Текст книги "Война (СИ)"

Автор книги: Светлана Дильдина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 25 страниц)

**

В последние недели Айю перестал одеваться в малиновое, ни светлого оттенка его, ни темного более не носил – привычный за годы цвет слишком часто стал всплывать перед глазами сам по себе. Лекарь говорил – это кровь стала гуще, из-за возраста, постоянной усталости и лишнего веса.

Теперь главный помощник правящего Дома носил темно-синее, и старался избегать золотого шитья – золото слепило глаза. Он даже в своих покоях сменил обстановку на более простую. Родня беспокоилась: на Айю держалось благосостояние семьи; хоть остальные и побочные ветви, но он – главный мужчина среди множества женщин и нескольких мальчиков.

В последние недели воздух над столицей провинции отдавал гарью даже после дождей, и причиной тому была не война – про нее тут думали гораздо меньше, чем следует. Все жалобы приходились на недостаток и дороговизну многих товаров, роскоши для богатых, продовольствия для бедных.

Но захватчиков тут никто не боялся.

Айю вызвал юношу по имени Юи; только тем слугам, которые были с Кэраи в Мелен, он мог полностью доверять. Смотрел на него, любуясь и сожалея. Молодым-то он был и сам, а таким порывистым – никогда. Всегда опасался чего-то, старался всегда поступать, неся благо…

– Поедешь за господином, – сказал Айю, теребя перстень на пальце. Давно уже сжился с ним, и снять бы не мог, наверное. А когда волновался, вот так выдавал себя. Но этому мальчику можно знать… – Ты быстрый и шустрый, умеешь действовать быстро. Веди себя тише мыши, ты должен предупредить господина, а не ввязаться в неприятности сам, понял?

Тот кивал, привлекательное открытое лицо его немного портили рябинки, как на перепелином яйце. Айю пересилил себя, поняв, что сперва теребил кольцо, теперь разглядывает гонца, но не решается перейти к делу.

Страшно говорить о возможном заговоре, даже если всецело уверен в том, кому говоришь.

– Я знаю, зачем господин отправился на север к брату; твоя задача не уговорить его вернуться – знаю я вас, молодых, господа ли, слуги! – а лишь передать весть. Он сам решит, что делать дальше, – заключил Айю.

– Почему мы так долго терпели Нэйта? – горько спросил Юи.

– Потому что они – такая же соль этой земли, как и Дом Таэна. Им бы объединиться… но чего нет, того нет. Поспеши. Если и впрямь Лаи Кен идет не на подмогу генералу, а сюда и со злом, надо быть готовыми к этому. Где не доскачут гонцы, долетят птицы.

Юи собирался недолго; привык быть посыльным, и дальняя дорога его не пугала после пути в Мелен и обратно. А для господина он готов был в огонь и в воду. И ревновал немного к Ариму – почему тот поехал на север, в гущу событий, а его оставили?

Юноша взял лучшего коня; когда пришел в конюшню за ним, хозяйская Слава покосилась глазом-сливой, шумно вздохнула. Она тоже тосковала по господину, и Юи потрепал ее атласную шею.

– Тебя я взять не могу…

Помимо Рубина, только Слава из лошадей этого дома была не для него даже в таком важном задании. Но вороной, которого ему оседлали, тоже годился для долгого и трудного пути.

Юи ехал быстро, намереваясь оставить коня в надежных руках в округе Золотой реки и купить другого на смену. Не знал, что несколькими месяцами раньше этот же путь проделал другой молодой человек, но тот ехал не просто быстро, а и вовсе не отдыхал.

Юи же, когда останавливался на отдых, позволял себе насвистывать песенки – силы на это вполне оставались; мечтал наконец увидеть долину Трех Дочерей, знаменитое птичье озеро и каменные изваяния. И военный лагерь, разумеется – бесчисленных солдат и флаги над шатрами. Возможно, удастся принять участие в сражении и ему самому?

Посланник же Айю был достаточно скор – заговорщики, отправленные Суро Нэйта, его догнали не сразу. Но все-таки оказался слишком медленным – и настигнуть его смогли.

