ушла на войну, а из оставшихся многие верны другому Дому и поднимутся по их велению. Что делать?

– Я… не знаю. Но какое это имеет отношение…

– Прямое. Думаешь, если я был занят и не заметил, что ты затеяла в Лощине, то и никто не заметил? Хочешь посеять еще сплетни о нашем Доме? Нэйта и Столица тебе скажут большое спасибо, стараешься ради этого?

Словно со стороны услышал свой голос – сухой и холодный.

– Я не… – смешалась она. Растерялась, похоже.

– Ты думаешь, что женщина из Квартала святее монахов и с нечистью справится лучше?

Сказал – и понял, что намеренно желал ее уколоть. Лишнее ведь… А она, кажется, тоже поняла: только что бледная, вспыхнула, подобралась.

– Подумайте не о моем проступке, о мальчике, – вскинула опущенную голову, выпрямилась, и Кэраи показалось, что молодая женщина одного с ним роста.

– Я как раз и думаю о племяннике. Мой брат очень любит своего ребенка, и, может быть, не вина, а беда, что эту любовь он показать не умеет. Ради Тайрену он отдаст все, что угодно, не задумываясь. А ты… я вижу, тоже готова вцепиться мне в горло, думая, что мы хотим зла мальчишке. Что он тебе?

– Можете считать, что это говорит желание наконец завести собственного, – сухо отозвалась Лайэнэ.

– Допустим. Но почему ты выбрала именно его? Когда-то ради нашей семьи верные люди отдавали жизни, но это время давно миновало. Разве что среди близких слуг еще найдутся такие… – он на миг глянул в окно: за приоткрытой узорной решеткой был мир, в который деды не захотели бы верить. Снова повернулся к женщине, спросил: – Так почему? Привлечь к себе еще больше внимания Дома? Не лучшая затея, а ты умна. А также молода, красива, и не думаю, что бедна, можешь оставить прежнее, уехать и спокойно жить где-нибудь. Или мальчик – временная игрушка, раз нет своих?

– Игрушка? Сын хозяина Хинаи – для гулящей девки? – она засмеялась, и зрачки расширились, будто в комнате сгустились сумерки. – Если бы он хоть взрослым был! А детей… нет, я не рвусь иметь. Не для нас.

– Или это забота о том, кто был дорог твоему бывшему покровителю? – в лоб спросил Кэраи. – И бывшему ли, раз уж он так опасен, держится неподалеку, а ты жива?

Лайэнэ побледнела.

«Я был прав», – с легким огорчением подумал Кэраи.

– Отпустите меня, или я так уйду, – почти потребовала Лайэнэ, отступая на шаг. Пришлось удержать ее за руку: с удивлением ощутил, как она дрожит. Неужели настолько испугана? Да она Забирающих души не боится, а ему заявляет в лицо невесть что.

И с таким вызовом смотрит… только глаза блестят совсем уж не вызывающе, и слезы вот-вот покатятся по щекам. Только этого не хватало.

Совсем близко была, в своем бледном платье, такая нежно-домашняя и такая воинственная. И не удержался, притянул к себе ближе. Ощутил, как она вздрогнула, подалась навстречу, будто давно этого хотела, раскрылась, как под солнцем бутон. Промелькнула в мыслях тень сожаления – как жаль, что это лишь видимость, выучка… поэтому и никогда не пытался упрочить связь с такими красавицами.

А, ладно, это потом.

Губы соприкоснулись; аромат меда наполнил комнату.

– Могу ли я надеяться на большее? – спросил тихо, опасаясь спугнуть явление медового луга.

– Более чем, – прошептала она, и последняя преграда пропала, а может, ее и не было.

Однако он впервые ощутил сожаление – ему нечего предложить этой великолепной женщине. Ничего, что не выглядело бы, не являлось… торговой сделкой.

Но эта мысль была мимолетной – не до того.

**

Не теряйте контроля, учила наставница. Главное, о чем должны помнить всегда. Вы должны понимать, что нужно собеседнику вашему, прежде чем он сам это поймет. И должны понимать, что сами намерены делать.