Юного гонца убили в гостинице на границе с округом Золотой, ножом, будто бы при ограблении. Письма при нем не нашли, Юи вез послание на словах.

Вороной так и остался в гостинице, хозяин долго держал его, опасаясь, что вернутся родственники убитого, но потом продал.

**

Один из спутников стал провожатым; он много лет уже служил в Сосновой, сроднился с этими горами так, как Лиани и не снилось. По годам был уже не молод, не столь проворен, и Лиани и второй солдат, совсем мальчик, беспокоились, поспеют ли вовремя.

– Поспеем, – успокаивал тот, – Этим склоном короче, а они идут по другому.

Короче – сказано сильно, конечно. Дорога растянулась неимоверно; но никто бы и не стал сооружать мосты один подле другого. Оставалось надеяться, что чужаки вовсе заблудятся, что вряд ли, раз уж дошли.

На редкость дикими и мирными казались эти места, словно и не летели стрелы в часе ходьбы отсюда. Голова Лиани все еще болела, и кровь потекла снова. Вспомнил про повязку, опять надел ее, на ходу засовывая под ткань листья подорожника.

Стрекотала сорока, пощелкивал дрозд. Черный; вот он вспорхнул с куста, перерезал дорогу перед тремя идущими. И еще раз, и снова.

– Проклятая птица, так и мельтешит, – проворчал старший солдат. А младший, недолго думая, швырнул в нее камнем. Не попал, кажется.

У развилки старший засомневался.

– Овражек тут скоро, – пояснил он, – Вот думаю, размыло его и лучше нам обогнуть, или напрямик? Вот что, гляну-ка я, а вы за тропой смотрите.

Вернулся он скоро, и был… одно слово, странным. Глаза непонятные, будто спит на ходу.

– Идем, – поманил за собой.

С полсотни шагов спустя Лиани почуял недоброе, больно уж место глухое было; младший тоже заикнулся – мол, а туда ли идем?

Проводник не ответил, головой только дернул, будто отгонял муху.

– Вот тут и спускаемся…

Ухватился за корни, наклонился к овражку. Лиани ахнул, заметив, как по земле ползет трещина. Старший очнулся, завертел головой по сторонам, но поздно, со склона овражка сорвался пласт земли, увлекая разведчиков за собой.

Лиани ударило камнем в висок, придавило тяжелым – показалось, что треснули ребра. Он попытался выбраться, но со склона сорвался еще один пласт, закрывая голову и лицо, не давая вздохнуть.

…В детстве ему всегда было любопытно узнать, как выглядит гора изнутри, теперь представилась возможность это узнать. Жаль, уже никому не расскажет.

**

Тайрену не шевельнулся, когда Лайэнэ его окликнула, и вряд ли ее услышал. Листок белел возле скамьи; был бы ветер сегодня – унесло бы его. Молодая женщина подняла письмо, снова позвала мальчика; нет, не в этом он находился мире, отрешенности позавидовали бы иные монахи.

Спрятала письмо в рукаве – и этого не заметил. Приобняла за плечи, заставляя подняться, и он встал, по-прежнему не сознавая, что происходит. Больше всего хотелось прочесть послание прямо сейчас, понять – но темнота надвинулась на Лощину. Пока Лайэнэ будет разбирать строки, Тайрену может и придти в себя.

Отвела его в комнату, по дороге встретив растерянного охранника, зашипела на него злой кошкой. Никогда не жалела зла людям, но сейчас если б его наказывали – не вступилась. И сама заслужила кару, ничем не лучше.

Вот и покои Тайрену, подвести его к кровати, усадить.

– Ты совсем замерз, сейчас принесут горячее…

– Уходи.

– Тебе нельзя сейчас…

– Уходи, – повторил мальчик ровно, – Оставь меня.

Может, в письме про нее говорилось? – испугалась Лайэнэ. Лампы на стенах горели, свет отражался в глазах мальчика… и как будто не было там ничего, кроме этого отражения. Ни души, ни мыслей.

Если я останусь, несмотря ни на что, стану его врагом, подумала молодая женщина.

– Я буду здесь, рядом, – тихо сказала, и вышла, оставив дверь приоткрытой. Мальчик этого не заметил. И про письмо не спросил.

Из коридора – в щелку, но явственно – Лайэнэ видела его, сидящего на кровати. Так и не шевельнулся. Тогда она развернула листок, приблизив его к щели – света хватало, чтобы прочесть.

Нет, она не ошиблась…

«Я обещал тебе все рассказать…» – так начиналось. И последние строки «Твой отец забыл о том, кому и чем он обязан, как следует поступать, но ты знаешь».

Прислонилась к стене, дрожала мелко, будто озноб ее бил.

«За что?» – одна мысль была в голове. Никогда не причинял детям зла, и самого малого. Пусть врагами стала семья, он нашел бы множество других способов – против старших. Если бы захотел…

Не находила ответа. Вновь и вновь бросала взгляд на письмо, на знаки, похожие не то на птичьи следы, не то на паутину в зарослях репейника. До боли знакомый почерк.

И этим почерком, который Лайэнэ недавно так удачно подделала, было написано много строк. Для нее история не была новостью; Энори рассказал ей тайну своей… пусть будет смерти, понимая, что она ни с кем не поделится, иначе придется платить слишком дорого. И не от него придет наказание, он бы лишь улыбнулся, сожалея о том, какой женщина оказалась глупой.

Она знала – но мальчик не знал.

Все было написано с той беспощадной честностью, которая была присуща Энори; как ни странно, и честность тоже. Если уж решал говорить правду, а не использовать тысячу уловок, чтобы уйти от темы, сбить с нее собеседника. Он не все сказал, разумеется, умолчаний было достаточно. Как бы мог объяснить свое воскрешение? Но любой, прочитав, решил бы, что Энори человек, как и все, и сумел чудом выжить – и лишился всего. И пепел, которым, как считают, стало его тело, не обрел даже достойной могилы.

Расскажи он все мальчику сразу в приступе злобы, она поняла бы. Но он выжидал, выбирал время, и жертву свою подготовил, похоже, обещав поведать нечто важное. Чтобы не помешал никто, чтобы письмо было прочитано в тайне.

Ах, как хорошо знала, как он умеет подбирать нужный час, нужный миг, – время, когда человек наиболее беззащитен, – и какие верные находит слова.

Но с ней Энори развлекался, а своего бывшего воспитанника задумал убить. И не просто – а так, чтобы позор навсегда запятнал имя Дома.

Почему сейчас? – думала Лайэнэ, и не находила ответа. Потому что нет сейчас рядом ни отца, ни дяди? Но они и не захотели по-настоящему стать защитой. Потому что без их присутствия слухи поползут, как селевый поток с гор, неостановимо? Возможно…

Дождаться удобного часа – скорее всего.

Энори не очень любил игры на досках, предпочитал забавляться с живыми людьми.

Но хватит о нем. Такими мыслями можно заниматься бесконечно. А потом винить себя за то, что ничего не смогла.

Прислушалась: тихо. Чуть пошире открыла дверную створку. Тайрену сидел неподвижно на том же месте. Сейчас он не сделает ничего, раз не успел там, во дворе. Не успел, потому что не ждал признания, оно придавило, лишило возможности думать – осталось чувствовать, но боль вмещалась лишь до какого-то предела.

Сейчас он не сделает ничего, но пройдет еще полчаса, или час, или сутки, и за ним уже не уследить. Хоть Тайрену совсем ребенок, власть у него есть.

Показать письмо врачу, охране? Дом Таэна ее поблагодарит, несомненно. И прочитанные строки сразу же выветрятся у мальчика из головы, о да.

Стало куда страшней, когда поняла, что будет дальше. А будет вот что: зачем она так отчаянно рвалась к наследнику Дома, проникла к нему? Не она ли убийца, или в сговоре с ним?

Письмо… никто не позволит ей говорить о письме.