Если бы узнала она, как опозорилась лучшая ученица… не смогла бы жить дальше, наверное.

А ведь и то, что Лайэнэ сейчас едет домой, как ни в чем не бывало, воля случая, или Небес, у которых хорошее настроение.

Знала ведь, давно знала, каково ему сейчас, а вместо признания вины – сорвалась. Проникнуть в клетку хассы Макори и отобрать у нее кусок мяса из пасти и то было бы разумней.

…Так удивился, насколько нагло вела себя девица из Квартала… но ведь не мог догадаться, что за гость наведался к ней накануне; и весть из Лощины, непонятная, но угрожающая – и после этого жесткий разнос, и строгий запрет. Неудивительно, что Лайэнэ совсем потеряла рассудок. Повела себя с ним, будто с… да ни с кем себе такого не позволяла!

Не это ли неожиданно вызвало отклик? Он ведь тоже живой, только сам об этом не помнит. А она и не пыталась никогда прорваться через каменные доспехи, зачем бы?

И вот вся наука к демонам покатилась. Остались мужчина и женщина, как Сущим задумано. И она спокойно едет домой, и возможно, он даже не лишит ее своего доверия… если не поймет, что и его потеря контроля для Лайэнэ как на ладони. А ведь может понять.

Или ему все равно – ну кто она, в самом деле?

Неловко повернулась, а тут качнулись носилки – молодая женщина чуть вскрикнула, стукнувшись локтем о стенку. Нет, наставница точно сгорела бы со стыда, глядя, как ученица места себе не находит. А ведь когда расставались, еще полчаса назад, была веселой. И вот заметалась в носилках, будто рыбу из пруда выловили и в корзине несут на рынок.

Опозорилась – так давай, наверстывай. Будь отныне такой, как положено, и ошибок не повторяй, слишком много их у тебя, ошибок – за два года накопилось столько, сколько у доброй половины женщин за всю жизнь не наберется. Будь чуткой, внимательной, умной, беззаботной… какой там еще? Разберешься, не в первый раз.

…Но он все-таки запретил ей слежку. А продолжать надо, визит Энори очень дурной знак… и бессвязное его поведение, и глаза, то пустые, то шальные, то жестокие.

Нельзя пойти поперек запрета – и нельзя сложить руки и ждать. И главная беда в том, что ей отчаянно хочется соблюсти оба этих условия.

Уже повернули на дорогу, прямо ведущую к дому Лайэнэ. Та, не глядя, нашарила спрятанный в рукаве листок.

Все-таки не совсем забылась, когда потянулся к ней, успела увидеть выброшенное в ящик для бумаг скомканное письмо – распоряжение. Уже заверил написанное, но так и не отослал. Передумал, похоже. Или нужда отпала. Такие вещи уничтожают сразу или поручают это доверенным слугам, он хозяин дома, кажется, не успел до ее прихода, а потом забыл о письме.

Места на листе еще оставалось достаточно, а у Лайэнэ было довольно ловкости. Пока еще оставались в его кабинете, листок незаметно похитила.

Вряд ли он хватится.

Глава 23

Когда Нээле очнулась, рядом никого не было, но на полу дымились какие-то смоляные курения, а на скамье стояла наполовину пустая чашка с теплым отваром. Девушке очень хотелось пить, и она опустошила чашку, кем-то, видно, ненадолго оставленную.

Почти сразу открылась дверь, и появилась одна из монастырских женщин, всплеснула руками.

– Очнулась наша красавица!

Как девушке рассказали, ее не могли разбудить три дня, а настоятель сказал, что она беседует с духами.

– Ничего не помню, – пробормотала Нээле, растирая виски. Ей было совестно – заставила всех волноваться. Но, кажется, на нее не были сердиты; поглядывали с уважением и некой опаской, будто она и впрямь слетала на небеса.

Настоятель велел ей явиться, но не сейчас – пока он был занят молитвой, длящейся сутки.