Но если все же ей повезет, выпадет сказочная удача, и жизнь сохранят, будущее погибнет навсегда.

Лайэнэ захотелось бежать, оставив и мальчика, и паутину, куда она упорно пыталась попасть.

Попала вот, радуйся!

Но бежать-то и некуда, если рассуждать здраво. Микеро знает о ней. И остальные… сообразят рано или поздно. У Дома Таэна есть люди, способные разыскать песчинку на дне реки.

Лайэнэ прижала ледяные пальцы к вискам. В окна коридора влетали далекие песнопения; но усилий всех монахов не хватит, чтобы Тайрену забыл.

Воистину, Энори научился поступать по-человечески. Только люди настолько жестоки…

**

Сайэнн в эту ночь не спала. С ней никто не разговаривал – никто не заподозрил, что она прячется в одной из каморок – но она слышала куски разговоров и понимала, что завтра, скорее всего, будет штурм крепости. Еще до того, как укрыться от взоров, она оделась в лучшее. Разглаживала бархатистую зеленую ткань верхнего, узкого платья, теребила нежно-розовый шелк нижнего. Заря над лесом, розовый бутон среди листьев…

Энори говорил, что цветы нередко несут смерть – и самые опасные выглядят куда безобидней, чем роза с шипами, которая всего лишь колется.

Память стала тяжелой, как надгробный камень, и покрылась мхом. Наружу не могло пробиться ничего – ни близость их, ни разговоры, да и лицо с трудом представляла. Знала, что так пытается защитить саму себя от осознания, что произошло, и не понимала, зачем.

Большую часть ночи она просидела в темноте, только свет, проникавший в щелку из коридора, согревал ее. Один человек в крепости мог бы ее найти, но, возможно, он решил, что она все же уехала, хоть сам выпустил носилки с одной Минору.

Да, он мог считать, что Сайэнн передумала – перестал подозревать ее, и незачем было за ней следить. А дел хватало помимо выслеживания женщины.

В крепости никто не спал, то и дело кто-то проходил или пробегал по коридору, стук шагов передавался соседним доскам, и Сайэнн ощущала их все. И голоса; ближе к рассвету стало тише, все были во дворе и на стенах. Где-то вот так же, едва дыша, сидели другие женщины, если хоть кто-то из них остался под ненадежной защитой стен. Некоторые наверняка остались, ради мужа или возлюбленного.

В тишине Сайэнн слегка задремала; ее разбудил дальний шум, тот, который не раздражает слух, а тревожит его, угрожающий и непонятный. Путаясь в платье – от долгого сиденья затекли руки и ноги – она выбралась наружу, добралась до галереи, с которой был виден двор.

Еще не рассвело, повсюду горели огни – сильно больше, чем в обычные дни, всюду метались факелы и тени.

Начался штурм.

По ночи? – удивилась Сайэнн, но сообразила – темнота послужит какой-никакой защитой от лучников.

Из темноты прилетали стрелы – а другие улетали в темноту, казалось, что это одни и те же. Из темноты целиться было удобней; как подходили чужие солдаты к воротам, она не видела, но они должны были соорудить себе какую-то защиту. Может, щиты из тонких стволов – один на нескольких человек, Таниера упоминал о таких еще в прошлые, мирные дни.

Она завертела головой, ища его на стене – крупная фигура в доспехе, отливающем оранжевым огнем, отыскалась почти мгновенно. Он, во всяком случае, был жив. Знакомых офицеров разглядела не всех, но это не значило ничего. Сумятицы не было, хоть нападения ночью не ждали.

Не совсем ночью – восточный край неба над кедрами слегка посветлел, Сайэнн видела его лучше других – возле нее не было факелов, и стояла она ближе всего к стороне, откуда приходит рассвет.

Командир Сосновой поднял руку, отдавая какой-то приказ. В этот миг ощутила гордость за то, как он спокойно и уверенно держится. Нет, любить его и теперь не смогла бы, хотя постаралась бы научиться, но уважать, отдать всю свою жизнь и верность – с радостью.

С ним ничего не может случиться, осознала она. Кучка каких-то головорезов… Они разобьются о стены, их накроет дождем из стрел и огненным варом. Остатки рассыплются по лесам, и долгие дни солдатам придется охотиться на разбойников…

Командир Таниера упал. Тяжело, скатившись с лесенки; казалось, звон доспеха долетел и сюда. Во дворе воцарилась сумятица; темные подвижные фигуры рассыпались по нему, перепрыгивали через тела, стреляли из маленьких луков. Уже не промахивались; там, среди факелов, было светло, да и рассвет поднимался все выше.

Сайэнн вцепилась в перила, ощущая вкус крови во рту. Ей не надо было думать о том, почему они здесь, раз целы ворота.

Во дворе творилось что-то невообразимое, не понять было, командует ли кто воинами Сосновой. Стреляли и со стен, внутрь, но опасались попасть в своих же. Лазутчики проникли сюда, верно, переодевшись в форму Хинаи, сообразила она. Господин Таниера ранен или убит, и еще кто-то из офицеров, может быть, все.

А потом первым рухэй подоспела подмога – и эти уже не прятались.

Распахнулись ворота, и враги ворвались во двор, с кличем, который не могли заглушить другие возгласы и крики умирающих. И вместо тьмы с ними был рассвет.

Сайэн на галерее будто сама превратилась в столб, смотрела, почти безучастно выхватывая взглядом кусочки чужих жизней. Вот верзила в черном никак не убьет одного из воинов крепости, тоже здоровяка – раз за разом ударяет лежащего своим тесаком, а тот все пытается отползти. Вот молодой офицер Амая поскользнулся в чьей-то крови – и клинок рассек его горло. Вот какая-то женщина с воплем бежит по двору, вслед ей летит тяжелый обломок доски, попадает в затылок – она падает и затихает. А вот один из чужих переворачивает чье-то тело, деловито отстегивает пояс с ножом, надевает на себя.

Факелы все еще горели, но поблекли и были почти не нужны. Тогда она и увидела.

Узнала бы его из тысяч и тысяч, хотя не было в стоящей возле стены фигуре ничего особенного. Разве что поза на диво спокойная, свободная – хоть и не сыпались больше стрелы, во дворе продолжалась схватка, солдаты в десятке шагов, а у него никакого оружия с виду.

Ничего не боится.

И не убивает. Все-таки он не воин.

Хотя… он уже убил больше, чем каждый из чужих солдат в отдельности. Все погибшие в Сосновой – на нем.

Стоит, смотрит, и неподвижность эта пугает. Словно его на стене нарисовал искусный художник.

А ведь она может к нему спуститься сейчас. Лестница рядом не занята, а во дворе краем удастся проскользнуть, может, и не заметят – им пока не до женщин. Хотя могут и убить, как ту – кажется, прачку. Спуститься… Что сделать потом? Был бы хоть нож у Сайэнн! Попробовала бы ударить. За всё, за всех. И за себя тоже.

Энори поднял глаза. Знала, что видит ее, смотрит сейчас на нее. Словно мысли прочел…

Сейчас страшными были и свои, и чужие, он – нет. Был бы нож у нее… все равно бы не пригодился.

На какой-то миг, глядя на Энори – на почти силуэт, солнце не успело еще высветить больше – готова была с ним пойти, несмотря на все, невзирая на то, что уже сама себя осудила. Если захочет ее спасти, хоть своей пленницей взять…

Но он отвернулся, и стало легче.

Прислонившись к столбу, Сайэнн глядела, по-прежнему не опасаясь ничего – стрел уже не было, а схватка внизу стихала. И только когда люди с кусочками меха на шлемах побежали к лестнице галереи, она испугалась.

Но от страха было очень просто избавиться; подобрав тяжелый, шитый золотом подол, она пробежала половину этажа, добралась до стены над обрывом. Кое-как вскарабкалась на зубец, благо, не гладкими, шероховатыми были камни. Не зря любила бродить по горам и ездить верхом, сил хватило; привстала – и прыгнула вниз.