Жизнь эти три дня шла своим чередом, новость была только одна, но плохая для Нээле – Муха сбежал. Нашел попутчиков од села близ Сосновой…

«Я помню, он заходил… верно, хотел попрощаться, но я тогда мало что поняла…»

Тревога добавилась к угрызениям совести – могла же остановить. Возможно, мальчик дойдет до Сосновой, но от крепости его прогонят наверняка. Какой бы он ни был шустрый, там он не нужен.

А вот она, кажется, стала нужна монахам… отец-настоятель некий знак получил, и теперь к Нээле присматриваются особенно пристально.

А Муха эти три дня был счастлив, шагая меж сосновых склонов. Увидел как-то с обрыва: они высились причудливо, словно бросили наземь зеленое мохнатое одеяло, и складки легли как попало. Влажный и серый от тумана воздух был насыщен запахами хвои. Все радовало мальчишку, выросшего в куда более сухих и открытых местах. Попутчиками его стали двое – крестьянин с сыном-подростком. Они немного знали эти края, но шли не к самой крепости, вскоре собрались сворачивать к востоку, к холмистым низинам.

Муха сказал, что пойдет дальше один.

Ему говорили – а одиночку сгинешь в здешних горах! Не люди, так волки, не волки, так нечисть, оголодавшая после зимы. Но мальчишка уперся, как стадо волов.

Волки боятся огня, от нечисти есть амулет с благословением самого настоятеля.

– Мне говорили – дорога одна. Вон та зеленоватая звезда стоит над Сосновой, значит, я знаю, куда идти. Через неделю уже буду там.

Да, пожалуй, через неделю… по прямой было бы вдвое меньше, но тропа петляет по горам, присаживается отдохнуть возле каждого склона.

Мужчина с сыном переглянулись, отдали Мухе холщовую сумку-мешок с провизией. Второй оставили себе.

– Мы-то не пропадем, и деревни встретим быстрее, чем ты.

В сумке – немного лепешек, сушеных кореньев, и кусок вяленой рыбы. На неделю негусто, но хватит. Не в первый раз голодать.

**

Волки начали часто выть возле Сосновой.

– Зимой, когда гон, их почти не слышно, и в конце весны тоже притихнут – будут щенков выводить, – говорил Лиани старожилы.

В земельных ему редко доводилось встречать в пути многоголосные заунывные волчьи песни. Серые стражи леса нечасто заходили в срединные округа Хинаи. А тут с каждым днем все ближе подбирались к стенам, вой мешался с промозглым туманом.

Как ни странно, юноше нравилось слышать эти тоскливые переливы – в них была своя жизнь, своя история. Он мало что знал о волках, но уважал их, и они были понятны – такие же обитатели гор, как и люди. Куда понятней, чем горные духи. Тех в крепости не боялись, но порой, находясь в дозоре, Лиани замечал то подвешенную на ветку тесьму, то иной мелкий дар.

Это все было обычным делом и началось задолго не до его прибытия в Сосновую даже – а до его рождения. Хуже оказались новые, упорные слухи, вызванные войной: о нечисти, которая помогает рухэй, разрывая на части солдат Хинаи. Она появлялась не каждую ночь, и жертв было куда меньше, чем в сражении, но страху – много больше.

Часто говорили и о неведомой горной твари на стороне противника, той, которая помогла людям У-Шена перейти вдоль хребта Эннэ. Одним колдунам такое не под силу, недаром они столько лет сидели тихо. А ей подвластны тепло и холод, вода и камни… многие верили в это.

– Просто их шпионы хорошо знали горы, тихо сидели, а между тем разведали, – предположил один из давних обитателей крепости.

– А кто их отряды в Долине связывает меж собой и направляет, когда вот-вот и ловушка должна бы захлопнуться? Для того, чтобы всюду успеть, крылья нужны, или чары какие. Нет, пленные говорили – это та горная тварь.

Могло ли такое быть? Сам Лиани давно решил, что поверит, если увидит невероятное своими глазами. Знал уже, что бывает по-всякому: и вздорная вроде бы выдумка оказывается правдой, и наоборот.

К этим разговорам привык; тренировал новобранцев, которые уже понемногу начинали походить на солдат, проводил время с веселой Кэйу и своим начальником Амая, который видел в юноше скорее товарища, чем подчиненого.

Но все чаще звучали другие речи, расползавшиеся, как туман по ущелью. Толковали о том, что отряд чужаков вроде бы видели в северной части Юсен. Но пока это были смутные слухи: то вроде бы кто-то из беженцев заметил чужого солдата, а то крестьянин наткнулся на невесть чей след.

Но перепуганные люди ничего толком сказать были не в состоянии, да и те, кто добрался до Сосновой или ее окрестностей, передавали все с чужих слов.

Тем не менее слухи и в крепости множились. Лиани старался их пресечь, но не мог. И старшие командиры не могли: от них таились, с виду выражая покорность. И не очень ясно было, кого наказывать всерьез, а Лиани выдавать никого не хотел.

Офицер Амая как-то учинил ему полушутливый допрос, понимая, что старожилы и новобранцы вряд ли стихают при появлении юноши, уже показавшего, что сердце у него доброе; но что ему были те расспросы! Молодой командир уж никак не Макори, он, даже рассерженный, не выглядел грозным.

Особенно часто говорил на запретную тему один из солдат – лет около тридцати, проворный и крепкий, он прихрамывал; службе в крепости это не мешало, но на войну его не отправили. И больше всего он боялся, что война теперь сама к нему явится.

– Это было бы умно, закрепиться в Юсен, – соглашались с ним товарищи. И возражали тут же:

– Но одно дело в начале хребта – а вглубь горной цепи идти по незнакомым тропам, опасаясь половодья и оползней? Зачем? Разорить еще пару деревушек, запастись провиантом? Нет, они сидят где-то недалеко от Трех Дочерей, выжидают момент – зайти нашим войскам в тыл… -

– Мне снятся вещие сны, – не сдавался хромой, и волосы его на солнце отсвечивали рыжим – видно, текла в нем кровь восточных соседей. – Снилось, что напали на нас… что эти стены горят, то, что в них есть деревянного.

– Пить меньше надо, – пробурчал кто-то.

– Кто-нибудь ждал, что они зимой попрут? То-то. А они, сволочи, напали в самые мерзкие дни, когда в горы соваться опасно. Хотя ведь тоже не козы, скакать по обледенелым и шатким камням.

– А теперь талые воды, сель… И провианта негде добыть, наши солдаты само все деревни обобрали для севера.

– Если и впрямь вызвали себе нелюдского помощника, пройдут там, где и намека на тропу отродясь не бывало, а начнут отступать, догонять бесполезно – дорога будет отрезана.

Эту речь слышал Лиани, как и ранее – ей подобные; но сам задумался о том, чьей помощью моги заручиться враги, и прервать не успел. Заместитель командиры Таниеры уже шагал в сопровождении четырех солдат, его худое лицо было как зимняя туча; схватили всех участников беседы, и Лиани заодно, за то, что стоял рядом.

Его отпустили вскоре, строжайше выговорив за снисходительность. Остальных ждало наказание, а рыжеватого сновидца – смерть за попытку подорвать боевой дух.

Лиани вместе с Амая наблюдал за тем, как он умер – и, хоть на сердце лежал здоровенный камень, с приговором был согласен. Еще полгода назад выступил бы в защиту… только успел понять, как подобные речи влияют и на без того испуганных, не желающих сражаться людей. Покажи им какой-нибудь зловещий силуэт в тумане – разбегутся ведь, и сдержать будет некому.

– Попомните еще мое слово, – сказал сновидец перед тем, как навсегда замолчать. Если хотел напоследок посеять побольше страха, своего добился.

– Он не последний, – сумрачно сказал Амая, когда расходились. – Помяни мое слово, скоро еще найдутся, и никакими казнями их не проймешь.