**

Воздух во дворе крепости сходил с ума, пронизанный кровавыми и дымными нитями, переполненный запахом крови и душами, которые метались во все стороны, еще не осознав, что не живы; еще хуже, чем перед грозой, когда неразличимые капельки пара сталкиваются с такими же крохотными искрами.

Еле мог тут находиться, но не время сбегать. Смотрел, как добивают раненых, потом – как разрушают то, что можно было разрушить, обливают горючим варом, поджигают балки и бревна. Сдвинуть камни отряду Вэй-Ши не под силу, но крепость не должна остаться невредимой.

Мог бы проверить все тщательней, но слишком хотелось исчезнуть отсюда; понадеялся, и без того злые потерей половины своих, они сами справятся.

Тела, что валялись во дворе и свисали со стен, разрубленные, иногда обгоревшие, не волновали, но воздух был переполнен – эти, незримые, пока не поняли, что мертвы, но потом увидят его. Они не опасны, но кому хочется слышать проклятия, пусть и немые, посмертные?

Ка-Ян пришел к нему с алой полосой на лбу, пьяный от схватки, но немного растерянный, сказал, что женщины, про которую говорил, уже нет в живых.

Хрустнула веточка – оказывается, зачем-то вертел ее в руке. Ка-Ян отшатнулся и вздрогнул, будто не веточка упала на камень двора, а факел на сухую солому.

Спросил, не хочет ли увидеть – ответил, что нет.

…На галерее она стояла нарядная, прямая, как деревце, и от стрел – правда, редких – не пряталась. Какое-то время смотрела на него – прожигая в воздухе взглядом дорожку, таким же огненным, как заря на ее платье; а потом его отвлекли – а она уже больше не повернулась. Занятый штурмом, вновь перестал следить за ней, потом понял, что ее нет на прежнем месте.

Больше к нему не подходили, и он мог бродить, где вздумается. Поднялся на галерею – с другой стороны от места, где стояла Сайэнн, глянул на горы. Здесь, наверху, было немного легче, души остались внизу. А скоро тут все сгорит, дерево же. Прошелся по комнатам – здесь, видно, жили командиры. Дорогая мебель, хоть и не такая роскошная, как у богачей Осорэи, приборы для письма, иногда книги. На одном из столиков лежала черно-красная флейта. Хороша была, не бесполезный тростник, на котором играть может только ветер.

Взял ее, вышел, опустился на доски возле столба галереи, щекой к его поверхности, раскрашенной в белый и красный. Повертел в пальцах тонкое полое тело, приложил к губам, вспоминая, как давно, в прошлой жизни его учили играть.

Цепочка тонких звуков полилась, замирающая, похожая на змеящуюся поземку. Души, привлеченные звуками, поднялись, закружились, не отваживаясь приблизиться. Хоть во дворе их меньше останется…

Опустил флейту, испытывая непонятное смятение – впервые перестал понимать, кто он сам. Он заиграл снова, вспоминая людей, которых встречал когда-то – флейтиста, актрис, Лайэнэ, мужчин и женщин, детей и взрослых. Играть получалось – он сам это осознавал – плохо, но он старался, сворачивал собственное восприятие в их узкий непонятный звукоряд, нелепый, но почему-то такой притягательный. На несколько мгновений вышло почти как надо, это был уже не свист птицы или журчанье ручья, а музыка. Но нить, на которую он сумел насадить звуки, порвалась, и все снова рассыпалось.

Умерла музыка.

И его смерть, которую смертью и нельзя называть… Надежная ниточка, что вернула его в мир быстро и прежним – росток жизни в теле человеческого мальчика, все то, что он сам получал в дар много лет подряд. То, что он сам и создал.

Если этого ростка не станет, сам он – ощутит ли что либо? Услышит звук от разрыва? Может быть, нет… и все свершилось, как он хотел. Или еще не свершилось?

Теперь уже поздно что-то возвращать.

Руки разжались, светлая стрелка флейты упала с галереи, покатилась по плитам двора.