В ту же ночь не вернулись разведчики – должны были придти на заставу к северу от Сосновой, доложить обстановку. Тогда отправились на поиски пропавших. Небольшой отряд из крепости зашел довольно далеко, отыскивая следы их или вражеские; полил дождь, несколько человек едва не попали под оползень, пытаясь разведать дикую тропу – но безрезультатно, ничего отыскать не сумели.

**

Сайэнн послышалось: кто-то кашлянул в коридоре; гость ее кивком подтвердил – не одни. Стены и двери здесь, в Сосновой, сделаны были на совесть, даже в подсобных помещениях говорить можно было спокойно, не опасаясь, что подслушают. Получше, чем в иных богатых домах. Но Сайэнн оставила чуть приоткрытой дверь. Считала это безумием, но Энори настаивал, а идти поперек его воли оказалось совсем невозможно, как против наступающего рассвета: улыбается, а ты уже исполняешь сказанное.

Вот и услышала. Подскочила, набросила на плечи домашнее шерстяное платье; всего несколько шагов – и она уже в коридоре. Шагах в пяти от двери замерла служанка – в напряженной позе, немного согнувшись, она, видно, прислушивалась, а то и подкрадывалась, и не ожидала такой прыти от молодой госпожи. Заметив хозяйку, низко склонилась. В юбке и кофте цветов серого камня и мха – так одевались здешние слуги – женщина показалась Сайэнн ожившим духом здешних гор. Мелким, но недобрым духом.

Этой служанке – пронырливой, с хитрым лицом – она никогда не доверяла. Никогда не брала ее с собой в селение, да та и не стремилась – тут обхаживала какого-то солдата. Помимо нее, в Сосновой неотлучно жила еще одна женщина, которую наняли прислуживать Сайэнн, и разумно им было оставаться здесь, всегда поддерживать порядок и уют к ее приезду. Чтобы не кидаться сразу же стряхивать пыль и проветривать покрывала.

– Что ты здесь делаешь? – недобро спросила девушка, и голос прозвучал почти грубо из-за старания не выдать свой страх.

– Госпожа, – служанка склонилась, едва не коснувшись пола широкими рукавами верхней кофты, – Мне послышалось, вы говорите с кем-то.

– С кем я, по-твоему, могу тут разговаривать, если рядом нет никого?

– Я подумала…

– Это была бабочка, дура. Просто ночной мотылек прилетел на мое окно, привлеченный светом! А ты почему здесь? Я не звала.

К радости Сайэнн, отведенные ей покои были устроены так, что служанка за стенкой зова все равно не услышала бы. Приходилось в коридоре ударять в подвешенную медную пластину. Многих бы сердила такая необходимость, а Сайэн видела в этом еще кусочек свободы.

– Пошла прочь, – сказала она, прикусывая губу, – Иначе пожалуюсь, что ты шпионишь за мной.

Женщина, пятясь, дошла до лестницы, и только тут отважилась немного развернуться, стала спускаться боком. Сайэнн дождалась, пока она скроется, и тень ее, большая, черная, исчезнет со стены. Вернулась в комнату, нырнула меж протянутых рук.

– Если она вернется…

– Не вернется, – его слова всегда успокаивали, хотя как бы проведал, что собирается сделать служанка?

– Но вдруг она слышала…

– Вряд ли что-то успела понять, слишком далеко стояла.

– Я так испугалась… если бы она попыталась войти, или привела стражу…

– Не успела бы, – ответил Энори так спокойно, словно находился в собственном доме, в полной безопасности.

– Она, может быть, и раньше шпионила… Я разберусь с ней, – пообещала девушка, чуть вскинув подбородок. И, помедлив, добавила:

– Но дверь… может, все же лучше закрыть?

– Оставь.

Это бы могло быть приказом, если б не ласковый тон, не смеющиеся глаза, в которых свечи отражались почему-то голубоватыми, не прикосновения, от которых Сайэнн теряла голову. Еще недавно она думала, что знает все о себе, как о женщине. Теперь понимала, как наивна была та уверенность. Она родилась заново, была вылеплена из иного материала, из глины стала ветром и серебром. Ради этого стоило рисковать.